Карпаев Альберт

В плену у жизни

В плену у жизни, раб убогий, Ты коротаешь мрачный век. В душе пустой и одинокий, Забыв, что значит человек, Во всём ты обвиняешь небо... Безумие — теперь твой Бог; Ты разум свой оставил где-то, Презрев преподанный урок. Тебе не светит солнце счастья, Окутал сердце скользкий мрак, Удел твой — холод и ненастье, Ты сам себе жестокий враг... Познав порока сладкий запах, Ему отдался целиком И очутился в цепких лапах, Где будешь ты гореть огнём, Где боль отныне твой союзник, Где будешь слышать только плач... Ты в жихни этой — вечный узник, И бесконечность — твой палач...

Альберт | installer84@bk.ru | Челябинск | Россия

Карпаев Альберт

Противостояние

Ты со мной ледяна и холодна... Я с тобой — как пожара огонь... Твоего ледяного истока Не пробить мне холодную бронь. Я смертельно устал... но с тобою Прекратить я борьбы не могу, И своею горячей душою Лёд презрения твой растоплю! Не повергнет слепая гордыня! Не задушит холодная мгла! Ведь душа никогда не остынет За избытком живого тепла! Все старанья твои бесполезны Против вечного жизни огня... И война будет пусть бесконечной Лишь для нас: для тебя и меня...

Альберт | installer84@bk.ru | Челябинск | Россия

Карпаев Альберт

***

Четыре часа одиночества... Четыре часа — жизнь и смерть... Жестокое неба пророчество — Закрытая тёмная клеть... Четыре стены и молчание, Что давит своей немотой, А тихое с небом прощание В душе пробуждает покой. Четыре холодных бескрайности, В кромешной блуждающих тьме, Где цепью нелепых случайностей Покрыта дорога к судьбе... Судьбе, освещённой сиянием Четырёхсот солнц и лун, Не скрытой времён расстоянием И полной возвышенных дум О самом конце одиночества И этих жестоких часов, Когда ошибётся пророчество И небо откроет засов...

Альберт | installer84@bk.ru | Челябинск | Россия

Карпаев Альберт

***

Земля заснула белым сном Под колыбельную метели... Лишь ветра заунывный стон Да скрипы вечно стройных елей... А с колоколен святый звон Зовёт людей начать вечерю... Ему внимает весь народ, Забыв насущные проблемы, Ведь он назло всему живет, Глухие раздвигая стены, Он всех задуматься зовёт, Презрев законы, теоремы... Он проникает сквозь времён Всепоглощающее пламя — Надеждой светлой вдохновлён, Прозрения несущий знамя — Он не сгорит... Бессмертен он, Людей на счастье обрекая...

Альберт | installer84@bk.ru | Челябинск | Россия

* * *

Государь и отец. Твой народ от тебя отвык. Ворожат, соблюденье поста возмещают свинством. И язык им подстать: то ли веруют в постовых Или в рака с горы, то ли Господа кличут свистом. Их поля ненавидят лишь их, а не твой режим. Твоих методов, мудрый, по сану я не приемлю, Но мне кажется часто: они бы сумели жить, Только если мы сгинем, навечно оставив землю. Не прошу о деньгах: и без них меня здесь убьют. Через день или месяц — не знаю, но мне не важно. Я бы только хотел, чтобы ты мне нашел приют Среди этой земли, если вновь она станет ваша. Чтоб я верил тебе — приходи в этой край войной Только после меня: так нам будет верней и проще. Ты не любишь людей, ну а смерть обсудить со мной — Не спеши, ибо смерть, слава богу, проворней прочих. © Copyright: Илья Тюрин, 2005

Лапоть | Москва | Россия

Щома Микола Опанасович

Життєві роздумування

Від жовтих посохлих листочків, що вітер розвіяв по землі, навіть шелесту уже не чути... Усе замовкло! Час тишині. Колиб вона хотіла мене домінувати -- зробити з мене своїм рабом, то мала право і таке здобути... Бо серце моє піддалося під її любов. Колиж-бо лілїї виростають у болотах і також темнота відбиває світло; то чомуж, мої засумлені співи серця, завжди сильніші в мені, не веселіють? Колиб того сонливого світанку від твоїх рук я не відірвався; напевно, сьогодніб я тебе не бачив та десь далеко -- сам байдаркувався... Твоя одежа грайливе рококо -- повна медаль та вишивання, показує твою малу розумність у справах убирання та його питань. У садку цвітків вдачливих туга тисячу раз мене обнімає... Та нені сльози течуть по обличчю; а ніхто мене не жалкує, бо ж навіть не знає. Гортинзія біла, розова та синява наднхули мені ідеальні бажання -- захотілось з тобою зєднатись щоби лучшого у світі сподіватись. Гудок машини я придавив необережно... Тоді вона відкрила вікно своєї спальні тай запросила мене до теплоти ліжка -- лучше не міг себе я чути, як кішка. Коли був я молодший, ще хлопчяком, то сіяв споміж дівочих вечірних колів ввічливість, чемність та приязність; тепер я маю, від жінок, велику вдячність... Чомусь довірявся на конвалії, лілеї... -- За них ухопився та польову їх красу; а вже в травні, щось перемінилось: засадили інші квіти... Я впав у біду! Хоч німфи Тажу мені й не помагали та не пив я води з джерела Іпокрена; чомуж не буду складати вірші дека?.. -- Я є читач сонетів Луїса ді Камоенса. Теплі дощі літа -- цеж не душ щоденного купання. Вперше, вода яка падає із "неба" -- не гаряча; вона миє землю від людського брудування. Бут Афіни й Посейдона, на трампліні свого буту збудував собі ти рід Бутадів -- тай створив (чи то є правда?) все людство в храму докладів...

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Плач Ярославны

...Но пронзит восток рассвета рана И окрасит небо над рекой. Голос Ярославны слышен рано На стене путивльской городской. "Полечу кукушкою к Дунаю Через степь за половецкий стан И в реке чужой, реке Каяле, Омочу я свой рукав бебрян. Друга милого омою раны",— И опять над утренней рекой Горько причитает Ярославна На стене путивльской городской. "О ветрило, ветер, что ж ты веешь, Не щадишь ты князя моего ? Чёрные, отравленные стрелы Ты навеял на полки его. Разгоняй ты облачные горы И лелей на море корабли. Ты ж моё веселие развеял, Как траву-ковыль в степной пыли. О великий Днепр, Днепр Словутич, К морю катишь волны ты свои, На груди своей ты нёс, могучий, Святослава гордые ладьи. Путь пробил сквозь каменные кручи К половецкой дальней стороне; Так верни мне друга, Днепр могучий, Чтобы слёз не слать за море мне! Солнце трижды светлое, с тобою Всем привольно людям и тепло. Ты же войско князя удалое Жаркими лучами обожгло. Там в степи предательской и вражьей Биться князя воины должны; Ты же луки их стянуло жаждой, Их колчаны мукою полны." Далеки небесные равнины, Русские дружины не видны. Ярославны голос лебединый Вдаль несётся с городской стены.

Кайса |

Щома Микола Опанасович

Життєві роздумування

Гостроумне вкладання твоєї поеми сказати щось хоче мені... Але я, не дуже вдаюся до справи, і ось так остаюся байдужний -- Сховався у сні? Перехідне дієслово комплементу вимагає; і мояж любов, часами, серце твоє викликає... Слісар огородну решітку паяє -- берегти, від недобрих звіряток, вешневий садочок на думі він має... Залізо він ріже, кінчики єднає. На кінець, красива штахета виглядає. Ряди сумні думів моїх, немов рельеф граніту, відбились на паперу. Чомусь вони чужим подібні -- мені в бездружну атмосферу. Життєве змагання це пастка сильцева. Перемагає буття лиш хто сильний є духом -- не здається ваганням ніяким... Має силу боротись будь з яким змахом. Не співає соловейко, коли бузок не цвітає. Смакувати щось потрібно: тоді голос сяє... Також серденько самотьне не веселіє -- як ніхто його не вабить та не розуміє. * Цунамі Племена "мокени" -- із побережжя Тайландських спокійних островів, бачать лучше під водою ніж ми на землі -- люди учені першого світу: способні усього доброго й злого всі дні... Вони "морські цигани" так є звані -- бож не бояться хвиль цунамі що часами відвідують Андаманскі острова Індійського моря, у великім Тихім Океані, та заливають землі і їх пристані. Розмова цих племен дуже проста. Нема в них слів для спотикання... Вони не знають чогось хотіти -- такого дієслова їм не потрібно; Також не знають рахувати час -- нема старих ні молодих, живуть лишень для дивування... Питаю я: Не є таке наше бажання?..

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Ицхак Скоодинский

В напряженьи пространства распластана

Александру Розенбауму В напряженьи пространства распластана, задыхаясь от снежного свиста, как слепая, бежала на красный, меж ладоней виски свои стиснув…. В ускорителе горя – частица, подгоняемая судьбою, ну, куда, ну, куда ты так мчишься, дымный след волоча за собою?! И столкнувшись с гру- зо- ви- ком, статистической став единицей, подтвердив непреложный закон вероятности…. Сбитою птицей, замерев, застываешь в снегу…. В напряженьи пространства распластан, задыхаясь от снежного свиста, как слепой, я газую на красный, чтоб помочь тебе – мертвая птица.

Ицхак Скородинский | izskor@mail.ru | Беэр-Шева | Израиль

Семен Венцимеров

Вспомнилось...

Откуда родом, как был величаем — Не ведаю, не довелось спросить -- Тот, самый необычный черновчанин: Верхом любивший по утрам трусить. Немолодой, во френче с орденами И хромовых блестящих сапогах, Кубанке, бриджах... На коне меж нами Проскальзывал, привстав на стременах, Как персонаж из фильма о гражданской — По тесаной булыжной мостовой, По Театралке и по Кобылянской... Считали, что не дружит с головой — Хохмили, ухмылялись деду в спину, Конь оставлял на мостовой шары... А я не знал, что Черновцы покину... Картины детства – памяти дары...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Владимир Тугов

* * *

Что за маски на мне? Я в них очень смешон в ожидании чуда. Может, смелости редкой, огромной любви, небывалого блуда... Нацепив сразу все, я хожу среди вас, словно Аника-воин. И под масками сплю. И спокоен. Спокоен. Спокоен... Спокоен? Но известно давно, я читал это, помнится, где-то, в срыве всяческих масок и есть назначенье поэта. И хоть боязно мне, я традиции этой внимаю. И стараюсь открыться, и маски неловко снимаю... По щеке потекла, словно слезка, живая кровинка — это первая маска царапнула острой горбинкой. Я сдираю последнюю, самую тяжкую маску, и бросаю их все — как гранат перевязанных связку... И чего же я жду от себя самого и от Музы? Узы псевдоискусства — едва ли не кровные узы. Можно бить себя в грудь и твердить двести раз, что ты честен. Неизвестный герой! Двести первый твой крик — неизвестен... ...Неужели и я так же кану, непризнанный, в Лету? Маски сброшены все. И лицом обращаюсь я — к Свету.

Владимир Тугов | tugov.53@mail.ru | Москва, Зеленоград | Россия

Семен Венцимеров

Мститель

Памяти поэта Леонида Канегиссера «Из всех молитв, какую знаю? Пою ль в душе иль вслух читаю, Какою дышит чудной силой Молитва «Господи, помилуй». Одно прощенье в ней – немного. Прошу лишь милости у Бога, Чтоб спас меня своею силой, Взываю: «Господи, помилуй!» Еврейский парень – он любил Россию, О чем писал с волненьем в дневнике. В России большевизм вступает в силу, Отчизна пребывает в тупике. А он – поэт серебряного века. Есенин и Цветаева в друзьях. Уже и к славе открывалась дверка — И мысль и образ в Лёниных стихах. Сын инженера ищет в жизни смысл. Был юнкером, затем стезей отца В студенты-инженеры Канегиссер Подался... Не искал себе венца Тернового, но честен был и светел, Как должно быть поэту в двадцать лет. Господь его избранием отметил — Неотвратимо, если ты поэт. Лопатин Герман – тот, кого эпоха Приставила к поэту виз-а-ви... В минувшем веке почудил неплохо: Авантюризм у Германа в крови. Из ссылки вывез за кордон Лаврова, Но, правда, Чернышевского не смог. Народоволец, чье весомо слово. Ум изощренный и прекрасный слог — Он – первый переводчик «Капитала», Царейубийцей не желавший стать, Член Марксова Интернационала, Романтик, революции подстать. Маркс отмечает энциклопедичность, Царизм, само собой, в тюрьму упёк. Сверкала фантастическая личность. Лопатин – революции пророк, Он ею и спасен из Шлиссельбурга — Год пятый алым знаменем взмахнул. Двадцатый век, как вещая каурка, Примчался, цепи с узников стряхнул, А с ними и романтики котурны... Он в одиночке двадцать лет провел. Шла молодость лопатинская бурно. В застенке -- поэтический глагол Родился, отстоялся и развился. Дар признаваем Горьким и Толстым. С кем Канегиссер по судьбе сроднился? Старик казался юноше святым, Страдальцем за свободу и отчизну. И оба не приемлют всей душой Кровавую коммуновскую тризну -- Разгул цивилизации чужой, Немилосердной... Язву большевизма Спасительной Лопатин не признал... Что станет с Русью? Горькая отчизна! Неужто зря боролся и страдал? О чем они беседуют часами? О том известно только им двоим. Случайно довелось услышать маме... А прежде, приближалась если к ним, Они обычно тотчас замолкали. Но вот – Лопатин юноше внушал: -- О воинской повинности слыхали? — Не вопрошал его, а искушал: А революционность добровольна... — А в Питере свирепствует ЧК: Расстрелы, пытки – смутно, страшно, больно -- И Лёниного давнего дружка Облавой прихватили, Перельцвейга — И расстреляли... В сердце зреет месть... В Москве в то время каторжанка Фейга Готовится картавого известь. А в Питере мишень – чекист Урицкий... Еще недавно – «верный меньшевик». В ничтожестве проснулся зуд садистский. Сугубо штатский хлыщ, нестроевик Назначен главным по охранной части — И залил мирной кровью Петроград — Так упивался полнотою власти, Что удержу не знал в убийствах гад. День предпоследний в августе проснулся. По площади катил велосипед. У «чрезвычайки» Леня развернулся, К швейцару: -- Главный здесь? -- Покамест нет. — На Лене – кепка, кожаная куртка И бриджи – чтоб не защемила цепь. Наверно парню в те минуты жутко, Но месть свершится, горе помнит цель. А вот и цель. В подъезд вошел Урицкий, Кивнул швейцару, выплыл в вестибюль. И «кольт» закашлял по мишени близкой — Стреляет Лёня, не жалея пуль. Ему бы выйти, спрятав «кольт», из дома, Под аркой на Морскую повернуть, На Невском бы пропал в толпе... Кулема, Хотел на двухколесном улизнуть. Из «браунинга» комиссар Дыхвинский Стреляет вслед, он тот еще стрелок. Удача Лёне показалась близкой, Еще бы чуть – и он бы скрыться мог... Автомобиль германского посольства Под аркой показался... Комиссар, Презрев посольских злое недовольство, Авто приказом Лёне вслед послал, Пристроившись с шофером-немцем рядом. Красноармеец трясся на крыле, Стреляя беспрестанно, но зарядам, Что выпущены в ярости и зле, Куда лететь? Велосипед трезвонит. Секунда – он от взора ускользнет -- Беглец уже по набережной гонит, В Мошков проулок он сейчас свернет... На Миллионной экипаж бросает, В Дом Северного общества стремглав, Английского, убийца забегает. Сам Шатов, комендант, почти догнав, Стрельбу тотчас приказом прекращает, Приказывает парня взять живым. Отряд красноармейцев окружает Дом, ставший западней... -- Перехитрим,— — Решает Шатов. — Женщина выходит: -- Тот, с револьвером побежал наверх... -- На штурм! – кричит Дыхвинский... -- Умный, вроде, А глупость предлагаешь... — Штурм отверг Премудрый Шатов. -- Дай шинель, Сангайло! Мы чучело сварганим из него. Поставим в лифте, чтобы напугало, В него пусть постреляет... -- Ничего Из хитрости не вышло. Канегиссер Шинель Сангайло на себя надел, Из дома кепку сняв, спокойно вышел... -- Наверх бегите, там он... — Не сумел Однако же и он схиитрить толково: Сангайло опознал свою шинель — И Канегиссер мигом взят в оковы... -- Издержки неизбежны. Впрочем, цель Достигнута – и свершено отмщенье. А дальше – по Шекспиру – тишина... — Поэта в террориста превращенье Считаешь преступлением, страна, Пролившая моря невинной крови? Держава, чья душа в кромешной тьме, В большой террор ввязаться наготове... Мать Леонида, подержав в тюрьме — Казнив поэта, вскоре отпустила... Пришла домой, в котором сына нет, Нет Лёни – на беду его взрастила. Невольник чести – истинный поэт... Узнала, что в больнице в этот час, Страной забытый, умирал Лопатин... В сознании... С нее не сводит глаз, На тонкой коже -- бледность смертных пятен. -- Вот завершаю жизни круговерть. Я счастлив Вас увидеть пред уходом. Жил как умел – и не пугает смерть. Пред вами повинюсь и пред народом. Простите ли несчастного меня? -- За что простить? -- За гибель сына Лёни. -- В чем ваша в этой гибели вина? -- Он не ответил. Лишь лицо в ладони Беззвучно спрятал. Больше ни словца Не произнес – Ту тайну, словно гирю Держал в себе до самого конца — И не раскрыв ее, унес в могилу. Мне хочется хотя бы горстку строк Расстрелянного юного поэта Здесь привести... Немногие и смог Я отыскать в просторах интернета... «Слепили очи зимние метели, Ветрами пел неугомонный день, Как птицы, тучи белые летели И синеватая лежала тень. Вдруг на закате облачное ложе Прорезал свет неугасимо ал. В лазурных латах светлый ангел Божий Мечом червонным тучи рассекал. Искоренись, лукавый дух безверья, Земля гудит --, о, нестерпимый час,— — И вот уже серебряные перья Архангела, упавшие на нас... »

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Щома Микола Опанасович

Життєві роздумування

В глубині душі моєї нема брудного чуття; я до тебе не підходжу аби лишень підкласти, чиюсь одежу духа, для словесного миття. Молитися Богу та Його завди шанувати це наша обовязковість. Ми Його творіння -- будьмо вірні в дусі правди. Не впадати!.. Коли я чую акустичний звук гитари та бачу дівочі пальці, по її струнах, скоро й чутливо бриніти та ворочатись, то моїм серденьком ні з ким хочу початись... Твір літерарний -- вірш чи поема то є направді цвіток що розтібається; для світу нова ідея та почуття новісне, в форматі висловління, відкривається. Тобі недоля дорогу покрила -- меніж також не було легко. Війни сваволя зло усім дала: спокій забрала; горе посіяла.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Щома Микола Опанасович

Як роса раненька

Бурні вітри взяли під свої крила повітряний простір землі усеї, та мутні филі, в бурливім стані, підкористали собі усі пристані... На берега цунамі подалися -- із води вийшли самотужки аби людей крови напитися... Тай показати силу: з ними не битися... Колони хмар -- немов стовпи, понад високими горами сковзають -- напевно арома вже літа дочулись та хатку, що в зимку була в них, кидають. Урагани, під покриття свого простирадла, підгортають усе що в дорозі знаходять... Нехотять навіть знати -- чи то чемно. Для них все одно. А до людей, як підходять?.. Чи невжеж бути можливо, на майданах Київщини, захопити під "контрольну тимчасову" славні "гасла волі" України? Від Галичини до Донбаса та від Криму до Полісся: -- розташована оранж полями Україна вільна та єдинна. Бурні вітри, колони хмар, урагани та цунамі... Все так скоро, яко треба -- як роса раненька висихає.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Семен Венцимеров

Роза Ауслендер

Столько лет продлилась эта спячка! В Черновцах неведомая местным, За кордоном славилась землячка: Строки на английском и немецком Поражали лапидарным стилем, Что в родстве с японским древним хокку... Ни годам изгнания ни милям, Земляков, кто выражал эпоху, Не отнять у города родного. Это я о Розе Ауслендер. Может я о ней смогу немного Привнести, добавив русский тембр... Что нам о Розалии известно? — (И она же – Беатрис Рут Шерцер). С ней душой соприкоснулся тесно: Город Черновцы -- паролем в сердце, Мне судьба немецкий и английский, Как и Розе, выдала для жизни Вместе с общей родиной, неблизкой. Чем смогу я послужить отчизне? Тем, что песни пламенных поэтов Изложу славянскими словами. Жаль, что поздно строки наших мэтров Воссияли ярко перед нами. Век двадцатый делал первый шаг. Шерцериха ожидает чада... -- Как там? –Все в семействе на ушах. -- Девочка! – Всеобщая отрада. Папа поэтессы – Зигмунт Шерцер, Родиной считая Садагуру, С малолетства ей вливает в сердце Откровения хасидских гуру. Дочь впитала их в семейном доме -- (Что при мне стоял на Волгоградской) — С материнским молоком, а кроме — Повторяла наизусть украдкой Рильке, Гессе, Эльзу Ласкер-Шуллер... Ницше, Шопенгауэр, Спиноза Обсуждались жарко in der Schule* -- Все вбирала в душу Шерцер Роза. * В школе (нем.) В ней любовь к немецкому – от мамы. Город на холме висел над Прутом. Золотились куполами храмы, Звал театр к восторженным минутам Пламенных катарсисов и встречам С местной межэтнической элитой... Компенсировать потери нечем, Та пора осталась незабытой. Буковина, Прут-река, Карпаты, Май в цветах, сентябрь сгущает краски... Университет. Дворцы и хаты, В воздухе витающие сказки. Сверхинтеллигентные газеты, Кофеек с пирожными по-венски... Незабытый город детства, где ты? Что тебя заменит на поверке? Это позже было бегство в Вену. От лавиной налетевших русских, От казаков, что внесли на сцену Антисемитизм в душонках тусклых. Налетев, как язва моровая, Первая война Европу грызла, Раздуваясь жабой: мировая! Множились пугающие числа — Столько-то убитых и увечных. Подлинная жуть пришла позднее От немецких античеловечных Выродков, что оказались злее. Вопреки сгущающейся туче — «Радуга» -- ее дебютный сборник... Весь тираж – в обуглившейся куче Под звериный гогот мерзких, черных... «Маленькая Вена» -- Черновицы, Резюме Европы довоенной. Дали шанс кому-то сохраниться По подвалам -- и неубиенной, Разве что с израненной душою, Встретилась со сталинизмом Роза. Власть была враждебною, чужою. Поэтесса власти – как заноза — И она объявлена шпионкой — И на годы спрятана в застенки. Каково ей там с душою тонкой? Пусть Господь поставит им оценки, Тем, кому мешала синанога, Выстоявшая при Антонеску, Им, взорвавшим Храм, обитель Бога, Разуму и совести в отместку. Черновцы сорок седьмого года... Для меня мой город начинался. Для нее пришла пора исхода, Розин дух от пут освобождался. Только-только из тюрьмы советской Вырвалась она – «шпионка» Шерцер. Столько боли для души поэтской — Не понять, как выдержало сердце. Очевидно, занавес железный Той порою был трещиноватым. В трещины протиснулись, пролезли Те, что не желали «старшим братом», В облике усатого сатрапа, Подвергаться поношенью духа, Чтоб не лезла в душу волчья лапа, Речь чужая, чуждая для слуха, Та, что для меня одна родная, Но не всем же распевать по-русски. Есть и те, кто русского не зная, Проживут и так без недогрузки В творчестве высоком и счастливом. Правда, Черновцы остались в прошлом Ностальгически прекрасным мифом — Хочется ведь помнить о хорошем. В междустрочье импрессионистски Отзеркалив улицы и парки. В мифе рай глядится черновицки, Краски в том раю свежи и ярки, Звуки мелодично-гармоничны, Лица вдохновенны и отважны... Это мы теперича циничны, Лживы, вороваты и продажны... Ауслендер значит – «чужеземец» -- Муж Игнац фамилию с ней делит, Хорошо еще, что он не немец. Розу рок надолго переселит В Бруклин, в Штаты... Тас она в газеты Пишет по английски, переводит... Только Розе не по духу это. Ну, а жизнь стремительно проходит. И однажды поняла: довольно! И уже, казалось, на излете Вновь судьбу ломает своевольно: Эй, вы там, в Германии! Не ждете? В Дюссельдорфе поселилась Роза, Там, где камни вспоминают Гейне. Шестдесят ей с лишним. Скажут – поздно. Лучше поздно, чем... Благоговейно Вслушивалась в говорок картавый — Вдохновилась им и расписалась. И наедине с Вселенской славой Вдруг в финале жизни оказалась. Первой, лучшей стала поэтессой Изо всех, кто пишет по-немецки, Атакована азартной прессой — Полосы, «подвалы» и заметки Ей – усталой, мудрой посвящали И печатали стихотворенья... А ее ночами посещали Детства Черновицкого виденья... Черновцы, которых нет на свете — Прошлая любовь невозвратима — Остаются вечными в поэте — Юность и прекрасна и любима. Мне бывать случалось в Дюссельдорфе Позже – разминулся с вещей Розой. Плоть поэта растворится в торфе, Но не властна смерть над чистой грезой. И она вернулась в Буковину, От нее теперь неотделима По ее пророческому чину... Пусть столетья пролетают мимо...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Семен Венцимеров

