* * *Солодовников Владимир, грохнул старушку-то?2 мая 2001 года 17:52:38Jochen | (°!°) | (°°) * * *Не грохнул. Но все (почти) здесь — правда. А вот и просьба для тех из немцев, что жили или живут в Казахстане: ищу однокашницу Эдиту Лик. Мединститут заканчивали в Целинограде в 1974. Если мне не изменяет память, то родом она из Кокчетавской области (может быть, Красноармейский район — но вот это точно не помню.3 мая 2001 года 16:19:11Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия ИЗ "AD MEMORANDUM"ИЗ «AD MEMORANDUM»(Непридуманное)1995 – 1998Мы идем к солнцу, но дорога к нему не однопутна. Это прежде всего изобилие, материальные основы основ. Но это – и чистота человеческих душ, и целей, и благородство характеров. Путь к солнцу лежит и через сердца людей!Пушкина исповедовал пресвитер Петр Песоцкий.Соловей – невидимый свидетель … свиданий.Есть лишь две формы жизни – горение и гниение.1999Склад к складу – свой лад.Не біда, що сам працює, біда, що нас примушує.2000Сомнение – ключ к познанию.2001Самый забитый последний человек есть тоже человек и называется брат твой.Жить, видно, всегда хочется. До самой последней минуты…Прежде чем делить, нужно приумножить.3 мая 2001 года 16:52:06Николай II | Екатеринбург | Россия В месяц август,на Медовый СпасРассказАвгуст, на Медовый Спас. Деревенька Выселки, что близ села Ильинского.***Легкий туман расстилается над нескошенным лугом, нетронутым, словно первозданным. Тяжелые от росы травы и цветы луговые озарены светом восходящего солнца, его косые лучи падают-ласкают травы, и не исчезает ощущение легкого звона от соприкосновения лучей с капельками росы, лучики солнца отражаются в росе мириадами бликов. Туман подымается все выше и выше и скоро исчезает вовсе. Вот уж и нет от него следа. И во всей своей красе является недальный лес, все ели да ели с тяжелыми мохнатыми лапами, с темной и свежей зеленью хвои, а среди елей нет-нет да и промелькнет красавица-березка, как невестушка не на своей свадьбе. Этот лес прекрасен в любое время года, но сейчас, в августовское утро, он красив фантастически и вызывает чувство немого восторга. Лес вздымается на некрутой косогор, а под ним открывается, словно блюдце, озеро, обрамленное склоненными плакучими ивами. Берег озера чист, гладь темной голубоватой воды озера неподвижна. Туман над озером сохраняется дольше, чем над лугом, но и здесь он на глазах тает, и из плотного белесого одеяла туман становится невесомой и прозрачной пелериной, еще миг — и он совсем растает. Но вот гладь озера нарушается всплеском проснувшейся рыбины. И вновь тишина на озере. Из озера вытекает неспешно ручей, течение его незаметно глазу, он вьется змейкой и угадывается вдали лишь по редким пышным кустикам смородины да черемухи, теряясь средь елей леса. Выдаются же такие минуты: ни щебета птиц, ни стрекотанья кузнечиков. Тишина и ощущение вечности и неподвижности бытия. У озера, слегка возвышаясь над ним, стоит деревенька. Когда-то небольшая, но ухоженная, оживленная с утра разноголосьем жителей, она представляет нынче убогое зрелище: с десяток домишек с покосившимися срубами, с пустыми глазницами от окон, впрочем, кое-где схваченных-заколоченных досками (видать, хозяева надеялись сохранить домишки да приехать пожить в этом земном раю, но все не получалось). Лишь одна крайняя изба, тоже покосившаяся, стоявшая в десятке метров от озера, и с тропинкой, сбегавшей к его берегу, со старыми почерневшими бревнами в срубе, с крытой дранкою крышей, была обитаема. Завалинка у избы пуста, но по кое-какой одежде, висевшей для просушки перед чистеньким двориком и невысоким крылечком, здесь чувствовались хозяева. В домишке том жили две старушки: баба Настя да баба Марья. Вот старенькая входная дверь скрипнула, и на крылечко вышла одна из них… Бабушка Настя (а это была она), сухонькая, но сохранившая стройность старушка около восьмидесяти лет, в чистом опрятном ситцевом платье, повязанная белым платком с узелком спереди, приложила согнутую ладошку козырьком к своим глазам и посмотрела вдоль деревенской улицы на ровную, но давно неезженную дорогу, убегавшую за околицу к большому селу Ильинскому, что пылилось по обочинам широкой асфальтированной трассы. Но дорога была пустынна, никто одиноких старушек навестить не торопился. И баба Настя, неспешно перекрестив зевнувший беззубый рот, спустилась по полусгнившим ступенькам во двор, чтобы открыть курятник, где жили две их курицы-несушки да петух. Этот их петух только и назывался что петухом, но уж второй год как не кукарекал. После драки с приблудным облезлым котом, завершившейся боевой ничьей, кот ушел восвояси обиженным, а петух напрочь потерял голос. После некоторых попыток прокукарекать ничего у него не вышло, и затею эту он забросил, так и ходил по двору, молчаливо важничая. Куры его, впрочем, уважали и безголосого. Выпустив кур во двор, баба Настя проверила, нет ли яиц в гнездах, а найдя яичко, тихо порадовалась, сощурив в щелочки серые свои глаза, отчего от глаз сетью залучились морщинки. Придя в избу, она похвасталась своим прибытком перед Марьей:— Гляди-тко, курочка принесла нам прибыточек, так и проживем, Марьюшка.— Нынче Нюрка-то из Ильинского аль не придет? Не баяла, чай, она тебе?— Дак к Спасу как не прийти, чай, медку какого принесет. Если б не Нюра, так плохо бы нам тута куковать-то вдвоем былоча.— Да, хорошо, что не забывают, на том спасибо людям добрым. А уехать в Ильинское нам с тобой, Настя, видно, придется, вдвоем здеся по нашей по старости, пожалуй, не прожить. Вона как зимой прошлой тебя прихватил рематизьм.— Ладно тебе, Марья, кудахтать, вставай-ка с постели-то да мойся, и к столу садися. Поедим, чего Бог послал.Грядущий вынужденный переезд в соседнее село, к людям, вот уже неделю как был главной темой в старушечьих разговорах, а ехать, ох как не хотелось. Здесь, в этой их родной деревеньке, прошла незаметно вся их жизнь…Старушек давно уж звали в Ильинское, можно бы жить у бывшей, еще крепкой, их соседки Нюрки, хоть и не родня, а вроде бы и не чужая, столько лет бок о бок прожили. А то и в областном городе можно пожить, там племянница у бабы Марьи с сыном живет, зовет и их к себе жить. Но как же тяжело расставаться с родным-то гнездом!В 41 –м было Настюхе и Мане по семнадцать, и были они соперницами, влюбленными горячо и безмолвно в одного и того же красавца-парня с синими глазами, с русым чубом, застенчивого скромного работягу Ивана. Промеж себя, понятно, у Мани и Насти разговоры всякие были про Ивана, споры были, чуть ли не потасовки, но Ивану про свою любовь никто из них так и не сказал ни слова. А Иван вроде бы их и не замечал. Как войну объявили, прислали и Ивану повестку, в августе 41-го и пришла повестка, аккурат в эти дни, что нынче разгулялись легкими утренними туманами да полуденным зноем. А как провожали Ивана в соседнем Ильинском, так все и открылось промеж ними. И откуда слова взялись, Настя и Маня взахлеб говорили о своей любви к парню и о том, что ждать его будут, и о том, что он сам выберет из них свою суженую. Иван только краснел, а слова у него были какие-то неопределенные, что вроде бы как и он их любит, а кого из них, так никто из девушек и не понял. Было прощание тяжким: все плакали, будто навсегда расставались. А так оно и вышло. Одно письмецо треугольничком и пришло от Ивана родителям его, а в конце письма он скромно так и Насте с Маней приветы передал, ждите, мол, девчата, вернусь скоро, победим вот супостата, а там разберемся. А как уж его любили Настя да Марья, словами и не скажешь, все о нем думали. Только соперничества меж ними никакого вроде бы и не осталось, стали они самыми близкими подругами, не разлей вода. Писем же от Ивана больше не было, но не было и похоронки. Так всю войну и ждали Ивана девушки, но не дождались, уж все, кто жив остался, с войны возвернулись. Не было только Ивана, али погиб где, али пропал без весточки, али живой где. Неизвестно им. Толь любовь была у девчушек такая крепкая, толь еще какая причина, то неведомо, но замуж так никто из них ни за кого и не вышел, а звали не раз. По старости осталась Настя в доме своем одна, одиноко жила и Марья. Как-то Настя Марьюшке и присоветовала у нее жить, вроде бы как вместе легче и веселее. Так и дожили до восьмого-то десятка, да так дожили, что с этими перестройками одни в деревеньке и остались, а болезни на старости, да и слабость старческая не ждали, все чаще посещали двух подруг-старушек, ставших из красавиц-девиц седыми сухонькими, похожими друг на дружку, старушками-близнецами. И впрямь они стали похожими друг на дружку, жизнь с одной и той же тайною страстью и одними мыслями сделала их похожими и внешне: седины уравняли дерзкую красоту черноволосой Насти и нежность русоголовой Марьюшки. Днем в жару ли на завалинке перед домом и зимой ли на печи, они проводили время за неспешными своими незлыми разговорами, и текла их жизнь незаметно. Боль их душевная с годами притупилась, но, сидя порой на завалинке, они и в старости своей нет-нет да и взглянут из-под ладошки на торную, сейчас почти не езженную дорогу, уходящую за околицу и дальше – к селу Ильинскому: а нейдет ли там кто, хоть болезный какой, хоть калека, похожий на их Ивана. Но не было Ивана, а жизнь их так почти и прошла…А и в жизни их не все ведь были одни разговоры: трудились в колхозе не покладая рук за скудные трудодни, а пришло время уйти из колхоза по старости, так и опять дело нашлось: то с детьми соседскими посидеть, то по хозяйству кому подсобить, не в обиде на них были соседи в деревне, а на праздниках каких, либо на свадьбах, так не было певучее их голосов, а не видя их, так по голосам-то и не определить: не девки ли какие молодые поют?Поутру еще баба Настя и баба Марья вышли во двор, Настя сняла просохшую одежонку с веревки, занесла ее в дом. И уселись старушки на заветную свою завалинку перед домом: и не жарко еще, и воздух свежий да чистый и настоянный ароматами недалекой луговины. По привычке глянув на дорогу, баба Настя проговорила этак раздумчиво все о той же навязчивой за последнее время теме о переезде:— Ну, как уезжать от экой-то красоты, а чисто-то как! Жаль, что травы не косят, но ведь и то сказать – красота! Прямо — курорт!— Ты бы, Настя, рамушкой какой (тряпкой) окна бы что ли протерла, а может, и впрямь, придет Нюра, хоть твердо и не обещалась. Сердце у меня чтой-то знобится, не по себе как-то.— Ну, так и пойдем что ли в избу, я и протру окна, а ты полежишь чуток, сердце и разработается.Старушки поднялись, было, слегка покряхтывая от ломоты в старых своих суставах, да баба Настя, что попроворнее да поострей глазами была, разглядела движущуюся по дороге черную, издали видно, что сверкающую машину.— Едет чья-то машина, но это навряд к нам с тобой. Пойдем и вправду в избу, как-то и мне не по себе. Кто на таких-то машинах ездиет, тот и без нас обойдется, поди.И старушки неспешно ушли в избу по поскрипывающим от старости тоже ступенькам крылечка. Марьюшка и крючок на входной двери набросила для верности да от беды какой. Войдя в горницу, Настя задернула было старенькую темную занавесочку на подслеповатом оконце, да раздумала и вновь открыла оконце: любопытство победило в ней некоторый страх. Баба Настя уселась подальше от окна, чтобы и видно было дворик с недалеким озером, да чтобы и ее нельзя было в оконце разглядеть со стороны улицы, а баба Марья улеглась на лежанку и тут же задремала.***В салоне сверкавшего черным лаком «Мерседеса» было трое молодых еще людей. За рулем сидел здоровенный мордатый детина с волосатой грудью, видневшейся через распахнутую голубую сорочку, с татуировками на пальцах рук в виде перстней. В небольших глазах его, смотрящих из-под скошенного мощного лба, таилась угроза, даже если обладатель этих глаз весело улыбался. Двое других были также крепкие парни, но заметно, что хозяин у этих парней — тот, что за рулем, это было видно по непоказному легкому заискиванию и подхохатыванию этих двоих при удачно-отпущенных остротах водителя машины. Поездка в эту захолустную деревеньку была неслучайной – они подыскивали для владельца машины место для загородного дома. А места здесь, судя по всему, были знатные, красивые были места. И это озеро с прозрачной ключевой водой, и сказочный лес как нельзя лучше подходили для виллы. Машина подъехала к крайней избенке, свернула к берегу озера и остановилась. До избенки и было всего ничего — метров десять. Прекрасное озеро, почти идеально круглой формы, манило своей чистотой.— Да, здесь и построим,— проговорил хозяин. Он был очарован и красотой озера, и зеленью недалекого бора. –Здесь будем строить,— повторил он.- Вилла из красного итальянского кирпича, баня с сауной и бассейном, к озеру надо будет проложить сходни с перилами, через ручей – мостик.Распоряжения были четкими, и помощники старательно записывали их в свои блокнотики. Взгляд волосатого татуированного детины мрачно остановился на крайней и ближней к озеру избе, она мешала осуществлению его замыслов.— Развалюху эту убрать надо, можно бы и сейчас. А если сжечь? Печеную картошку давно не ел?- он повернулся к одному из своих собеседников.-Так испеки!— А она пуста, изба эта?— Да кому нужна эта развалина?Помощник осклабился и взялся за исполнение поручения своего хозяина. Подергал дверь, заглянул в маленькое оконце и, никого в избе не увидев, он облил из принесенной по этому случаю канистры с бензином крыльцо и входную дверь и, чиркнув спичкой, бросил последнюю в лужу бензина, разлившегося у крылечка; пламя жарко вспыхнуло и мигом охватило и крыльцо и стены избы. Сухие почерневшие бревна горели, как порох, без дыма и треска.***Баба Настя сидела на стульчике, не видимая мужчинами, и с ужасом, не мигая, почти бессмысленно смотрела на то, что делается во дворе у их избенки. Ноги ее ослабли, и она не в силах была сдвинуться с места, хотела позвать задремавшую Марью, но язык ее словно прилип к небу. Наконец, она, сначала невразумительно что-то промычав, а потом ясно и отчетливо, но негромко, позвала Марью:— Маша, горим ведь мы, жгут нас.Баба Марья поднялась, глянула в оконце( а пламя уж полыхало по стенам), потянула за собой Настю, но та, как каменная, сидела на своем стуле, не в силах сдвинуться. Тогда и Марья, видя бесплодность своих усилий, беспомощно опустилась рядом со стулом у ног своей подруги и безропотно подчинилась своей судьбе. Жар все сильнее охватывал избу, дышать становилось невмоготу, старушки задыхались. И Настя, прижавшись вдруг к подруге своей, заговорила с придыханьем:— Ты прости меня, Машенька, ждала я Ивана-то, замуж за другого не выходила из зависти, думала, а как, если я выйду, а Иван явится, так на тебе и женится.- Она прижалась к головушке своей старой подруги и заплакала горько.***Изба догорала споро, в полчаса и догорела, оставив от себя после пожара только небольшую кучу жарко раскаленных головней. Но никто из молодых мужчин, стоявших на берегу озера, на эти головни внимания уже и не обращал. Посовещавшись еще напоследок, они уселись в машину и отправились в обратный путь. Машина ходко, слегка урча, двигалась к селу Ильинскому, скоро выбралась на асфальтированное шоссе, а по широкой черной ленте его – к прелестям шумной и веселой городской жизни.***Августовское бездонное синее небо безмолвно и равнодушно взирало на землю и копошившихся на ней людей. И Бог молчал…4 мая 2001 года 16:34:20Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия * * *ГРУСТЬ.Однажды мне было так ужасно-ужасно грустно, что весь мир казался не более, чем большим рваным одеялом: я кутался, кутался в него, но всё равно замерзал. Мне было так невыносимо грустно, что я ничего не мог делать, ни о чём не мог думать. Я был никем. И я пошёл в лес.Лес был чёрным, страшным, пропитанным зловонными испарениями — в общем, именно таким, каким я и хотел его видеть, ибо где же ещё грустить и желать умереть, как не в таком лесу? Я шёл и шёл по лесу, пока не стал таким же страшным и чёрным, пока совершенно не выбился из сил. Тогда я сел на пенёк и заплакал.Почему мне так плохо? Почему так пусто внутри меня?Я не мог простить себя за то, что мир оказался таким.— Здравствуйте,— неожиданно сказали из кустов. Так неожиданно, что я даже почти перестал плакать и удивлённо ответил:— Здравствуйте.— Давайте перейдём "на ты"? — тут же предложили из кустов.— Давайте,— согласился я и перешёл "на ты": — Может, ты покажешься?— А у тебя нет ружья?— Нет. Я не люблю оружие — оно убивает.— Надо же,— обрадовался мой таинственный собеседник,— Я тоже не люблю оружие. Хорошо, я выхожу.С этими словами из кустов вышел олень с огромными красивыми рогами.Я заплакал ещё громче: олень был таким большим и сильным, а я — таким маленьким и одиноким... Я плакал и плакал, ведь я ничтожен и мимолётен в этом мире, как тончайшая паутинка, которую глупый паук соткал на людной тропинке... И тогда олень подошёл ко мне, наклонился и прошептал мне в самое ухо, касаясь его своими мягкими тёплыми губами... Вы, конечно, не поверите, но — честное-честное слово! — он прошептал мне прямо в ухо... Клянусь, всё было именно так! Он прошептал:— Не грусти.******КУБАРЬ.— Ты кто?— Я — Кубарь.