[13 февраля 2009 года 19:42:40]Владимир Москалик Всячина Жить на свете… А что ещё надобно? Человек, разве мало тебе, что цветёт под окном твоим яблоня, что зерно проросло в борозде, что распахнуты дали приветливо, что купается в речке заря… Разве мало, скажи, тебе этого - просто жить на планете Земля? Разве мало небесной огромности, мало шири зовущей, земной?.. Это счастье при всей его скромности не покрыть никакою ценой.
*** Задумчив у поэтов взор, лежат незримою печатью на их мятежных лбах печали, вещая чувственный раздор.
Когда поэтов душит смех, пускай причины не пустячны – не верьте им – они печальны, печалью просветлений всех.
Поэт – не сладостный позёр, не мученик в тоске красивой, поэт – скорей всего, бретёр с душой, что трепетней осины.
Объять вселенную спеша, спеша прикрыть её от лиха, на части рвётся в нём душа в тоске возвышенно-великой.
Когда любимая уйдёт, когда нагрянут беды разом, поэта, если сдастся разум, душа вдоль пропасти ведёт.
То с горечью, то с торжеством, но никогда – самодовольно - звучит её высокий стон струной стиха высоковольтной.
И лишь тогда светло вздохнёт пиит над собственным твореньем, когда высоким напряженьем строка поклонников тряхнёт.
***
Апрельские акварели то вспыхивали, то серели, и были – то в духе Сезанна, то сумрачного гризайля. Апрель набирал свой возраст, он цвет исторгал, как возглас, как крик молодого ухарства, но так же легко выдыхался и с крика – почти на шёпот… Потом появился опыт, потом появилась сила, он к финишу шёл красиво – неистовый, распалённый, досрочно осилив коронный – зелёный.
*** Пытай меня бедой ли, розгами, тоской ли беспредельной — но живу и слышу эхо розовое сквозь лет отверстое окно.
Там, за рассветов дальних отсверком, оно, родившись по весне, обращено задорным окриком мой же юности ко мне
-Э-эй! – волной тугой врывается – сдаваться не спеши, не смей!.. И тени в угол забиваются, и жить становится ясней.
И я, над участью не мудрствуя, отвергнув прихоти её, вновь обретаю латы мужества и веры дерзкое копьё.
А эхо длится, не кончается, в меня вливается, как свет, и горизонт слегка качается на плавных перекатах лет...
*** Кто знает в этом больший толк, художник, каторжник исканья – как расщепить безмолвье камня, чтоб обнажить в нём кровоток?
Весь этот буйный мир страстей, мир, полный красок и созвучий – скажи, чьей кисти он поручен, чьей лире, если не твоей?
Чья привелегия, скажи: лукаво сетуя на участь, тебе доверившихся мучить терзаньем собственной души?
Боль – тяжкий крест её, но в том – спасение, не только мука, на выдохе штриха иль звука парит её счастливый стон.
И что всё это? – блажь, игра мятежной силы откровенья, лишь отсвет, иль само горенье – вплоть до прощального одра?..
*** “Omnia mea mecum porto” Изречение древнегреческого мудреца Бианта.
Жил мудрец. Изрёк однажды: «Всё своё ношу с собой». То, что мнил он под поклажей – клади предпочёл любой. Он имел в виду не вещи – он имел в виду весьма иллюзорнейшую внешне ношу сердца и ума. Бездуховный, точно пробка, пращур нынешних ханжей усмехался: «Что в ней проку, в ноше призрачной твоей?.. » Он сразить насмешкой метил – беспощадно, до конца. «Что ж,— мудрец ему ответил,- свет неведом для слепца. Несравнимы наши ноши, и, поверь, моя ценней…» Прав он был в том дальнем прошлом: в ней вся ценность, только в ней.
*** Автобус вот-вот и отчалит, в Саратов тебя увезёт. «Чапаевский» с горя зачахнет, планету тоска загрызёт.
Поступит запрет от начштаба влюбляться во время страды… Ты не представляешь масштаба тобой сотворённой беды.
Ты не представляешь последствий, того, что уедешь вот так – без жеста надежды последней, с обидой ценою в пятак.
Ах, Людка! Мы глупые оба, мы рвём драгоценную нить, чтоб мучиться этим до гроба, и некому нас вразумить.
Будь проклята наша гордыня, гордыня – как в сердце змея… Сквозь сизое облако дыма сверкнула улыбка твоя.
***
Батальон снимался с места, дислокацию менял, тискал друг свою невесту, ну и я тебя обнял.
Дёрнул чёрт меня, наверно, да и хмель играл в крови - так я клялся вдохновенно, так божился я в любви.
Обещал вернуться скоро, на клочке от «Беломора» жжёной спичкой адрес вывел и тебе, как вексель, выдал.
Был мой жест лишён насмешки или хитрости какой, просто в спешке было, в спешке, был я взбалмошный такой,
разгильдяй из хозэлиты, шалый ангел во плоти с чувств рекою неизлитой с Волгу-матушку почти.
Ничего я не был должен, раз всего поцеловал... Виноват, что обнадёжил, что вестей не подавал.
С год от края и до края нас катали по стране... Что ж ты, дурочка такая, так зациклилась на мне?
Все вы что ли костромские легковерные такие, иль не все, через одну?.. Я ж совру и не моргну.
Сам полковник в эту драму, как медведь в папахе влез – громыхал про телеграмму, про пятно на ВВС!..
Всё на глупость молодую я списал бы, не грустя, но попал, как на беду я – прямо в яблочко, шутя.
И порою, будто слышишь, как, надежду хороня, ты под капельницей всхлипнешь - где-то там, внутри меня.
Или, может, сам я плачу, плачу горько оттого, что никак себя не спрячу от себя же самого.
Мари, это я из прошлого надёргал под кайфом ностальгии… Под такое настроение сам себе попался. Делюсь им с тобой.
ВЮМ |
ВЮМ | Тамбов | Россия |