Ян Табачник

Не развлекающий соседей пьяный дачник, Не культпросветчик, зашибающий в метро, А музыкант высокой пробы – Ян Табачник. Он черновчанин. Все задумано хитро, Чтоб мне достало поэтической работы — Мое землячество строкою прославлять. Пускай завистливо гелгечут «доброхоты», Но звездам города и впредь над ним сиять.... Предположение: творец «Давай закурим... » Возможно с Яном в отдаленном был родстве. Мы над фамилией потом побалагурим. Сам, кстати, прежде был замечен в баловстве, Но сладил с дымоотравительной привычкой. Кто был из пращуров табачником, бог весть. Его улыбка никотиновой затычкой Не затмевается – герой! Сие – не лесть... Табачник Ян, вы чудодей аккордеона. Я в этом деле понимаю кое-что — И сам на клавиши давил во время оно, Не стал звездою, о звезде пишу зато. В любимом городе вы каждому известны. Когда гастроли возвращают вас туда, Народ сбегается послушать ваши песни -- Вы несомненно черновицкая звезда. Я – «День Победы», как и вы,— - послевоенный. В душе навечно песни негасимых лет. Аккордеон был инструмент «военопленный», Его фашистским называли – полный бред! Обожжены, едва придя, голодомором. Был счастьем хлебушек, о большем ли мечтать? Велосипед в мечтах казался перебором, Подшипник бы для самокатика достать! Я был, от голода должно быть, туповатым. Да и с учительницей мне не повезло. Не понимали мы, что значит быть богатым. Но с песней радио в судьбу мою вошло. И я о музыке мечтал невыразимо. Начать бы вовремя, возможно б и дозрел. Но злая бедность – и мечты летели мимо Без инструмента я для музыки старел. Потом достался инструмент, но, видно, поздно -- Отец купил мне «Гонер Верди номер три». Подростком начал я, когда едва ли можно Стать виртуозом упоительной игры. Я при «текстильщиках» у Фридмана учился -- Успехи были относительны весьма. Дошло – и я от той учебы отключился. Коль дара нет, то даже музыка – тюрьма. Вы тоже начали не рано – только в десять, Но, видно, были даровитей – се ля ви... Жизнь такова, как есть, что с этим можно сделать? Прибавить творчеству упорства и любви. Предполагаю, что и вы из той же школы. Ведь ваш папаша был текстильный инженер. О вас подумаю – и совести уколы Меня терзают, что не с вас я брал пример. Вот Петр Борисыч – (Пиня Борухович, верно?) — Гордился сыном и просил вас поиграть. А беглость пальцев с тонким слухом соразмерна И композиторского дара не отнять. Играли гаммы и арпеджио, триоли, Тренировали слух и пальцы что ни день, Распознавали вмиг диезы и бемоли, Несовместима с вами сладостная лень... Отцы – и мой и ваш – увечные вояки. Им было тяжко в те голодные года. Их раны – доблестной гражданственности знаки, А орденами не кичились никогда. Мы схожи с вами, Ян, и в том, что братья мамы, Моей и вашей не вернулись с той войны. И наших судеб сходны трудные программы, Хоть сходства черточки не каждому видны. Мы с вами оба в детстве бредили футболом. Парадоксально, что мы оба – вратари! Мы не знакомы – и кто был кому дублером, Судьба, об этом никому не говори! Я в интернете публикации читаю. О вас там много, каждый шаг запечатлен. В них наше детство с упоением листаю На фоне города, в который я влюблен. Вы рассказали: -- Пацанами мы с друзьями Встречались в садике. Чуть дальше был базар. Одна картина до сих пор перед глазами. Была там женщина, рождавшая кошмар. Она покойников обычно обмывала. И тех, кто рыбу собирался покупать, К себе назойливо и грубо подзывала — И все подальше торопились отступать. -- Куда бежишь, я все равно тебя помою! — И несся вслед ее полубезумный смех... — И это тоже помогло вам стать звездою, В высоком творчестве подняться выше всех... В шестнадцать лет впервые вывел на эстраду Еще мальчишку озорной аккордеон. Играл с восторгом до захлеба, доупаду Балдела публика – а сам был вдохновлен. А в двадцать уже Табачник за кордоном. Там море шмуток, но пуста его сума. Лишь плащ-болонью и добыл аккордеоном — На Театралке им девчат сводил с ума. Что стать звездой вам было просто, не поверю, И от ворот не раз случался поворот. Едва ли кто-нибудь благоговел к еврею, Но труд упорный все преграды перетрет. Синдром еврейский: если быть, так только лучшим, Недостижимым – и приходится врагам Снимать запреты – вот и учим, учим, учим, Обходим всех – на миллиметр, на балл, на грамм. Так день-деньской... За год на милю всех обходим, За жизнь – взмываем, превращаемся в звезду. И потому антисемиту неугоден Успех еврейский, зависть вечная в ходу. Секрета нет, уж до чего, казалось, проще: Трудись упорней – и еврея обойдешь... Ан нет – и серость лишь уныло-злобно ропщет, Погром устроит как за здорово живешь. Крепки евреи, но, конечно, не из стали. Рубцы обид на каждом сердце, хрупкость вен... Все ж расскажите, Ян, как стали, тем, кем стали, Живя наполненно в эпоху перемен. Я из анкетных ваших данных понимаю: Вам в музучилище не дали поступить, Вы в культпросвет пошли с мечтой: хотя бы с краю Образования немного зацепить. Немало соли даровитый парень слопал, За каплей – капля, грамм за грамом, день за днем... А поплавок ему вручает Мелитополь — Друзья из педа, вы услышите о нем. Аккордеон с подачи «Битлз» стал немоден. Но даже мода не смогла его смутить. От всяких «измов» независим и свободен, Он вышел к людям, чтоб играть – и победить. Артист по духу, он выходит на эстраду. Он начинающий – ему так тяжело! Режим гастрольный – он вполне подобен аду... Потом признается, что в жизни повезло. Пусть жил в клоповниках, пусть трясся в тесных «пазах», Аккордеон был славный – «Красный партизан», Еда столовская – что вкус, что цвет, что запах... Спасала музыка, даря огонь глазам. А идеалом был для Яна Паганини. Цель – совершенство, средство – каждодневный труд. Таким на старте был, таков он и поныне. За то и любят, потому повсюду ждут. И бородою горд – как у Хемингуэя -- Кумиром молодости был антифашист. Теперь Табачник, за судьбу страны радея, Воюет в Раде, но и в ней душою чист. Он за духовность, понимая, что голодным Не до духовности, им выжить – в самый раз. И помогает бесприютным, безработным, Увечным, сирым, чья судьба не задалась. Теперь – профессор, депутат, орденоносец, Он – «Гранд-маэстро» со звездой в Аллее звезд. Лютует злобный и завистливый народец, А Ян, как в юности, открыт добру и прост. Он говорит, что прячет слезы за очками — Немало выпало в судьбе обид и бед. И борода его – но это между нами — Во избежание ошибок – был обет. В любом из нас живут сто гениев – он верит. Но как не просто отыскать в них своего. Аршином строгим – строже всех – себя он мерит. И от властей себе не просит ничего. Он игнорирует завистников, он помнит: В оркестре те, что побездарнее, бузят. Те, что талантливы, творят. Их дело кормит. Как змеи, бездари разбрызгивают яд. И пусть. Их ад в свои заманивает сети. «Ян доигрался: возлюбил его народ»... Один из тысячи известнейших на свете С девизом «Честь имею» -- не юлит, не врет... Я закавычил, что изрек о нем Коротич... Жил, значит, праведно, народ не проведешь... Жаль только детство золотое не воротишь... Сыграй, маэстро, пусть пойдет по коже дрожь...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

* * *

Шёл я лесом камышём Встретил бабу голышём Добрый добрый день Дай потрогать за ####### Трогай трогай только за целочку не тронь Трогал трогал не стерпел и за целочку задел

Иван Таранов | аул-бергуль | Татарстан

Щома Микола Опанасович

Кравіола

Кравіола сумно грає, а ви поети чому затихли!?. Співайте пісню бразилійську -- бразиліду веселу та красиву, нехай народа воля бенкетує та слава працівника нехай вітає усіх людей земної кулі: пора, пора, пора... Пора усім зазнати волі! Різати землю суху та пересохлу, перевернути недра її в повітрі... Борознити й готовити для сіяча щоб відродилися змучені діти, сотнями років спавші без надії, а тепер відчули поклики на мрії, кравіоли сумної, струни магії... Деревенське містечко -- не українське, а сонцем підпалено під тропіком землі, синів своїх виховує бадьорно -- не має скарги ні накого: бере потугу само в собі!.. Співай, поете! Ти що живеш в далекій чужині. Будь українець, чи бразилієць, не так важливий твій кольор самий як гомін слів -- твойого серця спів. Співай, поете! Співай пісню нову. Нехай вона лине від сходу на захід -- аж де сонце дрімає... Тоді як усе за хмаринку сховалось і вже більше робити нічого немає... *** Кравіола — музичний інструмент, похожий на гитару, видумав його Павліньо Ногейра, бразилійський композитор. Складається кравіола із резонуючого корпуса, шийки з грифом і з 6-ти або 12-ти струн натягнутих паралельно в площині деки. Звук кравіоли підходить до "краво" і до "віола". Через цеж і назва інструмета "кравіола". А струни є зроблені із найлону тай можуть бути також і зі сталі.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Семен Венцимеров

Борода моя пегая...

Борода моя пегая... Только я не старик. За девчонками бегая, Не надну парик. Обойдусь без косметики, Без подтяжек лица. Без чудес дианетики Завоюю сердца...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Нелли Гришина

Они нас любят

Они нас любят много раз в году, Когда в квартирах наших ноль и ниже, Особо – когда выборы грядут, Тогда они народу ...у лижут. Всех скопом сразу или – через раз Имеют нас они и в хвост и в гриву. И в душу нас, и в бровь, и даже в глаз, При этом улыбаются красиво. Они нас любят, это ж ясен пень, На совесть любят, так сказать, до гроба, Всегда, везде и всюду, каждый день, Когда по-пояс грязь и в рост сугробы. Они нас любят, как солдаты шлюх, Как любит вошь солдатскую подмышку, На взгляд с трибуны любят и на слух Словесный хруст, как заяц кочерыжку. Они нас любят, скатываясь с гор, И также любят, поднимаясь в горы. Как голову казнимого топор, Как кости Зэков воды Беломора. Они нас любят, эка благодать, Целуют в лоб и предлагают дружбу. В солдаты провожает сына мать, Как будто бы на казнь, а не на службу. Они нас любят, глазом не моргнув, Прилюдно, беспардонно, принародно, Как любит мясо антилопы Гну Гиена, оставаясь век голодной. Они нас любят?

Нелли | Россия

* * *

Однако образно! ;-)

Arlecchino |

Щома Микола Опанасович

Хай Вей - чи може бути ось такий

Не буду я бувши те що ніколи я не був; бож як не буду так бувши, ніхто не скаже що мене забув... Як буття мого бування не буде бувати ясне то той кожен, хто не схоче, мене не забуде – і все! Були дії та події що колись були прості; а тепер стали не вірні -- так брехливі в простоті... Діалектика події, завжди містить два кінця: один має життя намір; а другий, лиш нарис олівця... За дібровою сховались соловейки та сичі... Синій птах навіть не думав, що вони йому є родичі. Моя воля, не бездоля для побратима мого; нехай разом збудуємо -- захитку добрива свого... Колоколи нівідколи гомоніли між собою; вони, по суті свойого стану, людей скликали до віри та покою. Не так бувало за днів Петрових... На панахиду людей скликали -- віддати душу на лоно “боже”! А кості, стежки держави потоптали.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Якоб Ирина Михайловна

* * *

Взгляд, окутанный печалью, Смех, как колокольный звон. Никто не знает что было изначально Об этом знает только ОН! Рожденья крик Сменяется предсмертным хрипом Представь на миг, Как тонко плачет скрипка Закрой глаза. Лишь с мыслями прозрение приходит... Упавшая с небес слеза? Эта ангел с сотоной о чем-то спорит. Живи тем, что сейчас. Не верь, что будущее мы не всилах изменить. Для каждого свой отведен там час, Чтоб тело бренное испепелить!

Ирина | Москва | Россия

Якоб Ирина Михайловна

Посмертное признание

Минуты обращаются часами, Когда тебя со мною нет... С тех пор, живу одними лишь мечтами Я скорби верности дала обет. Я проклинаю день, когда тебя не стало! С тех пор мне ненавистен этот свет. Желанье жить навечно у меня пропало Ведь в ней я повидала столько бед! Ты был мне самым дорогим и милым! Ты ярче делал жизнь мою! Теперь весь мир стал для меня унылым За это проклинаю я свою судьбу! Сейчас, когда пишу я эти строки, Я чувствую, что близок мой конец. Клянусь! Не будем больше одиноки И вместе под небесный мы пойдем венец!

Ирина | Москва | Россия

Ицхак Скородинский

Зима на Майорке

Капли дождя. Ф. Шопен Всем, всем, всем, …кто доживает жизнь из милости, …зазря, хочется необъяснимого, хоть режь…. (Капель запоздалого дождя, тех, что бьют и бьют по монастырской крыше на Майорке). Понимая – так и будет, так до самой смерти будет…. Все же жду…. Капель запоздавшего дождя ?! .. .. .. .. .. .. .. . . Неизреченность, клеточная ржа, чахотка и …бессмертье — это все ему?! А мне?! Сухая корка буден…. Жвачка вечеров, диета, клизмы…. .. .. .. .. .. .. .. . . Рвусь куда-то, и на капли раздираясь — НЕВООБРАЗИМОГО!!! (…Чуть влажный от росы розоватый снег – миндальный цвет ковром…. И горечь, …горечь их последнего свиданья на Майорке).

Ицхак Скородинский | izskor@mail.ru | Беэр-Шева | Израиль

Щома Микола Опанасович

Бразилійська фолкльорна пісня для дітей

Транслітерація пісні на мові португальській " Сі еста руа, сі еста руа фосси міня ев мандава ев мандава ладріляр. Ком педріняс, ком педріняс ди брілянтис, пара о мев, пара о мев амор пассар... Неста руа, неста руа тень ум боски ки си шама, ки си шама солідам... Дентро дели, дентро дели мора ум анжо ки ровбов, ки ровбов мев корасам... Сі ровбей, сі ровбей тев корасам е порки ту ровбасти о мев тамбем. Сі ровбей, сі ровбей тев корасам, е порки, е порки ти керо бем. " Переклад пісні на українській мові (Щома Микола Опанасович) " Як би ця була моя стежінка я укрив би її усю камінцями. Дорогими, камінцями дорогими, аби люба моя по ній ступала... На кінці цеї стежінки є садочок й називають всі його "самітність"... Там живе в нім, там живе в нім любий ангол що украв, що украв серце моє... Тож украв я, тож украв я твоє серце бож ти тоже, бож ти тоже вкрав моє. Я твоє серце украв, моє серденько, бо люблю, бо люблю дуже тебе. "

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Щома Микола Опанасович

Для всіх поетів

Під дифирамби Еладії рапсодів, та під китайкою червоної краси, пишу вірші, бардів аедів привітаю -- були тоді вони, та й зараз є безсмертні... Шляхи відкрили, для всього світу, і доказали так, що Греції були сини! Співаймо, всі поети! Славу минулих поколінь неможемо забути... Навіть коли нам кажуть що ми перемінились і що наші дні не дні ледачого бажання волі, та хімерної долі... Шляхи нові кладімо під старими снами -- не забуваймо Греції; бож ми є теж її синами. У хвилі-німфи просіть собі та здобувайте геній творіння й красу свого мастерства. Ніяк, не занедбайте! І навіть гадки, ні про що не планетарне, не допускайте... Старинні пісні, нехай новими стануть -- заспівайте! Тисячоліття нас погрунтували... І ось такі ми стали... Строфи Гомера: Іліада та Одіссея, велика епопея! Героїчна сага народу... Такаж є, і козацького роду; Посейдон не переможе. Троянська війна, і щось похоже... Німфа Каліпсо, краса безсмерття, для Одіссея все підхоже. Луїс Камоенс свої Лузіада писав, тоді коли теплі дощі літа, великий Бог греків, на землі Португалії, із неба розливав... Заняття -- брати науку старинних поетів... Дотепність та віршування необхідні своєчасно, щоби збагнути силу слова в простоті!? Магії раннього світанку не проходьмо -- вони нам будуть бальзамом душі... Послухаймо музи із Тежу. Напиймося води із Гіпокрену. А з Амазонки, послухаймо гомін діброви!.. З держави лузо — бразилідів навчімося спокійно жити, під дифирамбами Еладії рапсодів.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Щома Микола Опанасович

Хто є батько, а хто є мати?

Прийти на світ, це відродити наново усе людство. Невинність чистого сумління, що виринає з живота дівчини й на ліжко тепле кидається, немовби-то воднева свіжа хвиля рветься... колись буде сильна надія -- ніхто її не вдержить, бож вона сама для себе в собі береться... Нектарів божих вона сосала -- другої соски навіть не знала; а тепер чисте сумління своє земним народам показала... Родилися ось так нові наслідки! Малі, великі -- всілякі дітки. Новітні племена народів, багаті й бідні... Усі ж бо рідні. Доробки студентів, усіляких громад, збудували вежу аж до високих водяних хмар та й посадили там азалеї рожеві свої -- що панують безсильність у новій чужині. Коли прийде нова дитина, то означає що роса -- дощева краплина, щось має нового сказати для постарілого народу ... Напевнож, другі шляхи дізнати! І здається що поема проходачого часу лунає... Дитинячий крик -- не плач, а сердечне бажання спізнати тоді хто є батько; також, хто є мати?

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Alex Steli

* * *

Я сплавляю по рекам, Плоты из камнней. Я кричу человекам, Что Бог- не еврей. В ожидание ссылки, Надежды чуть-чуть. Я наверно завыл бы, Но лучше смолчу. Расплетаются косы, И падает тень. Придержите вопросы. Отвечать- просто лень. Но не лень, упражняться, В ловле копий и стрел. Что мне жизни бояться, Я вообще не у дел. Да, копье-не дубина, А стрела-не кастет. С расстоянья и в спину, Всегда и везде. Беспощадная слабость, Безотчетный побег. Из эпохи прорабов, Где творцам места нет.

Alex Steli | naruwitel@yandex.ru | Frankfurt a.M. | Deutschland

Щома Микола Опанасович

Гуркіт для нас став співом

Магнетні хвилі ума людського та гуркіт громів північного походу, ревіння лвів та леопардів і їх напади бунтують стабільність землі народів -- бож своєчасно зрозуміли та й підкорили, під свої сили, сили безсилі других входів-виходів. Видіння панорамовне я маю того що загубилося в далекій глибині -- у підсвідомісті нашої "псіхи". Хвилі магнетні притягають тілові часті й тоді породжують енергетичні сили -- одні бувають немовби-то леопарди; а вже другі, похожі львам -- у собі... Громів гуркотів, ми не лякаємося, аж ніяк, уже!.. Привикли так, що бачимо фронт за селом в часи війни -- що також нас не клопоче; Все ми записуємо, на папері, і то -- золотим пером... Гуркіт для нас став співом блискучих молній: коли дощі, на землю сіру, свій негід виливають

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Щома Микола Опанасович

Павутина Нет

Інтернет, Інтранет, та уся і всяка-Нет є модерні форми з"єднування людського здобуття, якого будь знання... Всесвітова цифрова павутина -- це є Інтернет-на та найбільша людства освіти домовина... Тут записано сховалось те що, тисячоліттями, народами землі кувалось. А Інтранет, союз маленьких величів які здобули собі простір споміж народу та їх мечів. Будують вільні князівства -- відділи цезарів землі... Спокійно величаються в собі й не знають бріду в цій боротьбі. Уся і всяка-Нет, це ми спокійні... Без потуги. Потяг простих земельників -- живемо як буття других. Наші слова, малої сили, як вітер буряний проходять, вичищують дороги тим до кого наші дні доходять... Уже багато научилися, в ітогах, професора та професури їхні -- здобули лавреати в лабіринтах, колись, так званних, Міноса Кріта... Також, у доби сіт-Січів козачих -- селян Імперії, мало русинів, землянок невеликих та хуторян Петрових. Уся мережа Нет-на, не є щось інше як сучасна вежа що Вавилонську висоту перейшла й переступила!.. Під свої крилаті руки підібрала бахчисарайські всі палати, ейфелеву Париж Зевс-а олімпи московський Кремль ... та бразилійську Бразілію ... Збентежувала...

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Семен Венцимеров

Сказание о еврейском певце

Пролог Не сердись и прости, Степановский Давид, Давний очерк я выставил нынче в сети. Пролетела декада, но ты не забыт. Расскажу и в стихах... Не сердись и прости... Жизнь моя начиналась в родных Черновцах. Город-песня – в нем даже брусчатка звенит. На тех камнях чечеточка – на бубенцах — Эту музыку города помнишь, Давид? И каштаны в падении звонкую дробь, Словно Лобзик-ударник, что был знаменит, Отобьют – и быстрей запульсирует кровь... Выступал вместе с Лобзиком, верно, Давид? Как и ты, я хорошую песню любил, Голос пробовал, правда стеснялся зело. Я на «Гонере» гаммы усердно долбил, Но от музыки слово меня увело. Имя «Люда» в душе – и твоей и моей Был паролем любви и остался досель, Понимаю: упорней ты был и живей И с пути не сходил, если виделась цель... Я писал о тебе в отлетевшем году, В том, когда только что я примчался в Нью-Йорк. Здесь, у русской общины ты был на виду, Ну, а мне этот город был страшен как морг. Мне профессия станет опорой в судьбе — Я надежду таил... Что ни день, то – статья. Славный очерк тогда накропал о тебе... Я нигде столько мерзкого прежде хамья Не встречал, как средь тех, кто здесь «бизнес» открыл. Бездуховность из каждого здешнего прет. Беспардонно циничным хозяйчиком был Тот издатель... Газетчики, ушлый народ, Известили заранее: жох, прохиндей, Хоть и раввинским чином прикрылся – делец. А на деле был хуже – фашист, лиходей, Бог не фраер, получит свое наконец. Вот причина того, что твой очерк «засох». Я его сохранил, а теперь в интернет Мной отправлен – к народу. Суди меня Бог: Я и в нем не солгал, да и здесь кривды нет. Покатилась поэма – строка за строкой. Труд нелегок... Я начал – и не отступлю... Я пишу о тебе, вспоминая о той, Кто жил в песне, кого и поныне люблю... Глава первая. Знаменитый певец Над тобой давней славы сияет венец. В городке, что был всею Вселенной моей, Степановский Давид – знаменитый певец, Восемнадцатилетний красивый еврей. Предначертанной нам небесами судьбы Мы невольники – делай, что рок разрешил. И пред тем, как в Нью-Йорк я направил стопы, Тридцать лет я в Москве и Сибири прожил. Но в Нью-Йорк прилетев, я услышал о нем. В популярой программе на местном тэвэ. Он с еврейскими песнями – «Вместе споем!»... -- Степановский. То имя знакомо тебе? -- Ну, конечно знакомо,— - сказал я отцу. — Он был яркий, красивый, совсем молодой. А теперь лишь красивый. Представьте, к лицу, Если сердце поет, даже то, что седой. Вспомнил сразу Давида, каким в те года Был: пластичным и гибким, прямым, как лоза... Ах, куда же ты, юность уходишь, куда? Я повсюду ищу, напрягая глаза... «А у нас во дворе... » -- он выводит светло. Добавляю неслышно: -- Есть Люда, Давид... — В унисон с этой песней мне имя вошло В озаренную душу – и сердце болит. Он сияет улыбкой. А голос летит. Он силен и объемен, в нем нежность и сталь. Божий дар по заслугам достался, Давид. Голос в плен забирая, зовет меня вдаль... В третьем доме на Киевской жил я тогда В комнатушке на третьем, есть, правда, балкон. Теснота, беднота... Словом, просто беда — И певучий немыслимо аккордеон. Я по слуху играю «У нас во дворе». В этой песне душа моя вся и мечта. Изнывает сердечко в любовном костре — И зовет меня песня в другие места. А в соседстве стоит театральный дворец, Мельпомены еврейской отобранный храм — Притяжения центр для открытых сердец: Здесь концерты давали в дни выборов нам. Опустевшим дворцом осчастливили вуз. И студенты порою концерты дают. Вся культура, на коей воспитан мой вкус, Обреталась в дни юности именно тут. Клуб текстильщиков также в еврейском дворце, «Шепетовка» -- по имени улицы клуб, Размещавшийся в здании – пестром ларце, Что еврейским был также... Поймешь, коль не туп, Что еврейскую мысль изживал сталинизм, Всех еврейских поэтов велел погубить. Жуть... По Гроссману – тот же кровавый фашизм, Что нельзя оправдать и нельзя позабыть. В этих клубах бывали концерты. Порой Удавалось и мне проникать сквозь заслон... Степановский сперва саксофонной игрой Восхищал – и восторженно пел в микрофон... Это вспомнилось мне в девяносто седьмом. Я в Нью-Йорке статейки в газеты пишу... -- Вот бы взял да и чиркнул бы очерк о нем! -- Телефон у кого-то сперва попрошу! — -- Созвонишься с Давидом – сюда пригласи. -- Как получится. Он человек занятой... — Созвонился: -- Приедете? Ладно, мерси. Буду ждать. Не забудете за суетой?... — -- Он приедет,— - родителям гордо сказал, Чем добавил волнения маме с отцом. -- Как бы ты со статейкою не сплоховал, Неудобственно будет пред славным певцом. Надо встретить по первому классу его... — Застеснялся отец: -- Я из дома уйду, Чтоб беседе с певцом не мешать... --- Каково? -- Не увидишь тогда в своем доме звезду... — -- Испеку для него многоцветный пирог... — Это фирменный мамин фамильный секрет. Значит, вправду достойный взойдет на порог — Пирогов недостойным, неправедным нет. Он со скрипкой под мышкой в квартиру вошел И вкатил чемодан с килограммами нот... -- Я уроки в Манхеттенской школе провел — Пусть Америка песни евреев поет. Там и дети и взрослые учатся петь... Не учили такому у нас в Черновцах. Эх, а им бы повсюду звенеть и греметь... Сохранились, по счастью, в еврейских сердцах. А в Америке к песням большой интерес. Итальянцы, китайцы на идиш поют, Что нормально для цивилизованных, без Черной злобы и подлости кои живут. -- Вы простите, у нас простовато, Давид! -- Ну и что? Разве сам я не так же живу? Крыша есть, ну и ладно. Спасибо, что сыт. Есть подушка, чтоб вечером бросить главу... -- Вы – с экрана, а я вместе с вами пою — Похвалился отец. – Песни – радость для нас... -- Для того и задумал программу мою — И задумка по-видимому удалась... -- Что так смотрите странно? – (А это он мне) — Будто следователь ЦРУ-КГБ... -- Совмещаю с тем юным... -- И как я? -- Вполне! -- А по правде – немало досталось в судьбе... Груз потерь и ударов жестоких тяжел. Были звездные пики, мгновенья удач... — Разговор откровенный с Давидом пошел, В нем и радость звучала и сдержанный плач... Глава вторая. Запев судьбы Он родился в Печорском фашистском аду. Лагерь смерти – евреям последний капкан. -- Увенчало рождение сына беду. Папа с мамой мои – из молдавских Липкан. — Скорбный путь Холокоста семейство прошло, Оставляя погибших родных по пути. Набухало повсюду фашистское зло, А в Печоре должно было солнце зайти Для оставшихся. Только гремела уже Канонада все ближе. Алел горизонт. И к эсэсовской страх подступает душе — Или что там у нелюдей? Катится фронт... Враг не тот уже в сорок четвертом году: Вся фашистская нечисть от страха тряслась... Моя мама все в том же Печорском аду Пребывала с родными – и чудом спаслась. А Давид продолжает рассказ о судьбе: -- Дядя книгу поздней обо всем написал — О еврейской беде и еврейской борьбе, Как фашист нас губил, как нас случай спасал. Двадцать пять тысяч взрослых и малых вошло В лагерь смерти печорский. Лишь триста в конце От беды ускользнуло. А что нас спасло? ...Комендант... Явный ужас на пьяном лице. Каждый дальний разрыв в нервный тик отдает. Он построил евреев, кто был еще жив. И сказал: -- Этой ночью охрана уйдет, Напоследок врата нараспашку открыв... В это даже поверить сперва не могли, Но, едва наступила кромешная мгла, Те, кто выжил, из лагеря ночью ушли И укрылись в лесах. И свобода пришла. Сема Аккерман, мой настоящий отец Всех родных потерял в том фашистском аду. По характеру был прирожденный боец. До войны, неизвестно в котором году, В кавалерии папа служил у румын. А едва от фашистов свободу обрел, Улыбнулся мальцу: -- До свидания, сын! — Добровольцем сражаться с фашизмом пошел. Был он в конной разведке – «румынский казак»... Лишь один «треугольник» пришел от отца. Скорбь навечно осталась у мамы в глазах. Роль солдата мой папа сыграл до конца. «Почерк плох, потому что пишу на коне. В рейд уходим. Позднее еще напишу... » -- Где погиб он и как – то неведомо мне. За него и себя я живу и дышу... Стал заместо отца Степановский Арон, Фронтовик. В Бабьем Яре семью потерял. Может, сын его спасся – надеялся он. Был в генштабе советском такой генерал Степановский... Единственный раз по тэвэ Показали его покидавшим Афган Вместе с Громовым. Мысль пронеслась в голове: На Арона похож! Может из киевлян Кто-то храбрый нашелся – и спас пацана, А потом он пошел по военной стезе. В генерале порода Арона видна — И никто не дивился нежданной слезе На щеке, человека, что стал мне отцом, Сверхответственно важную роль исполнял. Генерал Степановский с ним сходен лицом... Будьте здравы и счастливы, наш генерал! Впрочем, может быть нам просто хочется так... Генерала не стали тревожить письмом. Оказался евреем бы вдруг – не пустяк, Юдофобская власть поплясала б на нем... Мама двух еще братиков мне родила — Улетели в Израиль с отцом на житье... -- Расскажите, как песня вам в душу вошла... -- Песня в мире людей послушанье мое.... — Глава третья. Первые ноты Мам еврейских согреты любовью птенцы. Словом резким и грубым не бьют малыша. -- Подрастаю, а город родной -- Черновцы Не скрывает: еврейская есть в нем душа. -- В довоенном еврействе большой недочет: Кто расстрелян во рву, кто кнутами забит. Но опять этот город евреев зовет, Обещая: здесь добрый наладится быт. Город не был разрушен бомбежкой в войну, Пустовали квартиры – румыны ушли. Кто чуть-чуть припоздал – комнатенку одну В коммуналке занять уже только могли. Власть повторный устроила голодомор — Тяжелее всего без еды малышам. Распоясался нагло разбойник и вор, Полицай недобитый, бандеровский хам. Нарекает бандитов героями власть. Рановато – свидетели живы пока. Украины позорище -- эта напасть, Убивавшая женщину и старика. Это зверство творилось в угоду вождям, Те фашистские псы раздували пожар, А ублюдков влекло к топорам и ножам... И вымаливал люд им Божественных кар. Украинцы смирились и с НКВД, Что с бандитами схронов вел жестко войну... А теперь их – в герои? К повторной беде Приведет людство вождь, а державу – ко дну... Совесть памяти, совести память – ты где? Не в политиках, точно, в поэте живи! Ты кричи, мое сердце о прошлой беде, Справедливость в сердцах поколений зови! В Черновцах поселился израненный люд, Ран телесных ужаснее раны в сердцах. Здесь и там, что ни день, тихо слезыньки льют. Где ты, радость? Найдем ли тебя в Черновцах? Может, ты унеслась далеко-далеко — Под жестокое солнце к реке Иордан? В Черновцах за часы убивали легко, Ситный – втридорога, пуст живот и карман. Выживали, терпя и беду и нужду. Все в заботе: детишек хотя б накормить... -- Может статься, что мы в наступившем году Будем чуть посытнее и радостней жить... -- -- Я по русски не петрил годков до пяти,— — Излагает историю жизни Давид. — Был в семействе и в городе идиш в чести, Жаль, что нынче язык сей еврейством забыт. А тогда и на рынках и на площадях Он звучал без стеснения звонче, бодрей. Не скучает ли город сейчас о годах, Тех, когда каждый третий, что встречен -- еврей? В детсаду у ровесников перенимал Украинский и русский – усвоил на раз. Языки -- без проблемы, покуда ты мал, А попробуй-ка новый осилить сейчас! До войны моя мама в Липканах жила — Бессарабском местечке под властью бояр. Активисткой еврейской общины была, Развивала актерский и песенный дар ... О Липканах. Местечко, село, городок. Означают «Липканы» – «посланцы, курьеры»... С давних дней из Липкан в Черновцы шел поток. Из известных такие дадим здесь примеры: Штейнбарг, Штеренберг, Альтман – три мощных столпа Идишистской культуры, известные миру. Из Липкан в Черновцы привела их судьба — Поднимали еврейской поэзии лиру. Бессарабским Олимпом Липканы назвал Хаим-Нахман... Тот самый. Божественный Бялик. Штеренберг режиссером в ГОСЕТ’е блистал До войны Кишиневском... Завпостом был Фалик... А в последнем ГОСЕТ’е уже в Черновцах Послужил Мельпомене еврейской и Альтман. Имена стихотворцев в еврейских сердцах Вместе с золотом строчек живым, не сусальным. Мудрый Штейнбарг... Он в басенках грустно хохмит, Не дождался своей поэтической книжки... Над Липканами сбил первый свой «Мессершмидт» Русский ас Александр свет Иваныч Покрышкин. У Липкан в сорок первом крутые бои, А три года спустя – еще круче... Потери... Двести лет проживали там предки мои, Ну, а есть ли сегодня в Липканах евреи? И последний минувшего века сюжет — Мне его пересказывать мало охоты: Молдаване сбесились – прощения нет: Из Липкан по Бендерам гремят минометы... Там отец мой Семен, там и мама жила. Узнавать о безумстве мне горько и тяжко. Кто простит идиотам такие дела? Молдаванам аукнется эта промашка. Не вернется в Молдову – жалей не жалей Приднестровье, забудьте, козлы, про Бендеры... Пред войной молодежь собирал «Поалей... » -- Сионистски настроенные «пионеры» Затевали концерты, спектакли, а в них Выступала и мама с огромным успехом... Из родительских генов беру, не из книг, То с чем принят потом исполнительским цехом. Рядом с домом ее жил богатый еврей. Сын на скрипке скрипел, вызывая улыбка. Мама грезила: буду иметь сыновей — То заставлю мальчишек учиться на скрипке... --- Музыкальность Давида сказалась вполне. Он вначале запел, а потом молвил «мама». Лет с пяти стал на скрипке играть в тишине, Упражнялся подолгу азартно, упрямо... Наставлявший в искусстве его Михаил Исаакович Лазарев к школе мальчонку Музыкальной готовил – Давидик творил. Он оттачивал слух, развивая ручонку. Был вступительный конкурс. Давидик сыграл «Не летай, соловей», «Савку с Гришкой», этюдик... Член жюри перед ним лишь пятерки писал За игру малыша -- (Додик видел) – в «талмудик»... Но в музшколу не принят малыш... Почему? С малых лет из-за пятой главы обижаем. Как пробиться сквозь антисемитскую тьму? Так и каждый из нас был стократ унижаем В «справедливейшей в мире» советской стране... И в музшколе Давид никогда не учился... -- Заменила музшколу мне мама вполне. Крутит ручку машинки – (я рядом возился), Небогатым соседкам то блузку сошьет, То юбчонку, то летнее платье из ситца. За работой еврейские песни поет. Я впиваю их сердцем, стремлюсь научиться. Я пою их по-маминому до сих пор, Хоть встречаю иные порой варианты. Мамин стиль – самый лучший – непрасен и спор, Так что пойте, как я, молодые таланты... -- Глава четвертая. Песня – любовь моя... Во дворце пионеров на Щорса – оркестр. Духовой... Пусть не скрипка, но – музыка, ноты... Пацаны дуют в дудки – всем слышно окрест. В нем играет и Додик, дудит до икоты. Смотры школьных талантов идут каждый год, Отпускают с уроков «артистов» на спевку. Наш Давид в них участвует – песни поет. Импрессарио местные действуют цепко... «Шепетовка» -- прославленный в городе клуб, Чей хозяин – местпром, крышевавший артели, Был богат, авантажен и вовсе не скуп — Коммерсанты порой оттянуться хотели, Как привыкли в Румынии перед войной. Ведь артель от госпрома ушла в автономку. -- «Шепетовский» лазутчик гонялся за мной: -- Пой у нас! -- Пережив подростковую ломку, Я запел полногласно, как если б металл Разносился по залу с моим баритоном, Голос крылья обрел – я душой воспарял, Пел и это и то – привыкал к микрофонам... Я с пятнадцатилетия – профи. Пою В «шепетовских» концертах, играю на танцах. Зарплатешкой моей подкрепляю семью... — ...Дважды в месяц – в получках Давид и авансах. Между Щорса и старым Турецким мостом, Как спускались со Щорса – направо в проулок — «Шепетовка» -- еврейский (при Австрии) дом... Прочный мост возле бани оставил нам турок... Да, мой город успел побывать под пашой, А потом и под князем молдавско-валахским. Пять веков он, не меньше – с еврейской душой, Ашкеназской картавинкой, рыком сефардским. Ашкеназы из Польши пришли в Черновцы, А сефардов, общающихся на ладино, Принесло из Молдавии... Ай, молодцы! Расцветала в еврейских руках Буковина. Век семнадцатый – переселения бум: От убийцы евреев Хмельницкого бегство. Неспособен понять человеческий ум: Коренится-то в чем украинское зверство? Впрочем, лучше ли русские – это вопрос. Воевало с османами русские войско, А пришло в Черновцы – от смертельных угроз Убежали евреи, осталась лишь горстка. Вот она азиатское зверство славян Испытала вполне и запомнила крепко. Христианской любви нет в душе христиан, Ну, а зверство с евреями – бесу зацепка. Австрияки-то лучше? Не скажешь, увы. То же зверство, но чуть лицемерно прикрыто. Не подняться с колен, не поднять головы, Остается терпеть, коль такая планида... Революция в Австрии чуть помогла: На бумаге – в правах уравняли евреев. На бумаге одно, а какие дела? Революция, духом свободы повеяв, Подустала... Власть снова пыталась гнобить, Хоть еще лицемерней, ослабив удавку... Удалось синагоги и школы пробить, Дух еврейский стремительно шел на поправку. Чуть поздней притеснения отменены. В Австро-Венгрии балы, парады помпезны. Дух немецкий носители идиш должны Разнести по империи -- значит, полезны! А потомки сефардов, теряя язык Растворились в большой ашкеназской общине, Не сложилось развиться, попали в тупик — Не осталось и памяти на Буковине. В девятнадцатом веке почти в десять раз Население города выросло в целом. Сорок тысяч прибавилось с лишним. Для нас Важно то, что еврейство уверенным, смелым Стало в городе – и воспитало в себе Европейских писателей высшего класса, Поднялось в интеллекте, окрепло в судьбе. Выделяет элиту еврейская масса. Европейски известный писатель Францоз, Рядом Броцинер, также масштабом – не местный. Вызывавший восторг, доводивший до слез Лирик Эберман, всем в Старом Свете известный. Пробивались евреи во власть. Бургомистр — Доктор Рейс, а затем Вайссельбергер – евреи. Коль еврей образован – он разумом быстр. В их правление град день за днем здоровее. Горсовет в Черновцах назывался ландтаг. И в него депутатами входят евреи. Лишь хорошее скажешь об этих годах... Век двадцатый какие несет нам идеи? Всем казалось: века недоверья ушли. Попритерлись, сдружились евреи, славяне. От погромов российских спасаться могли И бежали с надеждой сюда россияне- Иудеи... Из Польши бежали сюда... А когда подоспела война мировая, Под крестом православным порою звезда Шестиглавая, свитки Торы укрывая, От лавин православных святыни свои, Так спасала в содружестве с местым священством. А солдаты российские зверства свои Над евреями вновь сотворяли с блаженством... Перед той европейской войной мировой В Черновцах максимально добилось еврейство В каждой сфере успехов, трудясь головой: Медицина, театр, адвокатство, судейство — В просвещенных еврейских нуждалось умах. И они возвращались домой из Парижа, Из Берлина и Вены с дипломами... Ах, Что за время, мой город! Но беды все ближе... Так еврейского в городе много! Вот Храм, Где теперь «Чернiвцi» с голливудской попсою. А Нац. дом у театра? «Текстильщики»! Там И музшкола была, что осталась мечтою. В Черновцах много прессы еврейской и здесь Много книг издают на иврите и идиш — Талмудической мудрости пестрая смесь С эпопеей о жизни, которую видишь — Сплав рассказов Францоза и вещих стихов... Жаль, тот рай завершился кровавой войною. Со сверканием русских граненых штыков В город черная злоба вползает змеею -- И опять кровь погромов. Зверел оккупант, Словно в город не люди пришли – вурдалаки, Словно бросили бесы на город десант, Словно бешеные покусали собаки... А потом стал хозяином града румын, В коем та же бесовская злоба кипела. А потом – Холокост. Из десятка один Черновицкий еврей избегает расстрела... Мой советскому воину низкий поклон За спасение жизни и освобожденье. Но теперь сталинизм зачернил небосклон — От него иудеям одно униженье. В «Шепетовке» начальником Лилов. Хромал. Возводил Мавзолей Ильичу. В суматохе, Бестолковке строительной и пострадал: Отдавили бетонною глыбою ноги... -- В дни, когда я на смотрах еще выступал, Мне тогда Яков свет Александрович Крачек, Школьный физик, пиджак свой на время давал, Своего-то тю-тю – нет в семействе заначек. Лилов выдал артельщикам срочный заказ. Сняли мерку с меня. И несут... Смокинг! Белый!!! -- Так, примерь! Как влитой ! Не тесно? -- В самый раз! -- Выступай на здоровье, аншлаги нам делай! Чуть позднее заморский дают саксофон, Первый в городе с нежным звучаньем – сопрано! Ай да Лилов! -- Спасибо! — Я счастлив. Силен Мой артельный местпром! Вдохновенно и пряно Саксофон озвончает оркестра аккорд, Я целую мундштук лишь бы слаще звучало. Аплодирует зритель – я счастлив и горд. Я пою!... -- То, певца, музыканта начало, Степановского, помнится мне хорошо, Не затмилось и сорокалетней порошей: На концерт в клуб студенческий как-то зашел. Зал был полон. Оркестр заливался хороший. Я и прежде сюда забегал иногда, Прорывался нахрапом наверх сквозь заслоны. Черный занавес... Сцена... Экран... Череда Налетевших картин под беззвучные стоны. Вспоминаю спектакли: в них примой была... Как же звали ее, ту студентку-соседку?... Что ж ты, память, некстати о ней принесла, Не ко времени эту картинку-заметку?... Высоченный, в пять ярусов зрительный зал. Здесь последний ГОСЕТ выступал, но не долго. ...Саксофон что-то радостное выпевал, Брал за сердце и даже в очах стало волгло. А потом конферирующий заявил: Дескать вот: научили мы петь музыканта... Паренек золотой саксофон отложил — И запел... Стало ясно: в нем бездна таланта: «Купите фиалки! Вот фиалки лесные. Скромны и неярки, они словно живые. В них дыханье весны, лепестки их полны Юным солнцем апреля. Так, явившись едва, Нежной песни слова чье-то сердце согрели. Купите фиалки, букетик лиловый. Весеннюю песню вы послушайте снова... » Столько лет пролетело – всего ничего. То, что важно для сердца отнюдь не забыто. Вот тогда я впервые увидел его И услышал чарующий голос Давида... Ах, спасибо, студенческий актовый зал, За бесплатные фильмы и эти концерты. Ими к песне ты душу мою привязал, Пребывать мне с хорошею песней до смерти. Про букетик фиалок запомнил, гляди — И четыре промчавшихся десятилетья Не изгладили трепета в чуткой груди. Сам бы спел, только жаль: не умею так петь я: Под лучами апреля спускался в долину Я с полной корзиной цветов. Я цветы продавал и вам напевал Про счастье, про жизнь, про любовь. Только в этом году я под солнцем апреля С фиалками к вам не приду. Будет в сердце у вас моя песня жива, Не забудутся эти слова... » А потом спел Давид «А у нас во дворе» За Кобзоном, да только Давид был моложе, Ближе к чувствам моим в той волшебной поре. Так он пел, что мурашки бежали по коже. Привносил в эту песню свое... А мое Привносилось само – и рождалось искусство. У парнишки на сцене талант и чутье, А у слушавших в зале ответное чувство. Я уехал потом из моих Черновцов, Занесла на иные широты орбита... И наслушался после известных певцов, Только песня Давида душой не забыта... Глава пятая. Профи «Шепетовский» оркестрик тогда возглавлял Универский студент Леонид Косиченко. Он поздней в Черновцах и профессором стал. Музыкант – а в науку подался зачем-то. В альма матер он тоже собрал классный бэнд, Пригласив молодых, состоявшихся профи. Косиченковский бэнд, это, знаете, брэнд: Коллектив был без скидок отборнейшей пробы. О себе умолчу: саксафонил и пел. Ну трубе – нынче первый в Израиле Фельдер. Евдокименко Толя за пульт к нам подсел, Музицировал славно и Лёня-Gelehrter*, * Ученый (нем.) Сиречь сам Косиченко. Ротару порой, С коей Толя дружил, подключалась к ансамблю. Черновчан развлекали вокалом, игрой... Эту чудную пору судьбы моей славлю... — Той порою Давид получил аттестат. Значит, срок наступает серьезной учебы. В музучилище классный бы выдался старт. Но... провален на скрипку... Советуют, чтобы — (Так блестяще он спел, не заметить недьзя) — Лицемерно советуют: -- На хоровое Поступайте, Давид, песня – ваша стезя! — Поступает туда. Провалили. В живое Сердце плюнули мерзко. Где совесть и честь? Впрочем, где они в антисемитской державе? Лозунг дружбы народов, как старая жесть Проржавел в первомайской парадной оправе. «Интернационал» коммунисты поют На партийных помпезно-пиарочных съездах, А еврейским мальчишкам пути не дают, Там, в столицах, и здесь – в музучилищах местных. Что же делать? Ведь надо пробиться туда, Где Давиду откроют секреты музЫки. Есть один вариант. А сорвется – беда! Впрочем, все варианты и хлипки и зыбки. Я замечу: подобное было со мной. Шел в строительный техникум – знания крепки... -- Сколько баллов? -- Двенадцать! -- Ступай-ка домой... — Одноклассник Ефремов... -- Какие отметки? -- Девять баллов, три тройки... Зачислен, ура! — Вот такие наглядные были примеры. Вместо совести, видно, у мерзких дыра. Где идейность, партийцы? Ни чести ни веры. Ну, так стоит дивиться, что рухнул Союз? Только разве прибавило совести это? Особливо я за Украину боюсь: Бездуховность державу сживает со света. -- Что же дальше случилось, поведай Давид! -- Все же я сквозь заслон до учебы дорвался. Некто Дидык культурою руководит. Сразу после войны им обком возглавлялся. В Черновцах – восемнадцатой армии штаб. В политупре ее главный Брежнев. Тот самый. А в стране начинается мирный этап. Брежнев с Дидыком дружат. А мы с моей мамой В Черновцы из Печоры приехали. Здесь Одолеть собираемся прошлые беды. Здесь над болью – надежд с безнадежностью взвесь. -- Надо паиятник строить во имя Победы! — Так решат секретарь с генералом вдвоем! — И воздвигнут на площади бронзовый воин, Чуть не первый в Союзе – аж в сорок шестом — Партизан и солдат благодарен, доволен. Бывший партсекретарь стал культурой рулить. Сбой в карьере? Причина была, очевидно. Вот к нему на прием я решил поспешить, Не скрывая, как больно душе и обидно. Для визита к нему есть серьезный резон. Дидык был депутатом – и ездил с отчетом С избирателям сельским... -- Давай, мой «Кобзон!» — Это мне он. – Попой, угоди обормотам! — -- На тебе нет лица. Что случилось, Давид? — Оглоушил начальника гневной тирадой, Правду-матку рубил не скрывая обид: Дескать всем был хорош, всякий раз, если надо Избирателям песнею жизнь подсластить, Но совсем нехорош, чтоб к учебе пробиться! Он подумал немного... -- Не стоит грустить. Ты пройдись до училища... Будешь учиться! — Вот он памятник в сквере с тюрьмой виз-а-ви, По соседству с тюрьмою – моя восьмилетка. Против сквера – училище... Ну, се ля ви — В нем Давид – и отличная только отметка По вокалу и альту. Добился пацан. Пусть не скрипка, но вроде. Довольно похоже. День до края заполнен. От радости пьян: Он поет и играет – мурашки по коже. А Учители – лучшие! Вот повезло! Юрий свет Николаевич Гина – по альту, Сам скрипач выдающийся. Дело пошло!... — Добавляет маэстро огранку таланту... -- Гина в Киеве сам обретал мастерство Исполнительства и педагогики. Лучший! Сам играет – заслушаешься. Колдовство! Вот какого учителя выдал мне случай. -- Консультировал Гина и Ивасюка. По его настоянью тот в Киев отправлен. Не хватило терпения у паренька — И спецшкольный проект, к сожаленью, отставлен. Нынче Гина известен не только в стране. Он народный артист и создатель форкестра... -- Звонче, резче Давид. Посильней по струне! — Не напрасно с юнцом тратит время маэстро. -- Всеукраинский конкурс во Львове грядет. Подготовимся. Так отшлифуем программу, Что изъяна в игре и Баршай не найдет, Победим непременно, порадуем маму... -- Победили бы точно. На конкурсе мне Не нашлось бы соперника по умолчанью. Но – облом! А причиной – не фальшь на струне. Сам директор железным барьером к признанью. -- Гина, знаю, конечно, талантлив Давид, Без сомненья – вернется к нам лауреатом.. Для чего нам, подумай, со званием жид? — Так враги поступают с еврейским талантом... -- Любинецкий Иван Николаич... Впивал Я уроки его, как судьбы откровенье. Он бельканто владел – это лучший вокал. Открывал мне секреты, дарил вдохновенье. Любинецкий Роман, знаменитый певец, Не из той ли семейной вокальной конюшни? Кто Иван Николаич Роману? Отец? Вероятно... Уроки вокала нескучны... — По рассказу Давида наставник его Брал искусство вокальное в Новосибирске. Жаль, не помнит конкретно Давид, у кого. Итальянский певец был заброшен в неблизкий Град сибирский... Он стал мне однажды родным Вместе с оперным здешним. В начале столетья Мой Димурка, сынок, дирижировал им. Может знает, чье брал Степановский наследье? Любинецкий с семейством был сослан в Сибирь. Но судьба повелена – и консерваторским Стал студентом... Такая престранная быль — Из ГУЛАГ’а -- в бельканто, доступная горсткам... -- Всем, что знаю в вокале, обязан ему. Мы в друг друге с Учителем не обманулись! Мне велел, чтоб секреты его никому Я не смел выдавать, пусть на мне бы замкнулись До поры, пока я не смогу накопить Личный певческий опыт за долгие годы И надежно уроки его закрепить... -- Будут спрашивать, как к верхним нотам подходы Ты проводишь. Все профи увидят: прием Есть какой-то искусный, но им неизвестный... — Мэтр мой – гений вокала. Я вырос при нем. Стали дружбой уроки, общением честным... — Погружаясь в бельканто, он входит во вкус, Два учителя с ним: Любинецкий и Гина. Наступает четвертый, решающий курс... Той порой приглашает его «Буковина».... Пожелал черновцкий партийный нотабль, Чтобы в городе спешно развилась эстрада. «Буковиной» назвали эстрадный ансамбль. Исполнители рады и публика рада. И гастроли... Мелькают вокзалы, дворцы И площадки без крыш посреди старых парков... Те отели с клопами, где хрипнут певцы... Рукоплещут Давиду Одесса и Харьков... -- Кинозрителям перед сеансом пою. В «Украине» и «Жовтне» ансамбли, что надо... — Пазбудила ремарочка память мою — Те концертики в «Жовтне» дарили отраду. Но об этом – потом. Здесь вначале был Храм. А построил его выдающийся зодчий Захаревич-Львивруд (Львовский). Многие там, Он шедевры построил, что радуют очи. Ко всему – политехники львовской творец, Он был первый ее и заслуженный ректор. Каждый храм Захаревича, каждый дворец Возглашают: их строил божественный некто. Божий дар очевиден. Но пан Юлиан Католические строил храмы во Львове. А армяне считают, что он из армян. Строить Храм для евреев для зодчего внове. Но и здесь он всю силу таланта явил. В Черновцах и почтамт сотворил, между прочим, И к вокзалу причастен, считают... Он был Гениальным, по общему мнению зодчим. Немцы храм тот зажгли. При советах потом Попытальсь взорвать. Устоял, на поддался. Кое-как подновили его, Божий дом... Ну, а в «Жовтне» потом и Давид подвизался. Символично, что в Храме божественный глас Пред войною звучал. Кантор Шмидт изощрялся. Лишь со старых пластинок порадует нас Дивный тенор, что Шмидту от Бога достался. Он замучен в «нейтральной» Швейцарии. Факт, Что швейцарцы к фашистскому зверству причастны, Очевиден... Давид заполняет антракт. Те концертики помню я. Были прекрасны. Завершала наивная, как дважды два И задорная песенка перед сеансом. Я слова не забыл, и запел их едва, Как Давид подключился, закончив кадансом: «Бажаем, бажаем Подывтыся добре кино... » «Бажаем, бажаем, Цоб сподобалось всим вам воно... » Глава шестая. Перипетии Постепенно он понял, что кредо его — Песни разных народов... Неаполитанцы Сладострастием нот одаряли того, Кто вначале озвучивал модные танцы. А у Джордже Марьяновича взял Давид — (Молодые не ведают) – чудо: «Девойку.. »... А для знающих идиш – классический хит: Песня Мэкки-Ножа... Что-то новое?... Двойку Ставлю вам. В «Трехгрошовую оперу» Брехт Персонажа такого отвязного вставил... Аристотель сказал бы, что Брехт – полный бред, Но фашизм ему мощного смысла добавил. Песню Мэкки-Ножа пел на идиш Давид, Что евреями воспринималось с восторгом. Композитор Курт Вайль сотворил звонкий хит. И Давид, исполняя, был пламенным, гордым... А последний куплет – по особому пел: Делал к зрителям шаг – и особо сердечно, Будто важное что-то доверить хотел... И тянулись к певцу понимавшие встречно: Зол плацн але соним, Лебт ун фройт зих, Генуг цу вэйнен. Абы гезунт нор, абы гезунт нор, Кэн мэн, бридер, гликлих зайн. Смысл: пусть сгинут враги все, живите в добре, Наслаждайтесь и радуйтесь, братья, не плачьте. Есть здоровье – и ладно. Все будет – харе. Будьте счастливы, грустное переиначьте... Шпильку антисемитам любой понимал. Чувства зрителей неудержимы и бурны. Настроение песней Давид поднимал, А успех возводил самого на котурны... Говорят, что на воре и шапка горит... Раз директор Климчук подошел пред концертом, Смотрит зверем и через губу говорит, «Руки в боки», стоит омерзительным фертом. -- На каком языке песню Мекки-Ножа Вы поете всегда, Степановский? -- На идиш... — -- Почему? — Распалился, от злобы дрожа. -- Потому что покуда в стране не увидишь Ни плакатов с призывом лихим «Бей жидов!» И ни флагов со свастикой. Только повесят — Прекращу, я к такому вседневно готов... -- Прекратите сегодня же... Если заметят... -- Почему нет запрета на сербский язык, На румынский и на итальянский... -- На идиш Сиди Таль разрешается. Только! — Кадык У директора дергался... -- Скоро увидишь... — В смысле – флаги со свастикой... Тот разговор Был за миг до того, как Давиду на сцену. После эдаких встреч пропадает задор, Ожидаешь пло### в судьбе перемену. В этот вечер не пел он за Мэкки-Ножа... -- Понимаю: пора покидать «Буковину». Переполнилась злобою вражья дежа. Но куда же пойду, коль ансамблик покину? Пинхус Фалик... Продюсер от Бога... И с ним Начинаю подспудные переговоры... -- Что ли мне – к Сиди Таль с пятым пунктом моим? -- Подожди, разберемся... — Но время моторы Запустило судьбы. От нее не уйдешь... Я заочник казанский был, консерваторский. Там украли пальто. Простудился – и в дрожь. Возвратился. Болею. Грипп душит заморский. «Буковины» гастроли пришлось пропустить. А Климчук-то давненько подыскивал повод... «... За невыход – уволить!»... Как дальше мне жить? Я женат. Как покинуть семейство и город? — И в музшколе второй ребятишек учить Стал Давид Степановский скрипичному делу... О бельканто с эстрадой пришлось позабыть. Отлучение с болью сердечко терпело. Там же на пианино муштрует детей И супруга Давида Людмила... Людмила! Он сказал о своей, я грущу о моей... Только жаль, что «моя»-то меня не любила... Так по воле враждебной на несколько лет Он оторван от песни и публики. Жалко. Но из сердца не выбросишь песню, ведь нет? Сердце жаждет запеть вдохновенно и жарко. А тем часом уже в филармонии есть И «Смеричка» с дуэтом задорных мальчишек. Ивасюк натворил новых песен! Не счесть! Но едва ли кто скажет, что песен излишек. Яремчук и Зинкевич Володе должны Поклониться за все, не устраивать смуту... Евдокименко Толя создал для жены, Милой Сони Ротару «Червоную руту»... Вызвал Фалик: -- Не хочешь поехать. Давид, Со «Смеричкой» в Эстонию? — Странное чувство Еле слышно в душе мне удачу сулит... Украинское в Таллине жаждут искусство На декаде увидеть, услышать... А мне Предстояло там петь по-эстонски. Едва ли, Как не просто сие, понимали вполне Те, кто мне то задание странное дали. Согласился. Прислали из Таллина нам Фонограмму. Пло###. Нарочно ль кто вытер? Мне известны какие угодно из гамм, Но, чтоб Гаммою звался еще композитор! Но имелся подобный. Скупинский. Писал Для «Смерички» и Сони Ротару шедевры. Гастролеров московских к себе приглашал. Для чего? Чтоб смутить их, подергать за нервы. В Черновицкой квартирке его был... Отпад! Электроники склад, самой лучшей, студийной. Впрочем, студия там и была, а не склад. И в столице не знали той мультемедийной Электроники, коей Скупинский владел. С подготовкою, кстати, был консерваторской, С Губайдуллиной вместе учился. Довлел Стиль над Гаммой классической школы московской. Он потом Голливуду искусство явил... Этот Гамма для присланной песенки Ойта Оформление классное соорудил. Я слова разучил... Но в душе непокой-то: Как слова эти правильно произносить? Я по улицам таллинским тесным гуляю. Мне ж эстонское пение изобразить Должно подостовернее... Не представляю... Ну, послушал на улицах, перенимал. Уловил... Спел в концерте настолько успешно... Фонд эстонского радио песню отнял: -- Здесь отныне звучать будешь, ясно? -- Конечно... На обратном пути задержались в Москве. Здесь в Сокольническом спортдворце выступали. Режиссеры Дворца нам признались в конце: -- Весь концерт ваш чудесный себе записали... — Вместе с «Русской раздольной» -- ее пел Давид. Для Овчинникова фигуриста счастливой Станет песня Давида – он с ней победит — Мировой чемпион откатался красиво. Я тогда на журфаке учился в Москве. И афишу Сокольнического концерта Увидал, но зачеты шумят в голове, Не пошел – и жалею... Но помню – requerdo, Как заметку об этом концерте писал — И отправил на радио, чтоб услыхали... Босс радийный за это мне рубль прислал, Ну, и правильно, стало быть, что передали... Снова слово Давиду... -- Продолжу рассказ Я о «Русской раздольной». Играем во Львове. С той песней задорной, как правило, нас Поощряют, прихлопывая... Как-то внове, Что стоит напряженнейшая тишина. Лишь подхлопал один ветеран с орденами. Тут выходит из ряда львовянка одна, Держит руки его... То есть, зал был не с нами, Русской песне навстречу лавиной – вражда... О концерте в Сокольниках мелочь вдогонку. Из столицы домой возвратились... Туда Следом выслали нам из Москвы газетенку С репортажем. Мой снимок стоял в полосе, Что Назария вызвало темную злобу — Почему не его? -- Ну, врага нажил! – все, Не Способен был одолевать ту хворобу — Эгоизм в виде зависти. Повод – любой. Даже это в газетке случайное фото. Одарило Назария звонкой судьбой, А душой не поднялся на эти высоты... И пришлось мне покинуть «Смеричку» тогда... Впрочем, перипетии давно мне привычны. День за днем покидают нас жизни года, Были молоды некогда и симпатичны... Глава седьмая. «Смеричка» Санаторий в Залещиках. Здесь отдыхал, Расслаблялся... Нашли: -- Фалик хочет увидеть. Был в ансамбле Ротару какой-то нахал, Умудрился певицу Софию обидеть. Объявляется конкурс на место певца... — -- Потеплело на сердце: все помнит великий. Умудрился направить за мною гонца.... Конкурс... Первый! Приятно – счастливые лики Мамы, дочки, супруги... Что дальше? -- Вперед, На гастроли! -- С Ротару? -- Да нет, со «Смеричкой». Вновь Назарий устроил в ней полный разброд — И Зинкевич ушел, хлопнув дверью... — Затычкой Вновь приходится броситься в злобный проран... Но желание петь побеждает обиду... Вес сгоняю, тончаю... Эстрада, экран Любят тонких и гибких... Таким к людям выйду... --- А с Ротару сотрудничать не удалось... — Эти годы в «Смеричке» -- большая эпоха. И попеть и постранствовать с нею пришлось. Начиналось и шло все, как будто, неплохо, Но оскомина горькая: нечего петь. Поначалу пел то, что Зинкевич оставил. -- Дай мне песню! -- Тебе? Можешь только хотеть! — Ивасюк и Дутковский играют без правил — Не дают новых песен. Опять та же муть: Не хотят поделиться с евреем новинкой. Душ отравленных та же бесовская суть... Сам искал себе авторов, чтоб украинской Новой песней и русской побаловать тех, Кто в «Смеричке» любил Степановского слушать... -- Вот мы в Киеве. Вновь у «Смерички» успех. Я в ней главный. Уже умудрился порушить И Дутковский контакты, рассорился вдрызг. Он пришел ко мне в номер с молением слезным: Записать со «Смеричкою» авторский диск. -- «Вiкна», песню отдам, ты споешь! Был серьезным... Я поверил – и каждому растолковал: Все же служим искусству, причем здесь обида? -- Согласились. Всю ночь режиссер мордовал. Записали. Диск вышел. Где песня Давида? Снова подлые плюнули парню в лицо: Грампластинка с проплешиной – странное нечто. Не отыщется совести у подлецов... Впрочем, в чем здесь открытие? Это извечно... У «Смерички» -- гастроли. В Румынии пел Яремчук – на румынском.... Из Карела Готта Степановский для Чехии выбрать хотел... Выбрал... -- Спойте, Давид, мне послушать охота! Kde všude chodíš, lásko... Степановский запел – и меня поразил: Я ведь –«чешский» учитель – и в произношенье Степановский и выдоха не исказил. Без изъяна язык – и прекрасное пенье. Аттестован по высшей шкале, как Кобзон. В том, что снова его из «Смерички» толкают Только антисемитский подлейший резон. Все иные резоны при том умолкают. Он пытался барахтаться, бегал в обком. Там советуют: -- Лучше б вам крепко подумать... -- Да о чем? -- Как сказать... Не о чем, а о ком... Дочь у вас подрастает... — Приходится плюнуть На карьеру эстрадного супер-певца. Дочь Виктория, верно, карьеры дороже. Он бросает эстраду для роли отца... Возвратится ли к ней? Возвратится, но позже... Глава восьмая. До свидания, Черновцы... Словом, есть предложенье, от коего он Отказаться не мог – жизнь ребенка дороже. Был партмафией настрого предупрежден — И свое черновицкое время итожа, В ресторан поступает для пьяных лабать. -- «Черновчанка» -- не лучше других и не хуже. В «Ленконцерт» приглашали, но шапку ломать Не хотелось – и стало внезапно мне вчуже То что близким казалось всего лишь вчера. А душа просит творчества, чем же заняться? И возникла идея: поднять на-гора Старых песен еврейских богатства. Подняться С этим грузом непросто. Но время пошло. Леонид Затуловский, известный маэстро, Подключился к проекту, его проняло. Стали вместе творить партитуру оркестру. Музучилище дочь той порой завершила -- И вперед – в Черновицкий университет. Нам с рожденья внушают, что знание – сила, И к ученым, к ученью у нас пиэтет. И в девчоночьей столь дорогой мне головке Прибавляется знаний и света в душе. Затуловский чудесные аранжировки Выдает, завершая все песни туше. Мы трудились над песнями год с Леонидом, Тридцать песен в новье приодели вдвоем... — Что потом под оркестр исполнялись Давидом. Был в театре аншлаг... -- На прощанье споем... — Это было прощание с городом детства, С тем, что зрело и что не созрело в судьбе... И теперь Черновцам в наше сердце глядеться, Чтобы важное что-то понять о себе... В девяносто седьмом я с Давидом встречался, Все, что выше изложено, взято тогда. Так сложилось, что более с ним не общался, Разбежались по рельсам судьбы поезда. Все ж добавлю и то, что могло измениться. Но не стану гадать и соврать не хочу. Расскажу успело все сложиться, А о новом изведать я вам поручу. Девяносто седьмой – наша точка отсчета. Я, примчавшись, пытаюсь в газету попасть. У Давида в музшколе имелась работа. Жил один, без семьи. Дочь тогда подалась В Пенсильванию. Там на муз-педе училась И учила в спецклассе детей танцевать. Так печально для близких судьбина сложилась — И жену схоронил Степановский и мать. В США кто не знает названье НАЯНА? Эмигрантский --- недавно приезжих -- оплот. Нет, не ждет эмигрантов небесная манна, Руку помощи новоприезжим дает Тот, кто прежде приехал и крепко устроен, Чтоб «зеленый» к Америке легче привык — И нашел здесь призванье, чего кто достоин. И, конечно, на входе – английский язык. Степановский обрел здесь второе дыханье. Пианистка-наяновка Женя Палей Проявила к Давиду тепло и вниманье... -- Я поверил, что мир не без добрых людей, А искусство мое здесь кому-нибудь нужно. Женя стала моим концертмейстером и Выступаем с тех пор вдохновенно и дружно, Поощряемые благодарно людьми. Познакомила Женя с известным маэстро. Залман Млотек – звезда мировая, гигант: -- Будет наш фестиваль, ты споешь там с оркестром... -- Степановский, твой выход! — Талант есть талант. Не заметить его невозможно, согласны? По веленью небесных внимательных сфер, Что над жизнью, судьбой, волей смертных всевластны, Был обласкан Давид и божественной Клэр. Сестры Берри, вы помните, были известны? Клэр одна из сестер. Ей – за семьдесят – и — -- Пусть Давид,— - приказала,— - поет мои песни! — Спел «Еврейскую маму»... Всевышний, прости Все грехи ей, что есть. Тем уже искупила, Что еврейский шедевр мне доверила спеть, А вернее – «коронку» свою уступила... Лишь творец здесь великое может узреть. Фестиваль шел в Манхеттенском зале престижном, В коем вряд ли когда выступает попса. Всех Давид поразил исполненьем отличным — Об успехе вещали на мир «голоса».... Мощный старт. Продолжение было не хуже. Ну, концерты, понятно... Он снялся в кино. Серьезно сыграл, не досуже. Роль такая была, что ему лишь дано Воплотить ее в фильме. Он раввин по роли. Кадр на кладбище. Похороны. Режиссер: -- Начинайте, Давид! – В пенье кадиша боли Он добавил своей. Заработал мотор. Оператор с волненьем внимает актеру. Но актер-то особый: он профи и здесь. -- Дубль первый отличный. Едва ли повтору Кадр улучшить... — В том кадре судьбы его взвесь. Он и маму свою сам отпел по обряду. Фильм «Таксмэн» поищите на видео. Там Исполненье Давида подарит отраду Вдохновенную, будто вошли в Божий храм. Без Давида едва ль эмигрантская встреча Хоть одна проходила за эти года. Предыдущая жизнь била, душу калеча, В ней упорно гнобили звезду. Он звезда. Город первой любви входит в сны к нам ночами. Черновцы не забыты. Нельзя их забыть. Собираются вместе порой черновчане Вспомнить молодость и о былом погрустить. И Давид им поет черновицкие песни — И «Маричку» и «Хава нагилу»... Опять В плен берет ностальгия – не сбросишь, хоть тресни И непрошенных слез не стереть, не унять... Не забыли Давида и на Буковине, Хоть земля та рождает все новых певцов... Женя рядом с Давидом, что значимо ныне, Будто знают друг друга аж из Черновцов. Познакомила Женя его с Ковалевой, Культуртрегершей русской общины – вот: RTN с их подачи -- )придумано клево) — Учит петь по-еврейски. Мой папа поет Песни вместе с Давидом, что там, на экране, Что немыслимо было в родимой стране, Где нас нынче и нет. Только сердце нам раня, Звезды города тихо нам светят во сне. Здесь нашлась поэтесса, что пишет на идиш. Прочитав Раи Ходоровой манускрипт, Стал Давид композитором. Песнб услышишь — И поймешь: жаль что прежде сей дар не раскрыт. Он поет на концертах.. Подходят порою С благодарностью: -- Песню мой прадед создал!... — Восхищает. Как прежде, Давид и игрою — Саксофоном и скрипкой... Еще не финал... Эпилог ... Герман Яблоков песенку про папиросы Написал в память первой великой войны... -- Это прадед... — Нашелся ответ. Но вопросы Остаются. Секретами судьбы полны. Здесь Давид поступает в духовную школу. Стал еще здесь и кантором – новый виток. Что грядет, мы узнаем. Не скоро иль скоро — На сие и Торы не ответит знаток. Сам Давид не ответит, хоть к святости ближе. Завершаю поэму, но длится судьба. Будь же здрав, человече восторженный, иже Дарит добрую песню – в ней сердца волшба. Он живет рядом с нами незвездною жизнью. Он поет нам о радости с грустью в душе. Даль, что сердцем утеряна, кажется близью. Я «шерше» ту «ля фам»? Да, как прежде «шерше»... Мы присели за стол. Додик в центре, я с краю. Мамин пестрый пирог был превыше похвал. Попивали чаек. -- А теперь я сыграю... — Он для мамы и папы на скрипке играл...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