Чем мне нравится жизнь — в ней случаются самые неожиданнейшие встречи. Каждый новый день открываешь, как коробку с сюрпризом.— Кубарь??? Кубарь обиделся: — Конечно, скажи ещё что никогда не слышал обо мне.Я этого не сказал, но Кубарь продолжал обижаться.— Реветь белугой, волком выть, лететь кубарем. Вот я и есть Кубарь,— пояснил он.— А ты как-то особенно летаешь? — осторожно спросил я.— А ты никогда не летел кубарем? — разочарованно спросил Кубарь.Я покачал головой.Кубарь вздохнул.— А хочешь, я покажу? — неожиданно встрепенулся Кубарь и полетел.Вернулся он в синяках и шишках, но счастливый.— Ну, как? Тебе понравилось?Я не знал, что и ответить обидчивому Кубарю, но он сам всё прочитал по моей кислой физиономии и очень огорчился.— Так я и знал,— сказал Кубарь, обиделся и замолчал.Я пребывал в полном недоумении, как вдруг меня осенила простая и горькая мысль, что я-то вовсе не умею летать.— Кубарь, Кубарь! Я совсем не умею летать!Кубарь посмотрел на меня с таким сожалением, что мне во истину стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Я даже немножко потерял ориентацию во времени и пространстве и, очнувшись, обнаружил себя в тёплых объятьях Кубаря, который гладил меня по голове и успокаивал:— Да не расстраивайся ты так. Ну, хочешь, я научу тебя летать кубарем? Дело ведь не в том, как летать, главное — летать.И мы полезли с Кубарем на склон горы. И на вершине, не дав мне опомниться, Кубарь по-братски хлопал меня по плечу, давал последние советы… (Я ещё подумал: хороший он мужик — этот Кубарь, надо с ним выпить.) Я стоял на самом краешке, так, что ветер продувал меня насквозь, бродил у меня в голове и гудел в висках… И тут Кубарь закатил мне такую оплеуху, что я не удержался и… полетел!Бог мой, как прекрасен миг полёта!..5 мая 2001 года 09:24:33Ирина Мамаева | wwweird@mail.ru | Петрозаводск | Россия * * *Ирина МАМАЕВА (Петрозаводск)СВОБОДА.— Он опасен,— предупредил детектив Джонсон худого бледного профессора, не понятно зачем вызванного агентами ФБР,— Если что — за дверями мои парни стоят.— Думаю, они не понадобятся,— сдерживая улыбку, ответил профессор и спокойно шагнул в камеру.— Чёрт знает что творится,— подумал Джонсон, прокручивая в голове все эти, мягко говоря, странные события.Всё началось неделю назад со звонка в 83 полицейский участок северного округа, о том, что по 6 авеню по направлению к Говер-парку над дорогой плавно летит белый ролсройс. Подобные звонки время от времени раздаются в полицейских участках: сиреневые слоны, качающиеся дома... Теперь вот летящий ролсройс. Но недавно принятая в штат блондиночка-диспетчер исправно передала конному патрулю Говер-парка выехать на 6 авеню и глянуть всё ли спокойно. Минут через 15 они вышли на связь с Джонсоном: "По пятой авеню над дорогой, сантиметров в 20-ти, летит белый ролсройс. За рулём молодой человек неопределённого возраста. На приказ приземлится, замедлил полёт и спросил, разве он что-то нарушил? Едем рядом. Прикажете задержать?" "То есть как "летит"?" — захотелось переспросить Джонсону, но детектив был из тех, кто слишком много всего видел в жизни, и считал, что любой факт сначала надо проверить. "Посмотрите его права" — передал он по рации и добавил: "Высылаю патрульную машину".Водитель белого ролсройса оказался русским: документы в порядке, виза. Машина взята на прокат. Полёт ролсройса объяснял — на хорошем английском — тем, что закончился бензин, а кредитку, чтобы заправиться, он забыл в гостинице. Ребята из патруля заставили его припарковать машину, предъявили обвинение в нарушении общественного порядка и привезли в участок. Обычная полицейская машина "предъявление обвинения — сбор информации — суд -наказание" готова была закрутиться в любой момент, если бы не дурацкая формулировка обвинения: "летел на ролсройсе".Джонсон мерил шагами свой кабинет. Ролсройсы не летают. Но видели же, видели это, чёрт побери! И конный патруль видел. И те двое из патрульной машины, над которыми там, за стенкой, подшучивает всё отделение. И русский этот, в конце концов, не отрицает своих полётов... Фамилия у русского оказалась обыкновенная — "Иванов". Держался он совершенно спокойно. Лениво так объяснил про окончившийся бензин (будто все машины, когда у них закончится бензин, способны взлететь) и дальше затребовал адвоката. Задержание считает незаконным: где это, спрашивает, записано, что пролетать над дорогой нельзя? Лейтенанта Мейера не было на месте, и Джонсон, подумав, решил связаться с ФБР.Пока ждали представителя ФБР, Иванов этот заволновался. Джонсону было видно через приоткрытую дверь. Стал поглядывать на часы. А когда детектив в очередной раз глянул в его сторону — увидел пустой стул. Подозревая неладное, он вышел из кабинета. В дежурной комнате люди занимались своими делами: слева толстяк Сэнди, любимец отделения, жевал очередной хотдог, чернокожий сержант Вэбс пытался усадить на стул дюжего молодца откровенно криминальной наружности, что-то лепетала по рации блондинка. Русского не было. Не было и патрульных, которые доставили его. У Джонсона нехорошо похолодело внутри... — Стив,— осторожно спросил он полицейского, пять минут назад допрашивавшего русского,— А где задержанный на 6 авеню?.. — На 6 авеню? Вы о ком, сэр?Так же удивлённо посмотрела на него и блондинка-диспетчер. Джонсон поспешил убраться к себе в кабинет. Попросил себе крепкого кофе и, сжав зубы, стал готовиться к объяснениям с ФБРовцами.Это было в пятницу. Во вторник рассказ Джонсона выслушали уже с некоторым доверием. Не мудрено: за эти дни о летающем белом ролсройсе поступило сорок восемь сообщений в разные отделения полиции. Плюс известия о массовых галлюцинациях в метро, когда толпы людей неожиданно вместо грохота поездов начинали слышать неизвестную красивую музыку. Плюс сенсационные сообщения по телевидению от санконтроля города о том, что за последние дни воздух в городе стал заметно чище, что удивительным образом вся растительность города начала буйно расти и цвести, и тому подобное. Окончательно же ему поверили, когда в ночь с четверга на пятницу в чёрном небе Нью-Йорка миллионы людей могли видеть гигантскую светящуюся надпись: "Russia is the most beautiful country!!! ".Газетчики тут же стали пугать возможным наступлением русских. По телевизору на всех каналах одновременно выступали толстые учёные мужи, гипнотизёры-шарлатаны, всяк на свой лад трактующие непонятные события. Наиболее предприимчивые издательства делали деньги на продаже дешёвых брошюр по оккультным наукам. Нью-Йорк начинал потряхивать обычный нервный тик большого мегаполиса. И только несколько человек знали, что надо делать. Это детектив Джонсон да несколько лиц из ФБР. И делали. Они искали по всему Нью-Йорку таинственного русского с простой русской фамилией Иванов.Его вычислили. Тщательно продуманная операция с привлечением трёх подразделений быстрого реагирования, спецподразделения ФСБ, одного бронетранспортёра и восьми вертолётов дала свои результаты — Иванова поймали на пути из супермаркета в гостиницу. Иванов пожал плечами и послушно залез в полицейскую машину.Несмотря на все старания, информация всё же попала в газеты. Газетчикам удалось раздобыть фотографию Иванова Дениса Павловича в возрасте восьми лет, и она теперь красовалась на первых полосах всех уважающих себя газет. Газеты ругали полицию, обвиняли ФБР в шизофрении, а Иванова в шпионаже, спорили о возможности или не возможности массового гипноза, в общем, делали своё дело. А ФБР делало своё.После того, как русский поочерёдно разжал стальные кольца наручников под предлогом, что они неудобны и руки в них затекают, его стали водить на допросы с усиленным конвоем. На допросах, на которых по личной просьбе присутствовал и Джонсон, молодой самоуверенный чернокожий агент ФБР долго и подробно объяснял русскому законы гравитации, неуместность музыки в метро и сомнительность утверждения, начертанного с четверга на пятницу в небе. Русский слушал внимательно и молчал. Так бы всё и тянулось, если бы в один прекрасный день в управление не пришло заказное письмо от некоего профессора N., который страстно желал увидеться с русским. Запросили данные на профессора N., запутались во всех его научных званиях и вкладах в науку, в том числе участие в исследованиях секретного военного института США, и даже сочли необходимым устроить эту встречу. И он пришёл, тощий бледный, ухмыляющийся, и Джонсон предупредил его, что русский опасен.Иванов на привинченном к полу стуле и профессор N. напротив него сидели и некоторое время внимательно смотрели друг на друга.— Какого чёрта тебя принесло в Америку? — на чистейшем русском спросил профессор.— Я хотел, чтобы статуя свободы помахала своим факелом.— Почему именно статуя свободы?— Потому что она статуя свободы. Это и была бы свобода. И я свободен свершить это. Свобода... — заговорил Иванов, воодушевляясь, и сразу стало видно, что ему едва исполнилось тридцать.— "Свершить" — ишь ты, слова-то какие знаешь. Нет свободы, нет её здесь. Она невозможна. Какие бы возможности ты не имел.— Но ведь — свобода выбора: хочу — еду на ролсройсе, хочу — лечу на нём.— Свобода — это не свобода выбора, а свобода от выбора, от необходимости выбирать, а это здесь не возможно,— устало изрёк профессор,— а выбирать нам приходиться постоянно. Вечный выбор: белое-чёрное, а что есть белое, что чёрное — непонятно. Заставляешь меня говорить прописные истины.— Но заставить звучать музыку в метрополитене — разве это не шаг вперёд? Я освободил свой мозг, открыл двери, распахнул их, позволив мирам течь сквозь меня и пребывать во мне, я... — Ты неделю уже сидишь за решёткой и общаешься с американскими дурачками.— Я ждал Вас.— Чёрт,— чертыхнулся профессор, встал прошёлся взад-вперёд по камере, успокоился и спросил,— чего же ты ждёшь от меня?— Я почему-то не смог решиться это сделать, со статуей-то. И не могу понять почему.Профессор задумался и долго молчал.— Слушай, езжай-ка ты в Россию и не баламуть воду в Америке. По сводкам, между прочим, за время твоих выходок в Нью-Йорке в пять раз увеличилось количество самоубийств. Ты дурью мучаешься, а они решили, что конец света скоро. А если тебе так уж приспичило — ну пусть, не знаю, ну пусть рабочий с колхозницей обнимутся и поцелуются что ли. Русские всё поймут. Только я не понимаю: зачем тебе это всё-таки надо?— Хорошо,— на сей раз задумался Иванов,— если свобода — это свобода от выбора, от необходимости выбора, от необходимости вообще, разрыв причинно-следственных связей... Я хочу чуда.Профессор помолчал, потом внимательно посмотрел на Иванова и спросил, несколько смущаясь:— Овен по гороскопу?— Ага. Что, сумасброден, нетерпелив и упрям? А Вы?— Первого мая родился. С самого детства — гвоздики, демонстрации. Потом Германия, Венгрия, Америка.... И тут вдруг в небе увидел: "Russia is the most beautiful country!!! "... — профессор махнул рукой и не прощаясь вышел.Через два дня русский бесследно исчез из камеры, исчез именно в тот день, когда его должны были перевести в секретный институт, занимающийся паранормальными возможностями человека.Первого мая в Калифорнии, в уютном домике на побережье, у профессора N. собрались близкие друзья-коллеги. Профессор N. с бокалом в руке задумчиво говорил:— Ну ладно, Джек Лондон с своей "Смирительной рубашкой", ладно, Ричард Бах... Так теперь их как собак нерезанных развелось. Научились! Наоткрывали своё сознание! Карлос Кастанеда в школе, Эрнест Цветков в ВУЗе... Они поверили в то, что могут всё, что им заблагорассудится, и, чёрт возьми, они действительно могут! А я, как мальчишка, побежал встретиться с каким-то сопляком, которому всего-то вздумалось, чтобы статуя свободы помахала факелом. Они не задумываются о судьбах человечества, не несут на себе огромный груз знания, они просто верят и жаждут чуда. О чём мне было говорить с ним?.. Он не нуждался в учителе.Так говорил профессор N. друзьям, таким же профессорам психологических, социалогических, философских наук, которые прежде чем передвинуть на пару сантиметров спичечный коробок, вступив с ним в сообщение, семь раз продумают, а как это отразится на том-то, как повлияет на то-то, не повредит ли тому-то, ибо всё в мире связано тончайшими невидимыми нитями, порвёшь одну — и мир рассыплется, как карточный домик... Неожиданно включившийся телевизор заставил всех обратить на него внимание. Сенсационное сообщение из России! Случайно заснято очевидцем! Невероятно! Невозможно! И сразу во весь экран:Мухинские рабочий и колхозница обнимаются и целуются, а потом, взявшись за руки, направляются прочь от обалдевшей толпы с ВДНХ. Идут, взявшись за руки, по увешанной флагами улице имени Бориса Галушкина ... Колхозница оборачивается и машет рукой в направлении камеры....Профессор N. в ужасе поймал себя на том, что ощупью пробивается сквозь пространство, становится на мгновенье статуей свободы и начинает водить из стороны в сторону факелом, одновременно включая и наводя на сие безобразие камеру "случайного очевидца"...5 мая 2001 года 09:30:58Ирина Мамаева | wwweird@mail.ru | Петрозаводск | Россия ...Воспоминания детстваОпорный пунктМы лежали втроем, на осенних желтых листьях, в то ли яме, то ли в старом, с последней войны, окопе. Лежали больше часа. Один с маузером, остальные без оружия. Маузер выглядел солидно, мы передавали его из рук в руки, крутили-вертели, ковыряли ногтями. Уже стало скучно.Наконец на заминированной тропе, просвечивающей сквозь кусты, показался отряд противника, ведомый ихним нейтралом. Им было явно скучно как и нам. Нейтралу тоже. Что он им говорил, было не разобрать, но судя по жестикуляции, он показывал им мины. С некоторым оживлением мины были обезврежены, после чего нейтрал начал водить руками по сторонам. Ага. Теперь он объясняет им, что здесь должен стоять наш опорный пункт. Эти твари закрутили головами, но никто даже не отошел от тропы далбше, чем на шаг. Мда. А нам ведь велено их задержать. Ну что ж, делать нечего, и как только они снова сбились в кучу, мы выскочили из ямы и поперли на них. Молча и просто — двое впереди, один на два шага сзади.Через три минуты все было кончено, и мы были свободны. Все. Больше нас в опорный пункт не выставляли.6 мая 2001 года 00:22:43Sergey Danilevich | danilevich@web.de | Fischbach | Deutschland * * *Ирина МАМАЕВА (Петрозаводск)ПРАЗДНИК УРОЖАЯ ( или ЛЕТО В КОННОМ ЗАВОДЕ — часть 2 ).Так вот, приехала Ленка и утащила меня к морю.Поехали в Туапсе (самый первый город на побережье, если ехать поездом с севера на Адлер). В Туапсе грязно и скучно: поехали в Геленджик (т.е. по карте влево). В Геленджике почему-то кончились деньги. Стали мы размышлять, что делать. Размыслили:а) попадать проще в завод через Новороссийск и Краснодар, а не через Туапсе (см. карту);б) в Краснодаре в субботу будет огромный праздник — День урожая, будут скачки, на скачки наверняка с завода привезут лошадей, а, стало быть, на коневозке бесплатно можно добраться до завода;в) до Новороссийска можно добраться автостопом (километров 30 всего), а оттуда на Краснодар электричка.Таким образом мы оказались в Краснодаре. Сидим в кафе на последние деньги. Будущее туманно. Ночевать негде.На ипподром,— говорю.На ипподром,— говорит Ленка.Являемся под вечер на ипподром:Здравствуйте, можно у вас в сене переночевать?Да пожалуйста,— говорят люди, сидящие за столом под абрикосом у входа в одну из конюшен. Отвечают так спокойно, будто к ним каждый день приходят странного вида девушки и просятся переночевать.Завалились мы в сено. Лежим, стараясь не думать о предстоящей ночи. Лежим и смотрим, как по конюшне ходят куры, и в полумраке живут, дышат и переступают с ноги на ногу лошади. И тут в конюшню входит мальчик:Девчонки,— говорит,— пойдёмте ко мне. Я дома не живу — ночуйте у меня,— и заходит в ближайшую дверь — в каптёрку, превращённую в боле менее сносное жильё.А мы что? Нас два раза звать не надо. Но счастью своему ещё не верим.В каптёрке — широкая кровать, застелённая попоной, шкаф, стол, стулья, в закутке плитка и чайник, в проходике пара сёдел и сапоги.Только,— говорит,— извините, но у меня только одна подушка.Боже мой!!! Хлеб в шкафчике,— и ушёл.Мы напились чая, завалились на кровать: жизнь налаживалась. (Всё пучком, как сказал бы Федька).Но радовались мы рановато. Ровно в 11:00 вечера пол-ипподрома пришло с нами — что сделать?... Правильно, выпить самогонки и чисто по-пацански побазарить. Придя к выводу, что Краснодар вообще и Краснодарский ипподром мы уважаем, мы согласились на пиво. Ночевать-то на сене не хотелось.Мальчика, который нас приютил, Сергеем звали, оказалось.А что,— говорит,— как мы живём? Я вот лошадей частного владельца тренирую. Он — показал пальцем на соседа,— Новропольского конзавода, а тот — из Адыгеи. В пять утра — прикидки, проездки.Все кивнули и выпили.— Какие здесь лошади? Лучшие — в Москве. В Пятигорске. А мы?.. Все всё воруют... — помолчал печально и неожиданно закончил по-украински,— и ничого тут нема е.Все вздохнули и выпили.Живём по полгода без семьи, детей не видим,— вступил в разговор маленький жилистый человек — жокей,— А всё ради них,— кивнул в неопределённом направлении.А что тут кивать — везде кругом лошади. За лошадей выпили.Но надо отдать им должное — в два часа ночи они вежливо удалились.В четыре утра на конюшню пришли конюхи. Для меня до сих пор загадка, как люди сами с собой могут так материться, так громко орать, и так звонко стучать вёдрами. Но мы мужественно спали до полудня.Часов до двух дня по ипподрому старательно строем разъезжали казаки. Репетировали завтрашний выезд. В четыре они уже перемещались по нему на своих двоих и то не совсем уверенно. Идёт такой казак навстречу: пьянющий, в драных спортивках, но с шашкой... Думаешь: куда мир катится?А у нас вчерашние знакомые стали так отстранённо интересоваться: а не могём ли мы, случаем, вроде как на лошади того — ездить? А мы могём. У них на ипподроме вечерами лошадей шагают, потому что принято так, и лошадям от этого спокойно. А шагать всем лень. Ну и запихали нас на попоны паралоновые с резиновой подпружкой.Жеребчики,— говорят,— спокойные, как голубки.Шагаем. Я шагаю. Ленка шагает. Сергей наш своего жеребчика шагает. Сидит прямо в тапочках, беломоринку смолит. Ещё какие-то мальчики шагают лошадей. Чинно-мирно. Солнце заходит, на конских крупах играет. И тут какой-то жокей прискакивает на своём вороном. Тот шею выгнул, пеной брызжет и чуть ли не вприсядку под ним идёт. Смотрю, впереди меня жеребцик заволновался. Смотрю, Сергей беломоринку выкинул, на поводе висит. Набираю повод.Первым какой-то рыжий всхрапнул и кинулся в сторону. Потом подхватил вороной. И вот уже я на своём "голубе" несусь куда-то, а Сергей кричит "замыкай!".Ну не женское это дело — на лошадях убиваться! Без седла, без упора, на дурных этих чистокровках, на жеребцах. А жить-то как хочется, товарищи!Выжила.Упёрли своего в зад Ленкиному, который, слава богу, нелегучим оказался. Шагаем. Только дух перевела — смотрю и глазам своим не верю. Шагает на круг наш конзаводской Вася собственной персоной, которому положено быть в заводе. И сердце моё падает. И я с ним, чуть было, с лошади.Эх, думаю, Ленка, нам бы только ночь простоять да день продержаться. А завтра и коневозка в завод.Подойдя ближе Вася закричал нам:Программки привезли!!! И все рванули за программками.К вечеру все гастролёры уже собрались, везде стояли разноцветные коневозки. Конмальчики, жокеи, тренеры обнимались и братались, потому что скаковой мир тесен. К десяти вечера все уже напились. Мы с Ленкой спрятались в каморке сторожа ( а) к нашему Сергею приехала жена, б) у него нас бы быстро нашли). Где провёл ночь сам сторож, так и осталось для нас загадкой.Ночь прошла.И начался праздник.На ипподроме, ярком, свежем, весёлом, как наш проспект Ленина на 1 мая, были подняты флаги. Огромные транспоранты сообщали присутствующим, что хлеб — всему голова, что дорог не тот хлеб, что на полях, а тот, что в закромах. А главное — что Кубань в 2000 году собрала 6,1 млн. тонн хлеба (сумасшедшая цифра на самомделе, почти, как до реформ, 10% от общего урожая по стране).Народу — толпы (веселится и ликует весь народ, что называется). Телевидение. Губернатор края выступает с речью, ругает демократов, Путина и Касьянова прямым текстом. Бесплатный квас из бочек и бесплатные пирожки с яблоками (два мешка набрали; один отнесли Серёже, приютившему нас, и его жене). Музыка, кубанские трезвые казаки гарцуют. Кубанские ансамбли поют. Подбегает ко мне неясно откуда взявшийся Петро, обнимает, трясёт и, прослезившись, кричит громче губернатора:Не понимаешь ты, Ирка! Это же всё — моё! Моё родное! Жизнь моя — песни эти вот, комбайны... Впрочем, не один Петро от избытка чувств нас в тот праздник пообнимал. Обнимали все подряд. Как только диктор называл очередную цифру в тоннах, которую намолотило какое-то звено, и каждому из этого звена давали по "Жигулям", обнимались все на трибунах. Меня всё обнимал какоё-то мужик слева, подливал в стакан из-под кваса вино. Ленку обнимал мужик справа, кормил ранним, влажным виноградом.Не выдержав проявлений гордости краснодарцев за свой край, мы с Ленкой удрали с трибун искать программки скачек.В паддоке уже шагали лошадей первого заезда. Шагали спортсмены на спортивных лошадях. Готовились к показательному конкуру. На фоне спортивных, основательных и невозмутимых, как памятник Пиромедону, лошадей, скаковые двухлетки казались маленькими, ребристыми и плоскими, как забор. Напоминали косячок вертлявых речных окушков. Так же выглядели жокеи рядом со спортсменами.У судейской стояли, сидели на траве, на попонах жокеи и конмальчики. Конюхи прохаживались с непередаваемо важным видом. У всех были программки, содержимое которых шёпотом обсуждалось.Программки у букмекера,— сказали нам.Оставалось только выяснить, где букмекер.Ни букмекера, ни программок мы, надо сказать, не нашли. Зато я нос к носу столкнулась с Васей.Пришла бы вчера выпить с нами — была бы тебе программка,— сказал Вася с такой обидой, будто я, по меньшей мере, в церковь к венчанью не пришла. И, уже проходя мимо, прошипел,— Храпела... Мне стало не по себе. Но тут начался первый заезд.Гремела музыка. Солнце, казалось, брало за грудки, трясло и кричало в ухо: "Радуйся! Лето! Праздник!!! ". По кругу, как по орбите, скакали лошади — гнедые хвостатые кометы. В повороте сидел на траве разный околоскаковой народец. Победивший конмальчик удивлённо крикнул "Я выиграл?" и проскакал дальше.У нашей жёлтой коневозки с надписью "Achtung Pferde!" к четырём собралась полупьяная толпа обнимающихся, братающихся, восторгащихся товарищей. Увидев Васю, я поняла, что самое страшное ещё впереди.Поехали что ли,— крикнул шофёр,— Лошади-то стоят давно!Всё пучком,— сказали конмальчики.Товарищи! Когда вы будете ехать стопом на "Урале" (ужасная машина!), на третьей полке в общем вагоне, на "кукурузнике" в августе (когда кишки выворачивает наизнанку), знайте, бывают вещи похуже. Например, с пьяными конмальчиками в коневозке в жару под 50 градусов.