Неделя просвещения

Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:

— Сидоров!

А я ему:

— Я!

Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:

— Ты,— говорит,— что?

— Я,— говорю,— ничего…

— Ты,— говорит,— неграмотный?

Я ему, конечно:

— Так точно, товарищ военком, неграмотный.

Тут он на меня посмотрел ещё раз и говорит:

— Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату»!

— Помилуйте,— говорю,— за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.

А он отвечает:

— Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.

А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти.

Я и говорю:

— А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?

А он прищурил глаз и спрашивает:

— В цирк?.. Это зачем же такое?

— Да,— говорю,— уж больно занятно… Учёного слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…

Помахал он пальцем.

— Я тебе,— говорит,— покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то учёные, а вот вы, горе моё, неучёные! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут… Мило, хорошо… Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать… Получай билет, и марш!

Делать нечего — взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в «Первый советский театр».

Видим, у загородки, где впускают народ,— столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и всё больше барышни. Одна было и сунулась к контролёру, показывает билет, а тот её и спрашивает:

— Позвольте,— говорит,— товарищ мадам, вы грамотная?

А та сдуру обиделась:

— Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!

— А,— говорит контролёр,— в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания!

И забрал у неё билет.

— На каком основании,— кричит барышня,— как же так?

— А так,— говорит,— очень просто, потому пускаем только неграмотных.

— Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.

— Ну, если вы,— говорит,— хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали — доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поёт.

Так и ушла барышня.

Ну а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд.

Сидим.

Представление ещё не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.

Смотрю — лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел.

Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но всё знает):

— Это кто же такой будет?

А он отвечает:

— Это дери,— говорит,— жёр. Он тут у них самый главный. Серьёзный господин!

— Что ж,— спрашиваю,— почему ж это его напоказ сажают за загородку?

— А потому,— отвечает,— что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют.

— Так почему ж его задом к нам посадили?

— А,— говорит,— так ему удобнее оркестром хороводить!..

А дирижёр этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в неё и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.

Ну а дирижёр этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает — и книжку читает, и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше — больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошёл по всему театру. А потом как рявкнет с правой стороны… Я глянул в оркестр и кричу:

— Пантелеев, а ведь это, побей меня бог, Ломбард, который у нас на пайке в полку!

А он тоже заглянул и говорит:

— Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!

Ну я обрадовался и кричу:

— Браво, бис, Ломбард!

Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:

— Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!

Ну замолчали мы.

А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене — дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.

Одним словом, старый режим!

Ну тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьёт, закусывает.

И оказывается, братец ты мой, влюблён он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а всё пением, всё пением. Ну и она ему тоже в ответ.

И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг, откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.

Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой — беривтон.

И сейчас же и запел Альфреду:

— Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?

Ну пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию к чёрту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший — этой Травиате своей.

Обругал её на чём свет стоит, при всех.

Поёт:

— Ты,— говорит,— и такая и этакая, и вообще,— говорит,— не желаю больше с тобой дела иметь.

Ну та, конечно, в слёзы, шум, скандал!

И заболей она с горя в четвёртом действии чахоткой. Послали, конечно, за доктором.

Приходит доктор.

Ну вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат — пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.

Подошёл к Травиате и запел:

— Будьте,— говорит,— покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы помрёте!

И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.

Ну видит Травиата, делать нечего — надо помирать.

Ну тут пришли и Альфред и Любченко, просят её не помирать. Любченко уж согласие своё на свадьбу даёт. Но ничего не выходит!

— Извините,— говорит Травиата,— не могу, должна помереть.

И действительно, попели они ещё втроём и померла Травиата.

А дирижёр книгу закрыл, пенсне снял и ушёл. И все разошлись. Только и всего.

Ну думаю: слава богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!

И говорю Пантелееву:

— Ну Пантелеев, айда завтра в цирк!

Лёг спать, и всё мне снится, что Травиата поёт и Ломбард на своём тромбоне крякает.

Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:

— Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером в цирк увольниться…

А он как рыкнет:

— Всё ещё,— говорит,— у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат, пойдёшь сегодня в Совпроф на концерт. Там вам,— говорит,— товарищ Блох со своим оркестром Вторую рапсодию играть будет!

Так я и сел, думаю: «Вот тебе и слоны!»

— Это что ж,— спрашиваю,— опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?

— Обязательно,— говорит.

Оказия, прости господи, куда я, туда и он со своим тромбоном!

Взглянул я и спрашиваю:

— Ну а завтра можно?

— И завтра,— говорит,— нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.

— Ну а послезавтра?

— А послезавтра опять в оперу!

И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя просвещения.

Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадёшь совсем. И спрашиваю:

— Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?

— Зачем,— говорит,— всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идёт на все четыре стороны!

Ушёл я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный, выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия…

Думал, думал и придумал.

Пошёл к военкому и говорю:

— Позвольте заявить!

— Заявляй!

— Дозвольте мне,— говорю,— в школу грамоты.

Улыбнулся тут военком и говорит:

— Молодец! — и записал меня в школу.

Ну походил я в неё, и что вы думаете, выучили-таки! И теперь мне чёрт не брат, потому я грамотный!

1921

Автор

Михаил Булгаков

Михаил Афанасьевич Булгаков (15 мая 1891, Киев — 10 марта 1940, Москва) — русский писатель советского периода, врач, драматург, театральный режиссёр и актёр. Автор романов, повестей, рассказов, пьес, киносценариев и фельетонов.Самые известные произведения: сборник рассказов «Записки юного врача», повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце», пьесы «Дни Турбиных», «Бег» и «Иван Васильевич», а также романы «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *