Похищение комбуса

В день настолько будний, что у него не было даже приличного названия, и его бранно называли понедельником, Гоша Ларьков вышел из дома. Дом был девятиэтажный, двуподъездный, сложенный из панелей, пота, мата и портвейна. Старожил четвёртого этажа Фома Дубиныч любил вспоминать, сидя со старушками на скамейке, как закладывали фундамент. Строители тогда сильно загуляли по поводу Дня независимости США, и прораб Шура Пыжик, прозванный так за то, что круглый год не снимал пыжиковую шапку, заснул прямо в котловане. Поздно вечером, привлечённый могучим храпом Пыжика, на стройплощадку забрёл из частного сектора упитанный криворогий баран. То ли баран был слишком жирный и неповоротливый, то ли глупый и неуклюжий, то ли судьба у городских баранов такая, короче, упал он в яму, прямёхонько рядом с храпящим прорабом, переломал себе все кости и подох, как собака. Когда на утро Пыжик продрал с похмелья глаза, то вместо привычных обоев в цветочек увидел коричнево-грязный земляной бок котлована, а вместо не очень симпатичного, но всё же человеческого лица жены — баранью морду с остекленевшими выпученными глазами. В следующее мгновение Пыжик помнил себя уже перед дверями ближайшего вино-водочного. Там его и встретила дружно шедшая на работу похмеляться бригада. На все вопросы бедный прораб только мотал головой и отвечал загадочной фразой: «Баран упал в котлован». Эта фраза стала народным строительным хитом 75-го года. Дом прозвали бараньим, да он так и получился похожим на барана — с жирным курдюком подвалов и выпученными стёклами окон. И только на крыше вместо рогов одиноко торчала кособокая антенна.

Гоша зябко поёжился. Небо оказалось как всегда пасмурное, а по двору шелудивый ветер гонялся за томными листьями, норовя поймать их в свои призрачные объятия.

— Осень,— подумал Ларьков, принюхиваясь,— типичная мерзопакостная осень.

И не спеша побрёл на остановку, сутуло рассматривая невыспавшихся недовольных прохожих, хмуро выглядывающих из поднятых воротников. Попадались и прохожие женского пола, симпатичные и длинноногие, но все они скупо смотрели сквозь Гошу и спешили по своим утренним женским делам.

Пузатый комбус лихо подкатил к остановке, распахивая перед пассажирами двери в небольшой, но уютный и тёплый мирок. В салоне комбуса сидело человек восемь. Впереди, у дверей, расположилась дородная дама в телогрейке с огромным деревянным сундуком на колёсиках. Она продавала пирожки с капустой и яйцами на ночной барахолке, причём капуста была жёсткая и сухая, а яйца куриные, но прошлогодние. Бог обделил эту женщину кулинарным талантом, зато дал пронзительный тоскливый голос, так что лучше было купить, чем слушать. Сначала дворники на барахолке удивлялись валявшимся повсюду пирожкам, но потом привыкли. Тем не менее, даже в удачный день, половина пирожков оставалась нераспроданной. Запахом остатков дама будила по утрам своего мужа, за что он ласково называл её «мой ароматный будильник». За дамой сидели двое: рыжий рябой господин, по виду мелкий частный предприниматель, и его спутница, по виду подруга мелкого частного предпринимателя. Рыжий господин беспокойно дремал, и ему снились большие волосатые налоговые инспектора. Об этом говорила непроизвольно дёргающаяся рука и произвольно ругающиеся во сне губы. Его спутница держала на коленях книгу и медленно, по слогам, читала дамский роман:

«Рудольф трепетно и нежно взял её за дрожащее запястье и с мольбой в голосе простонал:

— Оливия! Я жажду, чтобы ты стала моей!

В тишине осеннего парка гулко застучало сердце Оливии.

— Я тоже, любимый,— едва слышно выдохнула она и упала в объятия Рудольфа.

Стоя за пирамидально постриженными кустами миндаля, граф Мерзучио поднял ногу и с ненавистью растоптал окурок гаванской сигары.

— Я убью их из пистолета! — змеиным шёпотом прошипел он.

Выхватив пистолет, граф Мерзучио продрался сквозь пирамидальные кусты миндаля и в бешенстве выскочил на аллею.

