@stik

Когда ...

Когдa, чисты души порывы и от любви потерян ум Не осознать нам жизни срывы вся суета лишь только шум. Когда, секундные свиданья готов расширить на века. И все же где -то в подсознанье — Зачем играешь дурака. Когда, взять все и сразу бросить и ехать за полярныи круг. Но и судьба нам там приносит друзеи и ласковых подруг. Когда, кофликт своих страдани не можешь спрятать глубоко так откажися от свидании тебе вдруг станет так легко. И если все это поможет твои страх и трусость победить И близкии друг понять вдруг сможет Что, не умеешь ты любить.

@stik |

Семен Венцимеров

Журфак-15-6. Валерий Хилтунен

Семестр формально – ключевой: Для преддипломной стажировки. Но я-то в дружбе с головой — И мне не надобны уловки. Уже нахоженный маршрут До «Комсомолки» неизменен. И мне как практику зачтут «Шестой этаж». Особо ценен Период: первенец Денис Получит и вниманье папы... Листок слетает на карниз Потом снежок... Сквозь все этапы По журналистике иду, Она по мне ступает тяжко. Послушно предаюсь суду Народа... Малая промашка — И буду вмиг приговорен... По Соловейчику три вида Есть журналистики. Мне он Внушает: наша жизнь – коррида. Три вида вписаны в нее, Три разных вида журнализма. Предназначение свое Для части – род лоббизм-подлизма — Подтявкивание властям. Другие – (Юрий Щекочихин) — Рычат – и к брошенным костям Не приближаются... Засчитан, В анналы вписан навсегда Высокий журналистский подвиг. Им журналистика горда — Сражался стойко против подлых. Кто встанет вровень с Юрой в ряд? Илья Мироныч Шатуновский, Имевший острый-острый взгляд, Характер подлинно бойцовский. Он фельетонами хлестал Чинуш, хапуг и самодуров И остроумием блистал. Творил, не зная перекуров. Суконцев был ему подстать. Сражались оба бесшабашно... Случалось даже: в них стрелять Хотели, но вели бесстрашно Два журналиста бой со всем, Что полагали вредоносным, Поглаже не искали тем, Уничтожали словом острым Пороки. Мужеством своим Дарили светлые надежды, Что все же зло искореним... Ну, что ж, надеждами потешь ты, Наивный, душу... Нелегко В стране советской Дон Кихотам, Где им за вредность молоко Не полагалось... Как по нотам Их подставляли... Мастера Интриг отлично выживали. С людскими судьбами игра Для них отрада... Вызывали Бесстрашных журналистов в суд, Оплевывали – фигурально И натурально... Их «пасут» -- Следят за ними, что нормально В стране, не признающей прав Ни личности, ни всенародных. Тираны, все права поправ, Сидят над массами голодных, Униженных... А в вестибюль Внедрили милиционера. Он должен защитить от пуль, От злобного пенсионера И шизофреника трудяг Пародии и фельетона. Чтоб гостя привести, бумаг Испишется почти что тонна. В приемных сели и ОК Из органов (в запасе) тетки. Все с бородавками... «Рука» -- На пульсе... Мрачные сексотки За диссидентствующими Со страстью волчьей наблюдают. А остальных, таких, как мы, Случается и прикрывают: Ведь как никак, а мы – свои. Мы этим злоупотребляли. Все злые, точно яд змеи, Эпистолы тайком спускали С греха подале – в унитаз. Туда же удостоверенье С письмом отправил как то раз. Загадочное совпаденье: Мариничева в тот же день Свое в сортире утопила. Шеф Игнатенко был кремень, Но чуть кондрашка не хватила Его от хохота. Синхрон Смешным Виталию казался. Развлек и всю планерку он, Читая рапорты... Смеялся И весь редакционный люд. А Игнатенко ухмылялся: -- Спасали там кого-то? — Тут Он а яблочко попал. Спасался Так от навета человек. Что для спасавших не без риска, Поскольку в туалетах тех «Жучки», «глазки»... Порой до визга Доходит возмущенных дам, Что желают под контролем Свои делишки делать там... По-диссидентски не глаголем — Ведь у начальства рычаги: Пайки, квартиры, должностенки. С начальством спорить не моги — Терпите, стало быть, девчонки... Нас держат в строгости верхи. Политбюро касалось дважды: -- «АП»? Неужто там враги? -- Нет, вроде, просто юной жажды Они к романтике полны... — -- Ну, если не враги, то ладно... — У босса – полные штаны Восторга. Нам – и то -- отрадно. Нас Соловейчик относил К особой ветви журнализма, Двух первых выше возносил. Не признававший ни марксизма Ни прочих «измов» он хранил Тору древнейшую в квартире. Усилья наши оценил Как остро ставившие в мире Вопросы сущности подстать С попытками найти ответы, Наиглавнейший отыскать Смысл, в коем вечноти заветы. Мы атеисты все, а все ж... Кто знает, в Библии, возможно, Не все, как полагают, ложь... Задумаешься и – тревожно... Мы осознали, что враги Всего, в чем этот смысл глубинный, Как раз кремлевские верхи: Опишет Соловейчик мирный Учебный опыт в Павлышах, Шаталова ли пропиарит — Начальство сразу на ушах: Так нагоняем отоварит Главреда бедного ЦК! Мариничева выдаст очерк: Устинов Юрпий, мол,— - звезда — Звонки – и Панкин точно в корчах, Руденко валерьянку пьет, А однокашниуа-подружка — В раздрае: стресс веревки вьет — Нй обещается психушка. Не зря, наверное, Талмуд Считает: только оный – раввин, Кого с охотою убьют Его же прихожане... Нравен Был Щекочихин. Я и он — По журнализму – антиподы. В разоблаченья вовлечен Всегда был Юрий в эти годы. Нельзя сказать, чтоб с Ольгой мы В дела такие не впрягались — За шаг до пули и тюрьмы Оказывались – не сдавались. Но все же наш удел иной. Судьба ведет своей дорогой. И наше дело – вечный бой, Но более опасной. Строгой Дорогой Юрий проходил. Он был разведчиком, спецназом От журналистики – судил И сам карал. Да будет назван Наиотважнейшим бойцом... В «АП» масштаб не тот для Юры. Он – с мафией к лицу – лицом, Вегда, мятежный, ищет бури. И этим он меня пугал... Мне вспомнился полковник Пестель, Что тоже меры предлагал Крутые... Он, невольник чести, Намеревался превратить Россию в поддлинный концлагерь: Евреев выгнать – и закрыть Границы, чтобы бедолаги, Взяв власть, передушили всех, Кто ранее при власти терся. Так мыслился ему успех. Уж то-то б ужас распростерся... В Египте вспыхул бунт рабов — И свергли зверя-фараона? И что – да здравствует любовь? Отнюдь. Всех прежних вне закона Вельмож с писцами объявив, Своих поставили совместно И с фараоном рабским... Миф? В истории, как всем известно, Так повторялось много раз... Да, мафия непобедима, Ведь «капо» затаился в нас — Любое называйте имя. Любой и рыцарь и поэт, Кого особо грязь и пошлость Коробят – дайте пистолет -- Тотчас использует возможность — Во благо разрушать, крушить, Народы загоняя в счастье Пинками – что им мельтешить, Народам?... Если бы при власти Внезапно оказался Грин, Уж он бы отомстил Каперне — Так клином выбивают клин — И Фрези Грант ему, наверно, Вовсю старалась бы помочь, Как Рифеншталь Хелена – Лени Фашистам, погружая в ночь Германию – несчастный гений... Наш «Алый парус» -- о другом, Чтоб в революцию плыть дальше, Высоким духом (не душком) Воспламеняя, чтобы даже Через столетия они, Мальчишки, «Алый парус» помня, Жалели, что в иные дни Живут... Нам -- Павел Коган – ровня, ИФЛИ-ец духа, комиссар. Он словно бы для нас нарочно Четыре строчки написал, В них чувство выразив дотошно: Есть в наших днях такая точность, Чтомальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков... Он эти строки написал, Когда из комсомола изгнан. Тем революцию спасал. Он слышал, что истошным визгом Наполнен радиоэфир, Он видел весь кошмар тридцатых... Поэзией исправить мир Пытался, заглушая запах Кровавой тризны... Он, поэт Все понимая, видел дальше — И в наших душах – явный след Его любви и веры... Старше Мы нынче... Он же – навсегда — ИФЛИ-ец, коммунар, мальчишка. Пусть яркая его звезда Светила кратко, точно спичка, А все ж ее не погасить. Любимая не оценила, Потом жалела. Но простить Мать Павла не смогла. Судила Ее сурово. А судьба Сложилась так, что жили обе На Правды – странная волшба. Но мама Павла – в вечной скорби Не пожелала узнавать Ту, что была любимой Павла... Ну, им обеим—исполать... А рядышком жила, кропала Мариничева – тесен мир. За паренька подруга вышла Петрозаводского, с кем мы Соседствовали... Коромысло Мистическое вновь и вновь Неутомимо проявляло Ко мне престранную любовь. Тьма совпадений удивляла. В квартире Ольги, что была На линии меж мамой Павла И той, к кому душа звала Поэта «Парус» полноправно Частенько сходки проводил. В соседстве с «Домиком культуры», Откуда Чкалов уходил В последний путь... Ее натуры Феноменальные черты — В открытости гостеприимства. Душа небесной чистоты. В ней нет и следа лихоимства. В нее влюблялись мужики Из самой что ни есть элиты, Но не способные строки Черкнуть... Престранные кульбиты Проделывает с ней судьба: За них (о них) напишет книгу Мариничева и – гуд бай! — Линяют прочь, в кармане фигу Показывая бедной ей... И молодежь при ней лихая... Борис Исайко – с школьных дней — Вождь молодых – душа такая. В пятнадцать лет он – делегат Уже на съезде комсомола. Вел справедливости диктат В бой и велел исполнить соло «За мной!» В те дни, когда Китай Устроил на Даманском бучу, -- Друзья, чернильницы хватай! — Поднял Борис студентов тучу — И град чернильниц полетел На окна близкого посольства, А сам остался не у дел — Из МГУ спихнули. Свойства Народного вождя пришлись Занудной власти не по вкусу. Вернулся в Кишинев Борис — Не дали парню кончить бурсу. Закоренелый коммунар Там колобродил тоже бурно, Ввергая юношей в угар. В мозгах восторженный сумбур, но Душа Борискина чиста, Бесстрашна. Кредо – справедливость. За ним по следу неспроста Пошла гебуха. Лишь сонливость Властей и третьей стороны — Молдавской мафии Борису Позволили внутри страны С семьей укрыться за кулису. Мариничева помогла. Архангельские коммунары Укрыли – ведь у них была Подпольная деревня. Нары Борюсика не дождались. Да, целый город нелегальный Построили ребята близ Пановских Холмогор – реальный, Но с катакомбным этажом. Я к ним сбежал в командировку И видел тот подземный дом. Алеша Кудрин там сноровку В благоустройстве проявлял, А вся коммуна помогала... Я в Ленинграде побывал, Где комиссарствовала Галя. Ей, Старовойтовой, приезд Корреспондента «Комсомолки» Был важен: чтобы вести с мест, Как смальты пестрые осколки, Картину складывали всю О рыцарстве и коммунарстве... Я эту миссию несу — Пишу о коммунарском братстве, На что ЦК ЛКСМ С обкомами глядели косо. Приглядывали: то ли ем, Какие задаю вопросы. Командировки из «АП» Вождей обкомовских в тревогу Ввергали тотчас... На тропе, Куда б ни шел, со мною в ногу — Два-три обкомовских хвоста... Зато отели и питанье — По высшей норме... Неспроста? Само собою. То старанье Свидетельство, что на ребят, Что выбильсь в номенклатуру, Найдется мощный компромат — Едва ли стоит их натуру Воспринимать за идеал... Так утомительна опека. Но кто-то злоупотреблял. Звонят: -- Вы ждите человека С секретной миссией ЦК — Сам о себе. – Готовьте встречу: Плэнер, на вертеле быка... — Природу зная человечью, Уверен: будет лимузин Стоять у трапа самолета, Отельный люкс... Вообразим: Обкому явно неохота Вступать с московской прессой в спор, Кто «Комсомолку» уважает, Кто – ненавидит, но сыр-бор Опасливо не затевает. Бывало всякое не раз. Под Ставрополем было дело. Устроили пикник. -- Для вас — И девочка, такое тело!... На провокации не шел — Спасает коллективный опыт. На все способен комсомол... Я «не услышал» сальный шепот... Аналогичные дела Случались с Ленкой Воронцовой — На провокации не шла. Позднее – с Таней Корсаковой. Пытались девушек споить Для нокопленья компромата, Потом чернуху прилепить. Те отбивались не без мата... Я не привык себе комфорт Устраивать в командировке. Мне этот не по вкусу спорт. Предпочитал пройти по кромке, Не замечаемый никем: В воскресный приземлялся город, Напитывался споро всем, Чем город жил, умело голод Информативный утолял, Формальных избегал контактов. Командировку оформлял В библиотеках. Массу фактов Незаурядных добывал, Определялся в главной теме, Писал... Статейки наповал Сражали. Крепкий кол системе Нечеловечьей так вбивал В ее раскормленное брюхо, Наш, коммунарский, идеал Тем утверждал во славу духа... Мне чуть полегче, чем другим. Ведь коммунарское подполье Не миф. И мы на том стоим, Что каждый воин в этом поле, А вместе не осилят нас Ни органы ни бюрократы. В «АП» есть карта. В ней как раз Отмечены места, где свято Коммуна бьется за свою Мечту о жизни Человечьей. И коммунарскую семью Надеясь видеть в мире вечной. Иван Зюзюкин продолжал Флажки на карте выставляя, Поддерживать в стране накал. В стране от края и до края -- Коммунские аванпосты. Флажок: киргизская коммуна Пять тысяч собрала – густы — Ряды -- восторженно и юно Рапортовали к нам в «АП». Флажок Зюзюкина на карте Отметил: прибыло в толпе Коммунской... А уже на старте «Орленка» новый контингент... И вновь крепит флажок Зюзюкин: -- Не съездишь ли в Ижевск, студент? Туда-сюда смогешь за сутки: Поддержки ждут в Якщур-Бодье, Глухой деревне, коммунары Пять лет... Вперед, держись бодрей... — Как ни пытались янычары Цековские сгубить, забить Коммуны чистый дух в «Орленке», Всю юность чохом оглупить, Поставить крепкие заслонки. Не получилось. Вопреки Всем ухищрениям гэбэшным, Коммуны крепкие ростки Не отступали пред кромешным Идейным мраком. И «АП» -- Всем контингентом коммунарским Был признан в качестве КП — Командным пунктом комиссарским. Ушли «орлятские» полки В народ. В народе растворятся. Пускай гонения тяжки — Приходится гримироваться: В «КП» стоял мемориал В честь павших – правильный, уместный. Творенье скульптор подписал: Прославившийся Неизвестный. Его поперли за кордон. А подпись скрыли за букетом. А гостю, если восхищен Твореньем эпохальным этим, То, отвечая на вопрос, Кто он, такой шедевр создавший? Секретили в ответе вброс: Мол, неизвестный нам, пропавший Художник... -- Ясно! -- Полстраны Исколесил в командировках. Хоть вроде не было войны, А рисковал. Шагнешь неловко — И можешь потерять штаны, А с ними – голову впридачу. Хоть вроде не было войны, Но что-то как боец я значу. Травил меня Азербайджан, Башкирия меня взрывала, Ловили в нравственный капкан — Различных гадостей хватало. Когда «Почетный легион» Плисецкой был вручен в Париже, Сказали: -- Вообще-то он — Военная награда... Вы же... -- И я всю жизнь как на войне,— — Она ответила резонно. Такой ответ подходит мне. И я воюю озаренно -- Перо, известно – род штыка. Я снимки коммунарских сборов И несмышленого сынка Средь факультетских коридоров Показывал – предполагал: Порадуются и похвалят, Но в озлобление ввергал И зависть. Кислым взглядом жалят. С Денисом я практиковал В стране из первых – беби-йогу. И в поле зрения попал Кино и прессы. Понемногу Богатство творческих идей По педагогике на сыне, Беря у знающих людей, С которыми дружу поныне, Испытывал. Семью журнал Солидный, творческий «Наука И жизнь» однажды поснимал, Прославил. Быть объектом – мука. Потом киношников привел Калифорнийских к нам Чарковский. Тут был изысканный прикол: Он знал. что Лена -- клан цековский Скомпрометирует, коль связь С американцами проявит. И киногруппа назвалась Эстонской, таллинской... Прославит Мариничева сей сюжет... Напротив папиной общаги, Там, на Стромынке, много лет Наль Злобин с Зоей жили – маги Культурологии. Его Мы вовлекали в коммунарство. Он вглядывался. Но всего Не понял. Чванство, лень и барство Ему не свойственны. Со мной Он побывал на наших сборах... Развел руками: -- Пульс живой, И градус в поисках и спорах — Высокий. Творчества накал — Религиозно-экстатичный. Но, я классический искал Предмет науки... Эклектичный, Он в руки не давался мне... — Была у коммунаров «АРФО» -- Самодостаточны вполне, Не надобен пиар от «ARF»’a*. *Фонд рекламных исследований — Advertising Research Foundation (Амер.) «А» -- «Академия» – видал? «Р» — «Развитых», «ФО» -- «Форм общенья». Гармаев Толик изучал, Что здесь и как – и суть и мненья. Он был-новатор-педагог И то ли Буддой просветленный, То ль озаренный раджа-йог — Привязывал к коммуне оный Эзотерический контент. А я считался комиссаром, А был – журфаковский студент. Рок вверг в рисковый сложный слалом...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Игнат Архипов

Воскресный позитивизм.

Воскресный позитивизм. Я встану утром в девять — Как сладко светит солнце, Сегодня воскресенье, Какая благодать! Могу читать газеты, Могу писать романы, И в сладостном забвенье Могу я просто спать. Сварю свой черный кофе, Отрежу ломтик сыра, И полной грудью воздух Свободный я вдохну. Подумаю некстати: - Что делается с миром? И с любопытством праздным Газету разверну. Падения на рынках, Борьба с излишним весом, Инфляция и кризис, Стреляют тут и там; В Арабских Эмиратах На нефть подняли цены, А в интернет-пространстве Всех атакует спам. Во Франции банкиры Пять миллиардов евро Потратили на рынке — Серчает Саркози; А светские колонки Кричат сверх всякой меры, Что вышла замуж Бруни За лидера страны. Становится тоскливо — Что будет с нами, люди?... — Американцы в Польше Построят черти что... ...Да ну вас всех, катитесь, Интриги, козни... Баста! Пока на плитке кофе — Все будет хорошо!

Мария Новоселова | karakatica@tut.by | Минск | Беларусь

Из сборника Песни нашего двора

БЫВАЮТ В ЖИЗНИ ШУТКИ Вы скажете: бывают в жизни шутки, Поглаживая бороду свою... Но тихому аидище-малютке Пока еще живется, как в раю. Пока ему совсем еще не худо, А даже и совсем наоборот. И папа, обалдевши от Талмуда, Ему такую песенку поет: Припев: «Все будет хорошо, к чему такие спешки? Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки! И будет шум и гам, и будет счет деньгам. И дождички пойдут по четвергам». Но все растет на этом белом свете. И вот уже в компании друзей Все чаще вспоминают наши дети, Что нам давно пора «ауфвидерзейн». И вот уже загнал папаша где-то Подтяжки, и гамаши, и костюм, Ведь Моне надо шляпку из вельвета — Влюбился Монька в Сару Розенблюм. Припев. Вы знаете, что значит пожениться. Такие получаются дела. Но почему-то вместо единицы Она ему двойняшек принесла. Теперь уже ни чихни, ни засмейся — Шипит она, холера, как сифон. И Монька, ухватив себя за пейсы, Заводит потихоньку патефон. Припев. Пятнадцать лет он жил на честном слове, Худее, чем портняжная игла, Но старость, как погромщик в Кишиневе, Ударила его из-за угла. И вот пошли различные хворобы: Печенка, селезенка, ишиас... Лекарство все равно не помогло бы, А песни помогает всякий раз. Припев. Но таки да случаются удачи. И вот уже последний добрый путь: Две старые ободранные клячи Везут его немножко отдохнуть. Всегда переживает нас привычка. И может быть, наверно, потому Воробышек — малюсенькая птичка — Чирикает на кладбище ему: Припев.

Arlecchino |

Семен Венцимеров

Журфак-5-2. Валерий Хилтунен… Новейшая версия

Журфак-5-2. Валерий Хилтунен… Новейшая версия -- Валера! Хилтунен! -- Привет!... Что? – Все глядят недоуменно: Полутораметровый шкет Откликнулся... Немая сцена... В недоуменье старший курс: Валера – он же двухметровый... Ну как тут одолеть искус? -- Ты ж раньше был такой здоровый... -- А вот от солнышка усох — Но лишь на двадцать пять процентов... Не понимают, в чем подвох... -- Ты – вправду – он? -- И документов Полно, что вот он, точно – я... -- Ну, ничего не понимаю... Что понимать? Моя семья С журфака чуть не вся... Вступаю Я дяде своему вослед Под своды нашей альма матер, А он мне тезка, ясно – нет? Ну, то-то... Первым здесь мой фатер Делянку застолбил... Давно... Как раз журфак тогда открылся... Пусть будет здесь разъяснено, Как он в Союзе очутился, Как выбрал университет, Хоть должен был врачом вернуться... Из красных финнов был мой дед. Он верил: волны революций Всю накипь на земле сметут... Его с заданьем Коминтерна В Суоми, в Тампере зашлют — Убить сатрапа Маннергейма. Дед рос в Куопио... Теракт Свершился б на большом параде... Предполагаю (но не факт), Был некто, кто деньжонок ради, Сдал деда... Мартти, мой дедусь, Охранкой белофиннской схвачен... Здесь без деталей обойдусь... Был осужден и срок назначен... Пришлось сов. власти обменять Его поздней на белофинна... Могли бы наши расстрелять, Как расстреляли половину -- (Пожалуй, даже больше) -- тех, Кто Ильичу доверил долю... В числе лишь горсточки – из всех — Тех красных финнов дед, и волю И жизнь не потеряв, сумел Еще раз выехать в Суоми — И там остался – уцелел, Когда, уже почти что в коме, Пытался Сталин уволочь В могилу целые народы — Над СССР густела ночь... «Космополитам» в эти годы Грозил свинец из ППШ... А Мартти выпала удача: Он даже – ректор ВПШ При КПФ! Лица не пряча, Мог в Хельсинки свободно жить... А сына все ж послал учиться Обратно, наказав учить Здесь медицину... Но в столице России, в матушке-Москве, Судьбу начать готовясь в меде, Рудольф прислушался к молве, В случайной уловил беседе, Что открывается журфак... Рудольф навел, где надо, справки, Слегка понапрягал чердак — Забыл о меде без оглядки... А вскорости родился я... Там, на Стромынке были рядом Общага, где жила семья Студенческая – ( дабы взглядам Аж восемнадцати парней Не быть соблазном, занавеской Закрыли угол, а за ней В студенческой, полусоветской, Саровско-хельсинской семье Зимою прибавленья ждали) — Роддом, психушка... О тюрьме «Матросской тишине» не знали Едва ль на Огненной земле... В роддоме этом я родился И рос в студенческой семье, Так рано с МГУ сроднился... Замечу: этот же роддом И Лене выдал в жизнь путевку. А кто она – скажу потом... Ну, вот он я – держу головку... Собой умножил древний клан: В шестнадцатом, еще столетье Властитель Густав, по делам Воздать желая предкам, чести Их удостоил, отписав Особые в налогах льготы На грамоте с печатью, дав Тем датировку для отсчета Фамильной родословной нам, Документально обозначив... По разным весям и градам, Считают, родственников наших С десяток тысяч на Земле... Собрать бы эту всю ораву — Идеечка по вкусу мне. Она и по размаху, право, Заманчива... Осуществлю. Вот только разберусь с журфаком... Не тяга к длинному рублю Приводит в стройотряд... Биваком — Село Алпатьево у нас Приокское... Дыра, глубинка... Внимательных не сводит глаз История: а вдруг обида Селу, что встало «на горах» От нашей будет шумной «бражки»? Здесь каждый холмик и овраг — История... Вон в том овражке Мог сам Евпатий Коловрат, Рязанский доблестный боярин, Укрыть в засаде свой отряд: -- Таитесь. С темнотой – ударим, Дадим монголам по шеям... Считают, что села названье — В честь Коловрата... Ну, а нам Грядет иное испытанье: Коровник – стройка века... Мы С нешуточным энтузиазмом Творим... Окрестные холмы Внимают нашим всяко-разным Философическим речам... А наша жизнь напоминает Макаренковскую... Плечам — Саднить, но кто же унывает? Вполне хватает нас на то, Чтоб сумму наших дарований Собрать и выдать кое-что... Мы – нарасхват! Итог стараний: Нас ждут в окрестных деревнях, Как Магомаева и Пьеху... Приятно слышать «Ох!» да «Ах!» Отрадно, что и я к успеху Изрядно руку приложил. Ведь я тут шеф агитбригады И сам сценарий сочинил, Сам срежиссировал... Все рады — И мы – наполненно живем! А утром на узле растворном, Что в подчинении моем, Аврал: -- Раствор! Бетон! – Укор нам Читаю в яростных зрачках: -- Раствор! Раствор! Бетон! Скорее! -- Бегом!... На окских бережках Нет никого к работе злее -- Журфак историю творит. Заснять бы нас на киноленты — Пусть на зубах цемент скрипит -- О нас останутся легенды... Я шлю письмо в Петрозаводск... Я рос там... Там сегодня мама В извечном ворохе забот О сыне... Сыновья упрямо Тень материнского крыла Отбрасывают, убегают... Чем высребряют добела Те крылья... Мамы опекают, А сыновья спешат творить, Мечтая о больших свершеньях... Потом придет пора корить Себя, судить за прегрешенья... Но я хочу сказать сейчас О ней. Она из-под Сарова... Возможно позабавит вас Фамилия... Ну, что же, снова Улыбку встречу на устах. Улыбка злой гримасы лучше. Вот: Семочкина – в тех местах Распространенная... Их куча — У Феди-прадеда детей: Аж десять сыновей, представьте! А дочь одна лишь – и о ней Пеклись все десять братьев. Гляньте: Дочь Клавдия берет в мужья... Кого же? Семочкина Федю... Дщерь Семочкиных – мать моя... Не вскормлена заморской снедью, Но вдохновленная мечтой, Что и в войну ее питала — Учиться! – тет-а-тет с Москвой Она отважно поступала На экзотичный факультет — Географический... Манили Жюльверновские – с детских лет Посеянные в душу Нине Меридианы, острова, Кораллы, темные глубины... Любой мечте дает Москва Осуществиться... И у Нины — Удача... Будет у страны Восторженный океанолог... Осуществились грезы, сны Она – студентка! Хоть и долог Путь знаний и трудна стезя — Ничто жар сердца не остудит. Вперед – и отступать нельзя, Пусть впроголодь, но не отступит Студентка Нина... И ее Приметил финн Рудольф с журфака... Судьба... Она житье-бытье Нам намечает... Как без брака, Что предначертано, сложить?... О братьях бабушки походом: Тот удосужился служить При Королёве – и народом Не знаемый, был погребен По смерти – с воинским салютом... Тот – МИД’овская шишка. Он, Опять же неизвестен людям. Зато известен Ильичу, Поскольку рядом их квартиры... Я этим подчеркнуть хочу, Что не всегда толпы кумиры Реальную имеют власть... Реальные авторитеты — В тени стараются пропасть. Им антуражи, пиэтеты И даром не нужны... Они В большой политике, как рыба В воде... А третий брат, взгляни — И этот тоже личность, глыба: Изобретатель тракторов, Отмеченный лауреатством При Сталине... Ну, будь здоров: Та премия была богатством Реальным. Сверх того – престиж... Короче – знатная семейка... Читатель, ты меня простишь. Не хвастаюсь – горжусь... Линейка Их достижений надо мной — Дотягивайся хоть с подпрыгом... Поди и вы своей семьей Гордитесь? Все подобным игом Семейным отягощены... Тут мал – не мал, а соответствуй. И мы стараемся. Должны К тому духовному наследству Добавить что-нибудь свое... Есть братья у отца. Валерий Второй журфаковец. Семьей Журфак освоен, а критерий — Гуманитарный склад ума У Хилтуненов, экстравертность: Нам всем по нраву кутерьма, Общенье, а застой, инертность — Противней горькой редьки... Дни -- В стремлении дойти до сути... О маме... В Мурманском НИИ Полярном... И порой на сутки На Ледовитый океан На самолете вылетала, Где полынья родит туман, Где льда подвижка – наблюдала, Чтоб дать надежнее прогноз Для кораблей и самолетов. Отец тогда здесь службу нес Собкоровскую... Сам немало Над океаном полетал, Ходил на Шпицберген и дальше... В Москве наездами бывал Я не догадывался даже, Что там фактически была Уже его семья вторая. Что делать, коль любовь ушла? От нас, детей, сей факт скрывая, Отец и мама наконец Разъехались, нам объясняя: В командировке, мол, отец В столице... Ничего не зная Мы были рады, что назад, В Петрозаводск вернемся с мамой И бабушкой... Лишь мамин взгляд Грустил – и тихо с бабай Клавой От нас в секрете говорят. Но бабушке теперь не надо Окно завешивать: не спят Детишки, если день от взгляда Не прячется: полярным днем Не прячется за горы солнце, А кто же станет спать при нем?... Не надо затемнять оконце В Петрозаводске... Все же ночь Здесь более на ночь похожа. И здесь, как в Мурманске точь-в-точь В ледовую разведку тоже Летит на «жтажерках» мать... Внизу карельские озера. Задание: предупреждать Нечнется ль ледолом у створа Электростанции... Была В карельском обществе известна И уважаема... Вошла В горком. Жила непресно. Душа компании в среде Врачей, поэтов инженеров. Капустники, тусовки, где Она – и сочинитель перлов И пламенный конферансье- Ведущая... В команде «БЗДЮКИ» Всех юбиляров житие Восславить рада... На все руки Талантлива... Всегда полно У нас гостей в цековском доме. Включали растворив окно Высоцкого, потом – в истоме — И Галича (закрыв окно)... А из-за межквартирной стенки Храпел, уснувший, как бревно Карелии начальник Сенькин, Обкома первый секретарь, Что вырос в доме на дольмене. Кемарь, Иван Ильич, кемарь, Тебя не ждут на авансцеене. Он долго-долго возглавлял Вполне умело край озерный. И никого не подставлял, Характиер проявлял не вздорный. А город значился всегда В числе богатых интеллектом. -- Новосибирск, Одесса? -- Да. Социализм открытым текстом У нас честили без стыда: Финляндия была под боком. И кое-кто умел туда Заглядывать ревнивым оком И сравнивать, и горевать О неполадках в нашем доме... Мне надо в чем-нибудь писать... Записывать я стал в альбоме Спецназначения... Его С работы притащила мама... В нем графы. Графы... Для чего? Метеоданные до грамма Вносить дотошно что ни день. Я составлял в тех клетках списки — И это было мне не лень — Счперва властителей российских, Потом добавил римских пап, Еще позднее – фараонов. Страстишки необычной раб, Планировал вождей народов Всех до единого внести В мой кондуит пятивершковый, Тем от забвения спасти. Поверил я, микроголовый, Что это дело по плечу. Еще я собираю марки — И все на свете я хочу Собрать. А в присланном подарке От дяди из Суоми все, Что изданы в фашистском рейхе. Молчу... Понятно и козе, Не то б досталось на орехи. С альбомом тем, как с братом рос, Таскал повсюду, вак вериги. Бросаюсь, как голодный пес, На непрочитанные книги. Однажды объяснили мне: Никто все марки не притянет. И хобби, вмиг упав в цене Отныне более не манит. На марки мне открыл глаза Один профессор из Вьетнама. Мне показалось, что деза. Пожаловался маме. Мама Все подтвердила. Вот беда. Я письма слал филателистам Во все концы... Искал, куда — В журналах. Ровненько и чисто Мог на конвертах выводить Латинские смешные буквы.... И письма стали приходить... «Коллега!... Сэр!... » Сердечка стук вы, Поди, услышали б в ответ На эту вежливость в конверте: Ко мне, мол, в мире пиэтет. Вы в детстве в это верьте, верьте. И я поверил в то, что сэр И уважаемый коллега. Вьетнамец: -- Вы – миллиардер? Как не собрать с планеты снега, Так марок тоже не собрать, И несусветные финансы Вам не помогут... — Мог соврать, Оставив маленькие шансы. Он, не соврав, довел до слез. Поплакав, все в подвал забросил Сухой цековский... Дождь, мороз Их не мочил и не морозил. В нем супостаты долежат До дня рождения зазнобы Маринки Сербы... Нежный взгляд — Достойная награда, чтобы Ей то богатство подарить... О первой той любви едва ли Смогу сегодня говорить — Так: фигли-мигли, трали-вали... Альбомище с собой возил В Москву – и раздражая папу, Названья улиц заносил— И рад столичному этапу -- Есть вновь идейка в голове — Она сильнее, чем усталость. В машине с нами по Москве Чужая женщина каталась. Мне непонятно, кто она И почему все время с нами. О том, что папина жена — Я не догадываюсь... В раме Окна – какой-то важный дом, Прошу: -- Останови машину, В альбом свой запишу о нем... — Отец сердит, но чин по чину Тотчас машину тормозит... Та тетя только улыбалась. -- У сына – дело,— - говорит,— — Задержимся – такая малость... — Отец плечами пожимал — И улыбался ей ответно. Я благодарно принимал Поддержку тети... Исповедно Ей все секреты открывал. Ту тетю звали Юлианой Андреевной, а я был мал... Та тетя вскоре стала мамой Малышки Яны, что сестрой Единокровною мне стала. Вот это новость, что хоть стой. Хоть падай. Тетя не упала От этой новости в моем Наивном миропониманьи. Уже сердечные мосты Сложились с нею в том романе, Что называется судьбой... Та тетя – дочка Валентины Аркадьевны, что добротой Смогла моей души щербины Согреть и сгладить... Разамат — Ее фамилию запомнить И повторять тихонько рад. Сумела пустоту заполнить. Не то порой казалось мне, Что я один в подлунном мире — И в беспредельной тишине Бежало сердце к ишемии — И лишь альбом – мой старший брат, Ему я поверяю мысли. Альбомы, жаль, не говорят... Да, ладно, вырос, так не кисни... -- Раствор! Бетон! – пахали мы, Трудом доискиваясь сути... Алпатьево... Леса, холмы... Случилось – уж не обессудьте: Сто верст от матушки-Москвы, Мещера – Левитан с натуры... Ока – а в ней – лещей, плотвы! И цапли... Ну, они не дуры, Не станут обитать в грязи... Какой простор! Какие дали! На горизонте там – (вблизи) — Село Есенина... Слетали Мы с Сашей Тропкиным вдвоем — (Ища на жопу приключений) — В «березовые ситцы» рвем... «Дом деревянный», край волшебный... Большое старое село — Исток великого поэта. Здесь босоногое прошло Сергея детство... Он по свету Потом немало колесил Но песнопевцем русской доли, Родной земли и неба был... Легло приокское раздолье Опорой пламенной души... Оно в нем отзывалось словом. Он возвращался... Здесь, в тиши Он восходил к своим основам, Истокам... Здесь была она -- В старинном доме с мезонином — Чья красота награждена Взволнованной поэмой-гимном Любви ль, мечте ли о любви... Для нас важна сама поэма О притяженьях меж людьми, Незримых и поющих немо, Волшебных струнах, что звучат Для избранных и для избравших... Вот школа, почта, старый сад... В музее горстка не пропавших Его вещей – цилиндр, пиджак... Острее здесь тоска поэта... Ну, что ж, могу сказать, журфак, Тебе спасибо и за это... Была нам трепка – будь здоров! -- Как -- самовольная отлучка?! -- И что? Вернулся – жив-здоров... Но только разъярились... Взбучка Почти грозилась перейти В оргвыводы – тогда с журфаком Уже потом не по пути... Утихомирились, однако... Мне в приключение попасть, Как говорят у нас в отряде — Точь-в-точь – два пальца об асфальт... Начну с рожденья, факта ради: В «сорочке» вышел я на свет. Однако же ее украли... Что это: приключенье – нет? В роддоме прямо промышляли Таким особым воровством... Кому-то же зачем-то надо... Студентам недокорм знаком, А тут – ребенок, я... И чадо Вначале тоже взяли в ту Пост-монастырскую общагу, Чтоб с малодневства суету Вбирал, накапливал отвагу Для жизни... МГУ-шных мам С потомством вместе и мужьями Сселяли вместе, чтобы гам, Звучавший всюду в плотной гамме, Здесь контртенором звенел Всесокрушающего рева. Внизу был клуб, в нем кто-то пел... Чтоб нравственно была здорова Семья, делили простыни Всю комнату на четвертушки: -- Здесь мы, тут – вы, вон там – они... — Таз клали на пол для прослушки Концертов клубных. Сиркка там Певица выступала, Рикка, Карельская – и юных мам То пенье ублажало дико. Потом певица унеслась В Суоми... Вспомнишь – и слезинки. Безпрекословна песен власть Над обитателем Стромынки. Древнейшее село Стромынь, Москвы, считают, было старше. Но не судьба. Куда не кинь Пытливый взор, увидишь: наше То обиталище тогда И академии умнее. В семидесятые года Все интеллекта корифеи На Ломоносовском сошлись В общажных тех пятиэтажках, Куда студенческая жизнь Сместилась... В комнатных ватажках Дискуссии такие шли, Такие поднимались темы По обновлению Земли И даже солнечной систамы... Что будь мудра и чутка власть, Отставила б свой мерзкий норов, Ей лучше бы в основу класть, Взяв из общажных разговоров Идеи… Папа с мамой -- в них, А власти лишь услышать надо… Родители в завалах книг. Учеба напрягает… Чадо, Чтоб не вязало руки им И не мешало бы учиться — К бабуле... Ладно, погостим У бабы Клавы... Адрес – Выкса... Но у нее внезапно – рак. В онкологический забрали... Куда меня? Со мною как? Опять в столицу? Нет, едва ли... Я в кабинете главврача В пеленках прямо – прописался, Гугукал, лапками суча, И прямо на столе... валялся... Лишь операция прошла, Мы с бабушкой вернулись в домик На Ленина... Там в нем жила Монашка... Свечи, черный томик — Молитвенник... У образов Молилась... Я молился с нею За бабушку – был некий зов... Молился... Нынче не умею... И я там жил до трех годков, Пока студенты доучились... Но вот – приехали... -- Готов? -- Готов! -- Отлично! -- Уложились — Ту-ту... И поезд нас умчал Из-под Сарова вдаль, на север, В край тысячи озер... Венчал Журфак отъездом: что посеял, Должно теперь давать плоды... Осталась позади Стромынка, А на крыльце ее следы Великих... Тайная слезинка С воспоминанием о ней Блеснет в глазах у седовласых Гигантов мысли... Юных дней Свидетельница... Востроглазых, Звонкоголосых и худых Послевоенная общага, Тот дом квадратный помнил их... В нем было много крыс... Отвага Нужна, чтоб с ними кров делить... Под крышей бывшей богадельни Отрадно было и дружить И грезить о своей, отдельной Квартире с ванной... Миражи Надежд, студенческих иллюзий Те заполняли этажи... Но было ль лучше где в Союзе? С Борисом Панкиным дружил Отец в студенческие годы, Конспекты и хлеб-соль делил Той дружбы неразрывной всходы От курса к курсу крепли... С ним В «МК» осилил стажировку... Той дружбе столько лет и зим! Бедой и счастьем калибровку Прошла, стромынковский купаж, Шлифовку толчеей общажной, Где не в почете «мой», а «наш» Становится сверхсутью важной. Четыре этажа мечты У Яузы и у Стромынки... Там юность строила мосты К освобожденью... Без заминки Пророчествовала... Росла, Духовно возвышаясь в спорах — И эту мудрость вобрала... А на проспектах-коридорах, Гуляя, точно по Тверской, Простые распевала песни... Они – оттуда, из такой, Из избранной судьбы – и вместе С судьбой – стромынковских палат Развозят по стране и дальше — Высокий дух... Судьбы расклад: В огромных городах и даже В селеньях дальних им нести Дух МГУ-шных дортуаров, Тем душу и мечту спасти... Отвлекся я от мемуаров... Петрозаводск... Здесь был погост Еще в пятнадцатом столетье... Четыреста с полсотней верст От Петербурга... В лихолетье, «В Европу прорубив окно», В век восемнадцатый шагая, Рек Петр Великий: -- Решено: Завод построить здесь! — Вонзая Перст в карту, точку указал: -- Здесь: западный залив Онеги... Царь повелел – и кто б дерзал Оспорить? В бешеном разбеге, В стремленье вырваться из пут, Из азиатчины – в Европу, Стратег считал, что должен тут Стоять опорный пункт – и кто бы Хотел решенью помешать За это б жизнью поплатился. Царю не то что возражать, Дышать не каждый бы решился При нем... Росла и слобода: Работный люд. При нем начальство. Церквушка. Лазарет. Года Вдаль убегали... И бахвальство Самодовольных северян, Пресыщенных богатым краем, Влекло купцов из ближних стран... Тот лишь на время призываем Сюда судьбою, а иной И оставался на дожитье... Рос город... Он ценим страной. Все европейские событья Ему значенье придают. Губернский и епархиальный, Петрозаводском назовут... Край Олонецкий, строгий, дальний. Край, где нередко снежен май, Край, где судак в поклевке жаден... А первым, кто возглавил край, Представьте, был поэт Державин Великолепный, славный край -- Лесами и водой обильный — (Работы – непочатый край) -- Грибной, охотничий и рыбный... Ледник вселенский, уходя, Озер здесь наплодил для рыбы... В мозгах кремлевского вождя — Плацдарм для нового прорыва — Карелия... Двадцатый год Ей автономию дарует. А Коминтерн сюда зовет Заморских финнов – (замордует Их всех впоследствии ГУЛАГ)... Легко попались на наживку. С клеймом «шпион», «народа враг», Вчинив нелепую фальшивку, Сгноили после... Для чего? Чтоб жажду утолить вампирью Неутолимую его... Так он, всю юность над псалтирью Сидевший, «Не убий!»-завет Усвоил, косорукий демон... В сороковом издал декрет: В угоду людоедским схемам Карельская АССР Объявлена Карело-Финской, В чем стратегический прицел, Захватнический, просто свинский. Хоть и закончилась война С достойным северным соседом Позорно, не смогла она Умножить счет его победам, Но то же «планов громадье», Лишь взял на время передышку... Война... В расчете на нее Таит зловещую мыслишку: Уж если с Польшей удалось, Должно удаться и с Суоми... Расчет обычный, на авось, На то, что в дьявольском погроме, Падет к его ногам страна Сибелиуса и Леннрота, Все мерзости его война Потом запишет на кого-то... Но та жестокая война, Что пол-планеты опалила Тиранов мерзких допьяна Людскою кровью опоила, Испепелила пол-страны... Петрозаводск стенал в полоне... Его впоследствии должны Отстроить, обновить... ...В бетоне Полы коровника... -- Бетон! — И в ненасытный зев мешалки Цемент ссыпаю, щебень... Звон И грохот... Мы не из-под палки Работаем – хотим помочь Селянам, как-то жизнь поправить. Мы верим им без нас – невмочь... Приехала, спеша прославить Нас Алла Боссарт из «МК»... Вот я – в «наморднике» на снимке, Рассказ – весь обо мне... Слегка Неловко – я же вместе с ними, С товарищами, не один... Ребята шутят, поздравляют... Да, ладно, суета... Глядим Вперед: помалу подрастают Объекта стены вширь и ввысь... -- Бетон! Раствор! Бетон! За смену Еще немного поднялись... Поднимутся и завтра... Цену Мы знаем качеству труда: Швы – по линейке, без натеков... Коровник... Строить города — Еще ответственней... Уроков Дает немало стройотряд Для углубленья кругозора... Я в прошлое бросаю взгляд... Петрозаводск... По сути, город В послевоенную страду Воссоздавался, как столица У всей Европы на виду... Страна и власть ее стремится Придать высокие черты Его проспектам и бульварам... Здесь претворять свои мечты Дано прекрасным зодчим... С жаром На ватманах рождался град — И воплощался в светлом камне. Он рос --и радовался взгляд... Мы поселились здесь, когда мне Три было года... Мой отец В республиканскую газету Направлен вкалывать – венец Учебы... Слава факультету... Петрозаводск... Из первых уст Поведаю: стоит на бреге, Рождая половодье чувств, Мой светлый город у Онеги. Здесь по ночам светло, как днем, Здесь возле школы – земляника... Мой город... Позабыть о нем? Такое и помыслить дико... Отец в круговороте дел. Он секретарствует в газете... Секретаря суров удел: Практически за все в ответе: За верстку, правку, за «подвал», За снимки, «шапки» и отбивки, Кто что когда и сколько сдал, Чтоб «гвоздь» был в номере и сливки, Чтоб номер вовремя в набор, Пошел, клише не запоздали... Да с нервным автором сыр-бор Уладь: -- Опять мое не дали!... Отец – дублером... Молодой... А главной в секретариате Был Бацер Исаак звездой. Он стар и опытен, что кстати. Из Магадана принесло Его послевоенным смерчем Харбинцев много здесь нашло Вторую родину... Помечен Наш город избранностью... В нем — Театры, вузы... А народу — В райцентре больше... Мы живем, Считается – неплохо: сходу Нам дали комнату – ура! Географиня наша, мама, При деле... Отмечает: Ра Взошел во столько-то... Тумана Была такая высота, В ведре осадков – ... сантиметров... А тут – такая красота! Ее никак без сантиментов Никто не сможет воспринять... Пошла в ледовую разведку Служить географиня-мать... При деле мать с отцом... Нередко У них на сына нет минут — И я на попеченье няни. Случается: они придут — А я давно уже в нирване Безоблачных, счастливых снов... А в доме по соседству с нами — Андропов прежде жил... Суров, Со всеми ладил временами, С начальством находил контакт... Куусинен ему поддержку Давал – неординарный факт, Единственный, похоже... Слежку, Конечно, «органы» вели... За ним И за семьею финна, Но как-то казни обошли Андропова и нас... Противно О той эпохе говорить... Меня в детсад определили... Мне, маленькому, все чинить Обиды стали, даже били... Детишки агрессивны, злы, А я всех меньше и слабее, Но надо находить лазы — -- И я им: -- Я читать умею! Суют мне книжку: -- Прочитай! — И я читаю детям сказки... Вот так. Авторитет, спасай! Теперь игрушки, книжки, краски — Попробуй, отними! В ответ: -- Отдай, не то читать не буду! И отдают. Авторитет! Да сами мне приносят груду Игрушек – только почитай! И постепенно круг сложился Друзей-приятелей... И в рай Вдруг ад кромешный превратился... Знакомый мамы – Вячеслав Орфинский, доктор-архитектор, Открывший Кижи, нас позвав На остров, где пока лишь те, кто В его команде, там бывать, Научной, получили право, Ошеломлен: я стал орать... В испуге сам – и всю ораву Научную перепугал: Кораблик, что привез на остров, Ушел – вот я и заорал: На миг мне показалось остро, Что здесь останемся навек... Такое память сохранила. Четырехлетний человек Орал... Смешно? Поверьте, было Мне не до смеху... Объяснить Не получалось «Робинзону» -- Никак нельзя угомонить, Я не хотел внимать резону К досаде близких и друзей... Великолепный остров, храмы... Здесь позже создадут музей... Короче, день пропал для мамы. Ну, сын, туды его в качель! И вы б таким едва ль гордились... Была словесная дуэль: Мы с Витькой Киуру сразились. Нам с ним совсем по горстке лет. Сын «Суслова» -- по местным рангам. И разобрался, шпингалет: Я не могу ему быть равным. Папаша – безобидный финн. Он – Жаворонок в переводе. А малолетний крошка-сын С ### считает принца вроде. И я папашею горжусь. Мы с Витькой, на качелях сидя: -- Мой папа главный! – (сильно злюсь). -- Нет, мой! -- Нет, мой! -- А вот мой выйдет... -- И что он сделает? -- Тогда Узнвешь! – Я реву – обидно За папу Рудика. Беда, Коль в папе «главности» не видно... Я рано понял красоту Онежской северной природы... И город мой, что нес мечту Великиъ зодчих через годы, Он тоже светел и красив... Здесь не было проблем с едою — Кремлевский кровожадный псих По счастью новою бедою Наш город не успел залить... Поскольку эта стратагема Неактуальна, нас лишить Решили статуса... И схема Союза – всмятку... Мы теперь Лишь автономные... И ладно... Есть город, озеро... Поверь, И в куцем статусе отрадно... Карелия... Один процент Всей территории Союза, Мельчайший Родины сегмент, Но не нагрузка, не обуза. Без малого семьсот км На север с юга, параллелью, Четыре сотни по Кеми — Меридианом... Ожерелью Озер -- нет края и конца... Уедешь – долго будет снится Таежных ягод кислеца И ели – стражи на границе... Земное чудо наших мест — Она, карельская береза... Увидишь, бросив взгляд окрест: Скромна, невысока... «Колхоза» Не признает – стоит одна... Лишь изредка – в кругу подружек... О ней не скажешь, мол стройна: Снаружи выглядит похуже Обыкновенной: грубый ствол — В наплывах, вздутиях, наростах, Непрезентабельный камзол, Как будто у нее короста. Но древесины красота У неказистой – несравненна — Как мрамор... Дерево-мечта... Воистину она – бесценна... Я б воспевал и воспевал, Но, как Рождественский не скажешь -- Не Роберт – Всеволод... Писал Он в пятьдесят шестом... Уважишь Послушать, что сказал поэт, Когда явилось вдохновенье? В душе оставит добрый след Чудесное стихотворенье... КАРЕЛЬСКАЯ БЕРЕЗА Стоит она здесь на излуке, Над рябью забытых озер, И тянет корявые руки В колеблемый зноем простор. В скрипучей старушечьей доле, Надвинув зеленый платок, Вздыхает и слушает поле, Шуршащее рожью у ног. К ней ластятся травы погоста, Бегут перепелки в жару, Ее золотая береста Дрожит сединой на ветру; И жадно узлистое тело, Склонясь к придорожной пыли, Корнями из кочки замшелой Пьет терпкую горечь земли. Скупые болотные слезы Стекают к ее рубежу, Чтоб сердце карельской березы Труднее давалось ножу; Чтоб было тяжелым и звонким И, знойную сухость храня, Зимой разрасталось в избенке Трескучей травою огня. Как мастер, в суке долговязом Я выпилю нужный кусок, Прикину прищуренным глазом, Где слой поубористей лег. В упрямой и точной затее Мечту прозревая свою, Я выбрал кусок потруднее, Строптивый в неравном бою. И каждый резьбы закоулок Строгаю и глажу стократ — Для крепких домашних шкатулок И хрупкой забавы ребят. Прости, что кромсаю и рушу, Что сталью решаю я спор,— Твою деревянную душу Я все-таки вылью в узор. Мне жребий завидный подарен; Стать светом — потемкам назло. И как я тебе благодарен, Что трудно мое ремесло! Попутно: Роберт тоже наш. Ему филфак Петрозаводский Дал старт и подарил кураж, А с ним – характер дон-кихотский... Береза наша – патриот... Она – уж как ты ни старайся — В других районах не растет... Не веришь? Ладно, попытайся: У нашей набери семян И высей где-то под Москвою... Глядишь – растет... Но есть изъян — Растет – обычною, прямою, Без бородавок на стволе, Обычной русскою березой... Разгадку ищут триста лет. Найдут ли? Меж стихом и прозой Неуловима так же грань... Карелия... Загадка, тайна Увидится, куда ни глянь... Едва ли опишу детально: С Финляндией граничит край, Что Бельгию шесть раз проглотит, Здесь для рыбалки – сущий рай, Само собою – для охоты... Карелия дает стране Железную руду, бумагу, Станки и трактора – вполне На уровне... В служеньи благу Отчизны мы не отстаем, А многих и опережаем, Алмазы Родине даем, Граниты, мрамор... Восхищаем Искусством старых мастеров Туристов... Кто не видел Кижей — Не видел ничего... Даров Судьбы Господь дал столько!... Ближе Ко всем карельским чудесам Я был, счастливчик, с малолетства... Любовь к озерам и лесам От мамы перешла в наследство... Но вот мне восемь. Я учусь. От дома двести метров – школа... Я по утрам стрелою мчусь — Учиться – радостно... И скоро Я, как испытанный «буксир», Подсаживаем к отстающим... Я для учительниц – кумир — Со мной им нет проблем, идущим По всем предметам – впереди... Мне незнакомы двойки, тройки, Четверки даже... Вот, гляди — Одни пятерки! То-то! Бойкий И инициативный шкет... Учительница наша, Вера Матвеевна, авторитет Мой утверждает. Для примера Служу... Нас в классе двадцать три... Учительница тоже ростом Не Гулливер – мала, смотри... Нам, малышам, в судьбе непросто... Четыре школьных этажа По-сталински монументальны — На Кирова... От галдежа На переменках в кадках пальмы — И те скукоживаются, Как уши у педперсонала... А если выйдешь из «дворца Наук», то можно доотвала Наесться ягоды лесной: Почти у школы земляника, Прикрыта северной сосной, Росла расхристанно и дико... А вскоре подхватила класс — И провела аж до восьмого — Хвалила и бранила нас — Карелка Лидия Шевцова. И Александровна ко мне Питала, недомерке, слабость. Причина мне ясна вполне: Учительница оказалась В родстве с той няней, что со мной Возилась, как вторая мама... Мне повезло и со второй Учительницей... Чудо прямо! А дни шагали не спеша, Бежали быстрые недели... Отец направлен в ВПШ Учиться вновь... Не надоели Конспекты? Но велят: учись! И снова в матушке-столице Корпи над Марксом, не ленись. Воздастся, говорят, сторицей. В пионерлагерь ВПШ Я послан летом для подкорма... Там дети из-за рубежа, Секретарей ЦК, обкома — Весь инициативный люд, Горластый, озорной, уклюжий... Мне поручение дают: Читать про «Я» со сцены... Слушай: Всем известно: Буква "Я" В азбуке последняя. А известно ли кому, Отчего и почему? - Неизвестно? - Неизвестно! - Интересно? - Интересно! — Ну, так слушайте рассказ. Жили в азбуке у нас Буквы. Жили, не тужили, Потому что все дружили, Где никто не ссорится, Там и дело спорится. Только раз все дело стало Из-за страшного скандала: Буква "Я" в строку не встала, Взбунтовалась буква "Я"! - Я,— сказала буква "Я",— Главная-заглавная! Я хочу, чтобы повсюду Впереди стояла я! Не хочу стоять в ряду. Быть желаю на виду! — Говорят ей: - Встань на место! — Отвечает: — Не пойду! Я ведь вам не просто буква, Я — местоимение. Вы в сравнении со мною — Недоразумение! Недоразумение — не более не менее! Тут вся азбука пришла В страшное волнение. - Фу-ты ну-ты! — фыркнул Ф, От обиды покраснев. - Срам! -сердито С сказало. В кричит: — Воображала! Это всякий так бы мог! Может я и сам — предлог! — Проворчало П: — Попробуй, Потолкуй с такой особой! - Нужен к ней подход особый,— Вдруг промямлил Мягкий Знак. А сердитый Твердый Знак Молча показал кулак. - Ти-и-ше, буквы! Стыдно, знаки! — Закричали Гласные. — Не хватало только драки! А еще Согласные! Надо раньше разобраться, А потом уже и драться! Мы же грамотный народ! Буква "Я" сама поймет: Разве мыслимое дело Всюду Я совать вперед? Ведь никто в таком письме Не поймет ни бе ни ме! — Я затопало ногами: - Не хочу водиться с вами! Буду делать все сама! Хватит у меня ума! — Буквы тут переглянулись, Все — буквально! — улыбнулись, И ответил дружный хор: - Хорошо, идем на спор: Если сможешь в одиночку Написать хотя бы строчку,— Правда, стало быть, твоя! - Чтобы я да не сумела, Я ж не кто-нибудь, а Я! ...Буква "Я" взялась за дело: Целый час она пыхтела, И кряхтела, и потела,— Написать она сумела Только "... яяяяя!". Как зальется буква "Х": - ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — О от смеха покатилось! А за голову схватилось. Б схватилось за живот... Буква "Я" сперва крепилась, А потом как заревет: - Я, ребята, виновата! Признаю вину свою! Я согласна встать, ребята, Даже сзади буквы "Ю"! - Что ж,— решил весь алфавит,— Если хочет — пусть стоит! Дело ведь совсем не в месте. Дело в том, что все мы — вместе! В том, чтоб все — От А до Я — Жили, как одна семья! * Буква "Я" всегда была Всем и каждому мила. Но советуем, друзья, Помнить место буквы "Я"! Великолепная пора — Каникулы – свобода – ух, ты!... Чтоб не вдыхали пыль двора Нас с братом Юрой шлют «на фрукты» В Тирасполь... Там у нас живет Двоюродная тетя папы Эмилия... Здесь сад растет Роскошный... Месяцок хотя бы Повялимся, как на костре, В крови накапливаем солнце... Тирасполь – «Город на Днестре» -- По гречески... Стучит в оконце Ветвями утром алыча... Генералиссимус Суворов Тот город основал, меча Не опуская, зная норов Свирепо зверских янычар, Поставил на «Тирасе» крепость, Началом ставшую начал... Здесь принимали, как нелепость Язык молдавский... Говорил «Поль» исключительно по-русски И щедро нам тепло дарил... Отец, осилив перегрузки, В Москве закончил ВПШ — И он теперь собкор «Савраски» По Северу... Теперь, паша В ЦО ЦК, предать огласке Он может темные дела, Что и вменяется собкору... А резиденция была Отныне в Мурманске, где в школу Пришлось недолго походить... На севере народ суровей... Собкора велено любить, Сиречь – бояться... Хмуря брови, Ответственные господа- Товариши несут подарки Нам с братом щедрые всегда По праздникам.. Отец – в запарке: Он должен побывать везде — На совещаниях и встречах, Пресс-конференциях... Мечте О крупных жанрах, человечьих Нелегких судьбах принужден До времени «кирпич» повесить... Я знаю, что замыслил он О Шотмане новеллу... В месяц Такую не осилить, нет... Он был достойным человеком И предан Ленину... Сюжет Для «оттепели»... Бурным веком Был перемолот Александр, Не пожелавший пресмыкаться, Приспособленчества скафандр Не примерявший... Он сражаться В открытую с тираном стал — И на семнадцатом партсъезде Его геройски обличал... Невольник большевистской чести, Один из редких бунтарей, Из твердолобых честных финнов, Не отступивший от идей... А легион бесовских джиннов, Наивный, силился загнать Обратно в тесную бутылку... Борьба за власть... Не миновать Судьбы... Он смело шел на пытку, На злую казнь и забытье... Отец урывками ту повесть Слагал – и написал ее, Той книгой пробуждая совесть И память возвратив борцу... Мы в Мурманске не задержались... Отца и матери – к концу Пришло общенье – разбежались... Судьба нас с матерью назад В Петрозаводск определила... -- Отец в командировке... Лад В мозгах детей храня, щадила, Не говоря всей правды, мать... Отец в столице – зам. главреда Редакции Европы... Знать, Считали оба предка, вредно Нам с братом правду до поры... Я навещал отца в столице... Потом по правилам игры — Загранка... Ясно, он стремится В Финляндию... И повезло: Направлен в Хельсинки главредом Журнала «Мир и мы»... Влекло К истокам Хилтуненов... Кредо: Жить полноценно – и отец С азов учить решился финский — Язык запутанный вконец Для иностранца... Старт взяв низкий, Папаша справился... Язык Стал повседневным инструментов... Он вскоре так к нему привык, Что слился с ним... Реципиентом Языковых его потуг И мне придется становиться. Поднаторев, он скажет: -- Друг, Ты финн – и надо научиться... Но первым так сказал не он... Меня вдруг посылают в Таллин, Где будет праздник проведен — Неделя Дружбы... Посылали Меня как финна поздравлять Друзей-ровесников по-фински. Вручили текст: -- Учи! –Ломать Язык пытаюсь по записке... Так... «Пионеэрит... » Словцо Хоть отдаленно, но знакомо... А «карьяласта»? На лицо Гримаса вылезла... -- Весомо, Торжественно произноси: «Ляхеэевят»... Понял? -- Понял... -- Про непонятное – спроси! Ну, и язык! Взаправду донял. А как учил его отец? Так. Дальше «лямпимьят тервейсет Ээстин... » Финиш наконец: Ну! «Пионэерилле!»... Десять Еще разков произнесу — Глядишь, и выучу речугу... Как будто леденец сосу Иль заикаюсь, как с испугу... Я говорил и говорил... Не избежал, увы, позора... Текст, что раз двадцать повторил, Твердил упрямо «до упора», Едва я посмотрел на зал — Театр «Эстония» в аншлаге — Мне тут же разум отказал И память... Горько бедолаге: Стою и открываю рот, А слов как будто и не знаю... Ну – расхихикался народ... И я обдулся даже... Злая Торчит мыслишка в голове: Всем отомщу за поруганье... В игре, учебе, озорстве — Во всем я заслужу признанье... Мне, значит, первым быть во всем, А я и так не знал четверок — Отличник! Правда, озорством Не отличался в коридорах И классах школьных... А потом, Когда из Таллина вернулись, Встречали, как героев... В ком Интервьюеры «звезданулись»? Во мне: так бойко рассказал О представительском вояже, Что всех вокруг очаровал... Мне сразу предложили даже Вести на радио у нас Еденедельную программу... Для школьников – балдеет класс... Я свой «портрет» вставляю в раму Окошка в студии – и я Те тексты, что дают, читаю... Понятно, слушает семья, Как я по радио вещаю. Шел шестьдесят четвертый год... А осенью спихнули с трона Хрущева... Вот уж кто забот Принес стране, довел до стона... Он и Карелию достал: -- А ну-ка, насадить «маиса!»... И Брежнев, что его прогнал, Для всех спасителем явился... Шли из Москвы на всю страну, В Карелии слышны отменно — «Ровесники»... Я в них одну Из дикторш выделяю – Лену. Ее счастливым голоском Озвучена заставка... С Леной Еще покуда не знаком, Но познакомлюсь непременно... Еженедельно здесь в эфир Мой выдает задорный дискант -- Сползает, улетая в мир, Программа со стального диска — Студийный «МЭЗ» -- магнитофон — На тридцать восемь оборотов... В минуту в мир бросает он Моих полсотни слов... Кого-то, Возможно, радует сюжет, А для кого-то – ахинея... Тогдашних радиогазет Сегодняшние – не умнее... Какой бы ни случился съезд, Я неизменно приглашаем — И мчусь стрелою в сотни мест — Мы, дикторы, и там вещаем. Моя семейка мной горда, Общественным успехам рады... На главной улице всегда Проходят главные парады. На ней, допустим слева, он: Работы Манизера Ленин. Захватчиками сохранен В войну: для финнов каждый ценен Сооруженный монумент. А справа – чуть поменьше -- Киров — Перст указует в постамент. Ну, тут уж повод для сатиров Для измывательств над вождем: Коль выберешь особый ракурс, В висящем пальце узнаем — «Фрагмент», мужской весомый фактор-с, Что мне особенно смешно, Когда с требуны здесь вещаю. Хранить серьезность надо, но... Надеюсь, что не оплошаю. Обкома первый секретарь Мне под ноги поставит ящик: -- Лишь не части как пономарь! — На головы ребят, стоящих В червонно-галстучном строю С небес обрушит репродуктор, Что я с трибуны им «пою»... Взлетает: «Юные... » Ану, кто Не замер? – «Ленинцы! К борьбе За дело... » -- И смотрю с трибуны — Нет шевеления в толпе,— — «Коммунистической... » -- и юный Сейчас замрет и пожилой... Продолжу: «партии... »,— - сурово, — Я: «Будьте... »,— - гром над головой,— — «Готовы!» -- И: «Всегда готовы!» -- Вся площадь дружно -- мне в ответ... На рукаве моей – шевронов И разных звездочек букет: Я пионерских батальонов Всех командир, нач. всех штабов... Ко мне партийного начальства Петрозаводского – любовь -- Подкармливают... Без бахвальства Замечу, что попал в фавор... Участник праздничных массовок... Порой производил фурор Стишатами инсценировок: Сегодня будем поздравлять И нашу мать и вашу мать... Вскоре мы окончим школу -- Я в космос к марсу полечу... -- А я хочу быть Терешковой -- Быть Николаевым хочу... Петрозаводск, возможно, был Единственным в стране Советов, Где Сталин френч не теребил На постаменте, хоть с портретов И здесь мозолил всем глаза. Скульптурки-недомерки были, Понятно, коль без них нельзя, Но шибко фимиам не лили. А Сенькин далеко не прост, Коль два почти десятилетья Удерживал главнейший пост. В сиянье этого соцветья Карельского смешного рос, Где Сенькин налагоет визу: «Описанному верить!», розг Давно достойного подлизу Сим вечным перлом увенчав На ябедке: обоссан, дескать, Соседом пьяным... Повстречав Его с тех пор лет, может, десять Высмеивал народ в лицо Заслуженного обоссанца. А будь Ильич из подлецов, Обидчику б не расквитаться... Попутно: первый секретарь — Карел, отличный дядя – Сенькин. Народ изрядно хохотал: Премьер был Манькин... В летке-еньке Номенклатурной также мэр Петрозаводска, некто Гришкин... Есть в партэлите, например, В развитье темы – Дунькин, Тришкин. Я Киуру упоминал... Хоть «Суслов» намечался русский, Но Жаворонок-финн попал, Допущен, смирный, к парткормушке. А президентом – псевдофинн, Двурушник Прокконен, безрукий Пааво... Явный сукин сын. Ведь ясно: только дети суки Могли в правительство войти — Его предуготовил Сталин, Чтоб им законное смести... Да только финны стойко стали, И, защитив свою страну, Не дали Сталину ни шанса. Просравший зимнюю войну, То халлинто*, что из миманса * Правительство (финск.) Cатрап бесхитростно собрал — (Возглавил Куусинен Отто) — Он сам потом и разогнал. Об этом больше неохота.... Как оказалось, Сенькин рос В соседстве с каменным дольменом В карельской глухомани... Бонз Партийных чванством непомерным Не отличался... Это он В подножье ящик из под пива Мне ставил, двигал микрофон: -- Вещай, Валера, звонко, живо... Отец меняет амплуа. Теперь он на посту собкора В загранке... Я – как буржуа -- В часах швейцарских -- смотрит школа -- В моднючих джинсах... Обо мне Являла бабушка заботу Сверхактуальную вполне... Еще когда Петрозаводску Отец таланты посвящал, Мои родители бывали В Финляндии... Моим вещам — Меня, как денди одевали — Завидовали все кругом... Я письма посылал в Суоми — И финских марок полон дом... И это было также, кроме Одежды, поводом, чтоб мне Завидовали одногодки, Чем удовлетворен вполне... Еще был мал – и ум короткий... Любимым внуком был всегда Геройской, легендарной Евы Адамовны, что в те года, Когда кровавые посевы Война без жалости кругом К смертельной жатве разводила, Она спасала детский дом — Детей испанских вывозила За Волгу – с крымских берегов... Я был ее любимым внуком -- И среди школьных вахлаков, Благодаря ее потугам Меня в порядке содержать В согласье с западным стандартом, Мне было в чем пощеголять... Я к моде не был столь азартным, Но я привык, что разодет... Привык... Казалось, так и надо Собкором трудится отец В трех королевствах, вставших рядом: Норвежском, шведском, датском и Финляндской и Исландской также Республиках... Я со скамьи, Со школьной, что казалась гаже Скамьи преступников в суде, Тянусь... Давно бы бросил школу, Но стребуют с меня везде Бумажку – и терплю ту шкоду, Что вносит в душу и мозги Тоталитарная учеба — От сих до сих – и не моги На градус отклониться, чтобы Не высунулся из рядов... Всех чешут под одну гребенку. Не школа, а дисцбат... Готов Незаурядному ребенку Здесь неминуемый кирдык... Прокрусты из совнаробраза Страшней Ягоды... Ученик Задавлен школою... Зараза Новаторства здесь на корню Душилась злобною системой... Здесь плачут много раз на дню В душе и явно... Парты, стены Плакаты, стенды – все гнетет... Где Корчаки и Песталоцци Отечественные? Зовет Вас время... Я ж пока в болоте, Где шкрабы-жабы пузыри Пред каждым классом выдувают... Эх, школа, школа! Назови Учителей, что понимают: В их классе личности... В Артек Я послан в шестдесят четвертом... Жаль: эта сказка не для всех. Здесь все – на «пять», все – высшим сортом. От Аю-Дага – на Гурзуф — Шесть вдохновенных километров Страны Артековской... Взметнув Над морем галстуки несметно Под кипарисами, Артек Здесь в явь преображает сказку... Не замолкают песни, смех... В друзья индуса и хакаску Здесь обретешь... А сколько дел! Кружки и секции... А песни?! И если б даже захотел, А всюду не успеть, хоть тресни... Ношусь по лагерю стрелой, Здесь в уголке не отсидишься: Тот конкурс – мой, и этот мой... Экскурсии, пещеры... Злишься, Что снова что-то упустил... Как жаль, что лагерь элитарен... Наш корпус – крайний. Рядом жил В скромнейшем домике – Гагарин... Здесь учат плавать – и летать, Водить машины, видеть звезды, Фотографировать, писать Стихи с пейзажами... А в гости К нам приезжают то Кобзон, То Евтушенко, то Катаев... Поем с Кобзоном в унисон, На крыльях песни улетая... Едва я принят в комсомол, То, самый молодой в Союзе, В горком был избран... Пленум шел Весь день... А после отмутузил Меня какой-то идиот... За что? А ни за что – по пьянке... Ревел – обидно же... Урод -- В душе его одни поганки Взрасли – за радость отомстил... Ведь я гордился тем почетом, Которым комсомол польстил... В отместку вот – столкнулся с чертом... Обиду помню до сих пор, Как будто в душу наплевали... Обиду даже факт не стер, Что много обо мне писали — Отличник, мол, и активист, Сам маленький, а член горкома... Известный документалист Снял киноочерк... В нем я дома, И в школе – и везде, везде... Позирую – я рад стараться... Подобно записной звезде Притворно (будто папарацци Мной не замечен) прохожу В задумчивости по проспекту... Как я со сверстником дружу: Вот – вместе учим по конспекту... Нетленный тот шедевр снимал Харбинец бывший Леня Хорош... Меня за озорством поймал: Швыряю дартсы в Мао – (ссора ж С Китаем задевает всех И Мао дружно осуждаем)... Тот фильм имел большой успех — Я в нашей школе почитаем... Артековский вношу запал Я в комсомольские занятья. Во мне – большой потенциал, Энтузиазма море... Трать я Хоть четверть от того, что мог, Все изменил бы в наробразе, Отладил с головы до ног... Я будоражу, я в экстазе... Перехожу из класса в класс... Иных, к учению негодных, Перегоняю... Вот у нас Тупой громила – второгодник... Он всех крупней, я меньше всех, Он – двоечник, а я – отличник. Я демонстрирую успех, Он и у нас один из лишних... Он всех в учебе стопорит И потешается куражно Над малышом, чем сильно злит... В читальне вижу – он! Отважно Хватаю с полки толстый том — И по башке луплю с размаху — Знай, дескать! Так, а что потом? Конфуз – не он! Здесь дал я маху. Я «Капиталом» угостил За просто так чужого парня... Едва меня он не схватил... Поудивлялась вся читальня... А летом мне дает судьба Великолепный дар – «Орленок»... Хотя подспудная борьба, Чтоб тот оазис окрыленных Под корень извести велась, Мне удается причаститься... В «Орленке» -- у народа власть По правде... Каждый день частица Ее дарована тебе... Сегодня – командир отряда, Ты завтра – рядовой... В судьбе И то и то изведать надо... Где родилась и как взросла Та коммунарская идея, Что многим в плоть и кровь вошла? (Как в анекдоте ахнул: «Где я,— — Попав в «Орленок»,— - нахожусь?»), Расскажет Сима Соловейчик, Узнайте все из первых уст, Он коммунарских дел разведчик: -- «Вожатый Сима Соловьев» -- Непритязательнейшим псевдо Статеечки на триста слов Подписывал в журнале... Все, кто Хотел, мог написать письмо Сюжетно или бессюжетно... Так привлекательно само Блаженство втиснуть «Совершенно Секретно» в адрес... Получал Я тысячи подобных писем. На них в статейках отвечал, От них был в творчестве зависим. И вскоре «Книга про тебя» Из этих писем и статеек Взошла... Народец сей любя, Ревниво всматривался в телик, На совещаниях скучал В надежде выловить живое... И как-то раз не оплошал... Сидят передо мною двое... Подслушивать нехорошо, Но говорят об интересном... Без спроса в разговор вошел — И выговором был нелестным Осажен... Но не отступил -- Уж я настойчив дела ради... Суть вдохновила... Вскоре был У Иванова в Ленинграде... И тиснул первую статью Об этоим славном человеке, Что изменила жизнь мою И очень многих... Я в ответе За творческий эксперимент Педагогической коммуны... Известен стартовый момент: Год пятьдесят девятый... Юным Жизнь тягомотна и горька Ни в чем отрады и надежды... Нужна им крепкая рука Товарища по вере... Где ж ты В такой стране его найдешь? Едва ль систему с места стронешь... А он – себе: -- Чего ты ждешь? Твой выход. Не робей, Петрович! Учитель Игорь Иванов Во время мартовских каникул Бросает клич: -- Эй, кто готов Жить по-макаренковски? — Кликнул — Отозвалось десятка три... И стали создавать коммуной Жизнь небывалую... Смотри: В ней каждый человечек юный Решает общие дела... Где заработать? Как потратить? Чем жизнь наполнить, чтоб была Полна и интересна? Хватит Обломовыми прозябать — За жизнь свою в ответе сами... Неспешно силы набирать Пошла коммуна... Чудесами Великими одарены Те фрунзенские коммунары... Слушок невнятный вдоль страны Пополз неспешно... « Парус алый», Привидевшийся в грезах мне, Стал репродуктором идеи — И вот она по всей стране Шагая, до «Орленка» -- (Где я?!) — Закономерно добралась... Вожатые из Ленинграда Однажды захватили власть — И все перевернули: -- Надо,— — Сказали,— - в щепки изломать Авторитарную систему. Все будут юные решать: Как жить, что делать? Эту схему Наш «Алый парус» утверждал Авторитетом «Комсомолки»... ... Так где же я? Куда попал? Тотчас посыпались осколки... Стереотипы – под каблук — И растоптать, чтоб захрустели... И бюрократии – каюк... К демократизму – высшей цели Ведет «Свободный микрофон», И командиров пересмена... Что интересно: в мой сезон За стенкою жила и Лена... Когда ЦК ЛКСМ Громил «Орленок» коммунарский, «Орлиным» достиженьям всем Диагноз выставил жандармский. Причем, Указ перечислял Под сотню новых форм работы, Однако, не благословлял — Клеймил за них... Вот идиоты! Но форма инобытия Подхвачена народом юным. По всей России нет житья Бюрократизму от коммуны... А Щекочихин, Серебров, Философ Кон и Филиппенко Ту правду жизни – будь здоров Пропагандировали... Стенка — На стенку... Первыми взялись За демонтаж бюрократизма Те, в светлых душах чьих зажглись Высокие стремленья... Призма Истории расставит всех -- По чести... Рейтинг без изъятья — И подвиг праведный и грех Зачтется... Конспективно дать я Хочу понятие о том, Что мы с «орлятами» творили... В «Орленке» с лозунгом живем — Без сожаленья заменили Им «Будь готов!» -- «Всегда готов» -- «Живи улыбки друга ради!»... Здесь мы, не выбирая слов, Без лицемерия в отряде То сталинский обсудим культ, То о фашизме рассуждаем, Да так, что мог хватить инсульт Цековских церберов... Читаем В программе: «Огонек Знакомств», «День Солнца», «Разнобой», «Суд песни»... «Концерт-ромашка»... Эпигонств Не нужно: лучше, интересней Самим придумать «Литкафе», «Веселый цирк», Олимпиаду... Устроил аутодафе Коммуне – комсомол... -- Не надо! — Сам босс Тяжельников решил,— — Задавим инициативы! Но я успел. Я в этом жил! Я был веселым и счастливым... И это чудо из души Не выковырять их указом... Лети, «Орленок»! Поспеши, Коснись и тех, кому ни разу, Не так, как мне, не повезло... Отныне и моя забота: Коммуну возводить... Вошло Призванье это в душу.... Кто-то Разносит коммунарский дух Сейчас по Дальнему Востоку... Считай меня... Хватило б двух, Кто к коммунарскому истоку Припав, не станет дальше жить По старому... Уж ты хоть тресни, ЦК, не сможешь задушить Коммуну и прекрасной песне Не перекроешь кислород... Коль с Пахмутовой породили В «Орленке» -- и понес народ Ту песню сквозь года и мили: * * * С неба лиловые падают звёзды, Даже желанье придумать не просто… На небосклоне привычных квартир Пусть загорится звезда Альтаир. Припев. Звездопад, звездопад… Это к счастью, друзья говорят… Мы оставим на память в палатках Эту песню для новых орлят. Что пожелать вам, мальчишки, девчонки? Встретиться снова бы в нашем «Орлёнке»! Будет и солнце, и пенный прибой, Только не будет смены такой… Припев. Пусть перед нами дороги земные, Слышим мы дальних миров позывные. Юность и песню, и крылья дала Тем, кто поверил в созвездье Орла. Припев. Как бесконечные звёздные дали, Мы бы на яркость людей проверяли. Прав лишь горящий, презревший покой, К людям летящий яркой звездой… Припев. * * * Орлята учатся летать. Им салютует шум прибоя, В глазах их — небо голубое… Ничем орлят не испугать! Орлята учатся летать. Орлята учатся летать,— То прямо к солнцу в пламень алый, То камнем падая на скалы И начиная жизнь опять,— Орлята учатся летать. Припев: Не просто спорить с высотой, Ещё труднее быть непримиримым Но жизнь не зря зовут борьбой, И рано нам трубить отбой! Бой! Бой! Орлята учатся летать, А где-то в гнёздах шепчут птицы, Что так недолго и разбиться, Что вряд ли стоит рисковать… Орлята учатся летать. Орлята учатся летать. Вдали почти неразличимы Года, как горные вершины, А их не так-то просто взять,— Орлята учатся летать. Припев. Орлята учатся летать… Гудят встревоженные горны, Что завтра злее будут штормы. Ну, что же… Нам не привыкать! Орлята учатся летать. Орлята учатся летать, Они сумеют встретить горе, Поднять на сильных крыльях зори. Не умирать, а побеждать! Орлята учатся летать! Орлята учатся летать! А тот, кто это раскрутил, Бесстрашный Сима Соловейчик — (Он тоже МГУ-шным был, С филфака) – за «орлят» ответчик — Из поколения отца: С отцом студентом был синхронно... Он от начала до конца «Рулил» экспериментом... Склонно Начальство покарать того, Кто выбивался из системы... Но «Алый парус» был – его Великим вдохновеньем... Все мы Его как патриарха чтим... Я будто заново родился В «Орленке», окрестился им, На жизнь в полете вдохновился. Нас окунули в светлый мир, В жизнь по законам креатива, Как на дрожжах взрослели мы, Росли и выпрямлялись живо. В «Орленке» ставили меня Вперед отряда флажконосцем... На марше шустро семеня, Замечен Пехмутовой... Ростом, Понятно, я не Гулливер... Услышал, как она вздыхала: -- Сутулый, маленький... — Ма шер, Зато горю не вполнакала!... Играли в будущее... Наш Безумный мир преображали... Точь-в-точь Макаренковский «Марш 30-го... » Изобретали, Творили... Каждый день – бои Суды, дискуссии, рассветы... Здесь были первые мои -- Для жизни – университеты. Руденко Инна много раз Тогда писала в «Комсомолки» Статьи чудесные о нас... Заметила – была в востоге: На дискотеку нас зовут — Нам интереснее поспорить, Поговорить... Какие тут, В «Орленке» памятные зори! И тот, кто рос на тех дрожжах, Иначе жить не соглашался... Вот почему систему страх Объял: в догматы не вмещался Ни коллективный разум наш, Ни самодеятельный опыт... На всю страну – ажиотаж: Марксистско-ленинская копоть Сползла, как с лука шелуха... Забеспокоилась система: Недалеко, мол, до греха, Антисоветчины экзема В «Орленке» проросла... Душить! И задавили, задушили... Но в душах продолжали жить Своею жизнью, как и жили Идеи братства и любви, Сотворчества и созиданья... И с прозой жизни виз-а-ви Теперь не страшно... До свиданья, «Орленок»! Нам теперь твои Неизгладимые уроки Помогут выдержать бои С рутиной... Встали на пороге Мужанья – и пошли вперед... Но вспомним снова тех, что дали Первотолчок, позвав в поход... О ленинградцах, что не ждали, Какой случится резонанс... А вот: в преддверии каникул... Звонки по школам: -- Ждем от Вас С цветочком комсомольца... Кликнул Тот клич прикольный Иванов... Пришли с цветочками ребята В дом пионеров... -- Так, цветов — Не надо... Их убрать куда-то В сторонку... А у нас – дела... Так Ленинградская коммуна Свой непарадный старт взяла, Чтоб школой жизни стать кому-то... Ключ – слово «сами»... Все дела Планируеем, и исполняем, И обсуждаем САМИ! Жгла Идея? Выскажи. Решаем: -- Беремся! – И пошли вперед... А Сима создал «Алый парус», Чтоб этот опыт шел в народ — И в сети полстраны попалось... При «Комсомолке» создан клуб... Им управлял Андрей Лекманов, Студент из меда... Медных труб Не ожидалось – и туманов Не напускали... Все самим Решать – мальчишкам и девчонкам... Здесь просто доверяли им. Здесь ненавязчиво и тонко Им показали, что они И вправе и чего-то могут... И их осмысленные дни Не оглушит недобрый хохот, Здесь верят, что они умны, Все понимают и умеют, Хотят – и могут... Не должны... В таких условиях умнеют Стремительно... «Орленок» нес Идеи гуманизма в массы... Социализму – в чем вопрос Там было мало места... В классы, В свои родные города Мы этот опыт приносили, Распостраняли... Не всегда, Не всем и не везде по силе, По разуму и по плечу Пришлась духовная работа... Но я смогу и я хочу Спасти, поднять еще кого-то... Шли коммунары по стране — И подвигами озаряли Судьбу и жизнь себе и мне... В Петрозаводске узнавали: «Искатель» тульский в энный раз Приколом чудным отличился... -- А как он учудил сейчас? -- На вертолете приземлился Отряд в нетронутом лесу, Грибов набрали доотвала, На рынок в городе несут... -- По пять копеек кучка... Мало? Добавим! Рядом продают Грибы торговцы по червонцу... -- Ребята, вас сейчас побьют... -- Мы знаем,— - тихо незнакомцу, Что их решил предостеречь... Отпор хапугам дали мощно... Но главное – народ вовлечь В неравнодушие... Все можно Переломить и победить, Коль выведешь народ из спячки... «Искатель» взялся всех учить, Как ставить и решать задачки... Какой-то местный бюрократ... Однажды отказал ребятам, Чем разобидел тех ребят... И с той поры за бюрократом, Куда бы он ни поспешил, Шла пионерская шеренга — И в барабаны била... Жил Чиновник в страхе: если женка Узнает, как под барабан Он шел к любовнице с эскортом... И сдался... И чиновным лбам Страшна коммуна... Нам, упертым, В стремленье к правде и добру Не только каверзы по силам... Всем видам зла не ко двору, Защита оскорбленным, сирым, Укор затюканным рабам... Теперь о Горловке послушай: Отпора не дали жлобам Рабы... Позорный, подлый случай: Шпана насиловала там Девчонку... Та звала «Спасите!» Но было все равно рабам — И не спасли... Вот, оцените: На сцене девушки портрет... Спектакль играют коммунары О равнодушии... Сюжет Из жизни взят... И «Парус алый» Рассказывает всей стране О жлобской трусости мещанства... Всю Горловку бросает в гнев И стыд... Заслуги коммунарства Еще когда-нибудь потом Страна оценит в полной мере На переломе на крутом Пусть даже на моем примере... А Щекочихин к нам примкнул Позднее... Александр Аронов, Поэт, увидел, подтолкнул — И быстро вырос из пеленок «МК» отличный журналист, Чуть либерально-диссидентский, Чей вдохновенный вокализ Как «Парус» пробивался в детский Жестокий и тревожный мир Сочувственно, без назиданий... Нельзя сказать: он был кумир — Он другом был для тех созданий, Чей возраст принято считать Опасным, тех, «из подворотни» Кто Юрины статьи читать Предпочитал всего охотней... А я в Карелии мечтал Быть провозвестником «Орленка» С энтузиазмом объявлял «Неделю космоса»... Где тонко, Там рвется: не пришел никто — Обида, разочарованье... Взамен получено зато Циничное простое знанье: Не волоки энтузиазм Тем, кто понять его не может... А все ж не отпускает спазм: Лишь вспомню – и обида гложет... ... Был август... Шестьдесят шестой... Я визу ожидал в Суоми У няни папиной – простой Карелки в деревянном доме В деревне Кузаранда... Был Отец к ней, как к родной привязан. Он уважал ее, любил... Она, храня его от сглаза, Заботилась о нем, как мать: Всю жизнь с ним ездила по свету... Мне – точно бабушка... Назвать Обязан дорогую эту, Все отдававшую семье Святую женщину: Ирина Васильевна... Дарила мне Заботу... Мягкая перина В ее домишке... Уточню: Жила в Петрозаводске с нами Бабуля Клава, но на дню Хоть раз мы к тете Ире сами Являлись с братом Юрой... Нам, Она, живя в Петрозаводске, Ее Рудольфа пацанам, Давала мелочи по горстке... В ее деревне были сны, В избе Ирины Комляковой, Отрадны и тепла полны... А я порою, бестолковый, Ее опекой утомлен, Сбегал и по траве окрестной Бродил – и брал меня в полон Край заонежский, край чудесный... Здесь, думалось, зимой снега Лежат саженными валами... Вот знаменитая Шуньга Грустит – забыта под холмами... Преданье старое гласит, Что только здесь и мог явиться Царь, что державу укрепит... Уж сколько лет страданье длится Несчастной: выкидыши... Ей Подсказывает повитуха... -- Я знаю, что беде твоей Поможет.... Донеслось до слуха: Есть озеро. На берегу — Чудесный живородный камень... Приспеет час, хоть на бегу — К нему – и опершись руками — Родишь... Несчастная жена, Как научили, поступила... Так, по преданью, рождена Династия царей... Служила России триста с лишним лет — Я о Романовых – понятно?... Карельский красочный сюжет... Когда-нибудь неоднократно Его поэты разовьют, Растащат кинорежиссеры... Догадку выскажу свою: Надеюсь, подтвердится скоро, Что странный минерал шунгит, Что близ деревни деревни обнаружен, С родильным камнем схож... Чудит Природа... А шунгит – он нужен И металлургу и врачу, Экологу и шиноделу, Радиофизику... Хочу, Чтоб на добро не оскудела Земля, по коей прохожу... Вот – заблудился... И стемнело... Куда мне – не соображу... С испугу как-то поплохело... Стоят огромные дома — Дворцы, фортеции, палаты, Лабазы, риги, терема... Что за народ здесь жил когда- то? Дома оставлены, пусты... Их чуть коснулось разрушенье... Восстановить бы все... Мечты... Дает фонарик освещенье... А страшновато одному: Из леса чей-о хохот, всхлипы. Что за селенье? Почему Оставлено? То стук, то скрипы... Уселся в страхе на пенек... Себя за глупость осуждаю... Ведь я сейчас спокойно мог Спать на перине... Обещаю Себе отныне не глупить... И спать хочу и очень страшно... Что делать, чем тот страх убить? В тетрадке стал писать... Не важно, Что, лишь бы чем себя занять... Описываю приключенье... Писаньем страх хочу унять, Заполнить время... Вдохновенье Подстегнуто испугом... Всем Так вряд ли стоит вдохновляться: Немало обстоятельств, тем Нестрашных... Но пошло писаться... В эссе я начал размышлять, Что делать с этими дворцами: Я попытался помечтать: Создать турбазу можно... Сами Туристы обиходят дом И месяц поживут без света И телевизора в простом, Дикарском стиле... Даже это Приятно будет: отрешить Цивилизацию на время, Простой природной жизнью жить — Отрада, а отнюдь не бремя... Ну, постепенно рассвело... Сориентировался, где я, Вернулся к няне спать... Пришло Вдруг в голову: пошлю – (идея!) — Свое писанье как статью В Медвежьегорскую районку «Вперед», чем вылазку свою Пред всеми оправдаю тонко... На удивлению статью Районка опубликовала, Идеологию мою На сто процентов поменяла, Вписав, что нужно провести Свет в те туристские чертоги, А чтоб от скуки их спасти, Дать телевизоры... В итоге — Мне двухрублевый гонорар Прислали – оплатили бденье... Однако получить навар На почте не могу: в сомненье Чиновница... Велит нести Письмо доверенность от мамы... Пришлось, чтоб гонорар спасти, Нести... К несчастию весьма мы Зависимы у нас в стране От всех, мельчайших даже клерков... Но вот дождался... Мартти мне: -- Я так давно мечтал, Валерка, Увидеть в Хельсинки тебя... Вот здесь, в районе Тапиола Хрущевок первообраз.. Ба! Так вот где наш генсек веселый Нашел подсказку для домов Из полносборного бетона!.. Но здесь красивее... Готов, Вернувшись, трактовать резонно, Что, мол, в Суоми лучше жить, Там меньше суетного бреда Идеологии... Блажить Социализмом? И у деда Не нахожу уже в мозгах -- (Спасибо Сталину за это!) — Загибов – и отставлен страх, Живет без миражей... Победа Далась непросто, но теперь Ему спокойнее и легче... В душе задавлен жадный зверь, Что столько лет, судьбу калеча, Его безжалостно душил... Он разобрался с этим зверем... Я зная правду, до души Его и не пущу... Не верим Уже давно в социализм — Ни те, кто машет нам с трибуны, Ни массы... Только б катаклизм Страну родную на три буквы Однажды не спровадил, ночь Безумия б не помрачила... А в остальном... Хочу помочь Стране, чтоб раны залечила Хотя б в сознании детей... Меня в Суоми поразило: Там сохраняют без затей, Не бьют кувалдой что есть силы — А сохраняют до сих пор Царям Руси мемориалы Советским варварам в укор... Меня особо удивляло, Что Гитлер с Лениным стоят, Несокрушенные поныне... Так там историю хранят... При нашей глупости-гордыне Нам это нелегко понять: Как можно Гитлера скульптуру Врага, фашиста сохранять? У нас сперва поставят сдуру, Потом берутся сокрушать... Так и крушим без передышки — Крушим, пылим – нельзя дышать... Укоры совести, мыслишки О ней же загоняем вглубь, Чтоб наступить на те же грабли, А после -- опохмел на рупь... Умом и совестью ослабли Не оттого ли все вожди, Что убирают прочь от взора Все знаки памяти? Возжги Лампадку, совесть! И разора Духовности не допускай... Что было, то и было... Помни — И из былого извлекай Урок для очищенья -- комли Тех бревен, что в Кремле Ильич Таскал, к великому почину По всей России бросив клич — И Колчака романс... Причину В забывчивости нахожу Непреходящих бед России... Я из Суоми привожу Диковинкою – скотч... Просили Все в классе: книжку подлатать... Казалось бы – пустяк, дешевка, Но мы и в пустяках отстать Сумели жутко – и неловко, Что полон зависти народ Ко мне – я обладатель скотча... Он, кстати, лихо в ход идет Для стенгазеты... Снова почта Мной загружается – пишу В Суоми – бабушке и деду — И марки классные ношу, Что моему авторитету, Вес прибавляет... Я хожу Теперь в особенную школу... Хотя и к лучшим отношу, Но ненавижу... Частоколу Цензурно-наробразных норм Директор – (и новатор местный), Взрыватель закосневших форм, О коих не скрывал нелестной Оценки, противостоял Фрадков... Но он далек от коммунарства... Элитных дочек и сынков Натаскивал для вузов... Царство Фрадкова в подданство берет Лишь старшеклассников отборных — Любой сюда не попадет. На подступах отсеяв «черных» -- Не в смысле цвета кожи, нет, А в смысле прежней подготовки, Почти заведомо билет Готовит тем он, чьи головки Способны погружаться в курс Почти что университетский... Был у директора искус Создать свою, вразрез с советской, Систему... Видимо в верхах Партийных получал поддержку... Творил... Ему неведом страх... С детьми элиты вперемежку Втесались схожие со мной Интеллигентские детишки... И счастливы такой судьбой... Но я читал другие книжки... Я был «Орленком» до нутра И «Алым парусом» пронизан... Директор нам желал добра, Но тем же был бюрократизмом Наполнен школьный весь уклад, Пусть поновее упаковка... Учусь, терплю... Нет, я не рад. Моя – «в коммуне остановка»... Все классы – «спец». А мой был класс — С математическим уклоном Учили «программизму» нас... Я тоже в рвении упорном Азы «фортрана» постигал, «Алгола», «бейсика», «кобола»... Учил, но вскоре осознал, Что эта не по мне работа. У нас и практика была — С БЭВМ-ом пообщался, Но мне с ни скучно... Не дала Умнейшая машина счастья.. Фрадков к нам в менторы позвал Ученых университета... Как в вузе, школьник им сдавал Экзамены. Зачеты... Это, Конечно, вдохновляло всех, Дисциплинировало крепко, Нацеливало на успех, Неплохо развивало «репку». В итоге – каждый класс давал Стране пятерку медалистов. И я вполне претендовал На «золото»... Но я молиться Не стану на оценки, нет... Я в школе – столп либерализма. И комсомольский комитет -- (Я активистом в нем) -- девизом Взял самоуправленье... Я Дежурных школьных назначаю... При том, что школьная скамья Уже тесна мне... Я скучаю... Дежурный школьный командир Освобождался от занятий И озабоченно бродил По школе, чтобы без изъятий Порядок соблюдали все... Вдруг вечерами приходили «Обломовы» во всей красе, Прося назначить в командиры — Все выливалось в формализм. Нет содержательного дела У командиров – и толклись, Скучая... Скука всех заела... На новогодний бал меня В дом пионеров пригласили... А там – ребята, мне родня По духу весело носились — И я «Орленка» аромат Вдруг ощутил в Петрозаводске... О, как я встрече с ними рад! И я – в «Товарище» -- по-свойски... Мне дали в руки молоток: Поприбивай к стене картины Любови Альгиной, браток! И все. Мой путь необратимый -- В «Товарищ»... В клубе нахожу И вдохновенье и отраду... «Товарищ»... Я ему служу, Ему и «Парусу»... В награду «Товарищ» дарит мне друзей — Единомышленников... С ними Всю жизнь я чувствую острей И нахожу раз в месяц имя Мое под строчками статей В петрозаводском «Комсомольце»... Рождались тысячи затей В «Товарище»... Мечта о пользе Ввергала в славные дела: Тушили грозные пожары... Мечта на Ладогу вела — И Сиговцев – не удержали — Звезду рыбацкую, мечту Мужскими поверял делами Бросаем сейнер в высоту -- И тучи -- черными горами -- Шторма на Ладоге грозны, Пожалуй, и морских не слаще... Наполненнны и дни и сны — Об этой жизни настоящей Геннадий в генах на века Перенесет свой опыт вкратце... Вот сердце трогает рука Хирурга в ходе операций — Здесь Валя Акуленко, наш Впередсмотрящий и товарищ. Потом услышим репортаж — Его не сразу переваришь... Хотим творить и созидать... Художнице чудесной Любе, Любови Альгиной, воздать За дар свободы – в нашем клубе Открытьем выставки ее... Мы налетали на детдомы... Однажды сорвалось мое Участье в конкурсе: легко мы Свой выбор делали – и я Сорвался с химолимпиады В детдом – колоть дрова... Сия Была важней задача... Надо Помочь... Директорша вконец Уже спилась от безнадеги... Чем мог помочь ей я, юнец? Что пользы от моей подмоги? Но безразличье – подлый враг... «Товарищ»... Я в команду влился Лишь в шестьдесят седьмом... А как, Хотите знать, он появился Двумя годами раньше? Был Ему примером «Алый парус» Из «Комсомолки»... Накалил Жизнь молодых... Высокий градус Ответственности за судьбу Потерянного поколенья Ввергает в жаркую борьбу С рутиною... Давыдов Женя Тринадцадтого октября В тринадцать (и минут тринадцать) Собрал тринадцать втихаря... Решили: будет называться «Товарищем» газетный клуб И спецстраница в молодежке... Вот оттого-то мне не люб Дух школы... Я бы «сделал ножки» Из школы, даже лучшей, но Тем подведу, боюсь, «Товарищ» -- Подговорили, мол... Грешно Всех подводить – и лямку тянешь Рутины школьной, как бурлак... Не нравится, а все ж учись там... -- Причем – отлично. Только так! Здесь место только медалистам Не то задавят на корню... Так наставляет нас Давыдов... Поскольку я наш клуб ценю, Терплю и школу... Летом выдал Бумагу-предписанье мне: Мол, направляюсь в погранзону Самостоятельно вполне Устроить лагерь... По закону Едва ль имел на то права... Он рисковал... Но лагерь – вот он: Полянка, сочная трава, Палатки, родничок... Заботам Моим доверились они — Студенты, школьники... Живицу Подсачиваем... Вот. Взгляни: Из ранки сок сосны струится, А он – ценнейшее сырье... Мы наполняем соком кадки, Кипит работа... А житье — Вольготное... К себе в палатки Почти и не заходим... Нам Светло и радостно друг с другом... Мы в лодочке по вечерам На остров высадимся, кругом Усядемся вокруг костра — И звонко белыми ночами Перепеваем до утра Все наши песни... Вместе с нами, Наверно, лешие поют... Я знал тогда семь тысяч песен. Во мне они звенят, живут... В Петрозаводске был известен Бард театральный – Чернышов Вадим... Вот песня из спектакля «Они и мы»... Как хорошо, И точно сказано – не так ли? * * * А что у вас в кармане, в кармане, кармане? Записки от девчонок да пара сигарет. В кино зайлешь за вами, а вы к маме за деньгами, А мама ищет папу, а папы дома нет, А папы дома нет, а папы дома нет... А мимо, вот беда, Бегут-бегут года А ты все маленький, десятиклассничек, Посмотришь, вот беда, Кругом одна вода, И лишь каникулы — веселый праздничек... А что у вас на парте, а парте, на парте? Чернильница не компас, и ты не рулевой, Легли пути по глобусу, по атласу, по карте — А мне один фарватер — то в школу, то домой, То в школу, то домой, то в школу, то домой... И снова, вот беда, Бегут-бегут года А ты все маленький, десятиклассничек, Посмотришь, вот беда, Кругом одна вода, И лишь каникулы — веселый праздничек... И ночь карельская бела... Как песня? Нравится? А Эта? ...