Капелевцы между тем в последнее время распоясались окончательно, на подступах к границам Чапаевской дивизии становилось неспокойно. Беляки втихую перекрасили френчи в коричневые тона, с надеждой замести следы, и начали концентрировать ударные группы отборных войск, вне всякого сомнения, готовясь к решительным наступлениям на позиции Красной Армии. Особое коварство капелевцев заключалось в том, что совсем недавно все гуленые и бесхозые сотни, наводнявшие ближайшую округу, были по-честному поделены парламентариями высоких противостоящих сторон и закреплены мировым соглашением. И вот, несмотря на торжественные заверения жить по соседству в любви и согласии, лазутчики стали доносить в Разлив секретные донесения о точных сроках наступления вражеских армий. Комдив, полагаясь на храбрость и лихость своих эскадронов, не очень то доверял сообщениям лазутчиков, потому что выступление для капелевцев было бы равнозначным их собственному уничтожению. По прикидкам Чапая, хватило бы пары знаменитых кавалерийских атак, чтобы навсегда покончить с агрессором. Уверенности придавало и героическое спокойствие комиссара. Вчера вечером у Василия Ивановича состоялся с ним обстоятельный разговор о возможных последствиях после выступления капелевцев и Фурманов развеял любые сомнения, чем очередной раз подтвердил несокрушимую мудрость политики партии. Комиссар тем оказался силен, что явился на совещание не с пустыми руками, но под мышкой он припер видавшие виды старинные бухгалтерские счеты, со скользящими по стальным спицам деревянными кругляшками. На законный вопрос, что будем делать в случае вероломного нападения капелевцев, Дмитрий Андреевич невозмутимо ответил: — Ничего делать не надо, само все уладится, давайте лучше чаю попьем. Вот так спокойно, как амазонский удав, успокоил рвущегося в бой командира красавец Фурманов. — Вы что, совсем одурели,— вскинув брови, удивился Чапай и саданул со всей злости курительной трубкой о секретную штабную карту развернутую на центральном пеньке.— Разве не понимаете, какая армада врагов на нас надвигается. Всегда сокрушался, что Вы человек не военный, не умеете оценить остроту стратегического момента. А я ведь рассчитывал на партийную Вашу смекалку. Видимо, как всегда, самое ответственное решение придется принимать самому. Такова незавидная доля всех великих полководцев. И Наполеон, и Македонский, и Кутузов самые ответственные решения принимали в одиночку, наперекор своим ближайшим помощникам. Хорошо, что потомки умели оценить по достоинству мужество и красоту их стратегического искусства. Но странное дело, высказанная легендарным комдивом быть может самая сокровенная мысль, не произвела на комиссара абсолютно никакого действия. Более того, складывалось впечатление, что она даже несколько развеселила его. Об этом свидетельствовали горящие иронией глаза и откровенно насмешливый, с подчеркнутым превосходством голос. — Война, чтобы Вы знали, Василий Иванович, дело сугубо гражданских и никак не военных людей. Фурманов извлек при этом из кожаных штанов чистый батистовый платок и основательно высморкался, так что с соседней сосны шарахнулись перепуганные птицы. — А заблуждаетесь Вы потому,— продолжил комиссар,— что с шашкой своей все никак не расстанетесь. Скажу больше, партия считает, что любые военные действия в нашей дивизии являются занятием исключительно и только бухгалтерским. Вот обратите внимание на эти чудесные канцелярские счеты. Нам точно известно, что у капелевцев запасено в арсеналах десять тысяч патронов. Спокойно отбрасываем их на верхних зачетных костях. Дмитрий Андреевич указательным пальцем зацепил стайку деревянных кругляшек и профессионально метнул их на свободное поле. Костяшки издали сухой, расстрельный щелчок и обособились на стальной гладкой спице, демонстрируя собой десять тысяч смертоносных патронов. — Предлагаю внимательно следить за моей мыслью, продолжил комиссар.— Мы также по опыту знаем, что из четырех выстрелов в самом жестоком бою только один достигает назначенной цели. Из этого следует, что нам необходимо оставить на счетах две с половиной тысячи круглых костяшек по количеству целевых попаданий. Теперь положим чуть ниже десять тысяч костей по количеству наших сабель в строю. Делаем простое вычитание и получаем замечательный вывод. Как только у капелевцев закончатся все патроны, вы с семью с половиной тысяч оставшихся конников вступаете в бой и наголову разбиваете обезоруженного противника. — Как-то легко у Вас все получается, Дмитрий Андреевич,— сокрушенно заметил комдив.— Две с половиной тысячи это же наших красноармейцев, однополчан. Разве можно так легко и беспечно, словно мусор сбрасывать их на канцелярских костях. — А в этом как раз главная наша козырная карта заключена,— радостно сообщил комиссар.