— Граф! — в испуге вскричала Оливия, яростно вырываясь из объятий Рудольфа.

— Я убью вас из пистолета! — возопил граф перекошенными от гнева губами…»

Спутница рыжего подняла взгляд на сонно матерящегося предпринимателя и представила, как он застаёт её с Федькой Бельмондо из соседнего киоска. Щёки её порозовели.

За предпринимателем с подругой сидел сухонький старичок в пенсне, военный статистик в отставке. Он подрабатывал в Ботаническом саду, кажется, подсчитывал среднедневную осыпаемость листьев. Это был человек серьёзный и молчаливый, имевший семилетнего добермана и двадцатисемилетнюю любовницу. И та, и другой были самозабвенно в него влюблены. Отчего из квартиры постоянно доносился пожилой собачий лай и молодой женский плач. На сиденье напротив, настороженно глядя по сторонам, пристроился киргиз в тюбетейке с сумкой самодельных прокладок. Он имел подпольный прокладочный заводик под Бишкеком, две коровы и девять лошадей, однако, жил одиноко, скучно. Большинство соседей подозревало его в сексуальном меньшинстве. На заднем сиденье ворковала и целовалась молодая влюблённая парочка. Ещё в салоне была…

Оглядевшись, Гоша сел напротив неё — молодой кругловолосой девушки в кизиловой шляпе. Из-под шляпы на него посмотрели два огромных таинственных глаза. Лицо девушки показалось Гоше знакомым. Кажется, он уже встречался с ней в комбусе.

— А я вас знаю,— неожиданно заявила она,— вы по телевизору показывали, как мужчины лимон едят.

При воспоминании о пятнадцати дублях на телевидении физиономия Ларькова сразу окислилась.

— Я потом стольких мужчин, жующих лимоны, видела,— продолжала девушка,— но как у вас ни у кого не получилось.

Пятнадцать теледублей мгновенно улетучились из гошиной памяти, а физиономия стала слащаво-приторной.

— А вы на «Альбумине» выходите,— припомнил наконец он.

— Я там работаю,— пояснила девушка,— в йогурты ягоды кладу.

— Я люблю йогурты с ягодами,— признался Ларьков,— когда они правильно положены. А то набросают как попало.

Комбус притормозил на очередной сиротливой остановке, и в салон вошли два небольших приземистых мужичка. Один из них был до безобразия смугл, другой — в кепке. Кепчатый достал из-за пазухи длинный и неуклюжий «маузер» и, помахивая им из стороны в сторону, громко приказал:

— Водила в салон!

Место за рулём занял смуглый.

— Мы что, заложники?! — тоскливо и пронзительно воскликнула дама с огромным пирожковым сундуком.

— Угу,— сообщил Кепчатый, глумливо отбирая у неё пирожок.

— Табличку смени,— приказал он Смуглому.

Тот убрал номер комбуса и поставил надпись «Дети».

— Идиот, не эту,— выругался Кепчатый, давясь прошлогодним яйцом.

— Другая — «по грибы»,— отозвался Смуглый.

— Ну поставь «по грибы».

Смуглый достал картонку с нарисованным груздем и торопливо заменил «детей».

— Товарищ, куда вы нас везёте? — забеспокоился старичок в пенсне.

— В Ражневский бор,— угрожающе хихикая, заявил Кепчатый,— сливаться с природой.

Старичок в пенсне невольно содрогнулся. Про Ражневский бор ходили самые зловещие слухи. Говорили, что своё название он получил в 13 веке. Принимая в Золотой Орде Александра Невского, татарский хан решил вывезти гостя в лес на пикник. За рюмкой в кибитке не заметили, как добрались до Сибири. Слегка захмелевшие, вышли поразмяться. И тут на них напали местные дикие племена. Хан сразу же уснул под ёлкой, а Александр Невский вошёл в такой раж, что порубил секирой не то три, не то четыре племени. Бор так и назвали Раж Невский.

Издревле это место кишело разбойниками, бандюгами и почему-то друидами. Последние 200 лет ни один приличный человек сюда даже не совался. Да и мимо ездить было небезопасно. Спешившего на Сахалин Чехова ограбили подчистую, а рукопись «Трёх сестёр» варварски сожгли на костре. Владимира Ильича Ленина, ехавшего на подводе в ссылку, заманили в лес красным знаменем и отпустили только под честное слово совершить мировую революцию. Правда, провожали с почётом: брагой и девками. Браги Ильич, поморщившись, глотнул, а от девок, поморщившись, отказался. Гарина-Михайловского, искавшего, где бы построить мост, трое суток кормили сушёными мухоморами, пока ему не стало плохо и он не отказался от идеи моститься у Колывани. Заправлял мухоморными пытками здоровенный детина Монька Кривощёков, возле хаты которого и построили злополучный мост — он, видите ли, не умел плавать.

В конце 20 века Ражневский бор стал настоящим рассадником всяческих пакостей: именно здесь изобрели игру в напёрстки, фальшивую водку и финансовые пирамиды. Вобщем, тёмное и зловещее место был этот бор.

— Я на работу опоздаю,— забеспокоилась под кизиловой шляпой девушка.

— Как вас зовут? — спросил Гоша, чтобы хоть как-то её утешить.

— Клава,— призналась она, порхая в воздухе ресницами.

— А меня — Гоша,— сообщил Ларьков.

— А вы кто по профессии, едок лимонов? — поинтересовалась Клава.

— Лимоны — моё хобби,— тихо рассмеялся Гоша,— я — резчик ламинированных печатных листов.

— Мне нравятся ламинированные печатные листы,— улыбнулась девушка,— когда они правильно порезаны. А то порубают как попало.

Остальные пассажиры среагировали на известие о Ражневском боре по-разному. Дама в телогрейке машинально съела собственный пирожок, впервые за последние пять лет. Рябой предприниматель нервно захрапел во сне, а его спутница, ничего не замечая, продолжала шевелить пухленькими губками над своим романом:

«Граф нажал на курок и пуля стремительно понеслась прямо в Оливию.

— Нет! — отчаянно закричал Рудольф, разжимая объятия.

— Поздно,— с гримасой боли и отвращения на лице прорычал граф Мерзучио,— слишком поздно.

— Негодяй! Ты убьёшь её пулею! — сжимая кулаки, предупредил Рудольф.

— И тебя,— вновь заряжая пистолет, пообещал граф,— я убью и тебя!

А пуля неумолимо приближалась к юной девичьей груди…»

Киргиз поглубже натянул на уши тюбетейку, и лишь влюблённая парочка на заднем сиденье продолжала самозабвенно целоваться.

Неожиданно автобус притормозил, и в открывшиеся двери вошло ещё двое из компании Кепчатого: здоровенный верзила, мордой напоминавший бензопилу «Дружба» (правнук Моньки Кривощёкова) и субтильный тип, по виду типичный друид, с самоваром под мышкой. В самоваре булькала кипячёная вода. Первым делом оба глумливо отобрали по пирожку у дамы в телогрейке.

— Вы нас не зарежете? — тоскливо и пронзительно пискнула дама.

— Зарежем,— рявкнул на неё правнук Моньки. Он уже добрался в процессе жевания до прошлогоднего яйца и прямо-таки позеленел от отвращения.

Вид друида, однако, являл собой нечто прямо противоположное. Он весь раскраснелся и от удовольствия даже причмокнул маленькими, едва заметными губками.

— Капусту в горчице вымачивали? — поинтересовался он.

— Да,— на всякий случай подтвердила дама в телогрейке.

Друид посмотрел на неё с интересом.

Тем временем правнук Моньки развязной походкой подошёл к старичку и грубо оборвал со стариковского пиджака медаль «900 лет отечественной статистики». Старичок в ужасе съёжился и мысленно пожалел, что рядом нет верного добермана. Или любовницы. Ему отчаянно захотелось в Ботанический сад, к падающим листьям и калькулятору. Верзила угрюмо посмотрел на медаль, но надпись прочитать не смог. После чего сунул её в карман и оглядел салон в поисках новой жертвы. Первым делом его заинтересовал киргиз.

— Дай закурить! — гнусаво потребовал он.

Но тут Смуглый включил радио, и угонщики настороженно застыли, ловя голос диктора криминальной хроники.

— Вчера вечером,— взволнованно вещал диктор,— перед самым закрытием магазина «Ай да радость!» в торговое помещение ворвались четверо неизвестных в масках. По словам очевидцев, главарь был в кепке и держал предмет, похожий на «Маузер». Обчистив кассу, налётчики стали приставать к женщинам с непристойными предложениями. Хорошо, что большинство женщин успело к этому времени попрятаться в холодильники и стиральные машины, а одна, особенно миниатюрная, в миксер. Остальных в количестве 15 человек бандиты принудили идти с ними в харчевню «Сивая кобыла» отмечать удачный налёт. Правда, из 15-ти женщин, трое оказались мужчинами и отделались лёгкими ушибами различных частей тела. Ещё шестеро были отсеяны в дороге по возрасту и габаритам. Пять женщин сумели улизнуть, забежав в известное кафе «Ели-Пили». Оставшуюся, по имени Марыся, бандиты прогнали сами, так как не вытерпели гнусных предложений с её стороны. В харчевне налётчики устроили дикую оргию, стреляли по пивным кружкам из предмета, похожего на «Маузер» и бросали в посетителей тортами. Кроме того, несмотря на протесты персонала, распивали принесённые с собой спиртные напитки и закусывали опять же принесённой извне колбасой. Прибывший наряд милиции не смог задержать преступников, так как у входа в харчевню подвергся нападению разъярённой Марыси и вынужден был отступить, прикрываясь средствами спецзащиты. Двое милиционеров доставлены в вендиспансер, состояние обоих тяжёлое.»

— Что делается,— грязно ухмыльнулся Кепчатый,— магазины грабють.

Клава осторожно повернула голову и с подозрением посмотрела на Кепчатого из-под кизиловой шляпы.

— Это он! — шёпотом сказала она Гоше.

— Из «Ай да радость!»? — сразу же понял Ларьков.

— Ага,— кивнула головой девушка,— смотри, у него и предмет, похожий на «Маузер» есть.

— И колбасой аж до сюда пахнет,— подтвердил Гоша, принюхиваясь.

— Да от них ото всех разит! — констатировала Клава,— особенно от друида.

Тем временем друид присел рядом с дамой в телогрейке.

— Простите, вас как зовут? — неожиданно спросил он.

— Маслина Васильевна,— опешив, призналась дама.

— А вот сухость,— продолжал друид, выковыривая капустину из пирожка,— она от чего? Вытаптывание перед варкой?

— Угу,— осмелев, угукнула Маслина Васильевна.

— Босиком? — поинтересовался друид.

— Валенком левой ноги,— ответила она, с чисто женской интуицией мгновенно приноравливаясь к мистическому менталитету собеседника.

Друид задумчиво посмотрел в окно. На улице начинался будний осенний день. Гасли фонари, спешили прохожие, открывались магазины и парикмахерские. В кафе «Сивая кобыла» чинили переломанные стулья, отмывали столы от сладких розочек торта и, качая головами, смотрели на пивной кран, завязанный морским узлом правнуком Моньки. В магазине «Ай да радость!» милиция завершала предварительный осмотр. Молоденький лейтенант РУОПа, наконец-то, уговорил миниатюрную женщину вылезти из миксера, причём оказалось, что она там не одна, а с таким же миниатюрным мужчиной. Мужчина после ночи в миксере был весел и щедр.

— Дорогая, это было незабываемо! — заявил он и вытащил толстую пачку денег,— на память о нашей первой ночи я покупаю этот миксер!

А в стремительно несущемся по дорогам города комбусе пассажиры по-прежнему осторожно и боязливо посматривали на угонщиков. Только спутница Рыжего продолжала читать свой дамский роман:

«Едва задев тяжёлый металлический корсет девушки, пуля рикошетом оцарапала щеку Рудольфа и устремилась дальше. В это трагическое мгновение в конце аллеи показалась старая няня Оливии. Полуслепая, глуховатая, пять лет назад потерявшая память женщина каким-то девятым чувством осознала, что её Оливии грозит страшная опасность. Согбенная фигурка старушки, в накинутой на плечи коричневой шали, медленно двигалась мимо пирамидально постриженных кустов миндаля навстречу пуле…»

Да влюблённая парочка на заднем сиденье не переставала целоваться. Наконец, Кепчатому это надоело. Он прошёл в конец салона и склонился над влюблёнными:

— Ну, парни! — с отвращением попросил он.— Ну, перестаньте же, наконец!

Парни разжали объятия и с недоумением посмотрели на Кепчатого.

— Мы где? — ошалело спросил один.

— Мы куда? — непонимающе озираясь, поинтересовался второй.

— В Ражневский бор,— ещё раз специально для них угрожающе хихикнул главарь шайки,— сливаться с природой.

Правнук Моньки снова повернулся к киргизу.

— Почему в шляпе? — раскатисто громыхнул он,— башка от жары сварится.

Киргиз странно посмотрел на него и неожиданно ляпнул:

— Мой башка холодный, лапы чистый, сердце горячий. Я люблю Родина и мою башка шампунь.

— Шолдерсом? — также неожиданно ляпнул верзила.

— Ага,— испуганно агакнул киргиз.

— А мне не помогает,— вздохнул монькин правнук, провёл пятернёй по своей шевелюре и вытащил пригоршню перхоти.

— Молодой кобылий жир пробовал? — спросил киргиз.

— Нет,— удивился верзила.

— У моя девять кобыла,— загибая пальцы, продолжил киргиз,— приезжай Бишкек, один для твой башка режу. Топим жир, идём бабка Ханум, дарим мешок прокладка, заговаривает. Один раз моешь — восемь лет без перхоть.

— Восемь лет! — мечтательно вздохнул верзила.— Представляешь,— оживился он,— ни к одной бабе подойти не могу. Поверну голову, бабу перхотью засыпает с головы до ног, не поймёшь что где.

— Я тоже баба идти боюсь,— признался киргиз,— лапы чистый, сердце горячий, а как сказать — не знаю. Нет слов для баба — и всё.

И он сокрушённо помотал головой.

В его смуглой азиатской памяти всплыл образ молодой украинской девушки Оксаны, отдыхавшей прошлым летом на Иссык-Куле. Она лежала на пляже в полосатом купальнике и тихо напевала грустную песню про замёрзшего ямщика.

— Пусть за меня говорят цветы! — решил киргиз, ускакал в горы и нарвал огромную охапку лаванд. Скача обратно, он загнал коня, но когда, радостно улыбаясь, соскочил со взмыленного животного прямо у ног Оксаны, та почему-то сильно перепугалась и стремглав плюхнулась в озеро, где и просидела до глубокой ночи, не отвечая на косноязычные речи киргиза. Пришлось вызывать администрацию санатория. Дрожа в холодной воде Иссык-Куля, Оксана первым делом потребовала, чтобы из Киргизии удалили всех киргизов…

— А что везёшь? — нарушил его воспоминания верзила.

— Прокладка торговал,— ответил киргиз.

— Покажи,— попросил монькин правнук.

Киргиз развязал мешок.

Верзила взял одну прокладку и внимательно её осмотрел.

— Хорошая работа,— с уважением сказал он,— и как торговал?

— Город большой,— покачал головой киргиз,— дом много, а люди жадный. Вода течёт, кран сломан — на прокладка экономят. А с такой прокладка кран восемь лет не течёт. Бабка Ханум заговаривала!

Тихую мелодию по радио снова сменил голос диктора. Смуглый прибавил звук.

«Немного о местных экономических новостях,— грустно произнёс диктор,— а они сегодня неважные. На заводе «Альбумин» остановлен цех по производству йогуртов. По словам директора завода, возникли непредвиденные сложности с персоналом. Быть может, я сейчас держу в руках последнюю баночку йогурта в Новосибирске. Если, конечно, эту розоватую массу с набросанными как попало ягодами можно назвать возвышенным словом йогурт».

— Я так и знала! — возмущённо всплеснула руками Клава,— ничего сами сделать не могут. В прошлом месяце на баночках вместо «йогурт» — «ёгут» написали, в позапрошлом перепутали белки с углеродами — калорийность до двух тысяч подскочила. А у нас основные потребители — диетики. Все объелись до безобразия. На утро проснулись — на кровати не помещаются. Иду на работу: у проходной толпа толстяков собралась, деньги на экспресс-худение требуют. Женщин жалко. От пятерых женихи прямо в ЗАГСе отказались. Одна пришла в длинной такой, широкой фате до пола, не помогло. При поцелуе, подлец, неладное почувствовал, свидетельство разорвал и уехал в Канаду.

— А ты, пташка, чего тут щебечешь? — неожиданно подойдя, гнусаво прогнусавил Кепчатый.

— Не видите, я возмущаюсь! — заявила Клава, больно наступая ему на ногу.

— Не мешай женщине возмущаться! — возмутился Гоша и наступил бандиту на вторую ногу.

— Останови на мосту,— кряхтя от боли приказал Смуглому главарь,— устроим синхронные прыжки в воду.

После чего размахнулся и ударил почему-то киргиза. Киргиз шлёпнулся на пол, зацепил ногой мешок прокладок, и они разлетелись по всему салону.

— Не трожь! — взревел верзила, вскакивая и ломая головой потолок.

Между двумя бандитами пробежала искра и, слегка опалив усы поднимающегося киргиза, скрылась в осенней хмари за окном. Все обернулись к верзиле и Кепчатому. За исключением храпящего Рыжего да его подружки, продолжающей увлечённо читать про Оливию:

«— Граф! Вы сошли с ума! — воскликнула Оливия, ощупывая вмятину на корсете,— вы всюду шпионите за мной, подслушиваете, подглядываете!

Она горько разрыдалась, в отчаянии заламывая руки.

— Моё невинное увлечение,— сквозь слёзы продолжала девушка, указывая на Рудольфа,— вы считаете грязной изменой!

— Я — невинное увлечение?! — вскричал поражённый Рудольф.

— Он — невинное увлечение?! — вскричал разъярённый граф.

В конце аллеи послышался звук падающего тела…»

В салоне комбуса послышался звук падающего тела. С тела слетела кепка и покатилась между прокладок. Бескепчатый догнал её пятернёю волосатой руки и, став снова Кепчатым, выхватил «маузер». Раздался выстрел. Все замерли. Но пуля, пробив насквозь дамский роман и крышу комбуса, улетела к солнцу.

— Ой-ой-ой! — закричала подруга Рыжего, уставившись на дыру в книге.

— Я рад, что тебе хорошо, дорогая,— пробормотал во сне Рыжий и снова захрапел.

Услышав звук выстрела, Смуглый остановил комбус, схватил сумку с выручкой магазина «Ай да радость!» и был таков.

Тем временем правнук Моньки взял Кепчатого за шиворот, выбил у него «маузер» и выкинул, проломив дверь, из салона. Слетевшая с головы главаря кепка полетала над тротуаром и плавно опустилась в канализационный люк. Так Кепчатый окончательно стал Беcкепчатым…

Верзила и киргиз собрали в мешок прокладки и, оживлённо обсуждая проблемы перхоти, направились в сторону железнодорожного вокзала.

Следом из комбуса выскочил старичок в пенсне, поглядел на часы и сокрушённо произнёс:

— Сколько ж с утра уже листьев осыпалось!

Влюблённая парочка на заднем сиденье возобновила поцелуи.

Спутница Рыжего хряснула своего приятеля по голове дырявым романом и, Рыжий, наконец, проснулся.

— Что, уже приехали? — спросил он.

— Ты мне новую купишь! — угрожающе потребовала девушка, размахивая книгой.— Такую же!

— Где ж я её куплю? — удивился Рыжий.

— У Федьки Бельмондо в киоске!

— А когда это ты у Федьки в киоске была?! — зарычал Рыжий.

Щёки девушки порозовели.

Вслед за ними вышли друид и Маслина Васильевна. Друид галантно подал даме руку и попросил проникновенным голосом:

— Так вы уж не забудьте, Маслина Васильевна, вышлите по почте рецептик.

— Куда ж тебе писать-то?

— Ражневский бор. Вторая роща. Общество друидов.

Гоша вынес Клаву из комбуса на руках.

— Ты мне тоже нравишься,— ответила ему она.

— Потому что лимоны лучше всех ем? — спросил Гоша.

— Ну так уж и лучше всех,— лукаво улыбнулась Клава и, достав из пакетика в косметичке дольку лимона, изящно проглотила её под восторженно-изумлённым взглядом Гоши…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *