Это было самое весёлое, оживлённое место предпраздничного рынка… Лавчонка, маленькая, полутёмная была битком набита покупателями, а на улице у входных дверей стоял бойкий, крикливый мальчишка и зазывал ещё новую публику: — Пожалуйте! — кричал он, раскрывая рот так, что углы губ касались концов его громадных ушей.— Эй! К нам пожалуйте! Очень даже прекрасные привидения, покойники, девочки на всякий рост, бесприютные собачки-с! Громадный выбор занесённых снегом странников, волки-с. Только у нас настоящие волки! Эй! А в лавчонке крику было ещё больше. Приказчик, держа в правой руке за шиворот что-то длинное, одетое в белый саван, с деланным изумлением кричал: — Это-с, по-вашему, не привидение?! А что же это тогда, по-вашему, такое, если не привидение? Который год торгуем — никогда не было, чтоб сумлевались! Вы, вероятно, ваша милость, не видели никогда настоящего привидения, потому такое и говорите! — Да оно… не страшное! — робко возражал покупатель и косился на фигуру, беспомощно болтавшуюся в мужественной руке приказчика. — Это не страшное? — изумлялся приказчик.— Да какие ж тогда страшные бывают?! Обратите внимание на их личико: мертвецкая бледность и глаза как свечки. Вот эту кнопку только нажать… А голос! Извольте прислушаться! Приказчик нажал рукой спину привидения. Оно заскрипело и, захлопав ртом, проревело: — Ищи документы, раскрывающие тайну твоего рождения, на чердаке, в двойной крышке старого сундука! Рот захлопнулся, глаза потухли и фигура безжизненно повисла в приказчичьих руках. Покупатель призадумался. — Ничего… Слова хорошие. Из них можно что-нибудь сделать… Гм… Тайна рождения… Заверните! — Браку не надо ли? — спросил приказчик, заворачивая покупку. — А что у вас за брак? — Чиновник один. Раскаивался в ночь под Рождество, что выгнал больную жену с ребёнком. А они как раз и пришли в эту ночь, под видом нищих. — Ну? — Ну, вот. А мальчишка наш лавочный, что орёт сейчас у дверей, чтоб ему пусто было,— вынул чиновника из коробки, да и отвертел ему голову. Согласитесь — не может же жена возвращаться к безголовому чиновнику. Целый набор испортил, негодяй. Возьмите! Дёшево бы отдал… — Да куда ж он мне?.. — Ну, можно что-нибудь такое… Жена могла бы держать корчму, пользующуюся дурной репутацией, а муж тоскует по ней и приезжает в рождественскую ночь, желая сделать сюрприз. Его не узнают и убивают. И только после, по отрезанной голове, с которой ей дали поиграть, дочка узнает черты своего любимого папы. Прекрасный сюжет! — Пожалуй! — сказал покупатель, раздумывая.— Я в провинцию пошлю, куда-нибудь. Там это любят. Только вы и голову не забудьте положить. — Помилуйте-с — всё здесь, в коробке. Прикажете сверху вьюги положить? Копеек на тридцать. — Разве у вас теперь вьюга отдельно продаётся? — удивился покупатель. — Да-с. Лучше комбинируется. Можно чиновника — и вьюгу, заблудившегося мальчика — и вьюгу. Почти что она везде идёт. — Тогда посыпьте чиновнику на двугривенный. Да мне отдельно дайте немножко. Можно просто стихотворение в прозе о вьюге сделать. Благодарю вас. * * *В лавку вошла дама в очках. — Здравствуйте! Позвольте мне одного замерзающего мальчика. Поменьше только и похуже одетого. — Не держим-с,— вздохнул приказчик.— Погоды нынче, как назло, тёплые, а товар скоропортящийся. Дама растерянно посмотрела на приказчика. — Тогда, может быть, найдётся девочка на улице, прильнувшая к оконному стеклу, за которым ёлка? — Продали-с. Была одна прильнувшая девочка, и ту для детского журнала взяли. Много не держим — потому из моды выходит. Из новенького чего не пожелаете ли: палач, вешающий родного племянника, экспроприаторы, нападающие в рождественскую ночь на усадьбу, раскаявшийся губернатор. Много теперь идёт. — Что-нибудь с волками нет ли? — спросила дама. — Пожалуйте-с: охотник в лесу и волки, испугавшиеся праздничного колокола; прохожий и волки; заброшенная усадьба и волки; тройка лошадей и волки. Прикажете завернуть? — Дайте с заброшенной усадьбой. А старые преданные слуги у вас не продаются отдельно? Я бы взяла одного. — Сделайте одолжение. Только я бы, мадам, посоветовал вам лучше слугу с тройкой взять. А волков отберёте отдельно. Усадьба тоже у меня случайная осталась,— от экспроприаторов. Один покупатель экспроприаторов забрал, а усадьбу, на которую нападают, оставил. Совсем бы задаром. * * *Высокий, представительный беллетрист, обладатель известного имени и целой тучи забранных всюду авансов, стоял у прилавка и безнадёжно оглядывал наваленных в беспорядке привидений, волков и экспроприаторов, которых сразу можно было узнать по зверским, размалёванным красным лицам и громадным пистолетам, заткнутым за пояс. — Всё у вас, почтеннейший,— грустно говорил беллетрист,— одно и то же… Те же волки, раскаявшиеся старики, обсыпанные вьюгой, и разные бездомные женщины. Приказчик развёл руками и сказал извиняющимся тоном: — Трудновато для вас подобрать. Так, мелюзга какая — всё берёт. С руками рвут. Из провинции какой приедет, так он и привидение возьмёт, и прохожего старика. Усадьбу с экспроприаторами увидит, и ту возьмёт. Волков ему предложишь — и волками не побрезгует. И волков-то дашь ему старых, облезлых, с одышкой. А уж до вьюги как доберётся — дорвётся до дешёвки,— так всю покупку запорошит, то и не разберёшь — где усадьба, где волк! Простой народ. Вам, конечно, этого не предложишь. — Из новенького нет ли чего? — Особенно — нет. Рождество под тропиками, унесённые льдиной в Святую ночь, палач, вешающий племянника. Предложить вам разве Рождество на дирижабле? — Фу, какая пошлятина! — поморщился беллетрист.