Она учила, и звала, И вовлекала в глубь куплета... * * * Ну кто сказал, что глуп был Диоген? Его ль вина, что было их немало — Любителей работать языком? Без них бы человечество не знало, Что был на свете, в общем, добрый малый, Что самым первым назван дураком... И с пошлостью решив покончить разом, Он пренебрег удобным унитазом И жил себе, начхав на исполком. А вы кричите: глуп был Диоген, Избрав жилищем бочку, а не хату — Попробуйте прослыть придурковатым, Не поломав прямоугольных стен!... Не правда ль, в этой песне есть Над чем задуматься мальчишкам... Она – про совесть, и про честь... И эта даст разбег мыслишкам: * * * Давай поговорим, товарищ верный мой, Давай поговорим, закурим по одной — Пускай нам нелегко порой в рассветный час, Привычною рукой смахнем тревогу с глаз... Пока нам тесен дом и нет еще седин, Прощайте, мы пойдем на поиск бригантин — Стоят же где-нибудь и наши корабли, У берега Мечты на краешке земли... Как будто вновь приник к забытому кино, К страницам старых книг, прочитанных давно... ... И вот – мой авторский дебют... Однажды в полосе «Товарищ» Мой первый репортаж дают О нашем лагере... Похвалишь? ...Статейками давал «под дых», Разоблачал, ругался споро... Я по тусовкам молодых Объездил полстраны в ту пору, Причем, полкласса прогулял... А если в школе доставали, Дневник с пятерками давал: -- К чему вопросы?... Обещали Оценки – верную медаль... Лишь с матанализом проблемы... Здесь не дотягиваю – Жаль... -- Медаль нужна-то? -- Ясно... -- Все мы Несовершенны... Жизнь – важней И матанализа... -- «Отлично» Выводит Сало... Что о ней Запомнил? Что математичка Была профессором у нас В Петрозаводском универе... Фамилия смешит? Сейчас Вам растолкую в полной мере: По фински «сало» -- «чаща»... Вот. Она из тех канадских финнов К нам перебравшихся... Ведет Нас, гамадрилов-бабуинов В мудрейшую из всех наук... Ей, Дагнии, поклон великий: Учила нас, как мудрый друг, Математические книги В гуманитарную мою Все ж тоже голову пролезли — За что ее благодарю — И мне те знания полезны... Ее, Артуровны, урок Возьмите тоже на заметку... Да, заучите назубок Про жизнь и матанализ, детка... Дни детства... К выбору судьбы Приходят рано или поздно Подростки, напрягая лбы... Начертаны на картах звездных Давно пути – лишь угадай — И проживешь судьбу на взлете... А мне куда? Ведь, что ни дай — Ничто не идеал... Берете В судьбе нередко, что дают, Отнюдь не то, чего хотите... Не ведаю, куда зовут Дороги будущих открытий... Вот этнография – предмет Меня б заинтересовавший... Кто дал бы правильный совет? А журналистика? Писавший Уже раз в месяц по статье, Я не был разве журналистом, Разведчиком в житье-бытье, Мыслителем и гуманистом, Борцом за правые дела, Готовым и к пролитью крови?... Вот – «Журналист», журналец... Шла Дискуссия... Решали профи Извечный творческий вопрос: Как наше слово отзовется... Купил журнал, домой принес... Зацепка – конкурс... Мне неймется: Смогу ли в конкурсе блеснуть? Мне вызов... Чем же я отвечу? Пишу эссе... Послал... Ничуть Не огорчусь, коль не замечу «Валерий Хилтунен» -- в конце, В итоговом победном списке... Конечно, я и об отце Подумал, дяде: в перекличке Журфаковской могла б звучать Фамилия и дальше наша... О конкурсе – с чего начать? Напомню, что его «мамаша», Та, в чьей пресветлой голове — Идея рождена, чье слово В стране весомо и в Москве — Авторитетно – Иванова Любовь Михайловна... Ввела, Когда служила в «Комсомолке», Алешу Аджубея... Шла На риск... Потом, когда осколки От взрыва, что свалил вождя, Смели известинского мэтра, Ее немного погодя Убрали тоже... Силой ветра Тех перемен, что утверждал Клан победителей-путчистов, Ее забросило в журнал, Что был трибуной журналистов. Ее-то волей «Журналист» Мне и подобным «щелкоперам» Дал шанс: -- Марайте белый лист Каким-нибудь высоким вздором — Крутые профи вас прочтут — И ежели сочтут достойным, Три вуза на журфак возьмут... Понятно, что с первопристольным Себя лишь я соизмерял, С московским, где отец учился... Его и дяля покорял Как раз тогда, когда я бился За проходной журнальный балл... Иных завоеваний кроме, Друзей хороших обретал В том конкурсе... Мы все к короне Стремясь, друг друга убивать Не собирались, а напротив Старались честно помогать... Собой судьбу окислородив, Друзьями стали мне Альбин, Сергей Сергеевич Сергеев, Клековкина... Мы без обид Поздравим тех, кто апогеев Достигнет, кто умен, удал, Удачлив... Я в двадцатке прочих Прорвался... Ну, и что? Попал... В Москву?... Облом! Короче: Хоть конкурс обещал сперва, Что победителей без спора По выбору возьмут Москва Свердловск и Ленинград, но споро Все двадцать выбрали Москву... И стали нас делить насильно, Кого – куда... Вгонять в тоску Обманом... Как же быть? Обильно Поплакав, славный Ленинград Отверг решительно и дерзко. Пусть Эрмитаж и Летний сад, Но там мне не найти поддержки. Москву я все ж немного знал: Являлся к бабукиным братьям — Петра из МИД’а навещал, Космического Витю... Знаться Мог с Брежневыми. Ведь они В Соседстве с дядей Петей жили. И пьяненькую Галю в эти дни Они, смеясь, в квартиру запустили. Бухая, к теткам забралась, Чье детство пронеслось в Канаде. Одна глухих учить взялась, Та -- в «неотложке»... Вспоминайте: В столицу все же наезжал В командировки из Суоми Отец. В столице я встречал Тепло заботливое в доме У Юлианы... Обобщив, Все обстоятельства и факты, Собрался с мужеством, решив, Уж коль полезные контакты Отсутствуют, начнем борьбу... Не все – лишь я и Некрич Юля Решили отстоять судьбу... И оба, шустрые, как пуля Проникли хитростью в минвуз, К дверям министра приковались. Вот так. Скандал на весь Союз... О нас слегка позапинались Министр и присные при нем... -- Магнифиценц, такое дело... — Он звякнул ректору. – Возьмем За счет Туркмении... — Взлетела Душа... Ура! Я победил! И это стало мне уроком: Всего добиться можно!... Пыл Победы наполнял восторгом... И, осознав, что тыл прикрыт, Я выдал школе на орехи. Собрание... Был мною бит Директор (словом)... Все огрехи, Все недостатки с маху крыл И неинтеллигентность шкрабов — Так разошелся! Помня: тыл Прикрыт – отчаянно карябал, Как одичавший злобный кот Всю нашу школьную систему... А это был финальный год Моей учебы... Резал тему В глаза... Всю школу возбудил — Тащили за руку с трибуны, Передормажил, возмутил Весь педсостав... Разбор был бурным — Грозила персоналка, но На тормозах спустили тему — Медаль вручили все равно... Подергал за усы систему... Директор мне напоминал Булгаковского Бегемота... Но я его зауважал: Демократическое что-то В душе лелеял Исаак. Не стал вредить мне Самуилыч, А мог испортить жизнь – ведь так? -- Спихнуть в одно из психузилищ... Нет, он нормальный был мужик — И школу – лучшую в Союзе Вел курсом, в общем, верным – в стык Ко всей системе... Вот я в вузе, В элитной группе... В чем резон Элитности, скажу позднее. Но пустомеля, пустозвон Сюда не пропускались: злее Критерии – и школяры Туда лишь в виде исключенья Включались. Три – моей поры: Я, Лева Танский – здесь значенье Имело, может быть, и то: Он – внук проректора... Гуревич Володька – третий... Но зато Все остальные – не поверишь — Амбалы – истинный спецназ. Все -- отслужившие солдаты. Их внешний вид пугает нас, Сопливых школьников... Куда ты Законопатила, судьба? К тому же я провинциален. И пара первых и гурьба Вторых считала: этот парень Отнюдь в компанию не вхож. К тому ж – из «Проходного балла». Вгоняют в комплекс ни за грош... Одна старушка разгребала В журнале письма детворы, Мечтавшей страстно о журфаке... -- Тебя Засурский из игры Едва не выбил, видя знаки, Что с запятыми не в ладах. Но остальные отстояли... Узнав, испытываю страх: Вдруг не прошел бы? Те детали, По счастью были для меня Секретом в дни борьбы журнальной. Журнальный опыт тот ценя — Он был мне школой капитальной... Был тур второй, где нас вели Песков за ручку, Алла Гербер И Яковлев Егор... Смогли Раскрыть глаза, не офигел... Был Организован этот «Балл» Самой Любовью Ивановой. Ее всесильный уважал Сам Аджубей. Была толковой, Изобретательной его Наставницей по «Комсомолке»... С ним вместе из нее ушла... Его трагедии осколки Ушибли сильно и ее: Поспешно гнали отовсюду, Но на везение мое Устроила такое чудо: Я попадаю на «Журфак», Вне конкурса, как победитель. Представьте, радовался как Журфаковец Рудольф, родитель. Еще здесь помнится другой, Спортивный Хилтунен Валерий. А я же – маленький такой, Сутулый... На моем примере, Едва ль возможно воспитать Супер-спортсменов-чемпионов... Наш физкультурник Хорош ждать Напрасно будет пять сезонов Рекордов славных от меня... Зато я породил коммуну. Мы жили вместе, как родня, Варили кашу... Сердца струны У нас звучали в унисон... А ночь у театральной кассы Выстаивал... Кидало в сон... Но все студенческие массы, Мечтавшие попасть в театр, В столице так же поступали... Эх, кто бы снял веселый кадр, Как спекулянтов отгоняли От кассы палкой? Каждый день Писали мы друг другу письма, Что было нам не в труд, не лень — Не обязаловка марксизма, Которой пичкают... А мы Учили языки коммуной... Жизнь лишь одна... Никто взаймы Другой не даст... Покуда юный -- Стань полиглотом... А потом Вдруг к иностранцам подселили На Кржижановского в их дом — Особую общагу... Жили Со мной вьетнамец, эфиоп, Еще какой-то эритреец. Вьетнамец-скульптор послан, чтоб Учиться медицине... Зреет Шизофренический маразм, Поскольку в русском – ни бельмеса И быстро гас энтузиазм... Он не бездельник, не повеса, Но если в тощем словаре Не находил эквивалента Брал слово рядом... В голове У ошалевшего студента — Вьетнамца – каша... Эфиоп, Талантливый веселый парень, Поэт Аяльнех – крутолоб, Всегда за помошь благодарен... Он был немного балабон... А эритреец – франт и денди, Воспитан, вдумчив, собран... Он Пустую трепотню и бредни Решительно не признавал... Парадоксальные изыски -- Судьбы внезапный карнавал: Две иностранных коммунистки В общаге нашей сведены: Арабка и израильтянка... Разочарованы: страны Социализма образ манко Позвавший их, издалека Казался так великолепен! Вблизи же смертная тоска Их охватила – стал враждебен Мир лицемерия и лжи... Сильнее вражьей пропаганды СССР врагу служил... Едва ль «свободовские» банды Могли б надежнее разбить То представление о «рае», Что девушкам могли внушить Партийные вожди... Стараясь Их в нашу веру обратить, Мы детский дом им показали Клеменовский, из лучших... -- Жить Нельзя в нем! Мы добра желали, Гордились... Только у гостей Внезапно страх в глазах – и слезы... И от блистательных затей Повылетали, как занозы Стереотипы из мозгов, Израильтянка с иорданкой Очнулись... А итог таков Партийный их Сусанин-Данко Был ими проклят навсегда, Обруган яростно дуэтом За то, что их послал сюда... Коль были б здесь, его б дуплетом И расстреляли без суда... За них Мариничева Ольга Была ответственна тогда, Отличница и комсомолка... Но ей едва ли превозмочь Всю антипропаганду факта Ведь вся социализма мощь Его разоблачала... Так-то! Ученье – свет... Но не во всем... А нам-то глубже вгрызться в суть бы... Учители! В душе несем Их отраженье через судьбы... Отмечу тех, чьи имена — Синонимами чести... Надо, Чтоб знала глупая страна, Что есть в стране мудрец – Левада. Кучборская вгоняла в стыд: Она за кафедрой с богами Шепталась – и чеканный стих Картиной красочной пред нами Раскладывала колдовски — И я читал упорно греков — И попадал легко в тиски Былого... Тысячью парсеков Уже от нас удалены Ахил, Патрокл и Агамемнон — И нам, как будто не нужны... В иновременном, иноземном Так много важного для нас... Я перед ней в поклоне вечном... В той хрупкой женщине не гас Божественный огонь... И встречно Мы раскрывались до конца... А ей по правде интересно То, чем заполнены сердца... Похвалит – искренне, не пресно — И мы взмываем к небесам, И радости в душе – без края... Я испытал все это сам... Зачет... От радости сгорая, Я с ней беседую... О чем? О коммунарстве – долго-долго, О педагогике... Ключом К беседе – мудрость педагога: Ей важно снять с меня зажим, Дать в собственной душе опору... Мой голос был сперва чужим, Но осмелел и даже к спору С великой ею поощрен... Упомянула, что училась В двух вузах сразу: посвящен, Как удавалось: -- Освежилась, Засунув голову под кран — И мчу галопом в пед с филфака... Богиня, светлый наш тиран, Не человек, а светоч, факел... Моя общажная семья! Друг в друга только верим крепко. У нас – политика своя, И партия своя, и кредо... Социализму вопреки, Стремясь существовать по правде, В себе лелеяли ростки Таланта... Делайте поправки На время... Вызревал застой... СССР давил планету Своей железною пятой И на парад тащил ракету, Что мир могла пустить в распыл... Инакомыслие в психушках Душил и терроризм растил... И зрел маразм в башках и тушках Теряющих мозги вождей... Мы, как умели, выживали, Друг в друге пестуя людей... Людей отчаянно искали В нас окружающей толпе, Что вся почти уже из зомби... Но если в воспаленном лбе Еще пока мыслишку тромбы Не заглушили – и в душе Покуда не погасла совесть В сопротивлении парше Подспудной ненависти, то есть, Скрываемого до поры Идеологией фашизма, Выхватываем за вихры Такого... Человеком признан -- Будь с нами... Вот один пример... В кинотеатре «Баррикады» -- Директор... Классный изомер Породы человека! Рады: Олицкий Вова подарил Площадку для экспериментов — В кинотеатре клуб открыл Наш, коммунарский – из студентов... Клековкина: -- Народ закис, Спился, в высоком разуверясь... Нам хоть себя бы вырвать из Болота... Вот: Эйжен Веверис — Учитель сельский и поэт Из Латвии... Живет в глубинке... Творит – и суета сует, Которой в наши дни в избытке, Его не затмевает ум Ордой завистливых и сорных Капризов... Плод высоких дум Поэта – легендарный сборник «Сажайте розы... » -- (Здесь мечта О счастье) – «... в проклятую землю» -- (Здесь боль и память, что всегда Саднит в душе поэта...) -- Внемлю Стихам Вевериса – полны Антифашистского накала... -- Считаю: можем и должны Их инсценировать! – внушала Клековкина... Ну, решено! И, ей доверив режиссуру, Творим с поэтом заодно, Себя в жестокую фактуру Бросаем – горестной судьбы Ровесника больного века... Стихи – орудие борьбы За честь и душу человека... Начало века, пятый год... По набережной Даугавы В колоннах движется народ Под красным флагом... Боже правый! Жандармы с ружьями... -- Огонь! Свистят над маленьким Эйженом Шальные пули... Шалый конь Едва в намете оглашенном Не затоптал его... Пока Он мал и не подозревает, Что пуль жужжанье у виска Над ним еще не раз взыграет... Потом – безусым пацаном С тяжелой мосинской винтовкой На первой мировой... В одном Не прогадал: худой и тонкий, Он – неудобная мишень — И выжил в Тирельских болотах, Где было трупов – на сажень... Контуженному нет работы... Трудился грузчиком в порту, Учился – и обрел призванье. Учительствовал в пору ту, Когда крамолой мнилось знанье. Потом опять пришла война — Эвакуировал детишек. Учитель все, что мог, сполна Как будто бы судьбы излишек Наличествовал, отдал им: Свой угол в кузове – ребенку — (Да будет Господом храним) — -- Прощайте! – прошептал вдогонку... И, повторяя путь Христа, Он уходил сперва от боли В глухие тайные места... Иуда не найдется, что ли? Четырежды его везут Расстреливать в венце терновом... «Колючкой» связанного бьют, Стреляют... Он стоит... И снова Везут, стреляют... Рядом с ним Убитых души покидают — Так издеваются... -- Хотим, Чтоб видел смерть свою.... Стреляют... Четырежды назад живым Назад увозят из-под Валки, Во рву оставив тех, кто с ним Стоял под пулями... Вповалку Лежат казненные во рву... Ржут нагло земляки-фашисты... -- Неужто я еще живу? ... На Седескалнсе холм... -- Держись ты! — Внушает сам себе поэт... Стоит над братскою могилой. Сюда он ходит много лет, Здесь вспоминает все, что было... Он думал, что сойдет с ума: Пытали «земляки» молчаньем... Как? ... Валмиерская тюрьма... Та пытка жутким испытаньем Была... Посаженным за стол, Велят глядеть в глаза уставясь Сидеть часами... Точно соль В зеницах... Многие лишались Рассудка... Были в той тюрьме Две девочки... А он – учитель... Он души их в той горькой тьме Спасти пытался... Та обитель Беды преображалась им Чудесно – в радостную школу... И каждый миг был им ценим — Он вел уроки – и такою Была наполненною жизнь, Мечты неслись в ее потоке... Но тут явил себя фашизм: Сентябрь, день первый... На уроки Идет с цветами детвора... И тем девчушкам не пора ли... Фашисты говорят: -- Пора! — И их тем утром расстреляли... Осатанелый конвоир Их фартучки принес в темницу -- Их чернотой погашен мир, Как будто бы в его зеницу Внезапно вылили чернил... В стихотворении Эйжена Вся боль и скорбь, что пережил Передается нам мгновенно... Потом он сослан в Саласпилс... Таким предстал глазам Эйжена Ад... Он шептал себе: -- Крепись, Ты должен выжить непременно... Сто тысяч тысяч пали в том аду... Сперва «кончали» здесь евреев... Уже в сорок втором году Их нет... Старались поскорее... Их убивали латыши Команды Виктора Арайса... Они старались от души... Не хуже – мясники Калайса. Да, изуверствовали здесь Отнюдь не немцы – «патриоты»... И в облаках -- навечно – взвесь... В ней павших боль и мерзость роты Охранников – сиречь убийц. Уж так старались изуверски!... И лагерь смерти Саласпилс — Мемориалом и о мерзких Тех нелюдях из латышей — Уроком новым поколеньям Печалью и стыдом душе Страдающей до изъязвленья... Эксперименты над детьми Здесь ставили врачи-убийцы... Людская память, заклейми... Запомните, ветра и птицы: Травили ядами детей, Выкачивали кровь – и дети Здесь умирали, но смертей Здесь не считали звери эти... А в шестьдесят седьмом году Там важный прецедент случился: Где люди корчились в аду, Открыли жертвам Саласпилса Трагический мемориал... Эпиграфом строка Эйжена Взята... В ней все, что испытал, Он отчеканил вдохновенно: «Здесь за воротами земля Поныне стонет»... Боль поэта В эпиграфе звучит, зовя Живых увидеть горе это... Из Саласпился в Штутгоф вел Путь скорби узника Эйжена, Где выводили их во двор Из шланга обливать... Мгновенно Они на ледяном ветру Скульптурно в муках застывали... Привычно слазив в кобуру, Фашисты алчно добивали... А комендант был меломан, Любитель пенья хорового.... Ариец, истый алеман — Он рад здорового, живого Убить, калечить латыша, Как повелось с времен тевтонских... -- А ну-ка, пойте... Но душа Витая в эмпиреях тонких, Фашисту не желает петь... -- Так! В Маутхаузен отправлю! ... Он приказал себе терпеть. -- Я выживу. И я прославлю Последний подвиг моряков, Шагавших в смерть, как на параде... Те строчки пламенных стихов Уж вы прочтите, Бога ради... Шли они, как на параде, Ряд за рядом. Те, кто грудью своей прикрыл Последние корабли Севастополя. Клочья бушлатов на спинах матросских, Словно крылья альбатросов, Лохмотья тельняшек — Горды, Как на мачте флаг. Раненые, больные, бледные Шли они, гулкий чеканя шаг. И кровавая мостовая Маутхаузена Дрожала... Один упал. Эсэсовец поднял плеть, Хлестнул. Колонна угрожающе зарычала. Казалось, Опять грохотал по врагам Малахов курган. Мы глазам своим не верили: Эсэсовец не хлестнул второй раз. Зато хлестнула по башням лагерным Песнь о «Варяге». Матросы поют, матросы шагают. Казалось – молот по рельсам бил: «Последний парад наступает!» Последний парад наступил... Всевышний знает, почему Шлет испытания поэту... Он выжил вопреки всему, Чтоб выкричать стихами свету Всю правду о фашизме. Он Расскажет как детишек гнали В закрытый наглухо фургон Нагими... Там их убивали — Травили газами... Эйжен Расскажет, как бросали в бездну И превращали в прах и тлен Людей... С фашизмом бесполезно Любые темы обсуждать. Фашисты – выродки, уроды. Их на корню уничтожать Жестоко следует, чтоб всходы Тлетворные остановить В зародыше... О том же Фучик Предостеречь, предупредить Хотел нас... Из когорты лучших, Достойнейших поэт Эйжен... В кинотеатре «Баррикады» Мы пламенем стихов зажжем Сердца, дадим сердцам заряды Антифашизма навсегда... А в день веселый Первомая Внезапно подошла беда: За хулиганов принимая, Арестовали грубо нас На крыше «Баррикад» мильтоны. Едва судьба не сорвалась... Но веские поняв резоны, Все ж выпустили нас тогда... Еще о Шотмане... В столице Я приглашаем иногда В дом дочери его кормиться... По сути, это мой отец Ее отца вернул народу... Мы – эстафетою сердец Борцов за правду и свободу, Отцов – навек породнены... Захаживала к ней студентка Валерия... О ней должны Уже вы знать, наверно... Редко Встречается такой типаж -- Сравнил бы с Софьею Перовской: В ней революционный раж Бурлит... Возглавлен Новодворской Кружок «торезовцев»... Она Уже прославлена дебютом... Когда советская страна Встречала водкой и салютом Вновь годовщину Октября И на Торжественном собранье В Большом, речуги говоря, Комбонзы, чествуя во здравье, Генсека, вешали лапшу На уши доброму народу, Валерия: -- Я их взбешу: Я пресмыкаться им в угоду Не стану... И летят в партер Антисоветские листовки... -- Посадят ведь... -- И пусть! Пример Зажжет других... Режим жестокий Пора оружием свергать И строить общество свободных... Я начинаю создавать Подполье... Власти неугодных, Подобных мне, темница ждет. В подполье скрытое движенье Борцов к победе приведет... Но власти ни к чему броженье — И Новодворскую суют Незамедлительно в психушку. Там психиатры доведут До точки... Личности усушку Устроят – в девятнадцать лет... Вот – донкихотствует девчонка. Мне жаль ее, а власти – нет. Вот и прорвется там, где тонко... В Одессе тою же порой В марксизм уверовав, Павловский, В комунну – (слово, как пароль Студенчества) – братве московской Сигнализировыал: и мы В Одессе вырваться желаем Из отупляющей тюрьмы... Мы чувства Глеба разделяем. Нас с ним и наших мам роднят Профессии: моя и Глеба — Метеорологи: глядят На море пристально и в небо, Стоб дать советы морякам И всем, кто в рабстве у погоды. Но мама Глеба – по югам — Лишь в этом мамы – антиподы... Власть – очевидно – не умна... Привлечь бы юность к созиданью, Сотворчеству... Она полна Стремления к добру, желанья Народу жертвенно служить... А власть толкает в оппоненты, Нам ошибаться и грешить Предрешено, ведь мы – студенты. Бунтуем... Прага и Париж: Сжигающий себя Ян Палах, Кон-Бендит... С властью говоришь — Глуха... Так странно ль, что в угарах Полночных споров молодежь, Авторитеты низвергая, И пропадает ни за грош, В азарте доходя до края, Давая крайностям сбивать С пути горячие головки... А я вдруг начал посещать Макаренковские тусовки... Их собирала по средам Элеонора Кузнецова... Едва ли то чувство передам, Что всех нас побуждало снова Являться, как на службу к ней... Самсоновна -- первопричина Тех неформальных ассамблей, Где нет ни степени ни чина — И я мог спорить наравне С профессором о Песталоцци И Корчаке... Давалась мне Возможность думать... Все кружковцы Стремленьем объединены Найти решение вопроса Прокисшей школы для страны — Альтернативою минпроса. В воспоминаниях ее — Иран... Она в посольской школе Была директором... Свое Неравнодушное, живое Внесла душевное тепло В пединститутские программы... От Кузнецовой вечно шло Заботливое, как от мамы, Ворчанье... Виктор Дегтярев, Распознан ею, однодумец Макаренковский... Из дворов, Из подворотен, темных улиц Шла к Дегтяреву шантрапа — И волшебством его таланта В тургруппе светлая судьба Давалась тем, кому баланда -- (Не встреться в жизни им В.Я.) -- И нары в лагерном бараке... Уже готовились... Семья Их обретенная – «вэяки», Такие точно босяки, Им мощно вкрученные в дело, В мечту... Вечерние стихи У лагерных костров... Взлетела Душа к прекрасному – и вот Народ «вэяки», дегтяревцы По новым правилам живет... А где хулиганье, «махновцы»? Их не отышешь среди тех, Кто ходит в горы с Дегтяревым... Подвижник повторил успех Макаренковский... Нездоровым Слушком испачканный не раз, Точь-в-точь, как и его предтеча, Жил на Земле, не пряча глаз... Те, кто уродуя, калеча Детей, влетает в школьный класс, Как в стан врагов, испачкать тщились Его, Учителя, не раз... Десятилетия плодились «Вэяки» под его крылом... И, продолжая эстафету Добра, поделятся добром С потомками -- нести по свету Высокий свет души В.Я. Ориентиром высшей сути В туманном море бытия... ...Элеонора в институте Читает вдохновенный курс Истории всемирной школы. Спешат из всех московских «бурс» Студенты... Не слыхали, что ли? Понятно... А не то б и вы На лекции ее спешили. Там побывало пол-Москвы... А избранные к ней спешили Домой на встречи по средам... Ее центральная идея — Ее она упорно нам Втемяшивала, тем радея О том, чтоб не легендой был Антон Семенович, не мифом, А продолженье находил Сегодня в школе... Чтобы книгам Макаренковским педагог И каждый, кто причастен к школе Внимал, как библии и мог, Чтобы хотел вершить такое Учительское волшебство... Нам предлагалось угощенье С чайком... -- Спасибо! Вкусно – во! И пробуждалось вдохновенье, И щедро пролились на нас Животворящие идеи Новаторов, входящих в класс, Как в храм... Вот и открыл вам, где я Свои педвузы проходил, Журфаковских наук открытья Для жизни важным подкрепил Высоким знаньем... Оценить я Смогу позднее этот дар... О Корчаке воспоминаньем Его делился секретарь, Соратник Левин... -- Ну, помянем Героя-педагога -- честь Он почитал превыше жизни — Молчаньем... Встанем!... Можно сесть... Душа моя, вооружись не Одним лишь перечнем цитат, Но этой памятью и болью... Несу ее в себе – и рад... И школа исподволь судьбою Тайком становится моей, Чего и не подозреваю... Особо благодарен ей, Элеоноре... Я встречаю На тех собраньях по средам Студенточку педвуза Лену... За встречи с нею – все отдам... Совпало необыкновенно: В одном роддоме родились, В «Орленке» через стенку жили, Почти синхронно подались На радио... Нас с ней сдружили Те среды – и она вошла Без спроса мне в судьбу и в сердце — Такие чудные дела Вершит Господь... Единоверцы Мы с Леной, больше, чем друзья... Кончался первый курс... Мы рядом... Как радостно: она и я Нужны друг другу – и по взглядам Близки... Тогда открыл народ Вдруг Сухомлинского... Открытье Власть напугало... Власти рот Перекорежило... Событье, Казалось, рядовое: вновь Замешан Соловейчик Сима. Так верность делу и любовь В нем проявлялась резко, зримо... Искал упорно идеал Учителя и гуманиста. Из трех возможных выбирал Фигур, сиявших золотисто На фоне серости... Один Был Скаткин, Шацкого преемник, Второй Костяшкин... Победил Василий Сухомлинский... Темник, Написанного им, объял Все в мире школьные проблемы... Ну, Сима целый год копал... Что шло в зачет искомой темы, По строчкам в письмах собирал... Так подготовил Соловейчик Трактат, в котором воспевал Мечту... В ней педагог-разведчик Гуманный утверждал подход К ребенку... Ласка, только ласка — По этому пути идет Сам Сухомлинский... Но опаска У идеологов ЦК: -- Подхода классового знамя, Похоже, снято здесь с древка В угоду гуманизму... С нами Не согласован сей герой... Так: Соловейчику накачку... А лучше бы его – долой Из «Комсомолки»... Дашь потачку — И буржуазный гуманизм Свое протискивает рыло... И Симу – просят – (эвфемизм),— — Чтоб прочим неповадно было, Из «Комсомолки» выйти вон... А эта книга – «Сухомлинский О воспитании» -- трезвон Устроила везде... Изыски Реакционного ЦК: Антона противопоставить Василию... Была горька Та травля Симе... Обесславить Однако же не удалось Ни журналиста ни героя... Цековцы затаили злость... Но, как обычно яму роя, Они прославили его — Та книга – мыслью, благородством Полна... Конкретна... Итого: Евангелием, руководством Для многих стала, чья судьба От детских судеб неотрывна... Мне тоже выпала борьба За Сухомлинского... Противно И вспоминать: провел журфак По изысканиям студентов Симпозиум... Один чудак Из старшекурсников, агентов Идеологии, громя, Талдычил: Сухамлинский – слава, Макаренко – позор! Меня Та идиотская потрава Взвинтала... Выступил. Орал. Ругался – даже испугались... А Сухомлинский мне писал: «Я ученик его... » И зависть К великим бездарей грызет. Великие не виноваты, Что с партбилетом идиот Куражится дураковато... На конференции в Москве Над Симой и его героем Глумится Савин, что братве Студенческой досадно... Воем, Ногами топаем, кричим Обструкционно пресекаем Попытки продолжать... Стучим Усердно стульями – мешаем Кумиров наших поливать... Сергей Аркадьевич, докладчик — Рахманиновский – (наплевать!) — Племянник – мерзостям потатчик... Ту конференцию закрыть Тогда решили торопливо, Доклады спешно закруглить, Поскольку под угрозой срыва По нашей милости была... А вы, того... не безобразьте... Кем был он, тот, чья мысль зажгла Нешуточные эти страсти? Крестьянский сын, и фронтовик, И, Божьей милостью, Учитель... В суть воспитания проник Умом и сердцем... Поручитель За детство... «Верьте,— - заклинал,— — В талант и творческие силы Воспитанника... » Убеждал, Что воспитания массивы Неисчерпаемы... Оно Всегда преисполняться жизни, Ее энергии должно — Тогда и будет прок Отчизне От воспитателя... Нюанс Для тех, кто понимает знаки Мистические – реверанс Полтаве: тот, кто славил флаги На башнях, здесь окончил пед И тот, кто сердце отдал детям... Случайностей в природе нет, Закономерно все... Отметим, Что двинулись в учителя Все Сухомлинские: три брата И их сестрица -- вуаля! Василию удел солдата Суровый выпал: под Москвой Сражался... Был не очень долог Путь – (но трагичен) – боевой: Всю жизнь носил в груди осколок... Он зав. роно, но для души Недостает дыханья школы — И уезжает в Павлыши — Директорствует... Нет, не скоро Он проникает в высший смысл Педагогического дела... Сперва и горек был и кисл Удел учителя... Взлетела Вдруг в озарении душа — И мир узнал – есть Сухомлинский -- Мудрец и гений в Павлышах, Гуманистических традиций Приверженец – и не объять Его научного наследья, Читать нам – не перечитать Его статьи и за столетье... А на каникулах втроем: Я, Лена и Марат Томилин — К нему наведались... Живем В тех Павлышах, где сотворили Живое чудо наяву Восторженные педагоги... С тем чудом в сердце и живу... О Сухомлинском, как о боге Твердят сельчане вперебой. Им выпал жребий благодарный, Что, с ними связанный судьбой, Жил рядом гений – легендарный Учитель, сказочник, мудрец... Он просто был послом от детства... Те сказки – сладость для сердец, Оставленные нам в наследство, Читайте, как читаю я... Нет тайны: он любил ребенка — И полнилась душа чутья, Добра – и отзывалась звонко На голос детства... Понимал Мудрец растущих человеков, Их в бурном мире представлял, Их защищал... Ну, вот... Побегав По жизни и повоевав, Повозмущавшись произволом, Экзамены попутно сдав -- (Особо не было тяжелым То испытанье... Среди всех Отмечен славный мэтр Архипов, Вводивший в трепетно в литцех, Носитель сочных архетипов... Финита! В схватках бытия Я с Леной – неразрывно -- рядом) -- Решаю, что обязан я Себя проверить стройотрядом... В то время сильно потрясла Смерть Остермана. Архитектор- Философ, он сгорел дотла За дело жизни... Горько... Ректор Иван Петрович наш, увы, Причастен косвенно к той смерти, О чем толкует пол-Москвы... И я Петровскому в конверте Свое сверхгневное послал Сверхвозмущенное сужденье... И он меня к себе позвал — И извинялся... В объясненье Петровский – мягкий либерал — Со мной беседовал, как с равным... Я укорял, я напирал... Он соглашался, что бесславным Согласьем с выводом ЦК Он университет подставил... Да, я ж не объяснил пока, О чем рассказ веду... Представил Уже героя... Остерман Романтик от Архитектуры С библейским именем Натан — (Абрамыч – отчество) – натуры Был коммунарской – и мечтал В Москве построить дом-коммуну... Мечту упорно воплощал... Он чем-то ублажил фортуну — И дом построен. Он стоит На Шверника – большой и светлый, Двухкорпусной – прекрасен вид. Он необычный и приметный. Романтик-зодчий возмечтал Что вдохновенно и открыто Те жить в нем будут, идеал У коих личного корыта С похлебкой-пойлом не включал... Он верил: праздником общенья Обед здесь станет, в ритуал Вседневный превратится... Мненья Сего не разделял ЦК — И запретил дворец-коммуну. Прощай, мечта «еретика»... Мечтавший радостно и юно, Удара вынести не смог — (Чего, видать, желали те, кто Подсечкой подлой сбили с ног)... Инфаркт. Скончался архитектор. Последней каплей для творца Известье: главный вуз московский Стал обладателем дворца: Подсуетился наш Петровский — И дом-коммуну превратил В дом аспирантов и стажеров, В общагу, чем творца добил... Я долго плакал... Вредный норов: В письме неудержимый гнев Я высказал магнифиценцу, А в кабинет его, вскипев, Ворвался и устроил сцену... Другой бы: -- Носом не дорос!... Наш ректор мягок, либерален. Он принимал меня всерьез. Он извинялся, был печален — Еще переживал ЧП: Студент-философ из окошка Его – (вообрази себе), Шагнув, разбился... Дегтя ложка К сему добавлена моя... Переживает академик Перипетии бытия... Я – в ССО. Не ради денег. Хочу мозолей трудовых, Хочу усталости рабочей. И коммунарский дух подвиг -- Носи кирпич, пеньки ворочай... Ока, Алпатьево... -- Раствор!... Он мне уже ночами снится... -- Бетон!... Смотрю с приокских гор — Страна березового ситца... Коровник строится, растет... На мне – заглушка-респиратор... Напряг в работе. Пот течет... Туман цементный – (вредный фактор) — От пота он еще вредней — В глаза впивается кусаче День от дня больней, сильней... Внезапно – тьма... Стою – незряче... Меня хватают и везут Тотчас по кочкам в Луховицы... Ребята под руки ведут В покой приемный райбольницы... -- На операцию!... Спасли Глаза районные хирурги, Зеницы мне уберегли От ядовитой штукатурки. Прозрел... И вот опять пошли Студенческие будни... Осень... Дожди холодные легли, Темнее над Манежем просинь... Ветра на листьях ворожбу Творя, срывают их надменно... И доминантою в судьбу Вступает все сильнее Лена... А в ноябре я заболел. Врачи считали, что с концами. Какой-то клещ меня поел — И группируют с мертвецами. Полгода бились за меня В Петрозаводске эскулапы- Энцефалитчики... Родня Переживала, дескать, шляпы Придется вскорости снимать, Отъехавшего провожая... Да, из больницы умирать Меня выписывают... Жаля Словами, не жалея мать, Ей говорят, что безнадежен... Но нет, мне рано помирать. Я прорываюсь – невозможен Уход, когда так много дел И ждет меня в столице Лена... Я ослабел и похудел, Но жив... Москва – судьбы арена. Мой курс умчался – не догнать, Но не отвергла альма матер: Дают возможность продолжать Поход... Я выйду на фарватер Учебы в новом сентябре... Ну, а пока – ищу работу, Мечусь... Вивария «амбре» Не вдохновляет. Мне охота Собачек выпустить. Их жаль... В музее, где хранятся камни, Студенты ночью -- сторожа. Сойдет такой удел пока мне... Тележки с книгами возил, Впрягаясь, в гулкой «историчке»... Я здесь «порядок наводил», Хорошие таская книжки. Никто, по счастью, не спалил, Не то б загнали на кулички... Но все ж внезапно угодил В тюрьму... Нет, я не вор по кличке «Сутулый»... В женскую тюрьму Библиотекарем явился, Надеясь, важное пойму О воспитании... Дивился: Начальник зоны, Соловьев, Не отступая от закона, Не ожидая добрых слов, Старался – (для него икона — Макаренко) – своих убийц, Грабительниц и проституток Спасать... Заборов и бойниц В той зоне не было... Проступок Прощался несмышленым им, Недовоспитанным в семействе... Хотел начальник, чтоб режим Щадящим души был... С ним вместе Старался души разгибать Борис Иванович Шлемович, Сумевший хор в тюрьме создать С ансамблем классным... Кто сокровищ Доискивается – найдет... Я вечерами надрывался, Читая Андерсена... Ждет Тех читок публика... Старался... Мне скажут, сам, мол, здесь плетешь Бездарно Андерсена сказки — Таких колоний не найдешь... Я вовсе не сгущаю краски. Я даже адрес укажу: Располагалась в Красноборске Под Ярославлем... Удержу Я в памяти пускай по горстке Тех впечатлений, чем судьба В пути недолгом одарила... Вся впереди еще борьба, Но есть ориентир, мерило...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

*

* * *

А Вас хоть раз об стенку головою били? Ах, да. Ведь не про Вас рассказ. В очке с дерьмом Вас не топили. Перед девчонкой раздевали ведь не Вас. И торт не забирали со словами — подохни ###################. А Вы всегда все чистенькими были. И с детства ненавидели Вы нас.

* |

*

Когда любовь растает

кумир низвержен доказан аргумент отторгнут идеал и договор расторгнут и наступил финал здесь все в зачет здесь лыко в строку и нет любви а есть расчет

* |

*

* * *

а ты смогла бы целовать огонь когда б тобою был любим а я бы превратился в счастье и Бог бы сам тебе его дарил и только солнечные дни и никогда ненастья а жаль, что я тобою нелюбим

* |

*

* * *

А для чего нужна рифма? - А что бы музекою рифмы усилить чувства звук.

* |

*

* * *

"Вода должна согреться В кувшине, бывшем белом. Мы оба сошлись на скамье С латунной табличкой: "В подарок от прихожан", Чтобы перевести дух И оглядеться."

* |

*

* * *

Я не хотел задеть эстетов Я не хотел задеть мораль Хотел бы сам я быть поэтом И спеть пастушью песню — пастораль

* |

Марина Дугин

Грешные души

Дни пролетали словно сумасшедший ветер И жизнь казалась белой простынёй. Мы часто забываясь в суматохе вечной, купались в счастье, данною судьбой. Гоп-гоп в галоп — пускались наши годы. И в веренице суеты сует, впивали жадно мы беспудства крови рвав на клочки наш выходной билет. Учуев ангелы судьбы опасность и тревогу Забили крыльями до самой до земли. Отбили души наши грешные и вынесли из боя, клянясь их от болезней исцелить.

Марина Дугин | dugin.m@web.de | Равенсбург | Германия

Tim

семену венцимерову. память пяток

=Тех впечатлений, чем судьба В пути недолгом одарила... Вся впереди еще борьба, Но есть ориентир, мерило= =Валера! Хилтунен! -- Привет!... Что? – Все глядят недоуменно: Полутораметровый шкет Откликнулся... Немая сцена... = ---------------- нью-йоркский сон, гудзонский плеск полночный стон, подлунный блеск — не снится! — черт бы его взял — российский сумрачный вокзал не снятся! — вопреки природе — российской жизни эпизоды... поблекшей памяти картины — в последнем грустном карантине, как крошки хлебные под стол — крошится время, сохнет пол — к чему теперь в быльё оглядки — ты вовремя "намылил пятки". здесь — всё не то, и всё — не так как мнит безродинный чудак провисший в гамаке времён событий, мигов и имён — скулит дворняжкою судьба — кому нужна её борьба? за что? зачем? и нет мерил по правде кто что говорил — растёт забывчивое смена — оно с валерой, без семена... америка чертовски схожа с россии скошенною рожей — так памяти усохшей ветки водичкой кормят из пипетки — и в пятках чешутся мозоли — от океанской серой соли

Tim | Rostov-moscow-elabuga | Russia

Антошве - Куницки Вадим

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

***ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ*** Первая любовь, как роса в лугах, Первая любовь, как снег на губах. Не дано понять, не дано сберечь, А дана лишь нам для грядущих встреч. Первая любовь, Первая любовь, Первая любовь – не обманная! А потом придёт, А потом придёт долгожданная! ( ПРИПЕВ ) Светом первой любви, нам сердца зажигают Только в этом огне чистота и бывает. Нежность первой любви — это небо в глазах, Счастье первой любви – это память в веках. Первая любовь – это ты и я, Первая любовь – то судьба твоя. Первая любовь – это Божий дар, Первая любовь, как лесной пожар. Первая любовь, Первая любовь, Первая любовь – не обманная! А потом придёт, А потом придёт долгожданная! ( ПРИПЕВ ) Нам любовь дана от миров иных, Зажигают ей счастье дней земных. Береги любовь — больше счастья нет, Ведь любовь твоя – ЭТО ЗВЁЗДНЫЙ СВЕТ. ..................................... 4.09. 99г.

ВАДИМ | 999.00@bk.ru | *** | Беларусь

Антошве - Куницки Вадим

КРАДЕНОЕ СЧАСТЬЕ

***ЧУЖАЯ ЖЕНА*** Я люблю чужую, женщину одну. Краденое счастье тянет нас ко дну. И не выплыть вместе, заплыли далеко. Берега оставить — было не легко. Краденое счастье — только не суди, Краденое счастье — ты его найди. Нас уносит в море, только ты и я. Чайки прокричали: «То судьба твоя!» Разве ты чужая? Ты же всех родней! Нет тебя дороже, лучше и милей! Краденое счастье — только не суди, Краденое счастье — ты его найди. Ты жена – чужая. Но я-то — не чужой! Наших чувств горенье, будто в шторм прибой. Поднимает к небу, а потом — ко дну. Я люблю чужую, женщину одну. Краденое счастье — только не суди, Краденое счастье — ты его найди. ................................................... 20.07.07.г

ВАДИМ | 999.00@bk.ru | *** | Беларусь

Антошве - Куницки Вадим

БЕЛАЯ ЛЕБЕДЬ

***БЕЛАЯ ЛЕБЕДЬ*** Посвящаю КРАСЛАВЕ Белая Лебедь, что дом свой оставила? Что за причина, тебя что заставило? Берегом чуждым по душеньке срезана. Белая Лебедь, Руси ведь ты преданна! Також и древнему Роду князей, Роще дубовой, где звонкий ручей. Силе и верному словушку русичей, Сини озёр и безбрежью полей. Белая Лебедь, так часто случается, Берег чужой вдруг в гнездо превращается. Но не смогу никогда я поверить, Что стал он роднее. Тоску не измерить! Белая Лебедь над рощею кружится, Солнце на речке с закатами дружится. Медленно день превращается в ночь, Белая Лебедь, скажи, как помочь? З0.07.07г. Вадим

ВАДИМ | 999.00@bk.ru | *** | Беларусь

Антошве - Куницки Вадим

ЗАМЁРЗШЕЕ СЕРДЦЕ

***ЗАМЁРЗШЕЕ СЕРДЦЕ*** На душе — не вольно, Как-то всё — не то. Лишь печали с болью, И не ждёт никто. Замерзая сердце, не согрелось в лето. Где тепло любимой? Где искать мне это? Не боюсь ненастья! И хочу чуть-чуть: Где найти мне счастье? Как его вернуть? Верю всё ж, однажды, Переставши ждать, Скажет тихий голос: «Приезжай встречать!» Разве не для этого, Стоит дальше жить? Сердцу одинокому Радость подарить! ................... 17.07.07г. Вадим

ВАДИМ | 999.00@bk.ru | *** | Беларусь

Антошве - Куницки Вадим

ПЛУТОВКА ОСЕНЬ

***ПЛУТОВКА — ОСЕНЬ *** Плутовка — осень сменяет лето, Земля и тело уже согрето. Мужчин своих она чарует, Любьвь других она ворует. Спешит она к своим мужчинам, На то уж есть своя причина. Сентябрь подарит поцелуй, Октябрь обнимет, не горюй. Ноябрь разденет, с ним заснёшь, Ведь женщин этих не поймёшь. И любит всех — плутовка осень, В душе орган и в небе просинь. Плутовка осень, тебя люблю я ! Плутовка осень, себя гублю я ! Плутовка осень, приди скорее, Плутовка осень, меня согреет! 1.08.07г

ВАДИМ | 999.00@bk.ru | *** | Беларусь

Одическая эпиталама. Без обид

юлечка с антошве — шлёпки с разных ног — дырки на подошвах — но прелестный слог... просто или сложно вяжутся слова — то что нам не можно — им под дрын трава... нет преград таланту — дева иль юнак заведут баланду — жаль, что не дурак... жаль что ухи режет гениальный слог — жаль что мОзги нежут шлёпки с разных ног.

Tim |

Тим

О ритмика, вражина ударений

цитато: Невоплощённою былинкой зреет дух. И естество Бога болеет сквозь. ----------- кто в ритме чтения расставит ударенья и Богу лик при этом не расквасит — я подарю сердечно шоколадку и самолетом вышлю первым рейсом

Tim | Ostankino-na-Prudu | R

Нелли Гришина

* * *

Всё у вас по-прежнему, ребята, Как ни загляну, у вас дурдом. Километр Семёнов, всё понятно, Что заткнуть фонтан ему слабо. Люди, вам себя не жаль? Дайте возможность другим публиковаться на "Берегу". Венцимеров, имейте совесть, "Берег" много теряет от бесконечности ваших произведений. Не о качестве я говорю, о количестве. Интернет большой, не занимайте здесь всё пространство, я вас умоляю. Как загляну сюда, охота перейти на мат, честное слово.

Нелли | Россия

Щома Микола Опанасович

Ревів, стогнав колись

Ревів, стогнав колись Дніпро широкий — коли козацька слава волю розкидала по степах широких України - а тодіж і сама воля, діда Дніпра, долю народу готувала... Ось така то і була слава - бож там була булава! Та баба Параска, з давніх давень, Тимошенка та Шевченко гартувала — в колисанках їм співала пісню неньки. Тай не засипала... Так зростала Україна... Її доля зза Дунаю вибухала - схід із заходом зєднались. А стара Держава модерною стала. Заспівав Шевченко пісню — танець покотився... Тимошенко обійняла, долю України, як свою дитину... А Дніпро від сну прокинувсь й береги нові побачив. - Колись були пусті степи; а тепер хати та дачі! Україна нова стала тай потужною себе малює. Слава й воля заясіяли. Хто є ми українці, всім народам показали. А Дніпро широкий свій танець гуляє і Дунай сміється, як ляха згадає... А Шевченків спів ефери наповняє, бо серце козаче, в серці Тимошенко, б"є так сильно аж усе переважає!..

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Tim-People

Куда идти

Теперь понятно, в Украине за что не любят наше НА...

Tim |

Олег Есин

* * *

Я начал рано торговать, Шнурками на "Щипном" базаре. Попутно, к делу воровать, Где плохо, что лежало. Масть у меня катила, Как украинцу сало, Не успевал, что тырил, Барыгам продавать. А, ля ма фо! Фартово жить мне стало, Упарился червонцами, Карманы набивать. Шнурки, отдал Не до шнурков мне стало, Пора уж кабаки, на "вшивость" проверять. Марухи завелись, как одуванчики в бурьяне, Извозчики, свои в загулах знают толк, А у меня "рыжье" во рту, наган лежит в кармане. Мальчишечка уж не берет на понт. Хотя, хороший понт, дороже денег. Ну не хрена, с наганом, поймут И без понтов! Жизнь дорога, она дороже денег, Живые деньги " накуют", Про "жмуриков" базара нету, Те и без денег проживут!

Олег Есин | esin@icmail.ru | Воронеж | Россия

белый бес-балбес

Verdammt noch mal, ich bin verflucht

Ну, как так много пустоты во мне могло скопиться? Откуда столько черноты, чтоб ей кидаться в лица? Что я вдохнул, что бы душа смогла так отравиться? Чтоб я не смог с колен подняться, со светом слиться? Я бел, я пуст, я глуп, забит, отвергнут. Я был, я есть, я тут, я в холод, в грязь низвергнут. Пусть лучше отраженье черноты в пустых глазницах смерти, Чем бесконечность мук и бег за тенью в цветастой жизни круговерти.

Дэнн |

Белый бред

Признание

Вот так развесить лапшу на ветках в чаще, Так алогично стихами говорить, Дано не каждому, читайте её чаще, Быть может Вам удастся хоть что-то повторить.

Белый бред |

Tim-people

мама: как же так

в столице случай — мальчик семь и десять всего годов проживший — вдруг растянул свой вдруг почти на двести дней — он начал чахнуть. и умер так, что все врачи бессильны. лишь знала мама о причине той напасти: погибла девочка, любимая от мамы в тайне — хоть не было ей тайны. и мама: как же так в тивишник вопрошает обыден тон и гнева нет — как нет и мальчика, который зачах вдруг вдругом в двести дней почти — но не почти поверив в любовь реальную к погибнувшей любимой из века двадцать первого притом... нам ёрникам — такое и не снилось.

Тим | Ostankino-na-Prudu |

Семен Венцимеров

Журфак-7-9. Зина Козлова. Новая версия

* * * Память сердца не увянет, Даже если равнодушно Старость мне в глаза заглянет В одинокий вечер душный. Даже если перед смертью Нам увидеться придется, Вздрогнет сердце и метелью, Вьюгой буйною, забьется. Автор стихотворения – Зинаида Мареева (Козлова) Я из учительской семьи Из Ново-Шорина в Поволжье. Нижегородщина в мои Доныне сны приходит... Боже, Была здесь тишь да благодать, Чтоб мне привольнее дышалось. Безлюдье горько наблюдать На малой родине – и жалость Обуревает... Папа мой По части цифр, углов и линий Был дока. Светлой головой Он – словно Лобачевский. Сильный Математический талант. Он, Анатолий, сын Михайлов, В решении задач гигант — И педагог на все пять баллов. Солдатом прошагал войну. Есть орден «Славы», «За отвагу». Потерян глаз. Хотел одну Хирург отнять и ногу... Сагу О подвигах отцов должны Принять душой из уст героев Потомки – дочки и сыны, Их славу – в будущее встроив... Михайловна и мама. Ей, Галине, сельских первоклашек Вводить в державу букварей, Тетрадок и непроливашек. А Михаил, отец отца, Был в Девятериках в почете. Там всяк приветит кузнеца... Здесь мой прапрадед на отлете Когда-то землю прикупил. Был Яков -- первопоселенец. И пашню потом окропил И дом, где первенец-младенец О появленье возгласил, Воздвиг. Нарек сынка Максимом, Чьим, богатырских полон сил, Дед Михаил являлся сыном. Дед кряжист и ширококост. Он был красивым даже старый. Добросердечен был и прост... Народ поныне тары-бары Ведет о нем, богатыре... Допрежь того, чтоб воз с поклажей Сдвигать коню, дед во дворе Впрягался сам... И ежли даже Воз не сдвигался на вершок, То разгружался, чтобы лошадь Не надорвать... Убрав мешок, Дед, не пытаясь огорошить, Зевак, пораскрывавших рты, Воз выволакивал на улку: -- Теперь, Гнедко, подхватишь ты, Достанет силы на нагрузку... Рассказывают, что допрежь Того, как к Кате-Катерине Явился в лучшей из бекеш, Посватался к другой дивчине, Отец которой отказал: Уже обещана другому... Ну, Михаил погоревал, В день свадьбы подступился к дому, Где шло веселье. Выждал час, Когда жених с невестой в баньку Пошли вдвоем, прищуря глаз, Позвал с собою друга Ваньку, За угол баньку приподнял, Друг подкатил бревно потолще... Морозец тотчас жар прогнал. Жених с невестой – оба тощи — Прочь побежали... Кто шалил? И к бабке забегать не надо: Козлов, конечно, Михаил... Отец невесты трижды кряду В дверь Михаила постучал, Не стал браниться, молвит кротко: -- Я дочь другому обещал... — Дрожит у старого бородка,— — Уж ты нас, Мишка, не позорь, Бревешко из-под баньки выйми... --- Могучий, точно осокорь, Дед подошел к парильне-мыльне, Одной рукою поднял сруб, Другою бревнышко поддернул, Вернул на место серый куб... Судьба... Нельзя не быть покорну... Был случай: в банке деньги брал — Заказчик расплатился чеком. Дед что-то ценное сковал — И с кузнецом, как с человеком, Заказчик честно поступил, Довольный мастерской работой — Деньжонок щедро отвалил... Три захудалых обормота, Прознав, надумали напасть. Напали на лесной дороги. Дед одного ручищей – хрясь! Свалился, не держали ноги. Другого малость поприжал, А третий тот расклад увидел, Себя не помня, побежал... Дал деру тот, кого обидел Дед первым, а кого прижал, Тот зенки закатил мертвецки, Почти уже и не дышал... Не помышляя об отместке, Дед на плечо его воздвиг — И потащил назад, в больницу. Тот оклемался, хоть не вмиг. Отведав дедову десницу , Он, правда, чуть не околел, Но внял наглядному уроку. Так, месячишко проболел... А много ль от такого проку? Дед Катерину в жены взял Свет Павловну. Постарше деда. Он в кузнице стучал-ковал, Но и у бабки много дела. На ней – вся живность... Огород У Катерины – идеальный. В ее наипоследний год Была прополка – «одеяльной»: На одеяле лежа, весь Свой огород переполола... Когда уже сковала резь, Терпеньем боль переборола, Но больше не могла вставать Со всхлипами взахлеб дышала, Глаза устала открывать, Почти без памяти лежала. На стуле в блюдце был щербет. Глаза у бабушки закрыты. Сижу в избе – и мне шесть лет. Хочу щербета. Ладно, спи ты, Бабуля, малость поклюю Того щербета мимоходом, Я, как и ты, его люблю... И – впечатляющим аккордом: -- Поешь, щербетика, Зинок, Я есть его уже не буду. Вот-вот всемилостивый Бог Подарит вечную остуду — Уже я получила весть... А ты всегда потом, Зинуля, Когда щербетик будешь есть, То вспомнишь, что была бабуля... -- И верно: я до сей поры, Когда щербетик покупаю На наши тихие пиры — О бабе Кате вспоминаю... Нам памятью о стариках — Слова, таящие истоки... Дом деда в Девятириках, Большой, брневенчатый, высокий. Под общей крышей – скотный двор И сеновал... А на отлете — И кузня... Помню до сих пор... А слово? Что в нем узнаете? Откуда – «девятерики»? От мастеров лаптей плетенья, Что в том искусстве так ловки, Что в девять строк могли коренья, Полоски лыка заплетать, В чем высшее искусство, экстра! И нам негоже забывать Секреты мастерства-наследства. Плетенки-шлепанцы в дому Оберегали б от болезней, Но неизвестно никому, Как их плести... Из старой песни И можем нонеча узнать Смешное это слово – «лапти»... Но кто умеет лыко драть? Хоть явной пользою привабьте Нас, мастера... А ведь тогда Не только бедные крестьяне В них щеголяли... Господа В них шиковали пред гостями. Лаптежники – ученики Спервоначала собирали Простейшие – пятерики. Семириком овладевали Лет за пяток... Лишь мастера Девятистрочные сплетали... Лаптеплетенье – не игра. В лаптях мороз одолевали, И слякоть волглую, и зной... И основавший то селенье Прапрадед, видно, предок мой Был тоже ас в лаптеплетенье. Но в слове этом есть иной Зловещий смысл: так звались шершни, Что лютовали в летний зной, Во всей приволжской пойме здешней. Уже безлюдные домки Стоят в селе, но их укору Кому внимать? Те старики, В мою студенческую пору — Навек ушли, а молодежь... Считай, что здесь уже не жили И детский отзвенел галдеж... Так отчим местом дорожили Козловы в прежние года! У Михаила с Катериной Дом в детском гомоне всегда. Детей – аж десять... Я картиной «Мал мала меньше... » вдохновлюсь... Иные, правда, умирали В младенчестве – обычный флюс, Простуду в пору ту едва ли Способны вылечить врачи. А и лечили – толку мало. -- Ведь хоть лечи хоть не лечи — А смерть несчастных отнимала — Как с Божьей волей совладать? -- Все ж дали бабушке награду, Что, дескать, «Героиня-мать»... Трудилась бабка доупаду. Была красивой? Не скажу. Вполне простецкое обличье, Крестьянское, как я сужу. Прескромная в своем величье -- С утра и до ночи в трудах: Корова, свиньи, овцы, куры... Когда уже была в годах, А боль – сильнее, чем микстуры, Ей – мама: -- Мама, полежи! -- И так болит – чего ж лежать-то? Эй, голова, ты не мозжи! — Нет слов, чтоб полно или сжато И адекватно передать, Как гостевать у них любила, Ей по хозяйству помогать, С ней в сад и огород ходила. Такой был яблоневый сад! В нем – ни былинки, ни травинки, Плоды тяжелые висят На ветках – чудные картинки В воспоминаниях... Она Из пестрых фантиков конфетных Творила бабочек, полна Стремлений искренних приветных К добру и теплой красоте... В жестокой боли умирала, Терпя, чтоб не страдали те, Кому всегда добра желала... Был дедушка еще силен И оставался жить в деревне. Повторно оженился он, Причем, не на старухе древней: На Вере, коей сорок лет, Красивой, стройной, темновласой. Всерьез в нее влюбился дед, Был ласков с нею, но заразой Ее ревниво нарекли Все дочери Екатерины И с ней боролись, как могли: Плели вкруг деда паутины, Внушая: пришлая хитра, Неискренна и лицемерна. Лишь ради дедова добра Вошла в его семью наверно... А я сдружилась с Верой. С ней Ленок на поле теребила И бабушкой звала моей — Не возражала... Но долбила Семейка в дедовы мозги — И задолбала: дед развелся. Бывает: худшие враги — Из близких... Клином свет сошелся На Вере – тонкую струну Затронула в душе у деда... А вот – гляди, дал слабину — Недобрых родичей победа... Обидно было им за мать, Но что же делать, коль усопла: А душу деда понимать Не пожелали – и усохла Та поздняя его любовь. Ушла, взяв в виде отступного, Хранящие тепло голов Их, две подушки... А шального И потерявшего себя В Вахтане поселили деда... Что делать? Бог им всем судья... И я отныне, непоседа, Делю с ним комнатку в избе, А дедов дом большущий продан — И резкий поворот в судьбе Им принят в послушанье гордом. И только вздох – «Ох-хо-хо-хо» -- Показывает несогласье. Быть иждивенцем нелегко Привыкшему при полновластье Повелевать в своем дому... Дед оставался в полной силе, Не жаловался никому, Колол дрова, когда просили, На кухню воду приносил, С телком корову спозаранку Гнал в стадо, ломкое чинил, Растапливал умело баньку, А все же дом был не его. Дед Миша тосковал заметно. -- Что, деда? -- Ладно, ничего! — Он улыбался мне приветно: -- Уроки учишь, Зина? -- Дойч! Давай и ты учи со мною. Вдруг за границу попадешь — «Гут морген!» скажешь... — За стеною — Тридцатиградусный мороз, А дед бубнит за мной: -- Гут морген. — Берется вроде бы всерьез. -- Тебе за прилежанье – орден. «Спокойной ночи? -- Гуте нахт! Довольно, деда, для начала. Урок закончили. Антракт! — Я по-немецки привечала С тех пор дедулю. Отвечал И он мне тоже по-немецки. Не путал и фасон держал, Не обижался на усмешки... Тут Нюра, папина сестра Сманила деда Мишу в Сяву. Тоска там более остра, Ел всухомятку, как отраву, Поскольку к супчикам привык. А дочь с зятьком с утра до ночи В работе... Захандрил старик, Ослаб, как если б кто сурочил. В Вахтан вернулся в тот же год Не жить, а умирать... Признали Врачи, что раком пищевод Изъеден – и не помогали Лекарства. Тяжко умирал. Уже не ел, а боль крепчала Сверх терпежа – кричал, стонал... Казалось, боль сама кричала. А в мае, третьего, ушел... Шестую завершив декаду, Век в пятый год седьмой повел... За муки дан покой в награду Тому, кто жив в душе моей До самой той поры, пока я, Жива... Стал ангелом уже, Мою судьбу оберегая. Он рядом с бабушкой опять — Грустит вахтанское кладбище... А нам пока еще топтать Вселенское – земное днище... Вахтан... Для нас Шахунья -- рай... Райцентр – на языке докладов. Березово-сосновый край. Стране и древесины надо И канифоли... Скипидар -- И им леса одарят щелро, И деготь леса ценный дар... Не знаем, чем богаты недра — Лесхимзавод начало дал Поселку на Большом Вахтане. Здесь классик Родченко бывал, Художник и фотограф... Втайне Лесозавод запечатлел В метафоричных выкрутасах, Труд земляков моих воспел В невероятных ипостасях. Теперь – о маминой родне. О бабушке – погибла Павла Васильевна -- так жалко мне -- В суровом сорок первом. Пала На фронте – но на трудовом. Зимой упала с лесовоза — Прервался дух под колесом — Лесная вздрогнула береза. Осиротела ребятня. Их восемь в доме, а меньшому — Лишь месяцы... Спасла родня... Как быть – нужна хозяйка дому? Второй дед – тоже Михаил, Но не Максимыч, а Семеныч. Недолго горевал-хандрил, Но вскоре девочка-заморыш, Девятая пришла на свет — Ведь вскоре снова оженился И этот многодетный дед. Такой вот коленкор случился. Ах, мужикам все тран-трава. Детишек наплодил ораву. Он жил в Семеновском сперва, Позднее перебрался в Сяву. Крестьянствовал и лес валил, А поелику звонкий голос — В церковном хоре певчим был, В чем – нескрываемая гордость. Подробней. Дело было так. Он был зажиточным, успешным. Непьющий. Сильный... Не кулак. Но должен был спастись поспешным Из дома бегством. Всей семьей От «ликвидации как класса» Бежали в Сяву. Боже мой! Таких историй было – масса. Там домик крохотный нашли. Пол земляной. На печке детки Спать только в тесноте могли. В той хатке жили. Точно в клетке. Дед стал работать. А жена, Та в сорок первом под машиной Погибла – Что за времена! И восемь деток с ним, мужчиной Одним остались. много лет Он им за папу и за маму. На десять бед – один ответ: Житейскую осилит драму Трудом и крепостью души. Пригляд детишкам постоянный Вседневно нужен – не греши, Вари, стирай, как окаянный, То он работу не возьмет, Такую, чтоб с утра до ночи. На бойне – кликнут – колет скот. Все ж бедовали – нету мочи. И так – одиннадцать годков. Вдруг завелась жена вторая. Вошла супружницей в альков Невероятно молодая — Чуть старше старшей из детей, Той, что мне позжей мамой стала. Решила девка без затей. Пусть дети. Им годков немало. Но из колхозной кабалы Так сможет вырваться на волю. Законы крепостные злы. Колхозную оплакав долю, Беспаспортную и без прав, Такой нашла девица выход — И постаралась, мамой став, Найдя и в этом много выгод. А та, что матерью моей В свой час по воле Божьей стала, Всех старше из его детей. На новых землях Казахстана Еще отметиться успел Семеныч-дед, первоцелинник. Не угадаешь свой удел. Он, землероб, мудрец и циник, Поверил в общую мечту... Там, в Казахстане, похоронен, Что, вроде, кажет, грез тщету, Но дед, я думаю, доволен: Он новой жизни пожелал — И все-таки ее отведал. Хронограф местный излагал Давнишнее стремленье деда Стать всесоюзным – ого-го! — Представьте, старостой! Калинин Ту должностенку у него Зубами рвал... Адреналинен Был политбой. -- Оппортунист! -- Был мой дедуля ошельмован — И в Кремль пробрался стрекулист. Чему дивиться, коль основам Моральным нанесен урон... В одном хронограф ошибался. Дед выдвинут быд, точно. Он Был мудрым, смелым. Не терялся И грамотешку подкопил — Он в ЦПШ образовался. Во власть, однако, не ходил, От политбоя отказался. Он с этой властью не желал Быть даже косвенно в контакте. Но вот – в газетах замелькал, Остался след об это факте. Людской молвы далекий звон Такой, что этот факт – цветочки. Дед ярко вплоть до похорон Жил... В Сяву я к нему и дочке, Той, что от мачехи – моей Ровеснице Людмиле часто Ходила... -- Дщерь честная, пей! Пользителен для жизни чай-то! — Так угощает он чайком, Что чашек десять выпьешь точно: -- Сиди уж, да попей ладком, А не мотайся суматошно... — Дед – на ходу, случалось,— - спал. Такое странное уменье. Внезапно хропака давал. Еще вот только, за мгновенье, Шутил, смеялся, говорил — И на тебе: глаза закрыты... Не притворялся, не чудил — По правде. Спит – с ним говори ты, Сквозь сон ответит, но потом Того не помнит разговора. Причина? Убеждал всех в том: Соседка – с ней случилась ссора — Свиным – по злобе – молоком Его в младенчестве поила — Вот оттого и немочь в нем Сонливости внезапной... Мстила Ему жестоко злая власть. Причем, и подло и цинично. Старел... Ни красть ни зубы класть На полку не желал. Трагично: Объявлен тунеядцем дед: Мол, прожил жизнь – и не работал. Выходит, мало прежних бед: Трудись всю жизнь до злого пота, А в старости подмоги нет. А бойня к той поре сгорела. Один сосед, другой сосед Заверили как было дело, Где он трудился, почему — Все объяснения и справки. Отнес в собес.... Вот кой-кому Приносят куцые добавки К картошке... А ему? Привет. Пришел в отдел. Там завяли, Что долкументов деда нет. Утеряны нарочно были? Собрать вторично не сумел. Работать старого не брали. Он побираться не хотел. Раз добровольцев посылали Как раз в то время в Казахстан, Он записался добровольцем — И с молодежью ухлестал, Подстать наивным комсомольцам. Там проработал лет пяток — И все же выхлопотал малость Сказать по совести – чуток: Восьми рублей едва ль на старость Хватало. У него и дочь Последыш – сверстница Людмила. Жизнь беспросветна словно ночь. Что власть бездушная творила! Но, правда, дети старику По гривне в месяц присылали. -- Спасибо дочке и сынку... — Так в Казахстане выживали. Жена, само собою с ним. Она работала в пекарне. За мудрость местными ценим. Тогда не слышали о карме, Но от нее не ускользнешь... Свиное молочишко – шутка. Так он хохмил, входя в балдеж. На деле – был контужен жутко Еще на первой мировой. Он похоронен в Казахстане, А мне все помнится живой... Мы давнее перелистали... Как в Новошорине жилось? Оно передо мною вживе. Там солнце для меня зажглось. Леса богаты и красивы, А посредине островок — Там школа, сельсовет с медпунктом, Клуб... Близко – нашенский домок С сараем, баней, хлевом... Будто Вот снова выбегу во двор, Вдогонку – хвостики косичек. Меня Господь в семью привел Последней после двух сестричек И брата: Тома, Вова, и Людмила – все намного старше. Они – хорошие мои Товарищи в житейском марше. Дом деревянный – серый сруб. Зимою – печка согревала. Рос возле дома старый дуб, Толстенный – я вокруг гуляла. Как пушкинский ученый кот, Хожу и песни распеваю. Второй мне или третий год — Осознавать не успеваю, Как подрастаю... На забор Повесит мать сушить тряпицу — Я – на себя ее: убор Мне сказочный вообразится — Описываю в нем круги Вокруг задумчивого дуба, Пою... Не считаны шаги... Самостоятельна сугубо... Малинник малую манил. Я дорывалась – и объелась. И солнышко – удар свалил. Беда уже в глаза гляделась. Татир по счастью отыскал -- Стремительный и умный гончий. Хвать за подол – и дотаскал До нашего крыльца... А корчи От боли – в обморок меня Уже глубокий погрузили... Все в школе – середина дня. Он в школу... Вы бы попросили Кого-то малую спасти, Он за подол схватил, не лая, Чтоб побыстрее привести, Учительницу – и, спасая, Ее до нашего крыльца Довел, подол не выпуская — И похвалою от отца Был награжден... А я, малая, Самостоятельна зело: Одна в лесок гулять ходила. Зимою и до лыж дошло... А Вовка, мой дружок, чудило, Чей папа, старший Киселев, Был председателем колхоза, Не знал для комплимента слов, А, может,— - ошалев с мороза, Он председателев сынок, В штанах разгуливая красных, Мне сдернул на глаза платок. И я хожу в мечтах напрасных, Что Вовка снова обратит Вниманье на меня мужское... Не обращает, троглодит... Словечко, впрочем, я такое Едва ли знала в те года... Лет с трех одна сидела дома И не скучала никогда... Вот как-то, помнится, кулема, Махорку папину нашла — И сею, сею на кровати, Жду терпеливо, чтоб взошла. Махоркин дух по всей по хате... На покрывале вдругорядь Края отделала бахромкой. Как? Ножничками! Благодать! Но как с такою быть кулемкой? Сижу в избенке под замком. Подружка – стук! – в одно из окон Стучит подобранным колком. Но я-то на окне высоком. В окно пропихиваю стул, Сползла, ножонками достала, Подружка держит караул, Я, слава Богу, не упала... Однажды, в сильную жару Водичкой солнце окропляла, Чтоб остудить... Расту, живу За шагом шаг -- и горя мало -- Расту в счастливые деньки... Из Новошорина шли с мамой Однажды в Девятиреки Лесной дорогой, быстрой самой, Где повстречали старика С котомкой. Из нее игрушки Достал... От уточки, грибка — В восторге! Ушки на макушке: Еще какие чудеса? И вот он достает матрещку — Я вообще в экстазе вся: Ну, чудо! Не дала оплошку — И мамочке пришлось купить Сию диковинку для Зинки. То светлое – не позабыть, Нетленны в памяти картинки. Застолье в Девятериках. В гостях у деда и у бабы Мы с мамой... Вдруг – кудах, кудах! — Чего-то всполошились «рябы»... Мать: -- Чей-то пес пугает кур. Сестричка вслед за ней взглянула: -- Сейчас там будет Порт-Артур: Ведь там не пес, а волк, дедуля! Дед за двустволку, что в мешке. Развязывать оружье долго. С трофейной ложкой в кулаке На улку и вперед, на волка: -- Ах, ты едри твою дыхать! Почто мне кур пугаешь, серый? — Тот хвост поджал – и убегать... Жизнь дарит яркие примеры... Взял братец на велосипед — Я в спицы сунула ножонку, Ободрала, но рева нет, Трплю, хоть ужас как ребенку, Пребольно... Йод, на рану льют. Теплю, не разряжаюсь в плаче: Боюсь, что больше не возьмут Вновь на велосипед иначе.. Вот дядя Коля прикатил. Бегу к нему, лечу «на ручки». А он племянницу любил. Я выдаю экспромтом «штучки»: Дядька Колька прибегал, Зинку на руки хватал. Зинку на руки хватал, Зинку крепко целовал. О том, что «штучки» суть стихи — Мне папа рассказал позднее. Он в них не видел чепухи, А поошрял творить смелее, Подкидываю пару рифм, Когда бывала в затрудненье, Старался, чтоб острее ритм Я ощущала... Вдохновенье Спонтанно трогало меня, Когда чему то удивлялась. Задатки в маленькой ценя, Семья поддерживать старалась... А две мои сестры и брат, Как оказалось, виршевали, Как я – занятный был расклад — Примеров к творчеству склоняли... Год пятьдесят седьмой повел Из Новошорина семейство В Вахтан -- планиды произвол. Не человека красит место, А место красит человек. Отец известен в местных школах. Образовательный стратег, Зав районо, ему в поселок Приказывает перейти. Где канифольно-скипидарный Завод – при Ленине, учти, Построен... Новые плацдармы Осваиваем здесь не вдруг: В учительском вначалн доме Со всеми жили... Недосуг Со мной возиться старшим... Кроме Меня в квартире – никого. Я к одиночеству привыкла. Лишь радио бубнит... Его Не выключаем... Мотоцикла По трасе отдаленнный треск И лай вахтанских злющих шавок. Несу дошкольный скучный крест. От долгих устаю молчанок. То время убиваю сном, Воображаю сказки- были... Позднее деревянный дом Мы на Чапаева купили... А начинался наш Вахтан Когда-то с Карповской... Разросся. Заводом старт к развитью дан — И средней школой обзавелся. Вот в ней как раз отец и мать В умы вахтанцев сеют знанья. Мне семь, пора бы начинать... -- Здесь не бывает опозданья, Учиться в восемь лет пойдешь... — Вахтанский дом со всем хозяйством Просторен, светел... Всем хорош, Но с леностью и разгильдяйством Не проживешь: дрова и печь Трудов желают и вниманья — Не угореть бы – вот в чем речь... При доме дровяник и баня, Сарай, веранда, огород И все, что надобно для жизни. Дом в рабство всю семью берет — Иначе – как? Трудись, не кисни... Но вот – мне восемь. В первый раз Я в светленьком пальто и форме Шагаю с мамой в первый класс. И в лужу – плюх! Еще укор мне Мать не успела и сказать, На всю округу заревела, Чтоб огорченье показать... Но мать мне замолчать велела: Ведь стыдно: грязь, к нему и ор. Грязь мама у колодца смыла. И вместе с нй во весь опор Помчались в школу... В классе было Приятно и отрадно мне: Витали простенькие мысли В меня влетавшие извне: Мой класс... Ведь сколько дней, исчисли, Мне быть в их гуще? В десять лет -- Три тысячи, коль без каникул. Без счета радостей и бед, Пока не выдадут матрикул. Все так и было.. Десять лет Все те же рядышком взрослели. А школьной дружбы чистый свет Нам озарял мечты и цели Поздней и в зрелые года... К друзьям душою прилипала... Учительница молода, Красива, статна... Наша Павла Свет Куприяновна меня, Не выделяя, поощряла, И без пятерочек ни дня Не оставляла... Вдохновляла... С подружками у нас в дому Мы в дочки-матери играли. Всю бытовую кутерьму В игре опять передавали. Учили кукол-дочек жить, Водили в школу и читальню. А чтоб им было, что учить, Чтоб постигали лучше тайну Того, как следует читать, Учебники писали сами. Занятно нынче их листать — Они написаны стихами. Я в класс умеющей читать Пришла – и мне легко учиться, Хочу науки все впитать, Чтоб вызнать, где моя Жар-птица. В отличницах -- по класс шестой. Любила школьные тусовки. Всех увлекаю за собой В кампаниях по заготовке Металлолома и бумаг... Макулатурные походы Кто изобрел? Наверно, враг... Я с первых дней и все те годы С Галюхой Хлоповой дружу, С Румянцевой дружу Светланкой. Без взрослых с ними в лес хожу С ночевкой, чтобы над полянкой Летели искры костерка — И разговаривать до зорьки, Что поднимается, ярка, А иволги лесные, сойки Ее встречают галдежом... Двенадцатое – пик апреля. Шагаем по лесу гужом... Еще и не омыла перья Весна залетному грачу... Как перебраться через речку? — Галдят ребята. Я молчу. Капусту, волка и овечку, В задачке, впрочем, был козел Я вспомнила – прямой аналог. Друг Гера в сапогах пришел И я... Что ж, пусть потом в анналах Запишут: лишь, писец, не лги, Не излагай сюжет превратно: За речкой Комлев сапоги Снимает, с ними я обратно Перехожу, а в них второй «Турист» за речку переходит. Прошли мы с Герой. Он, герой, Меня в обратный путь проводит... Нас план осуществлялся до Определенного момента. Лед выстлал нашей речки дно. Перехожу. Довольно мелко. Отяжелели сапоги. Они в руках уже как гири И заплетаются шаги... Эх, надо б, чтоб теперь другие Хоть пару раз взамен меня Прошли, я размышляю... Поздно! Себя ругая и кляня, Я в речке поскользнулась... Сложно На люду подводном устоять. Как видите, не устояла. Обувку Комлева спасать Желала – не себя спасала: Держала руки высоко -- И сапоги не замочила, Что было вовсе нелегко... Закону Архимеда было На ком себя в тот миг явить: Вода подталкивала снизу, Я поднялась, меня сушить Взялись все дружно, чтобы шизу В бронхит не перейти глухой. Собрали с миру по одежке, Переодели – и плохой Исход отмелся в подитожке — Не заболела – спас Господь... Гуманитарные предметы Впивала в школе в кроь и плоть. Литературные сюжеты Так увлекательно до нас И страстно доносила Лора Свет Анатольевна, что класс Офилологел до упора. И многие потом пошли Вослед за ней на факультеты Гуманитарные... Смогли — Немногие: судьбы запреты... Владимир Палыч Ситов, наш Директор углублял проблему — Был полиглотом. Эпатаж Ему не свойствен... Их тандему Противоборствовать нельзя. Меня, как многих, потянула Гуманитарная стезя — Призванье в темечко кольнуло. Владимир Ситов на войне Был переводчиком военным. Потом в Вахтан вернулся, вне Сомнений – классным был, отменным — О т Бога – языковиком. Такое выпало везенье: Учиться у великих, в ком — И мастерство, и вдохновенье. Знал Ситов девять языков. Преподавал легко немецкий, Английский, итальянский... Зов Романтики режим советский, Зов дальних стран и городов Душил – и лишь в сороковые Володя Ситов мог на зов Откликнуться – в года лихие, Когда по свету пошагал И побывал в далеких странах. Его подзаведешь – и шквал Воспоминаний острых, странных На нас обрушивает он, Забыв спросить у нас уроки... Когда с умом подзаведен, Обычно въедливый, престрогий, Он тотчас отмякал душой — И будто на лесятилетья Внезапно молодел... Большой Прошел путь жизни – и созвездья Сияли разные ему. Жизнь человека – как былина. Фашистскую рассеяв тьму, Дошел с Войсками до Берлина. Умишком детским как пойму: Он, Ситов, одолел два вуза. Из полудурков никому Не вынести такого груза: Мостостроительный сперва, Филологический – позднее. Его вмещала голова Аж девять языков! Не смея О подвиге таком мечтать, Учусь немецкому хотя бы... О математике. Видать, Мозги в сравненье с папой, слыбы. Он приохочивал меня К царице знаний с малолетства, Да корм был, видно, не в коня, Не приняла сего наследства. И с пеньем та же кутерьма. Великолепно пела мама. Мне не сравнится с ней. -- Весьма Способна! – убеждал упрямо Учитель музыки. – Давай Поставим голос по науке! — Видать, проехал мой трамвай — И я не извлекаю звуки Бельканто из моей души... А с биологию любила... Душа, хоть что-то соверши! И совершила – навиршила: Стиховным воздухом дышу — Легко приходит вдохновенье Я стихотворные пишу Народу – к датам – поздравленья. Ты в стенгазету глянь – мое! Все одноклассники читают. Я редактирую ее: Кто пашет, тех и запрягают. Тургенев, «Первая любовь»... Там героиня – Зенеида. И попадание – не в бровь, А в глаз – ушла обида Когда служил Отчизне брат, Ему послания стихами Шлю... Он ответить в рифму рад. Стихами – поздравленье маме... Потребность рифмовать всегда Во мне была неудержима. Идет со мною сквозь года Чеканных быстрых строф дружина... Я – восьиклассница. Куда Девать глаза – заколебали: В районке, «Знамени труда» Вирш первый опубликовали... И вся Шахунья, весь район Мою фамилий читает — И шепотки со всех сторон: -- Она! — Ах, слава угнетает... * * * С золотыми кудрями девчонку Называли все рыжей, смеясь. И девчонка от нас потихоньку Все ревела, к подушке склонясь. Годы шли. Но, как прежде мальчишки. Говорили, что рыжая ты. Ты читала хорошие книжки И твои уносились мечты В те края, где царевич прекрасный, Златовласку свою отыскал. И в твоихъ волосах словно в сказке, Золотистый светился металл. Год за годом прошли чередою, Стала девушкой ты -- и впервые Вдруг назвали тебя золотою, Парни. Те, что дразнили доныне. Мы тогда еще в школе учились, Но уж шел разговор между нами, Что тогда ты впервые гордилась, Золотыми, как солнце кудрями... Судьба вела, творить веля. С подружками мечты-надежды И впечатления деля, -- Журфак,— - уже шептала,— - где ж ты? — С ровесницею-тетей я Надеждами делилась в письмах. Уже вела стезя моя Определенней ввысь и ввысь.. Ах! Приходят новые стихи. Их вновь районка публикует. Нельзя сказать: я от сохи, Но все ж сельчанка – и ликует Душа, приподнимаясь в рост... И в нашей школьной стенгазете Юнкоровский мной занят пост... Хотят взрослеющие дети Подняться по своей судьбе Аж до призванья, до вершины... Как тяжко: без побед в борьбе Проблемы те неразрешимы. Когда на место – целый взвод — Один лишь победит в боренье... Редакция меня зовет В Шахунью. Литобъединенье Ведет здесь Юлия. Она, Михайловна, корреспондентом Трудилась... Тоже голодна По славе. Тем экспериментом Редакция спешит помочь Шахунским творческим ребятам Косноязычье превозмочь... -- Ты, Зиночка, у нас с талантом, Твоя стезя – литинститут! — Внушает твердо мне шефиня. Все дифирамбы мне поют. Но крепко-накрепко заклиня Мои мозги, зовет журфак. Малой хотела быть шпионом — Втемяшилось надолго так. Позднее поняла, что в оном, Корреспондентском, бытии Задачи со шпионством схожи: Пропагандистскии бои, Добудь, хоть вывернись из кожи, Сенсации -- и репортаж Сооруди феноменальный. Есть и шпионский антураж. Порою и шпион нормальный Под журналиста закосит... В вахтанском теплом доме нашем Без перерыва голосит На стенке радио... Мы скажем Ему спасибо: до глубин Доносят оперы и драмы, Страницы пламенных годин. Для юных радиопрограммы Мне интересны... А когда «Ровесники» поэтов юных Вербуют, тотчас шлю туда Мою подборку, о фортунах Не помышляя... Пусть в Москве Ее хотя бы прочитают. Уже застряла в голове Мечта. Все о Москве мечтают, Но мой-то путь туда лежит... Я восьмиклассницей впервые В Москву попала... Наш визит Проездом – краток. Как шальные, Шарахались туда-сюда... -- Вы МГУ мне покажите! — И «колосистая» звезда Сияет надо мной в зените. -- Гори, гори, моя звезда! — Монетку бросила на счастье. Я точно возвращусь сюда!... Подходит время возвращаться... Определилась четко цель. Мне «Журналист» приносят с почтой -- И понимаю: сесть на мель Не вправе... С подготовкою прочной Такие крепости берут. Подготовительные курсы В Москве заочные введут — Мобилизуются ресурсы: Учусь и в школе и на них, На курсах два последних года Усидчиво в завалах книг Пусть даже теплая погода Зовет на речку или в лес. А с полученьем аттестата — В столицу – финишный процесс -- Преддверием большого старта... Сейчас о важном, дорогом: Я статью в деда – сбита плотно Токарным божеским станком Обточена – и беззаботно Росла до той поры, пока Парнишки девочек не видят... Меня с «токарного станка» С фигурой снял Господь, но принят У пацанов стандарт иной... На танцах подпирала стенку Своей широкою спиной... Обидную и ныне сценку Представлю – в горле запершит... Ребята обо мне с усмешкой: -- Зинок бежит, земля дрожит... — Эй, парень, приглашай, не мешкай! Но парень мог потолковать Со мною, выбившись из круга... Но тут же с парнем танцевать Обычно шла моя подруга. Мне парни често говорят: Им по комплекции не пара. И этот отвернулся, гад! За чьи грехи такая кара. Трифилов Вовка в классе мог В защиту выступить, мол Зинка — Не девка – чудо, самый сок! А здесь... Печальная картинка... Я привлекала тех ребят, Что были возрастом постарше. Вот те цепляли все подряд... А после на армейском марше, Услышав хриплое: -- Привал! Земляк из потной гимнастерки Мой школьный снимок доставал Похвастаться, что, дескать, зорьки С такой красавицей встречал... На службу многих проводила. Тот мне писал, тот не писал. А после службы их женила — Спешили – словно был аврал. А мне бы доучиться в школе, А замуж школьницу не брал Никто – источник тайной боли... Вот танцы снова. Я стою. Не жду чудес. Кружатса пары... Шагает в сторону мою Красивый черноусый парень. Так нравится, что в горле ком. Конечно, пригласит подругу. Подругам тоже не знаком... Как? Что?... Я с ним лечу по кругу — Представьте – пригласил меня! Казалось, упаду от счастья! Тот вечер, радостью пьяня, Не тает в памяти... Кружатся Простенки, пол и потолок, Созвездья в небесах и «крыша». Земля уходит из-под ног. Со мной Мухамедьянов Гриша! И все другие вечера — Мы, значит, стали с ним встречаться... Но – аттестат... -- Тебе пора В столицу... — Обещаньем счастья Полны и речи и мечты... - Меня в столице не забудешь? -- Так не шути... — -- Уедешь ты... -- А ты дождись – счастливым будешь... На курсах сессия. Она Перетекает в конкурс плавно. Бумаги собраны. Полна Волнений и надежд. И славно, Что папа с мамой довезли Меня до МГУ-шной двери, Найти кузину помогли Полину... Веря и не веря, Напутствовали на успех — И в Минск на скором укатили... В приемную в толпе средь всех Стояла... Там москвички были. Их по свободной узнаешь Манере запросто держаться... Да, золотая молодежь! Шутить готова и смеяться. Я вижу парня-соловья — За эскападой эскапада... -- Ну, что своишь, как не своя? Я -- Юра Гармаш! -- Очень рада! — Да, рада, что заговорил Со мною здесь, провинциалкой — И моментально одарил Улыбкой светлою и яркой... Я документы подала... -- Есть публикации? -- Конечно! -- Вы на дневное? -- Да... -- Игла, Шпиль над высоткой всесердечно Воображенье теребит. Особо – абитуриентам. Кто – со щитом, а кто – на щит... Борьба... Нет места сантиментам. На сочиненье – собралась, Сообразив: Лениниана Сверхперспективна. Я зажглась. Тем паче – Лорочке осанна Свет Анатольевне. Она Давала эту тему в школе. Предполагаю, что одна О лениском по доброй воле Я стала факеле творить. Нет, дескать сил, что этот факел Могли б когда-то погасить. Надеялась, что на журфаке Уже за тему высший бал Мне априори обеспечен. И мой журфак не сплдоховал: Пятеркой мой подход отмечен, О чем проговорилась вдруг Аникина на устном русском, Когда волнение-испуг И непривычка к сверхнагрузкам Меня к заминке привели... -- Не торопитесь... На «отлично» Сдать сочинение смогли — Здесь запинаться неприлично.. -- Услышав, что на первом – «пять», Взяла себя тот час же в руки, Смогла и устный так же сдать, Старалась -- «мученик науки»... Мне снился сон.. Он был таков: Дед Миша, бабка Катерина, Да, те -- из Девятиреков, Мне шепчут: -- Чернышевский, Зина... -- Так ведь его в билетах нет... -- А все равно прочти, не лишне... — И я прочла о нем чуть свет... Билет... Его не протрындишь, не Упомянув «Что делать?»... Сон Был вещий, оказалось, в руку... Немецкий... Я держу фасон. Директор Ситов в нас науку Сию надежно вколотил... Ни разу не оговорилась... За что мне балл понижен был? За что «приемщица» озлилась? «Четверка»... Остается шанс... Но за историю боялась... Историк школьный в пьяный транс Входил ежеурочно... Вялость И игнорация всего: -- Параграф прочитайте сами, А я посплю. Не до того, Чтоб рассусоливать здесь с вами... — Мой папа предложил сестре, Двоюродной моей Полине, Чтоб знания вошли острей И целостность придать картине, Смысл и уверенность придать И избежать ошибое дабы, Мне репетитора нанять На эти три денька хотя бы. Нашли, в газеты кинув клич. На зов явился умный, дельный И обаятельный москвич. За три денька к картине цельной Привел ту кашу в голове, Что школьный пьяница оставил, Сдала. «Пятерка». Кто б Москве Меня с вступлением поздравил? Но поступила ли? Вопрос... Иду в комиссию... С ответом Мне, отворачивая нос, Здесь медлят... -- Будь же человеком,— — Один другому говорит,— — Брось в список взгляд... -- Ты кто? -- Козлова... — Тот длинным списком шелестит... -- Читать умеешь? Вот... — Готова Всех в мире перецеловать. Там есть Козлова Зинаида. И, значит, можно уезжать — Объявлена судьбы орбита... В ажиотаже мчу домой. Сжигает острая отрадка. Тоншаево. Здесь поезд мой Меня покинул – пересадка. А в тот же час сюда другой — В Шахунью – прибыл из Вахтана. На нем знакомой гурьбой -- Учительская вся ватага — На совещание... Идет Навстречу папа, обнимает. Вопросов мне не задает — Он видит, как лицо сияет. Директор Ситов колобком Навстречу выкатился юрким... -- Что? -- Поступила! -- Вот о ком Не представляла, что столь бурным Его окажется восторг: Запрыгал просто, как мальчишка — Вопль торжествующий исторг. Ему – на совещанье – фишка, Что выпускница – в МГУ! Так своевременно вступила, Впервые, кстати... Я могу Понять его восторги... Было Мне чуть неловко и светло... Учителя со всей округи Поздравили меня зело Приветливо... Потом подруги Вахтанские свой пай внесли, Меня с успехом поздравляя, Слова сердечные нашли, Что согревали. Окрыляя... От них узнала: в этот день, Когда я устный там сдавала Стихов бесхитростная звень Моих в «Ровесниках» звучала. Вахтанцы слышали мои Родившиеся в сердце сроки И пожелать добра могли... Моих экзаменов итоги Показывают, что добра, В их пожеланьях было много. С судьбой немыслима игра... Но, впрочем, рано об итогах... А Гриша... Без него Вахтан Как будто вовсе стал безлюдным. Он в Ленинграде. Ищет там Судьбу... С предощущеньем смутным, Что разбежались две стези. Я не желаю примириться... Судьба, разлукой не грози, Еще мы встретися... Столица, Пятиэтажный филиал На Ломоносовском – общага. Кого Господь в товарки дал? С опереженьем на полшага Вселилась в комнатку. А в ней — Еще заочные девчата, А с ними – пополам – парней... Наутро унеслись куда-то... Когда с полученным бельем Вчера шагала в корпус третий, Вдруг: -- Зина! — Крик – и радость в нем. Так мог кричать один на свете. Кто? Юра Гармаш. -- Поступил? -- Конечно, только я – заочник... -- Я – на дневном... -- Уверен был — Поступишь! Я в прогнозах точных Собаку съел. Я верил, знал, Что мы увидимся с тобою... — В тот день уже он улетал. Никто не властен над судьбою. Договорились: письма слать Я до востребованья буду, Ответов терпеливо ждать... -- Напишешь? -- Если не забуду... — Он жил в Ростове-на-Дону, Служил газетным фотокором. -- Прощай! -- Сегодня не усну... — И разошлись по коридорам... Соседки стали подъезжать... -- Ирина. Я из Ашхабада. -- Наташа! -- Люда! -- Лена! — Знать Покуда больше и не надо... На койке слева у окна — Мое духовное пространство. Сентябрь – студенчества весна. Дика нагрузка. Постоянство Ее давленья на мозги Спервоначала потрясает — Буквально не видать ни зги... Но дружба с юмором спасает... Подруг поближе узнаю, Вошедших волею журфака Стремительно в судьбу мою. Вот Черепанова... Писака, Сумей воспеть ее красу. Себе Ирина знает цену. Едва ли я себя несу С таким достоинством... Антенну Мгновенно на нее любой Мужик настраивал московский. И вправду хороша собой... Она тургеневской, толстовской И чеховской красе сродни Богатством внутреннего мира. С кем хочешь девушку сравни — Всех будет интересней Ира. Чей темперамент всех южней? Без колебания – Молчанской Наташи. Крепко дружим с ней. В своем кругу ее Кричанской За кишиневский нарекли Необоримый темперамент. Услышать девушку могли За полверсты. Подруг орнамент Украсит Людочка собой Савельева – большой ребенок. С любой неправедностью в бой Вступить готова, «октябренок» Наивный юный пионер: -- Да как вы можете такое?... — Ким Лена старше... Нам пример, Наставница... Уже рукою Она газетную судьбу Потрогала – с солидным стажем... Жалела, что влилась в гурьбу Нас, дневников... Похоже, в нашем Полудетсадовском кругу Ей, зрелой, взрослой некомфортно. Что ж, я понять ее могу: Так инфантильно, беззаботно, Как несмышленому мальцу — От шалостей давно отвыкла -- Как нам уже ей не к лицу Вести себя... Грустя, притихла, Заочным грезит... Ей видней... Наш факультет – плавильный тигель. Мы обживаем с первых дней Наш темноватый тесный флигель. В зоологический музей На лекции послушно ходим. Рыб заспиртованных и змей В витринах – и иных уродин Здесь наблюдаем перед тем, Как нам Митяева о Марксе Начнет трындеть... Оно нам всем — Как, помнишь – «Есть ли жизнть на Марсе?», Но делать нечего – учи, Их многословье конспектируй, Недоуменье исключи... Ну, что ж, давай, пропагандируй, Профессорша... Истпарт, марлен Ложатся бременем на плечи, Придавливают. Встать с колен Нельзя... Нам души искалеча И промывая нам мозги, Заталкивают в нас партийность. Сопротивляться не моги! Кучборская... Ее витийность И вдохновенный артистизм, Нас опьяняет, как пирушка. Невероятный магнетизм. Нас вводит в полный транс старушка — И забываем обо всем... Вослед ее речитативам И мы гекзаметры поем, Высоким вдохновляясь чтивом... Татаринова... Так она И женственна и органична. И в древне-русский влюблена Материал свой гармонично. Марленщик – интеллектуал. Следить за изложеньем – мука. Нас в журнализме подковал, В социологии... Наука Сия пока не до конца Понравилась партийным бонзам. Ее советского творца, Что показался слишком борзым, Леваду, выпихнул ЦК И с кафедры и с факультета. Ну, Прохоров, стоит пока, Рисует графики про это, Что нам осмыслить нелегко. На лекции уныло киснем. Мы от марлена далеко, Но, может быть, еще осмыслим, Добудем из навоза клад... Я раздобыла адрес Гриши — И покатила в Ленинград — Позвал... Наташи и Мариши Столицы северной, поди, Им неминуемо пленились. Красив, как Аполлон, гляди... Но наши судьбы не сложились. Он понял это раньше. Я Еще иллюзии питала, Но охлаждения змея Уже под кожу мне вползала. Судьбы совместной больше нет, Но я за прошлое цепляюсь — Во мне его глубокий след, Еще борюсь, сопротивляюсь. -- Я напишу тебе письмо! -- Пиши. Наверное отвечу. Засохнет вскорости само... — Он предрекает. Не замечу, Как новых ярких встреч дурман Воспоминания погасит, Эпистолярный наш роман Иссякнет сам собой. Украсит Мою судьбу веселый круг Друзей столичных, новых, шумных. И каждый этот новый друг Затмит меня... -- Неправда, умник! Тебя ничто мне не затмит... -- Эх... Будет столько впечатлений! Чуть погрустишь, но отболит... --- Я в поезде в плену сомнений. Он – убеждает разум. – прав. Душе не хочется мириться, Что эпилог сердечных глав, Расписывает мне столица. Ведь можно,— - думается мне, Учебу бросить, переехать. Ведь он для сердца – свет в окне... Но и журфак... Как быть? Что делать? В вопросах маялась всю ночь. Брльна дилеммою недетской — И никого, кто б мог помочь... А первой парою – немецкий. Она уже ведет опрос, А я-то в полусне тонула. И перед ней, как альбатрос, Вдруг носом клюнула, всхапнула. Я подпирала лоб рукой, Но как же пересилить дрему. Афронт? Афронт. Еще какой! А немка рядом чуть не в кому Впадает. -- Наглости такой Вовек, Козлова, не забуду! — Упреки из нее – рекой. Я – что: оправдываться буду? Общага наш «семейный» дом. Живем в нем дружно, как сестренки... Просторных нет у нас хором И кошельки чрезмерно тонки, А часто – и совсем пусты — Когда неделя до степешки. Бледны не ради красоты -- Такие не про нас потешки. Спсительный бесплатный хлеб В столовой заменяет мясо. Плюс чай за три копейки... Мне б Стройнеть, но не уходит масса... -- Займи копеек на метро! — И улыбнемся лучезарней. Воздай, Господь, им за добро -- Нам не отказывают парни. Но не вернуть им не моги: Они не Ротшильды, не Крезы — И наши общие долги, Как у Бетховена диезы Для виолин, фаготов, труб, Висят на двери партитурой. «Головкин – гривна, Гришка – руб., А Зинкин «кот»... С такой фигурой Я нравлюсь зрелым москвичам — Тридцатилетним и с деньгами... Внимаю сладким их речам, Хожу в кафе... -- Вот здесь я с вами, Но мне кусок не лезет в рот: Мои подруги голодают... — Кто денег просто так дает, Другие щедро покупают, Еду... Моих свиданий ждут Девчата, как небесной манны. И в «партитуру» попадут Вполне достойные осанны, Те «хахали» мои, «коты», Что тоже не были богаты, Но строили к мечте мосты, Нас выручая – «меценаты»... Наташа. Ира, Лена Ким — Южанки. А суровый Хорош Велит и им, как остальным, Встать на лыжню без спора промеж Привыкших к лыжам северян.. С Савельевой промчались шустро. Морозный воздух в парке прян, Снежок в искринках перламутра. Как Черепанова потом Преподносила ту картину. -- Шаг только сделала с трудом, А рядом, как ракету, Зину Со страшной скоростью влекло... Я только вновь в дыжню попала, Как сзади звонкое зело: -- Ир, уступи лыжню! — Сначала Пытаюсь разогнать шаги И продолжаю путь упорно, А сзади капает в мозги: -- Ир, уступи лыжню! – задорно Козлова – и летит вперед — А я запутываюсь в лыжах. Что делать – кто их разберет?.. Вся раскрасневшись, в лохмах рыжих Летит Козлова – и опять: -- Ир, уступи лыжню! – взывает — И улетела – не видать... Упрямства-то и мне хватает. Я делаю широкий шаг, Обалдеваю: ведь, как прежде: -- Ир, уступи лыжню! – в ушах. Зверея, не дую надежде Угаснуть – и шагаю вновь. Я пропотела и простыла. Немного и застынет кровь — Морозцем крепко прохватило. А в дополненье ко всему, На пятую свалилась точку, Как мне подняться, не пойму — А Зина – мимо по кружочку. Снимаю лыжи, чтоб дойти В ботинках до начала круга. Но вот, не завершив пути, Гляжу: опять летит подруга. До базы еле доплелась. Навстречу мне без лыж – Козлова: -- Ждать, Ира? – Покатались всласть, Но в голове рефреном снова: -- Ир, уступи лыжню! – Свихнусь... — Ирину по утрам будили Всем курсом... -- Отвали, проснусь Сама... -- Мы подходили К ее постели много раз. Ирина смачно материла, Швыряла что попало в нас, А после нас же и корила, На третью пару опоздав, Что мы ее не разбудили Савельева... Души состав -- Правдоискателький... Любили Девчонку за максимализм Самоотверженность стремленья Помочь, безбрежный альтруизм... Она – без страха и сомненья Пойдет на подвиг за друзей — Такое нравственное чудо — Хоть сразу помещай в музей — Феномен, личность ниоткуда. Был случай – написала мне По школе лучшая подруга. Ужасно худо было ей, Галине Голубевой... Туго Душила девушку судьба, Сама пыталась отравиться... Общажных кумушек гурьба Над Галей начала глумиться: -- Несчастный, видите ль роман. Подумаешь, какая цаца: Добавь на физию румян — И выйди на проспект – сниматься. Подцепит новый мужичок — И позабудешь неудачу... — Реакция такая в шок Меня бросает. Горше плачу. Подруга до того дошла, Что исключат из института... Беда в дорогу позвала: Коль беспросветная минута, То легче, если рядом друг, Поддершивающий морально, С кем разорвать давящий круг Легко... Поехать – актуально, Да только трешка в кошельке, А надо бы хоть вдвое больше, Чтоб в толчее и холодке Домчаться... С каждым мигом горше Подруге без поддержке там... -- На день куда-то мчаться глупо! — Устроили девчонки гам. — Коль хочет в состоянье трупа Твоя подруга перейти — Не убедишь и не поможешь. Себя лишь с нею до кости С подругой за одно изгложешь. Савельева: -- Вот трешка. Едь. Ведь ясно, что зовет подруга. Дала бы что-то и на снедь, Да больше нет... Затянешь туго На платье узкий поясок... Не каждый день хотят травиться. А нам поголодать денек Полезней, чем потом томиться От чувства собственной вины... — Я тотчас укатила в Горький — Где убедилась: так должны Мы поступать всегда. Нестойки Порой друзья, но если друг Примчится и поговорит с тобою Да укрепит упавший дух, То сможешь совладать с судьбою. Я в общежитиях нашла Трех одноклассников вахтанских. Совместно Галины дела Мы утрясли. Страстей испанских Сумели вместе избежать. Они пообещали Галю Впредь в поле зрения держать. С тех пор – лечу и помогаю Всем, кто окажется в беде С тогдашней Людиной подачи. Лишь только: -- Зиночка, ты где? — И отступают неудачи. Молчанская Наташа... С ней Мы – как взаправдаштие сестры. Она навек в душе моей. Мои воспоминанья пестры. В них вечтно Наткин крик и визг — Фонтан эмоций, темперамент. Шумна, как пилорамы диск. Но – не продаст... Таков орнамент Моей студенческой тропы. Ким Лена – из ташкентских грядок. Мудра... Коллизии судьбы Умела приводить в порядок, Все по ранжиру разложить, Во всем детально разобраться, Что крепко помогало жить. Сестринства нашего и братства Она – по праву – аксакал, Пускай без бороды и в юбке... В разлуке кто не тосковал? А нервы детские так хрупки. Два первых месяца в Москве, Куда себя девать не знала. Брожу по улицам в тоске — По дому и семье скучала. Одна седьмого ноября. В иллюминации столица, Мою тоску усугубя: В такие дни – родные лица Дарили радостью меня. Как в этот праздник одиноко! По переулкам семеня Безсильно, словно бы от тока Внезапно вдруг отключена. Жду будней. Там хотя бы дело, А в праздник день-деньской одна. Листва шуршала, шелестела... Вдали от мамы с папой мой Настрой унынье отягчало На Новый год уже домой Помчалась. Сильно полегчало. Изобретатель Гилденбрандт Нас стенографией ущучил. Но не у всех к сему талант Предмету. Сильно бы помучил. Среди студенток есть одна В предмете профессионалка. -- Дай всем списать нам. Ты должна! -- Должна? Берите. Мне не жаалко. — Так ту препону обошли, Попортила немало крови. Ну, на машинке-то смогли, Хоть многим пишмашинка внове. И я на факультете с ней Впервые тесно подружилась. Тот навых – до скончанья дней... По курсовой – четверка... Длилась Стезя семестра только пять Обычных месяцев... Но вечность Сравнима с ними... Исполать — Втемяшены во всесердечность. Апофеозом ярких дней Стань, сессионная страница! Сдавать Кучборской пострашней Чем даже с Цербером сразиться. Билет отчаянно взяла — Ведет в неведомую сферу. Интуитивно начала, Копируя ее манеру Жестикулировать, вещать... Харизматические фразы Ее в пространстве размещать — И не могу от той заразы Избавиться... Она глядит Смешливо, с пониманьем мудрым... Подруги думают: чудит Козлова – и меня за кудри В сердцах подергает Сама... Она же помогла вопросом. Из закоулочков ума Вытаскиваю будто тросом Детали – и давю ответ На удивление четкий, дробный... -- Ну, хорошо... Но вот совет: Синопсис текста впредь подробный Сперва извольте изложить, А лишь потом его анализ... Прошу сие не позабыть... — Подруги: -- Как мы волновались! Твое актерничанье в дрожь Бросало. Пела так трагично... Что? -- «Хорошо»... -- Ну, ты даешь! Зачетку дай... Да здесь – «отлично»!... И душка- Прохоров актер. Но стиль другой. Ведь он – мужчина. И он с экзамена попер. За шпору. Важная причина. Пришлось потом пересдавать. Сидел, глядел во все очечки, Чтоб не пыталась вновь содрать. Ответ вытягивал до точки. И возмущался: почему. Коль знаю, не отвечу сразу? А так приходится ему Трясти вопросами заразу, Вытряхивая по словцу Ответы из моих извилин. Так сессия идет к концу... По русскому у нас Калинин. Такие сочные всегда На лекциях давал примеры. Что ни профессор, то – звезда... Куда-то делись кавалеры... Да вот же Гармаш! Чудеса! Не забываем заниматься. Но в день хоть час, хоть два часа Находим, чтобы пообщаться, Сходить в кино и погулять. Он старше десятью годами, Стараюсь чувств не накалять, Пока нет ясности меж нами... Каникулы... Скорей домой. Я там душою отдохнула. И вот уже семестр второй Нацелил всех орудий дула На нас. Но мы уже не те. Уже уверенней и проще — Мы ближе на шажок к мечте. Теперь на трудности не ропщем. Осваиваемся в Москве. Свободнее на факультете. И не оценки в голове, Когда нас вовлекает в сети. Соблазнами Москва. Теперь Без колебания закрою Аудиторийную дверь — И подружусь тесней с Москвою. Высокой целью задалась: Все посетить кинотеатры, Музеи и театры... Всласть Столичных улочек стоп-кадры Запечатлела в голове... Когда Гришутка Ованесов Услышал, что была в «Москве»- Кинотеатре, -- Тешишь бесов,— — Уж на Можайское шоссе Пошла бы, все-таки поближе! — А с ним поудивлялись все. Ну, что же, пусть и всем и Грише Так удивительно сие, А я брожу по закоулкам, Душевное творю досье. Бесчувственным холодным чуркам Мое пристрастье не понять, А я хочу мою столицу До камешка в себя принять, С Москвою навсегда сродниться. Семестр тем временем идет. А кульминацией семестра Уч. практика. Меня берет В свою команду шеф «оркестра» Сам Дзялошинский... Репортаж Об «Ил-62» писала. -- Строк триста под него мне дашь? -- Нет, триста – много. -- Двести – мало. -- Даю тебе сто пятдесят — И больше не проси, Зинуля. Зато с «Козловой» поместят, С фамилией. -- Бери, жадюля! Хоть тренировочный полет Достоин даже разворота. -- Так, написала и – вперед! -- А мне еще писать охота. Тогда заметку принеси О тренажере для пилотов. Строк двадцать. Больше не проси. Без подписи. -- Была охота! Но все ж и тренажер ему Я описало малострочно. Ведь я в команде. Потому Стараюсь. Собрана досрочно Подборка. Номер вышел в срок Обычных много интересней Студенческий... Еще шажок, Еще куплет судьбы, как песни. О логике. Кириллов – зверь. К тому же – женоненавистник. По два-три раза входим в дверь Сдавать зачет. От взглядов кислых Его скисаем до того, Как выдаст нам билет с задачей. Никто не знает ничего. И, видимо, нельзя иначе, Коль даже Ленин, сам Ильич По логике имел четверку. Кириллова навязший спич Нам растравляет раны только: Курица не птица, Женщина не логица. Пренебрежением печет... Похоже, в чем-то сам ущербный. Я все же выбила зачет, Не задержав процесс учебный... Ох, сессия... «Декамерон» -- Как неизбежность для девчонок. И Шведов с комплексом. Им он Всех доставал нас до печенок. Но не ему меня смутить. К скабрезностям в Москве привыкла, Сумела даже пошутить. Аудитория притихла. Он только хмыкнул, осознав, Что я сама смущу охотно. -- Зачет! — Бесстыдное поправ Бесстыдным, прижимаюсь плотно К профессору... Красней, милок. На миг, но ни вздохнуть ни охнуть В тот миг бесстыдный наш не мог. А мог и в обморочек грохнуть... -- Так я пошла? -- Идите, всё... Иду, зачеткой помавая... Могла б и накрепко в лассо Поймать, но у меня иная Совсем отдельная стезя... Мне снова повстречался Гармаш... Мне показать ему нельзя, Что влюблена, в груди пожар... Наш С ним странен дружеский союз: Два раза в год друг друга ищем, Когда в столице сводит вуз. Даются встречи нам, как нищим, Да в сессионные деньки, Когда готовимся к зачетам, Сидим недвижно, как пеньки... Он, Гармаш Юра... Эх, да что там — Отвечу без обиняков: Мне нравится он бесконечно, По-крупному, без дураков, Отчаянно, полносердечно. А есть ли чувство у него? Молчит, не подает и знака. Похоже, в сердце – ничего... Что ж, промолчу и я однако... Он намечает переезд В Москву по зову «Комсомолки»... -- Не выдаст Бог – свинья не съест! — Возможно, рано на осколки Мне чувство робкое крушить. Решили, что из студотряда Я напишу, где буду жить, На «До востребованья»... -- Рада, Что повидались... -- Тоже рад... Что ж, «дан приказ»: ему – в столице, Ей – в астраханский студотряд — Трудиться, на жаре пылиться. На сафре помидорной... Мы В палатках у реки Ахтуба. Кто строит, ну, а мы – умы! — Нежнейше, нипочем не грубо, Зеленоватыми с кустов Снимаем крупные томаты... А этот в рот попасть готов... Нельзя! Дисфункцией чреваты Желудка жадные глаза. Нам это сразу объяснили. Понятно. Стало быть, нельзя. Снимали, в ящики грузили — И относили на весы. Во всем положена отчетность. Трудясь, не смотрим на часы. Томаты, понимаем – срочность... Отряд межфакультетский. Нас — Сто шестдесят здесь, МГУ-шных,— — В «Плейбой» любую хоть сейчас. А из подруг прекраснодушных Здесь Ира с Людой, а еще — Примкнувшая Чуйкова Галя. Работаем -- к плечу плечо, Всегда друг дружке помогая. Шлю письма Юре, а в ответ — Ни строчки. Я предполагаю, Что Гармаша в столице нет. Тружусь, а Юру не ругаю. Вот на прополку сорняков На рисовых полях послали. Полезен рис, но он таков, Что нам с китайцами едва ли В соревнование совладать. Китайцы круглый год на рисе, А нам все нужно показать, Разобъяснять... А рис в капризе От неумелых рук расти, Возможно, вообще не станет. Народ, студенточек прости... Мы нашей командирше Тане, Биологине отдаем, Как должно, ежедневный рапорт. Мы жизнь бессонную живем: Подкрадываются, чтоб лапать Южане, парни-волгари — И не отверишься, хоть тресни. А от работы волдыри, Но у костров горланим песни. Набегом на колхозный сад. Мы налетаем, как хунхузы. Хоть нам машинами в отряд Привозят яблоки, арбузы. Ударишь палкой крупный шар — И выешь ложкой середину, А остальное – мухам в дар... Холера, впрочем, всю «малину» Нам пресекает: карантин. В село нас больше не пускают, Сельчанин так же ни один К нам не ходок... Нас отправляют На теплоход «Туркменистан» -- И восемь дней везут по Волге Вначале к Ленинским местам — Ведь год-то Ленинский! На полке В каюте восемь суток ныть? -- Давайте-ка устроим свадьбы! -- Кого намерены женить? -- Да, в женихи кого избрать бы? -- Мы с Димы Линника начнем. -- Кого в невесты жаждешь, Дима? -- Козлову Зину... — На своем Он настоял. Необходимо Смириться. Если уж играть, То, как в младенчестве – серьезно. -- Обряд дотошно соблюдать! — Басит Молчанов Эдик грозно, Строитель, выбранный попом... Из простыней казенных платье Мне сшили... Фата? -- Давайте проведем Из бижутерии изъятья... -- Возьмите пряжки от моих Парадных белоснежных туфель... -- А кольца? Кольца для двоих? -- Да из фольги! — Упиться в дупель На этой свадьбе не дано А все же подано калымом За Зину пиво и вино... О дне том, чистом и невинном, Все будем вспоминать потом... Всю процедуру, как по нотам Сыграли, пляшем и поем, Нацеловалась с обормотом Под крики «Горько!»... Уж играть, То так, чтоб даже Станиславский «Не верю!» не хотел орать... Добавили веселой краски В холерный скучный карантин. Предполагалось, что разводом Назавтра брак наш сократим... Но с тем разболтанным народом Сценарий доосуществить Мы в полной мере не успели. Так, значит, мне навечно быть «Женою» Линника... На деле, Когда встречались в МГУ, «Женой» и «мужем» обзывали, Нагнав на девушек «пургу», Что Линника сопровождали... А Гармаша в столице нет. Не знаю даже, что и думать. Растаял невесомый след. Так что – по парню носом хлюпать? Сентябрь встречаем во дворце — Журфак справляет новоселье. И... на Вахтан. В моем сельце С моим приездом шум, веселье. Курс на картошке, а меня, Учтя холеру, отпустили... Здесь – Гриша... Радостью пьяня, Поговорили, погрустили О давнем просто, как друзья. Любви и боли нет подавно. Прошла эмоция сия, Растаяла – и добронравно Мы погуляли по местам, Что памятны по старым встречам. -- Ты помнишь, здесь... -- Ты помнишь, там... — Расстались... Удержаться нечем... А наш дворец на Моховой Иным казался лишь сараем... Нет! Там – Господь над головой. Он для меня остался раем. На баллюстрадном этаже Здесь назначаются свиданья. Важнее в жизни нет уже, Да и не будет больше зданья. Мы разлетаемся с утра По этажам и закоулкам, Где знаний новая дежа На нас из уст пророков гулко Вывыливается – хватай! Пророки щедры и беспечны. К мозгам их мудрость приплетай, Спеши – ведь и они не вечны... В конспекте каждая строка Нам – неизменно – откровенье. Еще великие пока Творят в счастливом вдохновенье Имеют к каждому подход. Их души не подвластны чванству... Журфак по-своему ведет К патриотизму и гражданству. И ироничный Ковалев, Родной словесности маэстро, И педантичный Киселев, Что в полосе укажет место, Заметке, очерку статье, И Селезнев – по диамату — По сути – по галиматье, Нас учат, в руки взяв гранату, Пасть, как Матросов за нее, За Родину – на амбразуру... Не только в головы знатье Мы впитываем – в души... Гуру — Великие... Других журфак Не знает – не нужны другие. Великих – дополна, ведь так? Они – навечно дорогие. Военка – вторник... Сей предмет — По практике патриатизма. По правде – неприятней нет: Бинты, уколы, банки, клизма. Здесь истинный патриотизм. И все российские царевны Когда-то не чурались клизм, Трудясь в госпиталях у Плевны И в поездах на мировой... Мы учимся уколы ставить Пока на «попе» неживой, На муляже... На нем поправить Ошибки можно, чтоб потом Нам это делать без ошибок На теле чьем-нибудь живом... С улыбками и без улыбок. Но лучше обойдись без клизм. Поставлю баночки – похвалишгь.... И, кстати, женский организм Я стала понимать тогда лишь... Ценнейший навык обретем... Я поднимусь на баллюстраду. Шикарный нам для знаний дом Столица дарит, как награду... Случился осенью курьез. Герои: Зина с Крохалевым Курьез почти довел до слез... Едва ли сильным и здоровым Мы можем Ленечку назвать, Но не щадя себя старался От неприятности спасать. И спас меня, не отказался. Я в филиальский городок Шла после стройотрядной встречи. Студгородок весьма намок: Лил дождик на сентябрьский вечер. Шла заполночь, а в филиал В одиннадцать не пропускают. Никто на вахте не стоял, Всех филиальских сны ласкают. Я третий корпус обошла: На первом этаже все окна Темны – мыслишка обожгла: Уже замерзла и промокла — Окоченею у дверей. Я растерялась, испугалась. Кто пособит в беде моей? Но мне внезапно показалось, Что между первым этажом И следующим приоткрыто Окно. Оно над козырьком. А дождик льет, как из корыта. Перила, стойки.. Подтянусь — И я – на козырьке... Расстройство: Окошко заперто, клянусь, Открыто – внутреннее... Свойство, Что вверх способнее, чем вниз — Себя здесь четко проявило — Не слезть – не ступишь на карниз, Себя в ловушку заключила. Не прыгнешь – слишком высоко. На козырьке устало мокну. Стою, вздыхаю глубоко — На этом козырьке и сдохну... Тут вижу: Леня Крохалев Проковылял по коридору... Надежда воскресает вновь... Так, подожду... Напрасно к ору Еще не время перейти. Дождусь, пока пойдет обратно. Его судьба меня спасти. За это – не пойми превратно — Готова все ему отдать... Идет; кричу, стучу в окошко... Идет... -- И как сие понять? -- Спасай, не то еще немножко — И сдохну... -- Ну, сейчас спасу... Но – фиг тебе! Окно забито... -- Лезь в фортку! -- Лезу. На весу Застряла... Та еще обида — На широченную «корму»... -- Виси! Я в комнатку. Я мигом. Вернусь, ей-Богу! Стул возьму... — Со стула он тянул и двигал, Но все же вытащил меня... Потом дошло, спросил несмело: -- Ответь мне, Зина, не темня: Какое слово или дело Тебя на козырек взнесло?... -- История уже наутро Всех взбудоражила зело И стала темой шуток шустро. -- Что, Леня, Зинку тяжело Тащить? -- Ой, тяжело... -- Понатно... Но ведь, наверное зело Приятно? Точно... Ой, приятно... Той осенью возник рабфак. Пришли ребята с производства. Их год готовить будут так, Как в МГУ у нас ведется. Рабфаковцы живут средь нас. Они покуда не студенты. Но мужики – высокий класс — И вероятны сантименты. Пришел к рабфаковским друзьям Московский однокашник Владик. Весьма способный к языкам, Контактный – он с любым поладит. Поладил славно и со мной — И вот я на его орбите. Он предлагает стать женой... -- Месье, не многого хотите?.. А Гармаша в помине нет... «Куда, куда вы удалились?» Неужто завершен сюжет И не объявится мой витязь? Учеба... Эх, о ней потом. Да что особенного скажешь? Конспекты, пары день за днем... Ну, посещением уважишь Военку, правда не всегда — Зовет Москва, к душе взывая. На факультете – чехарда: Спецсеминары, курсовая, Неделя практики опять — Без новизны, все по привычке. И снова сессию сдавать — Готовимся к военной стычке С преподами, как дважды в год Нам полагалось по уставу... Ой, зарубежка! Ну, вперед! Пред Ванниковой с чем предстану? Расин с Корнелем... У меня Не память, а японский «Никон». Сдаю экзамены, храня В мозгу страницы текста, с шиком. Расина Ванниковой я Произведенья называю. Ну, память верная моя! Из закоулков вызываю, Страницу книги, где его Произведений краткий список.. -- Ошиблясь... -- Я? Чего-чего, А память глаз моих ошибок Не допускает никогда. — Я спорю с Ванниковой жарко... -- Чьо ж, принесите мне сюда С тем списком книгу. Мне не жалко. Увижу – и поставлю «пять». Что ж, я уверена: метрессе Суй участи не миновать — И на подземном мчу экспрессе... Вот книга. Список. Верно, да — Произведенья полужирным... Но не Расина – вот беда, Корнеля... Ну, исход был мирным: Пересддала, вину признав... Но Гармаш так и не явился — И без него ушед состав Журфака дальше... Удалился В былое добрый старый друг... А Владик Кобозев все ближе. От нежных глаз его и рук Мне не укрыться и в Париже. И потому качу в Вахтан... В спортлагерь посылает Хорош... Ну, Гармаш! Поскучаю там — И ты, чудак, меня проспоришь Тому, кто позже подошел... Похоже, вольной жизни – финиш. А выбор – он всегда тяжел... Что ж, Гармаш, рядом не увидишь Меня теперь в твоей судьбе... Сбегаемся опять в столице Продолжить по журфаку бег... Какие списки на странице? В семестре новом – два столпа Армянско-польского разлива. С двумя великими судьба В аудитории счастливо Свела наш гениальный курс. Бабаев нравился безмерно... Рожновский трогал черный ус — Шляхтич отъявленный, наверно... Бабаев с виду скромным был, Но в дали дальгие и выси Нас неизменно уводил По потаенной директриссе, Что одному ему видна. И русская литература, В которой мудрости – без дна, И европейская культура Нам проникает в кровь и плоть... Рожновский о большой эпохе Рассказывает... Наш Господь И древнегреческие боги Послушать рады тех двоих Божественно вещавших мэтров. Пусть переходит к нам от них Поболее высоких, светлых Идей... Блаженный Эдуард Григорьич – сам в том признавался,— — Был прежде – аки леопард — И ставить двойки не стеснялся, А тройку высшим почитал Возможным для студента баллом: Господь-де на «пятерку» знал, Сам – на четверку... Поменял он К оценкам с возрастом подход... И ознаменовался свадьбой В апреле – с Кобозевым год. Мы с Владом обменялись клятвой Любить и верность сохранить... За ним понаблюдала мама На свадьбе... -- Знаешь, будет пить. — Такой была эпиталама. Три дня спустя. Представьте мне Навстречу – собственной персоной, Он -- Юра Гармаш... В стороне Мой Владик, сильно удивленный. А Гармаш радость излучал. Не дав мне вымолвить и слова, О «Комсомолке» толковал: Теперь в Москве, мол, он и снова Встречаться сможем, как допрежь. Он, дескать, передумал много И, возвращаясь в наш «коллеж», Решает, что теперь дорога Соединит его со мной. Он понял: возраст не помеха. Он раньше глупый был, чудной — Не может вспоминать без смеха. Он мне сто писем написал, В которых выразил все чувства, Но письма те не отослал, Решив, что должен мне изустно Все чувства лично изложить... Стою, молчу и понимаю, Что все надежды сокрушить Придется тут же... Начинаю: -- Знакомьтесь. Юра, это мой... — Не требовалось продолженья. Он, как о стенку головой Ушибся... Замер без движенья. Затменье глаз, дрожанье уст. Я по лицу его читаю Такую перемену чувств! А Владик: -- Ладно, улетаю В библиотеку... — Редкий такт Мой Кобозев великодушно Явил... -- Что делать, коли так? — Молчим. И мне вдруг стало душно. А он вначале покраснел, Затем стал синим и зеленым... -- Я думал,— - горько прохрипел, Что время истинно влюбленным Не в силах выставить заслон... -- При чем тут время. Я ж не знала. Хоть намекнул бы, что влюблен. -- Выходит, опоздал? -- Смолчала... -- Желаю счастья! – и ушел... Мы виделись на факультете... -- Как поживаешь? -- Хорошо! — Любовь, поймавшая нас в сети Не удержала. Нелегко Ему о пустяках со мною... Я рядом с ним, но – далеко, Уже за каменной стеною... Огромнейший материал Успел нам изложить Рожновский. Он справедливо принимал. Предупредил шляхтич московский. Что испытанье впереди Ждет нас крутое, без пощады. Кто хочет тройку – подходи На перерыве... Тройке рады Десятки... В их числе и я Пошла за тройкой малодушно... Перипетии бытия: Пред зам. декана безоружно Стою... Мгновеньем до того От Алексеевой рыдая Выходят трое... Ну, чего Ей надобно, Яге? Вздыхая, Я улыбаюсь... Крохалев Два о Марине анекдота Придумал – сочинять здоров. Мне не смешно, но все ж охота Вам рассказать: один такой: Могильщик брел домой усталый, Нет сил пошевелить рукой... Знакомый: -- Что-то нынче вялый. -- Да, понимаешь, хоронил Я Алексееву с журфака. На «бис» раз восемь повторил... -- И любят же ее, однако! — Второй был анекдот такой: -- Я плаваю, ты знаешь, лихо. И вот, гуляю над рекой... Прохожая в нее – бултых! – а Я тотчас следом... Спас... Гляжу: Так это ж наша зам. декана... -- Чем наградить тебя? -- Прошу: Всего одно лишь и желанно: Не говорите никому, Что это я – спаситель «Замши»... Ее студенты, как чуму Приемля, быть, как можно дальше Предпочитают от нее... И вот стою я пред Мариной, Предполагая в чем мое Злонравье... Не была невинной: Прогулов из-за свадьбы тьма. Возможно ведь и пониманье. -- Я исключаю вас! – Чума. -- Хвостов-то нет... — Та – без вниманья: -- На апелляцию – три дня. Идите. А декан – в замоте. -- В командировку мчу. Меня Дождитесь... — Ну, а я – в заботе: Покуда он свои дела Там закругляет за границей, Марина выпихнет... Могла Я примириться и с синицей В руках... -- Прошу перевести Меня сейчас же на вечерний... -- Ну вот, мой подвиг мне зачти, Журфак – и верности дочерней Моей – тебе не отвергай... Я – веточка святого древа Журфаковского... Полагай И ноточкой меня распева Полифонического... Мы Навек с тобой неразделимы... Журфаковцы. Нас тьмы и тьмы. Не гаснет наш маяк любимый... * * * Не прощаюсь — мир ужасно тесен. Зарекаться нет у нас причин. Сколько б мы не спели в жизни песен, А исход нам предстоит один+ Но не скоро — так я полагаю. Да и думать незачем о том. Мысли — зерна разбросав по маю, Соберем по осени дождем. Так до встречи — в том ли, в этом мире — Стоит ли сейчас про то гадать+ В четырех стенах, в своей квартире Я вас часто буду вспоминать. Автор стихотворения – Зинаида Мареева (Козлова)