— Мы ведь будем себе на уме. Поэтому выставим в переднюю линию самых поганых, самых ненужных бойцов, всяких перерожденцев и подкулачников. Вот капелевцы всех их за нас и пошлепают. Я с товарищами из партактива совсем забодался собственную контру крошить, с этим делом офицерики белые шустренько справятся. Нашей задачей будет только со спины недобитых врагов народа аккуратненько пулеметами подгонять, и терпеливо дожидаться, когда дивизия от всякой нечисти благополучно избавится. Останутся самые лучшие, отборные кадры, с которыми в два счета угодим в коммунизм. Справедливости ради необходимо признать, что Фурманов все последнее время ночами напролет метался с подручными на закрытой брезентом тачанке и выдергивал из теплых постелей расплодившихся как саранча белогвардейских лазутчиков. Всякого рода диверсантов, шпионов, вредителей развелось в дивизии такое невероятное множество, что поутру с воспаленными, не выспавшимися глазами и обветренными лицами доблестные защитники революции буквально валились с копыт. А ведь на плечах и портупеях этих, бескорыстно влюбленных в свою героическую профессию людей, лежала еще нелегкая забота о перемещении личного состава на великие стройки коммунизма, что было связано с тотальной индустриализацией. Не все красноармейцы активно проявляли революционную сознательность и по доброй воле отправлялись в тайгу возводить заводы и фабрики, кое с кем приходилось проводить специальные разъяснительные работы, очень индивидуального характера. После чего многим, многим красноармейцам в дивизии было, представьте себе, не до осетрины сомнительного качества в гостеприимном буфете театра «Варьете». Дмитрий Андреевич и на этом участке революционной борьбы оказался таким трудоголиком, так рьяно взялся за дело, что многие таежные звери начали заметно терять в популяции от наплыва нежданных гостей. И наглядно, очень заметно поредели вечерние улицы селений и городов. Преподанный комиссаром урок, на предмет бухгалтерских способов ведения боевых действий, надо признать, впечатлил легендарного комдива. У него даже заметно скукожились каракулевые папаха и бурка, и совсем не по геройски обвисли усы. Тем не менее Василий Иванович проявил бойцовский характер, он взял себя в руки и нашел мужества предложить комиссару свой вариант подготовки личного состава к войне. — Может стоит нам боевую и политическую подготовку с бойцами еще раз провести, джигитовку по всему кругу пройти и стрельбами малость позаниматься. Великий Суворов не зря завещал «трудно в ученье, отдыхаешь в бою». — Кому надо, Василий Иванович, давно уже каждую ночь стрельбами занимаются, руку так набили, что без мушки, на темную цели берем. Даже соревнования среди партактива устраиваем, кто с одного выстрела сразу две цели насквозь прошибет. Так что с этим делом у нас все в порядке. И потом опять же я Вам говорю — куда торопиться. Измотаем противника, арсеналы вражеские опустошим и навалимся всей своей мощью на захваченного врасплох супостата. В самый разгар закрытого совещания, в Разлив на полном скаку залетел, весь в пыли, верховой нарочный. Не слезая с захеканного, фыркающего белой пеной коня, он вручил командиру почтовый секретный пакет, заклепанный по уставу дюжиной толстых сургучных печатей. Комдив с суровым лицом отпустил скорохода, чтобы немедленно вскрыть донесение, поступившее из главного штаба армии. Дмитрий Андреевич, соблюдая субординацию, поднялся из-за стола, подрыгал замлевшими ногами и заторопился в сторону леса, на ходу расстегивая портупеи. Скрывшись в кустах, он долго хрустел прошлогодним валежником, подбирая целинное место. Василий Иванович ловкими приемами освободил пакет от сургучных печатей и аккуратно извлек из него два подробных отчета о секретных научных изысканиях. Большой отчет, составленный известным в дивизии и за ее пределами новатором-энтузиастом Розенбладом Моисеем Христофоровичем, содержал в себе подробную инструкцию о правилах применения изобретенной им универсальной смазки для конских копыт. Знаменательно, что при необходимости, предлагаемая чудо-мазь прекрасно ложилась и усваивалась порепанными солдатскими пятками, существенно облегчая ведение как ближнего, так и дальнего боя. В отчете поменьше, составленном выдающимся врачевателем человеческих недугов, Александром Соломоновичем Коценбаумом, находился чертеж и описание приставных задников для сподних кальсон, работающих по самосвальному принципу. Чапай внимательно ознакомился с секретными документами, разложил чертежи с описанием на центральном пеньке и погрузился в глубокие стратегические размышления. Между прочим, в донесении сообщалось, что все эти военно-технические новшества, хорошо зарекомендовали себя в недавних боевых сражениях с финнами и утверждены верховным военным советом для самого широкого распространения. Василий Иванович, хотя академий, как известно, не заканчивал, но вполне был знаком с различными видами военной хитрости. Он, в частности, прекрасно понимал, что иная боевая ситуация предусматривает выполнение замысловатых, скрытых маневров, в том числе и с временной сдачей позиций, с ложными отступлением вглубь обороны. Но вот так, чтобы сразу со смазанными пятками выходить на противника, это не вписывалось ни в какие военные доктрины. Комдива, не очень доверчивого от природы, начали, естественно, одолевать подозрения — быть может, он бесконечно отстал от современной стратегической мысли, а может все эти новаторы и рационализаторы давно переметнулись в стан противника и ведут в дивизии подрывную работу. Вопрос это немедленно следовало обсудить с Дмитрием Андреевичем. Фурманов тем временем, почесывая задницу, выбирался из крайних кустов и насвистывал любимую мелодию «Смело мы в бой пойдем». Настроение и вид у него были такие, как будто он только что в одиночку отразил знаменитую психическую атаку капелевцев. — Полюбуйтесь, комиссар,— заметив его приближение, со старта начал заводиться комдив,— чем наши лоботрясы академики занимаются, перестреляю подчистую всех сволочей. Фактически они предлагают мне смазать какой-то гадостью пятки и без боя тикать за Урал. Да за такую научную деятельность без всякого трибунала шашкой в солому всех их перекрошу. Сейчас же пошлю ординарца, чтобы доставил этих умников под конвоем в Разлив и отдал в руки Кашкету, он у нас первый специалист пробовать смазки. Веревку так умеет намылить, что под собственным весом зашморгивается. Фурманов спокойно и внимательно ознакомился с документами, потер от удовольствия руки и выдал совсем неожиданно: — Молодцы, узнаю почерк своих лучших соколиков, я же постоянно твержу вам: успокойтесь, все идет как по маслу. Партия железной волей держит руку на пульсе истории, полностью контролирует ситуацию. Не понимаю, чего вы колотитесь, сидите тихонько в Разливе, чаек попивайте. Когда начнется война, мы вам обязательно скажем, потребуется, разбужу среди ночи, лично доложу обстановку. И не забывайте, нам сегодня детишек в пионеры принимать, обязательно патриотическую речь приготовьте. Поди, и красный галстук разучились повязывать. Специально принес вам, потрудитесь хотя бы на Кашкете потренироваться. Попрощавшись по-товарищески с комиссаром крепким рукопожатием, комдив принялся задумчиво прохаживаться около центрального пенька, напряженно пытаясь постигнуть непредсказуемость предстоящих военных баталий. Внутреннее чутье бывалого боевого командира безошибочно подсказывало, что в заявлениях комиссара, при всей их сумасбродности, просматривались некоторые победные предпосылки. Однако не в правилах Чапая было уклоняться от свирепого боя, сдавать стратегические позиции. По его глубокому убеждению, лавры полководца Кутузова хотя и украсят биографию любого военного стратега, однако едва ли превысят унизительное оставление Москвы. Биться будем с первой минуты до последней капельки крови,— так решил для себя комдив и направился к озеру, переговорить на всякий случай с кем следует. Безмятежно плескалось древнее озеро, поившее своими целебными водами еще бедолаг динозавров. И прибрежные ивы, и кусты и деревья кругом даже не подозревали, какая большая беда надвигается на их благословенную землю. Какими пожарищами и бомбежками будет изуродована, испепелена щедро кормящая всех землица, сколько безутешного горя, кровушки людской, примет она. И знает ли о том беспечная жаба, притаившаяся на ольховой коряге, может даже в ожидании комдива, что это и в ее родительский дом стучится беда. Не стал Василий Иванович сгонять с насиженного места пригревшуюся жабу, но просто достал из глубокого кармана галифе свой мобильный телефон и набрал заветный девятизначный номер. — Слушаю тебя, Василий,— отозвался Создатель,— все-таки разговоры наши не проходят бесследно, вот ты уже уступил насиженное место беззащитной лягушке. Или это надвигающаяся беда заставляет пусть не любить, но проявлять уважение к окружающей жизни? Готов внимательно слушать тебя. — Никогда бы не стал по пустякам беспокоить Вас, Отче наш, но вопрос у меня, как всегда, исключительной важности. Все идет к тому, что на нашу землю придет большая война, и дивизии против воли придется вступить в тяжелейшие кровопролитные бои. За исключением комиссара, весь личный состав в полной растерянности, никто не знает, как предотвратить эту беду. А если война? Тогда удастся ли нам одержать победу? Все-таки очень обидно, ведь самой малости не хватило, чтобы достроить коммунизм и тогда во всеоружии сокрушить любого врага. Что посоветуете? Как подостойнее встретить начало войны? Всевышний ответил не сразу, складывалось впечатление, что перед звонком он был занят обычной бытовухой. Об этом не совсем ловко рассказывать, но «лучше горькая правда, чем сладкая ложь». По всей видимости, Создатель был увлечен хлопаньем мух. Потому что прежде, чем услышать ответ, Чапай отметил характерный хлопок и радостный возглас «Попал!». Потом было еще традиционное чирканье спичками, как будто раскуривает трубку и, наконец, прозвучал сам ответ: — Удивляюсь я на тебя, Василий. Ты человек от младых ногтей безнадежно военный, но все еще не понимаешь, что у войны не бывает начала. Убийство людей это всегда итог, завершение худых долгих дел. Ожидаемое нашествие началось по моим прикидкам эдак лет двадцать или тридцать назад, просто вы долго делали вид, что не замечаете этого. А если и замечали, то надеялись, что вас это не касается. Теперь отступать, уклоняться от схватки не вижу возможности, война неминуема. Но ты должен хорошо понимать, что никакую войну нельзя проиграть или выиграть. В этом деле можно только не опозориться, впрочем, можно и наоборот. На что у вас хватит мужества и ума, мне пока что неведомо. Советовать ничего не могу, потому что ненавистные тебе капелевцы это тоже ведь божие люди, и с ними пребывает наше небесное заступничество. Выбирать между вами не стану, этот спор придется решать без меня. Одно лишь могу тебе от души посоветовать, постарайся избежать всяких подлостей, воевать ведь тоже можно с достоинством. Больше мне не звони. Понадобишься, сам потревожу. У Чапая в эту минуту дрогнуло сердце и сделалось нестерпимо грустно, похоже это были последние слова слышанные им от Всевышнего. Когда теперь появится возможность и представится ли вообще оказия пообщаться с Богом он, конечно, не знал. Почему-то вдруг вспомнилось детство, самое раннее, когда он маленьким карапузом стоял босиком на околице и видел вдали вертящийся смерч. Было так боязно, страшно, что не находилось сил двинуться с места. А смерч неотвратимо наступал на него с готовностью увлечь своим вихрем, захватить адским круговращением. И только после того, когда роковая стихия промчалась совсем близко, он с удивлением обнаружил маленькую лужицу у босых своих ног. Маленький Вася зажмурил глазенки, закричал тоненьким голосом «Мамочка!» и побежал по улице в сторону дома. Время стояло обеденное, и Кашкет накрывал за центральным пеньком нехитрый походный стол. Под крышкой закопченного казана аппетитно дымился любимый Чапаем кулеш, заправленный старым толченым салом. В большой алюминиевой миске, источая укропный дух, лежали навалом краснющие раки, вперемешку, которые по пять и по три. В другой алюминиевой миске строевым порядком выложены были ноздреватые ломти порезанного хлеба вместе с чесноком и чищенными головками лука. Все было готово к полевой трапезе. — Может, саданем для пищеварения по стопарю? — неуверенно переходя за пределы уставных отношений, предложил денщик.— У меня сегодня, Василий Иванович, как раз день рождения, двадцать первое июня, не грех и отметить. Как ни как, четвертый десяток меняю, впрямую к возрасту Христа приближаюсь, того и гляди, какое-нибудь чудо в дивизии отмочу. — О чем говорить, сейчас же к столу,— заторопился Чапай и выразил от себя лично и от всего штаба сердечное пожелание имениннику счастья, может даже с перспективой сотворения чуда.— Представляешь, до чего замотался со службой, даже дни рождения ближайших друзей забываю. Так когда-нибудь и про свои именины можно не вспомнить. Но подарок за мной. Нынче же посоветуюсь с Петькой и сообразим тебе что-нибудь дельное. Между прочим, говорят, что у нас в обозе трофейную скрипку обнаружили, были бы пальцы все при тебе, лучшего подарка и не подберешь. Давненько собираюсь спросить, а почему ты отказался от скрипки и предпочел балалайку,— с неподдельным любопытством поинтересовался комдив, наливая из стеклянного графина чистейшего первача такого знатного градуса, что впору гадюк травить.— Не тебе мне рассказывать, что для души и для уха не найдешь более сладкой музыки, чем поющая скрипка, ведь не чета же нашей мужицкой трехструнной балалаечке. — Не уважаю я этих вопросов, Василий Иванович,— нехотя, с каким-то враз посеревшим лицом, ответил денщик.— Не хочу Вас обидеть, но о скрипке судить может лишь тот человек, который сам попытался ее укрощать. Это настолько своенравная барышня, что едва ли и самому Паганини удалось до конца подчинить ее себе. Скрипка, как музыкальное явление, всегда остается гениальней любого исполнителя. Но ведь Вы же не захотите иметь под собой не поддающегося выездке, вольного, как ветер коня. Вот почему среди скрипачей практически не попадается счастливых людей. Если ты заранее не уверен в победе, тогда какой смысл начинать любую борьбу? — Это ты прав, с этим навряд ли поспоришь, без веры в победу лучше не хвататься за шашку. Однако, бери свой стакан. И командир дружеским тоном поздравил именинника с днем рождения и пожелал из любой борьбы выходить победителем. Чапаевцы отведали огонь первача и принялись жадно закусывать вареными раками. Что может быть желаннее, вкуснее раковой шейки, после первой пропущенной стопочки. Мягкая, сочная, вобравшая в себя всю жизнетворную силу древнего озера, она не просто насыщала голодную плоть, она устроивала праздник души, призывала ее к торжеству возрождения. Бывают продукты, которые ест человек, чтобы утолить чувство голода, бывают, чтобы получить удовольствие, но раков едят для того, чтобы ощутить прелесть бытия, насладиться красотой мироздания. Когда Кашкет начал разливать половником по мискам полевой кулеш, Василий Иванович неожиданно спросил: «А ты знаешь, дружище, что скоро начнется война и многим нашим красноармейцам предстоит сложить в боях голову. Это пока большая военная тайна, но тебя, как ближайшего соратника, доверительно ставлю в известность». При этом комдив на всякий случай даже огляделся по сторонам, чтобы никакая залетная контра не навострила шпионское ухо. Провокаторов в последнее время наплодилось в дивизии столько, что даже в Разливе сделалось небезопасно. Петька только вчера обнаружил под подушкой листовку с призывом бросать оружие и когти рвать за Урал. — Вот тоже еще тайну нашли, вся дивизия знает, что завтра начнется война, половина личного состава на свал приготовилась. Моисей Христофорович с Александром Соломоновичем давно уже лыжи смазали, в солнечной Азии каракулевые шубы собираются шить, обещались бурочку новенькую для Вас подогнать.— Легко, словно на пионерском собрании поведал денщик, по ходу быстренько соображая, далеко ли можно откровенничать в этому деликатном вопросе с беспокойным комдивом.— Мне, если честно признаться, кум два раза уже предлагал махнуть за Урал, только из уважения к Вам и торчу в этом Разливе. — Право дело, спасибочки, обрадовал своего командира,— вывалив из орбит глаза, запричитал застигнутый новостями врасплох Василий Иванович.— Выходит, пока я без сна и отдыха загибаюсь над штабной стратегической картой, мои подчиненные спокойненько приготовились стать дезертирами. Ничего не скажешь, славная под знаменем революции сформировалась победоносная кавалерия. Нынче же устрою генеральную чистку всего рядового, командирского и вспомогательного состава. Эти засранцы у меня не то, чтобы за Урал, за плетень своего огорода дрыскать заморятся,— и комдив судорожно стиснул золоченую рукоятку своей не знавшей милосердия шашки. На следующий день, будто в воду глядел Кашкет, ударные силы капелевцев вероломно вторглись в пределы дивизии. Может, силы у неприятеля были чересчур велики, а может чапаевски красные конники больно уже стосковались по нормальной человеческой жизни, но стоящие на передовых рубежах эскадроны почему-то кинулись наперегонки сдаваться неприятелю в плен. На первых порах у беляков натурально возникли серьезные проблемы с нехваткой харчей. Аппетит у пленных был настолько завидным, что некоторые беляки сами деру давали от голодных чапаевцев, опасаясь за сохранность собственных сухих и горячих пайков. Даже видавшие виды интендантские службы оказались не в состоянии накормить такое несметное количество прожорливых ртов. К тому же, после пленения красных бойцов немедленно возникали проблемы с обеспечением их полным комплектом обмундирования, с настойчивыми требованиями переправить через линию фронта оставшихся в дивизии родственников. В первые дни капелевцы с перепугу чуть было не рванули обратно, никто не предполагал такого коварства со стороны непредсказуемых «товарищей». Прошедшие пол Европы, не знающие поражений генералы в агрессорских штабах, долго собирались с духом, чтобы убедить войска продолжить наступление. Неоднократно потом военные историки, разбирая начало кампании, будут строить научные гипотезы, по выявлению причин сокрушительных поражений чапаевской армии. Часть аналитиков, откровенно среднего ума, будут валить вину на военную технику. Дескать на знаменитых «максимах» почти все стволы оказались развернутыми не в ту сторону, поэтому не всегда получалось строчить куда следует. Некоторые специалисты свяжут провал в обороне с неудачным расположением передовых эскадронов, дислоцированных не понятно на чьей территории. Стоящие на дальних рубежах деревни не всегда выглядели и вели себя как большевистский оплот мировой революции, поэтому не всякий красноармеец успевал быстро сообразить, что и от кого следует защищать. С первой минуты героической обороны дивизии, в Разлив на запаленных скакунах начали прибывать потерявшие голову эскадронные комиссары и сотники, с докладами о вынужденном отступлении, о недоумении по поводу пропадающих без вести красных бойцов, и о немедленном подкреплении свежими силами. Всем до невтерпежки требовалось получить указания про тактику боевых действий, предусмотрительно разработанной в штабе Чапая. Никто и на секунду не сомневался, что временное заманивание противника вглубь своей обороны, является ничем иным как хитрым маневром, после чего последуют знаменитые чапаевские атаки. Личный состав с нетерпением поджидал, когда наконец в распустившейся бурке и с шашкой наголо сам Василий Иванович поведет за собой не раз и не два блиставшие лихостью эскадроны. Нарочные без передышки прибывали в Разлив, молча группировались возле центрального пенька, с мрачными натянутыми лицами терпеливо дожидались победоносных распоряжений комдива. Как только в Разливе стало известно о вероломной агрессии капелевцев, легендарный комдив, не сказав никому ни слова, заперся у себя в шалаше, никого не желал принимать, и было слышно порой как тоскливо, словно одинокий потерянный волк, подвывал «Сулико». Но стоял на часах у запертых дверей шалаша ординарец с ручным пулеметом в руках, и даже слушать никого не хотел о беспокойстве Чапая. Кашкет, между тем, проковырял в задней соломенной стенке укромную дырку и методически просовывал в нее пузырьки с первачом в обмен на порожную тару. Примерно дней через пять беспробудного возлияния, в Разлив на парадной тачанке заявился с бухгалтерскими счетами под кожаной курткой Дмитрий Андреевич Фурманов. Комиссар бодренько соскочил с рессорного агрегата, подошел к центральному пеньку и поприветствовал не на шутку взгрустнувших красноармейцев. Как и положено боевому политруку, он поинтересовался настроением товарищей, озаботился присутствием воинственного духа и выложил на стол для раскура непочатую пачку махорки. И вот ведь пустяшное дело, обыкновенный табак, но глаза на лицах людей тотчас наполнились радостью жизни, как будто и не было недавних печалей, досадных тревог. Комиссар улучшив момент, сделал вид, что имеет небольшую нужду, мелкой трусцой забежал за шалаш, и в пробуравленную дырку заговорчески протараторил: — Васька, хватит валять дурака, отпирайся, необходимо в срочном порядке провести закрытое партийное совещание. Василий Иванович немного помедлил, тяжело соображая, что лучше — послать комиссара куда следует или впустить в шалаш для беседы. Он для верности хлебанул пару глотков матерого первача и сипло прохрипел: «Крепка советская власть». Потом резко выдохнул и скомандовал: «Заходи». Вид у комдива, прямо скажем, был несвежий. Все, начиная с запутавшихся в усах клочков сена и до расстегнутой ширинки, из которой торчали подвязки кальсон, свидетельствовало о нелегких испытаниях, выпавших на долю Чапая в эти ненастные дни. Он молча впустил комиссара в шалаш, выглянул на свет божий, заметил толпящихся у центрального пенька красноармейцев и сделал Петьке дополнительное распоряжение, касающееся надежной работы ручного пулемета. — Тебе что, впадлу выйти к бойцам и проникновенно сказать им «братья и сестры!»,— с первых же слов начал наседать на командира забравшийся в шалаш комиссар.— Сколько можно строить из себя осерчавшую невесту перед сорок пятой брачной ночью. — Ну скажу я «братья и сестры»,— пробормотал застегивающий ширинку комдив,— а дальше то что? По глазам их читаю, достаточно одного неверного шага, чтобы в Разливе поднялся мятеж. Здесь такой может завертеться танец с оглоблями, что никакой папахой, никаким «Капиталом» не прикроешься. — Ты только произнеси «братья и сестры», а что дальше, не имеет никакого значения,— с уверенностью отличника, сдающего самый легкий экзамен, выдал несгибаемый комиссар.— Потом можешь плести любую ахинею, какая только на ум придет. Вот соседка моя купила давеча козу и назвала ее Зорькой. Казалось бы, плевое дело, но скотинке это славное прозвище настолько понравилось, что она и секунды не раздумывая начала в три раза больше отдавать молока. Мотай на ус, вот тебе ленинский образец толковой партийной работы с широкими народными массами. И вообще не скупись, подлей еще керосина, что дивизия в опасности, что враг вероломно напал в тот самый момент, когда до коммунизма уже оставалось практически не больше недели. Люди сразу духом воспрянут, наперегонки попрутся даже в рукопашный бой. — Предположим, толкну с горы я эту телегу,— обреченно махнул рукой командир.— Да ведь уже почти тысяча сабель без малейшего сопротивления отправилась в руки капелевцев, похоже, что многие только и ждали, как бы рвануть за линию фронта. Попробуйте объяснить это личному составу, где найти оправдание? Предупреждал бывший регент Петропавловской церкви, что не следует перебарщивать с продразверсткой, нехорошо увлекаться сверх меры назначением лютых врагов, поиском кулаков и предателей трудового народа. Как бы не подрыскали в разные стороны все остальные бойцы, в одиночку останемся защищать родную дивизию. Василий Иванович, не глядя, нащупал на топчане пузырь самогона и прилип к нему с жадностью грудного младенца. Опустошив его до половины, он сделал глубокое философское заключение: «Чем больше живу, тем яснее понимаю древних мыслителей, кажется, греков. Надо же так точно подметить, что только в вине и сокрыта настоящая истина». — Вы бы закончили с деморализацией, Василий Иванович, и обратили внимание на эти волшебные счеты,— раздраженно заявил комиссар, доставая из-за пазухи бухгалтерский шансовый инструмент.— Вот смотрите сюда, отбрасываем на верхних костях из десяти тысяч личного состава одну тысячу перерожденцев и подкулачников, остается девять тысяч лучших в дивизии сабель. Фурманов, как заправский счетовод, цеплял ногтем указательного пальца стайку выцеленных костей и метал их по скользящей спице, всем своим видом показывая, что последнее слово остается за этим сухим щелчком. — Продолжаем расчет,— азартно объяснял комиссар.— Отбрасываем из оставшихся бойцов две с половиной тысячи случайных костей на нейтрализацию вражеских арсеналов. Шикарный получается результат, настоящая виктория. Вы с шестью с половиной тысячью верных делу революции бойцов, наголову разбиваете обезоруженных капелевцев, просто сметаете с поля боя одним кавалерийским наскоком, такое и Наполеону в лучшие годы не снилось. Еще учтите, вовсе неплохо, когда некоторые красноармейцы в плен подались. Нам сейчас кормить лишних дармоедов все равно нечем, а после войны потребуются рабочие руки, вот мы всех их и приспособим на знаменитых комсомольских стройках и лесоповалах. — Не очень то я доверяю Вашим занюханным счетам,— засомневался комдив, икнул пару раз и потянулся за пузырем самогона. Однако тормознулся на полпути к намеченной цели и, присев на топчан, поделился с комиссаром посетившим его откровением. — Может быть нам, для поднятия воинского духа в дивизии, обратиться к попам, к дорогому православному духовенству. Со священников, если с умом их использовать, можно много чего поиметь. Как учил незабвенный Владимир Ильич, с поганой овцы, хоть шерсти вонючей клочок. Подключите кореша вашего, красавца Наума, и других хранителей церковного опиума, пускай приступают к активному богослужению, народ это будет приветствовать. Если моим красным соколикам зарядить грамм по двести, да выстроить под хоругвями с призывом «За святую православную Русь!», они любому супостату до задницы заломят рога. — Неплохая идея, должен признать, вино и впрямь открывает Вам истины,— согласился Дмитрий Андреевич.— Давно подозревал, что теорию относительности знаменитый Эйнштейн накатал с хорошего перепоя, ее по трезвому понять до сих пор никто не решается. Только со священникам у нас в дивизии в последнее время как-то негусто, если не сказать, что нет их совсем. Перевелись почему-то. — То есть, как это нет, куда они все, подлецы, подевались? — абсолютно искренне поинтересовался комдив. — Видите ли, Василий Иванович, принимая всем сердцем в расчет, что священники любят Бога значительно больше, нежели советскую власть, мы вошли в положение духовенства и ускорили им встречу с драгоценным Создателем. Но, говоря откровенно, я всегда был открытым противником церкви. Вы как-нибудь почитайте Евангелие, будете немало удивлены, оказывается фактически все свои заповеди попы бессовестно содрали с нашего устава коммунистической партии. Например, партия учит не красть и попы, будто попугаи, следом за нами призывают не красть. А куда деваться нашим красноармейцам? Они, понятное дело, не могут вкурить кого слушаться, теряют ориентацию и невольно начинают слегка подворовывать. Но идея Ваша безусловно толковая, обсудим ее на ближайшем партийном собрании. Оглядевшись по сторонам и приблизившись вплотную, почти что к самому уху Чапая, Фурманов еле слышно добавил: — Между прочим, есть секретное постановление партии временно перебросить Вас за Урал. Враг надвигается стремительно, неровен час, захватит Разлив, а мы не имеем права рисковать жизнью легендарного командира. Построим в березовой роще новый шалаш и отправляйтесь спокойно работать над боевыми воспоминаниями. Кому как не Вам из первых рук передать для потомков героическую память о наших победах. Война, Василий Иванович, обязательно закончится и в героях окажется тот, кто первым успеет настрочить мемуары. Могу по дружбе предложить название для будущей великой книги — «Шалая земля», например. Я просто пятками чую Вашу харизму большого писателя. Неожиданная перспектива стяжать лавры большого писателя, без сомнения комдиву пришлась по душе, однако военное начало, как и во все времена, возобладало в нем и он ответил решительно: — Неужели, Дмитрий Андреевич, Вы до сих пор не в состоянии уяснить, что мое присутствие в Разливе воодушевляет бойцов, вселяет в них веру в нашу победу. Одна моя знаменитая сабля, даже без бурки, стоит целого ударного эскадрона. Если я мотану за Урал, с дивизией случиться беда, половина личного состава слиняет с фронтов в ту же минуту, а то и вовсе развернет против шерсти штыки. — Все мы прекрасно понимаем, Василий Иванович, все предусмотрели и разработали сверхсекретный военный план. Фурманов для безопасности даже выглянул из шалаша, дабы убедиться, что их никто не подслушивает и, переходя на заговорческий шепот, поведал: — Перебросим Вас за Урал ночью, особенно тайно, а в Разливе посадим стопроцентного двойника. Загримируем Кашкета, воткнем ему в зубы трубку, приклеим усы, научим петь «Сулико» и ни один враг народа с микроскопом не подкопается. Он будет принимать ходоков, выслушивать нарочных, а вечером появляться в армейском клубе, слушать симфонии. Таким образом, весь личный состав продолжит оставаться в полном спокойствии и Вы, как всегда, при делах, в случае победы никто не посмеет упрекать Чапаева в трусости. Давненько уже Дмитрий Андреевич не испытывал настоящего восторга от собственной дальновидности, подобного тому, которым наслаждался в эту триумфальную минуту. Вот когда в полный рост удалось продемонстрировать комдиву всю свою интеллектуальную мощь, полное торжество партийного слова. На радостях он даже подхватил с топчана пол пузыря зверячьего самогона и залпом осушил его до самого дна. Глаза комиссара чуть-чуть повысовывались из орбит, но он мужественно справился с перебитым дыханием и возвернул их на законное место. — Как Вам мой план? Честно признайтесь, не ожидали от своего комиссара? — бесконечно любуясь