* * *

Все говорят о Боже, путь к спасению через тебя лежит лишь одного Что ты вершишь кому прожить до старости Ну а кому не досмотреть кино. Ты ветви мудрости раскинул в часть раскаинья но никому до них в жизнь не достать Ты требуешь молитесь за спасение Но никого и не пытаешься спасать. конечно все это простое богохульство Возможно попаду за это в ад А может просто буду в мире таять И потихоньку малость угасать. Но разве мнение мое не стоит времени, Которое мы тратим для Него. Мы сами выдумали то, во что мы верим печали свои скиним на него. потом мы будет ненавидеть и любить Но все же продолжать тихонько верить но разве это все возможно ли? Ведь на молитвы наши Некто не ответит. Мы чисто занимаемся внушением И впрочем все зависит лишь от нас. Мы делаем то шаг к победе, то в пропасть угородим в тот же час. И как не странно все даруем Богу То честь и славу, то и ярость, боль И знаете, я тоже верю... но только в то, что человек силен. Что Бог? он слушает нас, понимает но он же ангел, он не спуститься с небес И вряд ли повернет все верх ногами И миру не придет тогда конец. признайтесь, легче, все несчастья и невзгоды Взвалить на вовсе незнакомое плечо И говорить, что, да, что он виновен А сами в это время непричем. Я знаю, я так делала однажды и поняла, что лучше на себя взвалить проблемы и несчастья и лучше лишь корить только себя. Появиться стремление к новой жизни, Что Бог может тебе и не дасть, Он тихо улыбнется и отметет, Что да возможно, та была права. Без веры, да, весь мир покрылся мраком Вы верьте, люди, это не беда Но просто жизнь свою не надо пачкать Вы веруйте, но веруйте в себя.

настя | nasso16@rambler.ru | новодвинск | россия

* * *

ТИШИНА Она зашла тихонько, чуть робея Присела на скрипучую кровать А я смотрел, и тишина вдруг овладела Открыв пленительную между нами страсть. " Вот тишина... К чему она ведет? К печали полной иль одиночества секунды? Что нам расскажет, а может что соврет? А может просто будет нас с тобою слушать. С тобой не виделись, мой друг, уже давно Признаюсь честно, я забыл все наши встречи И твой чарующий прекрасный взгляд Погас на миг в мой душе застывшей. Ты не молчи, скажи лишь пару слов, Ты знаешь, так мне станет легче Мне станет легче от того, Что я не враг тебе при этой встречи. Скажи, и я все вспомню вдруг Как мы с тобою пламенно любили Как ты призналась первой мне в любви Как я робел при каждой нашей встречи. Прошли уж годы, но ты осталось той, Кого я так любил в былые годы Тогда и планы наши были выше гор Увы, судьба решила по-другому. Ведь и представить ты не сможешь, как хотел Я все забросить, чтоб остаться вместе И сколько раз я плакал по тебе, Я не жалел ни гордости ни чести. Ах, если бы мы были б вновь! Ах, если бы нашел в себя я силы Все было б по-другому бы сейчас И ты б меня по-прежнему любила! Но ты молчишь, не сводишь ты глаза С пустой стены, и мне не стало легче. Твое молчание как рок судьбы сейчас От слов твоих исход зависит встречи." Ты встала, медленно пройдя к двери, Ну а потом нелепо улыбнулась. И мое сердце разорвалось в груди И мои губы онемели тут же. "Ты мне сказал все то, что должен был сказать Ты не пришел, увы, судьба решилась Но я надеялась и все ждала тебя Хранила наши чувства и любила Но ты не прав и я не та девица, Быть может, год назад я ей была Но год назад ты был в другой столице Другая у тебя была жена. И что скрывать, и у меня избранник. Быть может, я люблю его не так, Быть может, он не столь богат Не столь красив как в юности мы были. Но слову своему он верен Хоть понимает, что не столь любим Он уважает и так слепо верит, Что долг сейчас мой навсегда уйти." И он упал на крепкие колени, Остался он, как и всегда один Он вдаль смотрел, и слезы тихо лились И тишины печаль запомнил он. P.S. Мы проклинаем наши чувства Когда ответа на них нет Когда мы никому не нужны Когда наш враг-весь белый свет. Но стоит так себя карать при жизни? Ведь не всегда любовь чиста И мы должны достойно встретить Любой ответ, в любых устах.

настя | nasso16@rambler.ru | россия

Звуки тишины

Слышу звуки тишины В приближении весны. Целый город был для нас с тобой Той ушедшей молодой весной. Когда-нибудь Захочешь время повернуть К своей весне. Но тишина ответит мне. Круг судьбы не повернуть, А ошибок не вернуть. Но другой весеннею порой Будет счастлив кто-нибудь другой. Те, кто любимы И что исчезли, словно сны, Услышьте звуки тишины.

Кайса |

Дарья Александровна

Расскажи

Расскажи свои тревоги Знаешь, я умею слушать Как на жиненной дороге Сердце греет солнца лучик Как ты плачешь. когда больно? грусть, танцуй победный танец, Когда слёз ручей невольно Мочит щек твоих румянец Расскажи во что ты веришь И куда во сне летаешь Чьи сердца надеждой греешь, Расскажи о чем мечтаешь... Столько тайн в тебе таится,-- Ни одна мне не известна! Что в душе твоей творится? Расскажи, мне интересно!

Даша | shunya05@bk.ru | Киев | Украина

* * *

Стою у тульского Кремля. Напротив – щит с рекламой пены… Застряло в горле слово «мля…» От ощущения измены. Нас в лоб не взять! – Кремля секрет! Но всё же, в чём-то мы – туземцы… И вот, сегодня, Горний Свет Пошёл в размен за пачку «херца». В бойницах зубоскалит тень Другой орды, хоть и крещённой. Мой город, неужель теперь Ты сдался, срамом побеждённый?! Орда не ведает стыда. Нажива край родимый гложет: Распродаются города… Ров крепостной тут не поможет! …Стою у тульского Кремля, Смотрю на зубчатые стены… А в голове набат: Не зря! Не зря средь жизни современной Пронзили небо купола Отцовских покаянных храмов Воззвавших: Дети, бойтесь срама! Творите добрые дела!!! © Copyright: Вася Попов, 2007

Лапоть | Москва | Россия

Щома Микола Опанасович

І так безперестанно

Генетичний кодекс тримає життєві закони всього нашого бування. Чи будемо монстри, колись; а чи ні?.. А може й супер дотовані, від інтервенції сил науки в комплексному процесі нашої авто-гестації, колись, будемо ми? Ми хромосомів уже знаєм оріентувати... Вони генетики є носії. В їх мікро інфінітивних глибинах секретні спадкоємні риси існують. Нові закони, своєчасно, ізбудують? Плавучі рібосоми, немов планети плавуни, простори інформатики вкрадають -- ядро життьовий абитат галузь рібо-ядерних: рібози дезоксі таміни та "рна" кислота. Основні життя структури уже доцільно доминуєм. Знаємо ми: Генетичний кодекс тримає життєві закони всього нашого бування. Понад частотами гіперциклічними, гіперпросторів геоцентрових, літаєм нашим сновидінням з біогенетики потока... І так безперестанно; аж доти не дезінтегруємося в ниркових камінях нашого тіла... Також тоді, витонченістю вірша -- поезії, наші бажання всі побиті переміняємо, чим найскоріше, в матиматичні формули "Реалів".

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Тать в нощи

* * *

Где этот ветер? Уносит он не тех, Куда он рвётся? Складным швейцарским ножиком Проткну себе ладонь. Стигмата, Заживёт в два счёта, Если прислонить к фарфоровой спине ... Не помню, как тебя там звали, мим, Да всё равно. Где его носит, Куда он делся Этот ветер? А карандаш простой ТМ нашёлся. Всё -- пустяк, И мима звали, Знают все ..., Но всё равно Нет ветра. Вместо него -- Моторов гул, Раздавленные Кошки. Стигмата, Люди, я клянусь, Стигмата На ладошке.

Юна Тат | porsche@web.de | Хайльбронн | Германия

якименко наталья

***

Я начинаю понимать, что вечное всегда прекрасно Но понимая, забывать о том, что яркое опасно Мне очень трудно ощущать любви забытые порывы И сердцу сложно напевать души любимые мотивы Дороги пройдены в тоске, такой мучительной и нежной А души прожиты уж тем, что мы любили так безбрежно И тихо, тихо я иду, пытаясь разобраться с мыслью Ее я скоро не найду, она настигнет меня жизнью И упиваясь тишиной, что одиночество подарит Привыкну к мысли я о том, что чувства ликом не ударят И появляясь ниоткуда, душа уходит в никуда И верность помнить я не буду, она не истина всегда Правдивой ложью мы живем, в нее пытаемся поверить Быть может трудно иногда нам чувства ложные проверить Полна эмоциями я, любить и отдавать мне трудно И жизнь перелистать сполна. Вот смерть моя…не так уж людно

якименко наталья | natasha_8307@mail.ru | воронеж | россия

Семен Венцимеров

Когда впаду однажды в кому,

Когда впаду однажды в кому, А я когда-нибудь впаду, Чтоб без соплей! Попейте брому — И с чувством искренним в ладу, Коль я для вас хоть что-то значид И чем-то в жизни удивил, Хоть тем, что над «Журфаком» крячил — И что-то в душах уловил, Со мной, безгласным, говорите — И уверяйте, что найду Ресурс, чтоб выжить... Повторите — И не замечу, как уйду С нетленной верой, что обратно Я возвращусь когда-нибудь... Мне будет уходить приятно В последний невозвратный путь...

Семен Венцимеров | ventse56@mail.ru | Нью-Йорк | США

Щома Микола Опанасович

Кібернетика і ми

Ретроактивний процес кібернетики усі проблеми людства вибухає, немов пузирі мильного шуму... Як вітер осіннього темпу усе витирає... Нічого не жалує. Питань нерозчинних не буде. Часів вельми тривалих також, компарованих з можливо будніми, здобутків надлюдської сили, не варто ждати -- бож як здобути? Говорять пацифісти злісно що в них є правда про буття -- диктують як угодно жити; а всеж бунтують людське право... Коли то щось можно робити. Енергетично ядерна перевірка, є цілковито безумовна... Скажу: віками людство будувалося -- мозги учених в вогнях кепіли. Тепер же не даймо варваритися. Прийде година, і то вже скоро, що ореол корона анти іона відпочине на славній голові роботизованої людини... Тоді, роковини хиліазма зазнають усі. Генетичний кодекс в собі тримає закони великі нашого розвиття... Шукаймо їхніх секретних досягнень -- тоді будемо жити обільно? Без турботних сучасних притягнень. Уже сьогодні пересаджуєм, немов кімнатні квіти, людей мозги та фабрикуємо клони -- істот снопи. Та контролюємо їхні слабі бажання -- тварини, думаємо. А вони ж, стовпи! Ретроактивний процес кібернетики усі проблеми людства вибухає, немов пузирі мильного шуму...

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Щома Микола Опанасович

Вечерного танку

Комахи вечерного танку пустилися спішно задіяти повітряний обліт. Хотіли забрати під себе таке що чутливе для їхнього смаку. Усе. А тож є весна... Така їхня доля природи: косити, під крила, що попаде. Темінь прорізують світлячки, стрибають любо цвіркуни... Людей не чути. А де ж вони? Дзижчать одні, другі блиснують а ще другі тільки літають... Нічого більше не знають. Коли вже ранок прориває все це весілля затихає... Тепер людина, своє починає

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Илья Гутковский

Девять стрел

*** Солнце садится. В гаснущем взоре Тает шлейф горизонта, Алой пыльцой Оседает дня завершенность. *** Выжито небо. Слезы дождя Сбились в ручьи, Свежесть листвы Благоухает на сердце. *** Рыскает ветер. В трепете волн Сходит на берег, Прибоем ведомый, Дух одиночества. *** В жемчуга небесные Разодетая, Тишиной соборною Подпоясана, Благородная жрица-ночь. *** В абстракциях зимних форм, За окном молоком Проливается снег На белые сливки льда. Безмолвие совершенства. *** В свидетели луна мне, Без любимой, Я сердце, как хрусталь, На части расколю. Его осколки – звезды. *** Из тьмы души окованной Я высек свет надеждой, Тот, что печаль, Тот, что разлука, Что любовь. *** Неутолим священный голод, Горящий сердцем Ненасытным, что так алкает, Несть мгновеньем Всей жизни, страсти нежной крест. *** Из ножен златых — девять стрел, Сердцу – стрела любви, Разуму – мудрость, душе – добродетель, Духу – доблесть, пять из остатка В щедрость мою, для врагов.

Илья Гутковский | Тула |

Щома Микола Опанасович

Наші провадирі

Лазурові хвилі бравурних океанів, північних родників води, уже заморені пихкають -- одночасно із переносенням, на поверхності спини своєї, стійку піну шумовиння. Ці сплутані хвилі діють ефекти дифузні: дамби південні руйнують. А в серцях неосторожних, морського роду, гігантів утворяють... Їм дають живу присутність! В Керченськім протоці, коси Тузла до Таманська -- напевно, з"єднають! Тоді хвилі збунтуються більше... Моря північного гемісфера геміатрофію зазнають -- Чи невжеж такого, наші провадирі, бажають?

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Ицхак Скородинский

Вокруг тебя вращается луна

Вокруг тебя вращается луна. И солнце…. Вся вселенная моя — ТЫ, ТОЛЬКО ТЫ! Единственная в мире!!! А в черепной коробке светляки роятся, я с чего-то там сошел…. Врач мне сказал – я овощ, дозреваю в трущобах Далета, в пустынной Беер-Шеве…. Луна, она одна влияет на Закон о притяженьи тел…. Ну, а мою предзимнюю тоску чем растравила ты? В тот миг необоримый, когда ВДРУГ дуновением руки, и взглядом, полным нежности, РАСКРЫТЬСЯ…. благоволила. Со- Я пал…. К твоим ногам…. Дробь барабанная песка в окно, и в страннозвездном небе читаю по слогам…. - Как Один я один, я навсегда один…. …Как сабля выгнулась, а после оттолкнув — как бесподобно хохотала повторяя: - Ну, вот! Еще один…. Еще…. Еще один! Букетик желтых роз, прощальные двустишья о птицах улетающих…. Расстались…. Я полагал, что я свободен, наконец!!! Во, размечтался…. Посмотрите! Посмотрите! Вокруг неё вращается луна, и на границе постиженья бытия — необъяснимо — блестя своим небесным телом проплывает мимо, НЕБЕСНООКАЯ МОЯ!!!

Ицхак Скородинский | izskor@mail.ru | Беэр-Шева | Израиль

Щома Микола Опанасович

Подуми мої

1. Прийти на світ, як істота розумна, не те саме що відірватися з якоїсь дерева вітки -- начебто яблуко спіле. Прийти на світ, це виростати помаленьку... На протяги років розвязуватися постійно -- начебто квітка польова. Прийти на світ, це вироблятися щоденно. За кажним кроком давати другий... І так, все новим актом збагачатися. 2. Сьогодні є будь-який день тижня. Який він є, не є важливо... Всі дні є однакові, тоді коли ми можемо з ними годитись. Нехай же, будь-який день тижня для нас стає днем досягніня!.. Сьогодні є будь-який день тижня. Зробімо з нього музичну партитуру -- задаймо тон мажорний та й звеселімо, аж до можливого ладу, минуле наше. Було воно жахливе? Перевернімо його в *"пчеларя баладу"... У своїх просторах уявлювань -- життєві простори минулого, знаходиться моя сучастність. І вже, просто нудгую. Від скуки, останки доріг моїх, до мемуару (мені невідомого) я сам укладаю. N.B. *"пчеларя баладу" взято від: "Балада за пчеларя" (болгарський переклад) Австрійський письменник, Херман Брох (Hrmann Broch, 1866 - 1951) 3. Слово поета, фраза, та виражіння, те саме що дощик весняного ранку. Прохолоджує душевну гаряч... Силу втручає в здолене серце. Оазис грунтує де земля вже суха. Це поета робота -- утопія успіху.

Щома Микола Опанасович | mszoma@uol.com.br | Сан Кайтано до Сул | Бразилія

Чёрный джип

Ночь темна была, Дорога туманна. Вокруг миллион огней. Пронёсся чёрный джип Полосой автобана, А в нём четверо парней. Из московского они региона, Кредит их аж без границ, А джип их стоит полмиллиона Условных единиц. Ожидала, видно, их вечеринка, А после какой-то дом. На встречной полосе Показалась блондинка На Лексусе чужом. И от джипа только груда металла. Вокруг миллион огней. На пыльной на траве Отдыхают устало Все четверо парней. По осколкам в Склифе их собирали; Валялись там много дней. Вот так однажды вдруг Ничего погуляли Те четверо парней.

Кайса |

Нелли Гришина

Всё громче

Всё громче шум по городам и весям, Стенания слышны, и даже вопли. Портрет царя любимого повесил Холоп в халупе, вытирая сопли. С хоругвями идут и с триколором Народа толпы на Сенную площадь. Останься с нами,— выкликают хором, Не знали мы царя родней и проще. Не оставляй нас, сирых и убогих, Прогневали коли, прощенья просим. Не брось нас, государь, на полдороге, Побудь на троне лет хотя бы восемь. Не станем даже если мы богаче, Добавят если нам к зарплате грошик, Останься, царь, мы пропадём иначе, Мы без тебя не можем: ты – хороший! Мы можем без воды и нефти с газом, Без денег можем, без еды и проче, Но без тебя не можем жить ни разу, Ты нас одних не оставляй, короче. Не оставляй, вокруг — сплошные волки, И оборотни в отблеске регалий, Намёки, шашни, игры, кривотолки, Ты слушал нас, они нас всех – видали! Пускай воруют, только б было тихо, Пусть все умрут, но чтобы без претензий. Жить без царя-то слыхано ли слыхом? И сделай герб себе, на гербе – вензель. И ветер вырывал из рук плакаты, И кое-кто в толпе надел вериги, Шарманщик пел: сожгли родную хату, И шум стоял на площади великий. И царь толпу приветствует с балкона, И ручкой машет им с улыбкой скромной. Свечу старушка ставит у иконы В стране безлюдной, мёртвой и огромной.

Нелли | Россия

Нелли Гришина

Дождь осенний

Что ж с Ходорковским так, аж до конфуза, На волю отпустить неужто стрёмно? Он вроде не разваливал Союза, И не ходил с кастетом ночью тёмной. Не угодил лицом интеллигента, Не вышел рылом, не вписался в кодлу? Не осознал ответственность момента, Народ не грабил изощрённо-подло? Не подошло, видать, Прокрусту тело? Высок и пальцы, как у пианиста. Толпой в лицо ногами оголтело, И разбежаться вовремя и быстро. И затравить в лесу бригадой волка: Флажки по кругу и стрелков на выход. И кровь присыплет небо снега шёлком, И станет вновь в лесу прозрачно — тихо. Душа уйдёт из времени и тела, Из клетки, из оков, из несвободы. Исчезнет, словно цель из-под прицела, И дождь осенний затуманит воду.

Нелли | Россия