Вася чуть меня в окно не выкинул. Потом, правда, заснул. Но с остальными нам пришлось выпить водки за Краснодарский ипподром, за конзавод, за здравие лучшей кобылы завода — Фасоли и т.д.Вот уж никогда бы не подумало, что в жизни мне может понадобиться умение пить и не пьянеть, уметь втихоря выплёскивать водку в окно и другие ужасные вещи... Братанов у нас с Ленкой прибавилось.Ехали 5 часов. Ещё два выгружались. Наши конмальцы-удальцы умудрились умыкнуть с ипподрома какие-то трубы, дверь от денника, кучу старых, но не битых кирпичей, два ведра и мешок овса. Понятно, почему на ипподроме "ничого нема е".В заводе по-прежнему в восемь приходил табун, пили на спорте и вдоль дорог в пыль сыпалась алыча.Петро из Краснодара не вернулся, остался дома. Наша логическая завершённость подходила к концу: Федька собирался домой. Пасти за него ставили Надежду.Паси, паси,— говорит Федька,— ты же хотела!Федька, а ты падал с них? — говорит Надька.Не-а,— говорит Федька,— один раз только за кнут они меня стянули.Паси, паси,— говорит Федька,— в пять утра выгонишь — и до часа. Песен напоёшься — до хрипоты. Вот мы с Хубулом выгоним, ляжем на спину у поливалки, привязав машек, и поём. Но ты не боись, всё будет пучком.Уезжать Федьке не хотелось.Жара стояла страшная. На спорте стали седлать в 8 утра, потому что лошади днём начали падать в обморок от жары.Потому что кончились деньги, мне пришлось взять заказ нарисовать жеребцов-производителей для музея.(Музеи в ряде конзаводов основал хороший художник Сухарев.) Пришлось начать работать серьёзно.Мухи совсем обнаглели.Мухи просыпаются в шесть утра. С шести до семи ещё как-то можно проваляться, ругаясь на чём свет стоит, но в семь уже приходилось вставать. (Спать стали совсем по-нудистски, закрыться простынёй (от мух) было равнозначно — накрыться ватным одеялом.)Как-то, наконец, мы закончили дела в конторе: Надя написала отчёт, а я собрала материалы для "научной работы" — реферата.Ирка,— говорит Надя,— расскажи мне про экономическое положение завода, а?Ну, как тебе сказать,— говорю,— всё даже очень пучковато (понимай, зарплату платят, урожаи собирают, технику покупают, собственными средствами обеспечены, есть возможность для финансового маневра...)... Встала в семь. Пошла к жеребцам с папочкой наброски делать. Жеребцы с утра в леваде гуляют по очереди, потом их из шланга водой поливают. Солнышко светит — рисуй не хочу. Васо — конюх на жеребцах — кричит издалека в своём репертуаре:Вай, какые ножки, какые ножки! Жэрэбцы опят овёс есть не будут, пэрэживат будут! — и уже совсем пошлые шуточки дальше.Я отмахнулась. В леваде носился от избытка энергии Твистл Брак — гнедой жеребец с козинцом на левой передней. Васо поливал из шланга Обсурдейшина. Порисовав с часок, я пошла на спорт.На спорте валяли дурака. Бывает, что найдёт на всех вдруг какое-то непонятно-весёлое настроение. И начинают все дурить. Так и сейчас, в каптёрке тренер Андрей, муж Ирины, пил пиво в шапке и валенках.Афоня — местный заводила — монотонно спрашивал у тринадцатилетней рыжей Наташки: "Наташка-Наташка, дай за кленку подержаться!",— отчего та смущалась. Нерыжая Наташка, тоже тринадцати лет отроду, но не робкого десятка, мрачно советовала ему: "Пойди у Элегии подержись за коленку". (Элегия — нервная и чертовски лягучая кобыла, ноги которой не чистились со времени её счастливого жеребячьего детства.) Кто-то за кем то гонялся с недоузком по коридору.Пришла Ирка-тренер:Седлаем,— говорит.А при ней не балуешь.Седлаю Пикхею — сволочную рыжую кобылу, которая изо всех сил этому сопротивляется. Подтягиваю сверху: сижу боком на седле, чего делать никак нельзя, и тяну за пристругу. Ну малосильная я, что поделать. Пикхея эта дуется, надувается, в смысле — поди затяни. Двумя руками тяну — дотягиваю, а третьей руки, направить штырёк пряжки в дырочку, не хватает. Смотрю, по коридору Афоня бегает.Афоня,— кричу,— сделай доброе дело — попади в дырочку.Естественно, моя просьба тут же была всеми истолкована в неприличном смысле. На спорте я всегда попадала впросак: что ни скажу — все всегда хохочут услышав в любой фразе какую-нибудь пошлость. Это надо определённый талант даже иметь, думала я иногда про них, чтобы так самые невинные фразы интерпретировать. Хуже всего было то, что все считали, как само собой разумеющееся, будто так мною изадумано было сказать. Короче, считали меня за свою. Смех смехом, но подпруги подтянуть Афоня помог.Как ведёт себя порядочная лошадь в открытом манеже на разминке? По сторонам поглядывает, на гусей, например. На звуки реагирует — ушами водит. Пикхея же противная уши стрелками держит, стало быть, думает недоброе. Вторая рысь, а она уже мокрая. Нервничает. Повод не берёт как положено. Подтаскивает.Время — девяти нет, солнце припекает. Небо светлое-светлое, какого у нас на севере не бывает. Марево. На огород рядом с манежем тётя Валя с сыном приехали на бричке. Тыквы собирают. Огромные тыквы: жёлтые — доморощенные солнышки, оранжевые — гигантские апельсины. Лыжа со съехавшим к ушам хомутом ботву лопает.
* * *
2 мая 2001 года 17:52:38Jochen | (°!°) | (°°)
3 мая 2001 года 16:19:11Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия
ИЗ "AD MEMORANDUM"
3 мая 2001 года 16:52:06Николай II | Екатеринбург | Россия
В месяц август,на Медовый СпасРассказ
4 мая 2001 года 16:34:20Солодовников Владимир | ella@keynet.ru | Ейск | Россия
5 мая 2001 года 09:24:33Ирина Мамаева | wwweird@mail.ru | Петрозаводск | Россия
5 мая 2001 года 09:30:58Ирина Мамаева | wwweird@mail.ru | Петрозаводск | Россия
...
Воспоминания детстваОпорный пункт
6 мая 2001 года 00:22:43Sergey Danilevich | danilevich@web.de | Fischbach | Deutschland