собой, поинтересовался повеселевший герой. — Что тут скажешь, план ничего,— почесав затылок, согласился Чапай,— только рано пока что перебираться мне за Урал. Вы напрасно считаете, что командир сидел все эти дни в шалаше и бездействовал. Я ведь тоже свой план победоносных маневров для ведения войны разрабатывал. По моему разумению, перво-наперво следует разобраться, чем так заманивают наших бойцов оборзевшие капелевцы, каким это медом завлекают они. Вот для этого я и решил сегодня же вечером отправить своего ординарца в разведку. Пускай под видом пленного красноармейца попадет в расположение к неприятелю и на месте событий выяснит все. Петьку не проведешь, он разнюхает обстановку и выведет капелевцев на чистую воду. — Дело рисковое затеваете, Василий Иванович. Ведь и Петька может дрыснуть к врагу, а особенно, если девок ядреных подсунут. Не устоит же подлец, враз забудет про революцию. — Вы это бросьте, Дмитрий Андреевич,— застегивая ворот рубахи, обиженным тоном предостерег Чапай.— Мы с ординарцем не одну макитру соли на фронте слопали, доверяю ему как себе самому. Больше скажу, помяните мое слово, еще какого-нибудь вражеского генералишку к нам в плен языком приведет. В любом случае, вести активные боевые действия до тех пор, пока не разберусь в чем причина, почему красноармейцы бегут из дивизии, я не стану. С такими бойцами не подступиться к врагу. Крикните в шалаш ординарца, прямо сейчас и поставим ему боевую задачу. Петька, как только забрался в шалаш, начал шарить снайперским глазом, в поисках закупоренного пузыря. Но как только обнаружил под топчаном пустую тару, заметно поник и безучастно спросил командира: — Зачем вызывали, Василий Иванович? — Пузырь твой никуда от тебя не уйдет,— немедленно закрыл неуместную тему Чапай.— Мы с комиссаром дело решили доверить тебе очень серьезное. Надо нам, наконец, разобраться, почему бойцы валом бегут в плен к неприятелю, чем это капелевцы так привадили их. Вот для этого посылаем тебя с секретным поручением в разведку. Отправляйся сейчас же на передовую, притворись понарошку контуженным и сдавайся на милость врагу. Поживи там несколько дней, выведай все и возвращайся через неделю в Разлив. — Так я, Василий Иванович, пока Вы здесь отдыхали, уже пару раз смотался к неприятелю в плен и генерала ихнего на всякий случай с собой приволок, лежит за шалашом, расслабляется. Кашкет ему уже пару кружек воды подогнал в обмен на швейцарские часики. — И чего ж ты молчишь, каналья, немедленно языка на допрос, запорю и тебя, и подлеца генерала,— взревел враз протрезвевший комдив, так что бойцы за центральным пеньком попадали в перепуге с насиженных мест.— Где моя шашка, где револьвер? Сейчас же все в строй, я вам покажу, как обязана воевать чапаевская дивизия. — Да погодите Вы, Василий Иванович,— начал урезонивать комдива хладнокровный комиссар.— Пускай ординарец толком все расскажет, как обращаются с нашими пленными капелевцы, действительно ли там так приятно, что домой возвращаться не хочется? Расскажите Петр Парамонович все по порядку, чем Вам запомнилась встреча с противником. — Честно скажу,— с готовностью отозвался Петька,— неплохо было бы знать их язык. Потому что они сразу же начали называть меня «руссиш швайн», а я до сих пор не могу разобраться — хорошо это или плохо. Потом принесли большой деревянный циркуль, принялись замерять форму черепа, и тут мне малость не повезло, циркуль забраковал мою маковку. Правда, подфартило, что у них печка потухла, а то не видать бы мне своего командира. Там они очень строго дрова экономят, топят, что под руку попадается. Если с формой черепа чуток подгулял, в два счета на растопку отправишься. А так ничего, природа у них больно красивая, почти как в нашем Разливе, и озера, и деревья кругом. Вот только любоваться приходится всем этим через колючую проволоку. Вы не верьте, что слишком много наших красноармейцев в плену собралось. Понимаете, сыро у них на дворе, топить постоянно приходиться. В жуткой, бессильной злобе исказилось лицо командира. Никогда, даже в самой жестокой сечи оно не приобретало такой бледный бескровный окрас. Петька по опыту знал, что в этих приступах безумного гнева Чапай был действительно страшен и мог в одиночку подавить неприятельский эскадрон. — Коня мне,— еле звучно потребовал Василий Иванович.— Ординарцу обеспечить общее войсковое построение и ждать, я только на минуту окунусь в свежей водице. Комдив, не глядя по сторонам, раненым вепрем вывалился из шалаша и потянулся к древнему озеру. На берегу он разделся донага, грохнулся на колени и в раздирающей душу молитве, обратился к Всевышнему: «Господи! Помоги ты мне избавить нашу землю от этой неслыханной нечисти». Потом поднялся с колен, перекрестился, и в хищном, дерзком прыжке послал свое тело в студеное озеро, из которого пили воду еще динозавры. Только парящий высоко в небесах соколок, внимательно наблюдал за россыпью шуганутых ныряльщиком жаб. И озеро накрыло сосредоточенное молчание, нарушаемое только тяжелым сопением комдива. |