— Нельзя ли что-нибудь из очень старого? Такого старого — что уже основательно надоело и забыто. Можно стилизацию сделать. — Спущусь в погреб, пороюсь,— вздохнул усталый приказчик.— Там такое есть, что сорок лет не ворошили. Через десять минут приказчик вылез с запылённой, облезлой коробкой и бросил её на прилавок. — Не подойдёт ли? Самая старинная вещь. Антик-с. — Что это такое? — брезгливо поморщился беллетрист, оглядывая коробку. — Девица в заброшенной бане, гадающая на суженого, который в безвестной отлучке. Вот-с — свечи, два зеркала, девица… Это гроб, который отражается. Делается это просто, вот так: сюда — зеркала, тут свечи… девицу садим на эту скамеечку. Теперь стоит только выдвинуть из зеркала этот гроб — трах! Девица падает. Её находят в обмороке утром, на следующий день. Потом горячка, почтальон, письмо, извещающее о смерти жениха. Старина-матушка! Возьмите! В глазах писателя читалось колебание… В лавку вошёл высокий, худой гимназист с красными, как гусиные лапы, руками и густо рассыпанными по лицу веснушками. Глаза его смущённо бегали по непривычной обстановке, а сам он робко жался к дверям и говорил страшным сиплым, искусственным басом. — Нет ли у вас чего для рождественского рассказа? Чтоб недорогое. — Митька! — крикнул приказчик мальчику.— Покажи им бездомную собачку. — Нет ли… странника замерзающего? — робко спросил гимназист, умоляюще смотря на приказчика. — Нет,— сухо отвечал приказчик.— Берите или бездомную собачку, которая ходит под Рождество по улицам, или — ёлочку, которую срубили для детей и которая тоскует по родному лесу. Митька повёл гимназиста в угол и стал открывать перед его носом маленькие коробочки. — Вот бездомная собачка. Видите — подавишь её — она визжит! А это тоскующая ёлочка. — А прильнувшей девочки нет? — шёпотом спросил гимназист. — Вышли. Да берите собачку — чего там! Можно агромадный рассказище написать. Вьюги дам на три копейки. Мальчишка завернул гимназисту бездомную собачку, отщипнул от куска клочок вьюги, грязный, уже начавший подтаивать, и сказал: — Этой штукой перед употреблением посыплете собачку. Сохранять в холодном месте. До свиданья-с. Беллетрист, следивший с улыбкой за этой сценой, вдруг засмеялся и сказал приказчику: — Знаете? Я куплю у вас эту собачку и этот кусочек вьюги, но только — вместе с гимназистом. — Для чего вам? — изумился приказчик. — Да я из этого прекрасную вещь сделаю: «Первый рождественский рассказ». Гимназист, сочиняющий свою первую вещь,— это прелестно! — Да как же я собачку… с гимназистом продам? — спросил приказчик. — Да что ж такое! Заверните их вместе и вынесете на извозчика. Подумаешь — церемониться с гимназистом!.. Никто и не узнает. — Слушаю-с!.. * * *В лавку ввалилась хохочущая компания. Один из компании наступил беллетристу на ногу, поставил лежащее на прилавке привидение вверх ногами, к великому веселью товарищей, и крикнул: — Эй! старичок! Покажи нам свою дребедень! — Это не дребедень,— обиженно возразил приказчик,— а прекрасные сюжеты для рождественских рассказов. Прошу не держать привидения вниз головой. — Кто это такие? — спросил беллетрист шёпотом. — Юмористы. Пустейшая и беспардоннейшая публика. Придут, перевернут всё, осмеют и почти ничего не купят. Прежде юморист хороший был… Солидный. Придёт — дай ты ему пьяного визитёра, перепутавшего знакомые дома, или чиновника, который не получает ожидаемого ордена, или загулявшего купца. Основательный был юморист. А теперь рассобачились. Эй, господин, господин! Нельзя так делать… Что же вы в одну коробку суёте и пожар усадьбы, и замерзающего странника, и детскую ёлку… Компания забавлялась тем, что посадила призрака верхом на замерзающего странника и заставила их плясать перед ёлкой, взявшись за руки со страшными экспроприаторами и худыми рождественскими волками. Потом свалили всё это в кучу и, найдя коробку вьюги, стали с хохотом бросать её горстями друг другу в лицо. …………………………………….. Я вошёл в лавку, обвёл всех присутствующих взглядом и сказал приказчику: — Пришёл к вам за сюжетом… — Сделайте милость! — вежливо изогнулся он.— Что прикажете: палача, вешающего племянника, вьюгу с волками, пожар усадьбы, призрака… — Старый дуралей! — обиженно закричал я.— Неужели ты не понимаешь, что мне этого мало?! Я беру всё сразу: усадьбу, экспроприаторов, вьюгу, беллетриста, племянника, палача, гимназиста, твоих мальчишек, самого тебя, всю твою бестолковую рухлядь, и я прошу завернуть мне это в бумагу, чтобы я мог унести домой — с одним-единственным желанием и целью — сжечь весь этот вздор, эту глупую труху раз и навсегда!.. К чёрту рождественские рассказы!.. 1910 |