(Верх автомобиля) Вглядитесь повнимательнее в мой портрет… В уголках губ и в уголках глаз вы заметите выражение мягкости и доброты, которая, очевидно, свила себе чрезвычайно прочное гнездо. Доброты здесь столько, что её с избытком хватило бы на десяток других углов губ и глаз. Очевидно, это качество, эти чёрточки доброты не случайные, а прирождённые, потому что от воды и мыла они не сходят, и сколько ни тёр я эти места полотенцем — доброта сияла из уголков губ и уголков глаз ещё ярче. Так вода может замесить придорожную пыль в грязь, но та же вода заставляет блестеть и сверкать свежие изумрудные листочки на придорожных кустах. Мне хочется, чтобы всем вокруг было хорошо, и если бы наше правительство пригласило меня на должность бесплатного советчика, может быть, из наших общих стараний что-нибудь бы и вышло. В частной жизни я стремлюсь к тому же: чтобы всем было хорошо. Откуда у меня эта маниловская черта — я и сам хорошенько не разберусь. * * *Однажды весной мой приятель Туркин сказал мне вскользь во время нашего катанья на туркинском автомобиле: — Вот скоро лето. Нужно подумать о том, чтобы снять этот тяжёлый автомобильный верх и сделать летний откидной, парусиновый. — Парусиновый? — переспросил я, думая о чём-то другом. — Парусиновый. — Автомобильный, парусиновый? — Ну конечно. — Вот прекрасный случай! — обрадовался я.— Как раз вчера я встретился с приятелем, которого не видел года два. Теперь он управляющий автомобильным заводом, здесь же, в Петербурге. Закажите ему! Мысль у меня была простая и самая христианская: Туркин хороший человек, и Клусачёв хороший человек. У Туркина есть нужда в верхе, у Клусачёва — возможность это сделать. Пусть Клусачёв сделает это Туркину, они познакомятся, и вообще всё будет приятно. И всякий из них втайне будет думать: «Вишь ты, какой хороший человек этот Аверченко. Как хорошо всё устроил: один из нас имеет верх, другой заработал на этом, и, кроме того, каждый из нас приобрёл по очень симпатичному знакомому». Все эти соображения чрезвычайно меня утешили. — Право, закажите Клусачёву,— посоветовал я. Туркин задумчиво вытянул губы трубочкой, будто для поцелуя. — Клусачёву? Право, не знаю. Может быть, он сдерёт за это?.. Впрочем, если это ваша рекомендация — хорошо! Так я и сделаю, как вы настаиваете. Дело сразу потеряло вкус и приняло странный оборот: вовсе я ни на чём не настаивал; лично мне это не приносило никакой пользы и являлось затеей чисто филантропической. А выходило так, будто Туркин сделал мне какое-то одолжение, а я за это, со своей стороны, должен взвалить на свои плечи ответственность за Клусачёва. Я промолчал, а про себя подумал: «Бог с ними. Зачем мне возиться… Туркин пусть забудет об этом разговоре и закажет этот верх кому-нибудь другому». Но Туркин относился ко мне поразительно хорошо: через неделю, встретившись со мной, он озабоченно взял меня за плечо и сказал: — Ну что же вы? Я никому не заказывал автомобильного верха и жду вашего приятеля Трепачёва. Где же ваш Трепачёв? — Клусачёв, а не Трепачёв. — Пусть Клусачёв, но мерку-то он должен снять? Я из-за него никому не заказал, а уже на днях лето. — Хорошо,— сказал я.— Я увижусь с ним и скажу. — Да, но вы должны увидеться как можно раньше. Не могу же я, согласитесь, париться под этой тяжёлой душной крышкой. * * *В тот день я был чем-то занят, а на другой день мне позвонили по телефону: — Алло! Это я, Аверченко. — Слушайте, голубчик… Ну что, были вы уже у вашего Муртачёва? — Клусачёва, вы хотите сказать. — Ну да. Не могу же я ждать, согласитесь сами. Вы уже были у него? — Только вот собираюсь. Ведь этот завод на краю города. Уж у меня и извозчик заказан. Сейчас еду. Действительно, нужно было ехать. Клусачёв был хороший человек и встретил меня тепло. — А, здравствуйте! Вот приятный гость! — Ну скажите мне спасибо: я вам заказик принёс. — А что такое? — Верх для автомобиля одному моему приятелю. — У него ландолэ? — Н-не знаю. Может, оно действительно так и называется. Берётесь? — Взяться-то можно, только ведь эта штука не дешёвая. Обыкновенно думают, что она дешёвая, а она не дешёвая. — Ну вы бы по знакомству скидку сделали. — Скидку? Ну, для вас можно сделать по своей цене. Ладно! Обыкновенно эти заказы не особенно интересны, но раз вы просите — какие же могут быть разговоры… Все краски в моих глазах сразу потускнели и сделались серыми… Эти люди не видели в моих хлопотах простого желания сделать им приятное, а упорно придавали всему делу вид личного мне одолжения. Едучи обратно, я думал: что стоило бы мне просто промолчать в то время, когда Туркин начал разговор об этом верхе… Он бы заказал его в другом месте, а Клусачёв, конечно, прожил бы сам по себе и без этого заказа. Некоторые писатели глубокомысленно сравнивают жизнь с быстро мелькающим кинематографом. Но кинематограф, если картина не нравится, можно пустить в обратную сторону, а проклятая жизнь, как бешеный бык, прёт и ломит вперёд, не возвращаясь обратно. Хорошо бы (думал я) повернуть несколько дней моей жизни обратно до того места, когда Туркин сказал: «Нужно сделать откидной верх»… Взять бы после этого и промолчать о Клусачёве. Не течёт река обратно… * * *— Алло, вы? — Да, это я. — Слушайте, голубчик! Уже прошло три дня, а от вашего Кумачёва ни слуху ни духу. — Клусачёва, а не Кумачёва. — Ну да! Дело не в этом, а в том, что уже пошли жаркие дни, и мы с женой буквально варимся в автомобиле. — Да я был у него. Он обещал позвонить по телефону. — Обещал, обещал! Обещанного три года ждут. Я насильственно засмеялся и сказал успокоительно: — Зато он ради меня дёшево взял. По своей цене. Всего 200 руб. — Да? Гм!.. Странная у них своя цена… А мне в Невском гараже брались сделать за 180, и с подъёмным стеклом… Ну да ладно… Раз вы уже заварили эту кашу — приходится её расхлёбывать. Сердце моё похолодело: подъёмное стекло! А вдруг этот Клусачёв делал свои расчёты без подъёмного стекла? — Хорошо,— ласково сказал я.— Я с ним… гм… поговорю… ускорю… Всего хорошего. * * *— Алло! Это вы, Клусачёв? — Я? — Слушайте! Что же с Туркиным? — А что такое? — Вы, оказывается, до сих пор не сняли мерки? — Да, всё некогда. У нас теперь масса работы по ремонту. Собственно говоря, мы бы за этот верх и совсем не взялись, но раз вы просили, я сделал это для вас. Завтра сниму мерку… * * *— Алло! Вы? — Да, я. Аверченко. — Слушайте, что же это ваш Крысачёв — снял мерку, да и провалился. Уже неделя прошла. Я не понимаю такого поведения: не можешь, так и не берись… Наверное, он какой-нибудь аферист… — Да нет же, нет,— сказал я умиротворяюще.— Это прекрасный человек! Редкий отец семейства. Это и хорошо, что он так долго не появляется. Значит, уже делает. — О господи! Он, вероятно, к осени сделает этот злосчастный верх? Имейте в виду, если через три дня верха не будет — не приму его потом. И то эту отсрочку делаю только для вас. * * *— Алло! Вы, Клусачёв? — Я. — Слушайте, милый! Ведь меня Туркин ест за этот верх. Когда же… — А, пусть ваш Туркин провалится! Он думает, что только один его верх и существует на свете. Вот навязали вы мне на шею горе злосчастное. Прибыли никакой, а минутки свободной дохнуть не дадут. — А он говорил,— несмело возразил я,— что у него брались сделать этот верх за 180 рублей… — Так и отдавал бы! Странные люди, ей-богу. В другом месте им золотые горы сулят, а они сюда лезут! * * *На моём письменном столе прозвенел телефонный звонок. Я снял трубку, приложил её к уху и предусмотрительно пропищал тоненьким женским голосом: — Алло? Кто говорит? Сердце моё чуяло: говорил Туркин. — Барин дома? — Нетути,— пропищал я.— Уехамши. — Куда-а-а? — В Финляндию. — А чтоб его черти забрали, твоего глупого барина. Надолго? — На пять дён. — Послушай, передай ему, что так порядочные люди не поступают! Чуть не тридцать градусов жары, а я по его милости должен жариться в проклятой душной коробке. — Слушаюсь,— пропищал я.— Хорошо-с. * * *Я дал отбой и, переждав минуту, позвонил Клусачёву. — Алло! — сказал я.— Квартира Клусачёва? — Да,— сказал женский голос.— Вам кого? — Клусачёв дома? — Дома. А кто говорит? — Аверченко. — Аверченко говорит,— сказал женский голос кому-то в сторону. — А, ну его к чёрту! — послышался отдалённый мужской голос.— Скажи, что только что я ушёл. — Вы слушаете? Только что вышел барин. Сию минутку. Я-то думала, что он дома, а он, гляди, вышел. — Когда же он вернётся? — терпеливо спросил я. — Когда вернётесь? — справился женский голос. — Скажи ему, что я… ну, уехал в Финляндию; вернусь через три дня, что ли. — Уехали в Финляндию,— повторил рабски женский голос…— через три дня. Я швырнул трубку, бросился на диван и закрыл лицо руками: мне представлялся Туркин, несущийся в своём глухом закрытом автомобиле по жарким душным городским улицам, и редкие прохожие, заглянув в автомобильное окно, в ужасе шарахаются при виде чьего-то красного, мокрого, обваренного жгучей духотой лица, черты которого искажены бешенством и злобой. С этого часа я безмерно полюбил столь редкую летом холодную сырую погоду. Дождь, ветер облегчали и освежали меня. Наоборот, жара действовала на меня ужасно: красное исковерканное бешенством призрачное лицо, выглядывающее из чёрного мрачного гробообразного автомобиля, чудилось мне. * * *В этот жаркий день я был именинником, хотя в календаре Аркадий и не значился: гуляя по улице, я увидел открытый автомобиль с прекрасным парусиновым верхом. В нём сидел Туркин. — А,— приветливо сказал я.— Поздравляю! Довольны? — Ну знаете, не могу сказать. Тянул, тянул этот Чертачёв ваш. — Клусачёв,— печально улыбнулся я. — Клусачёв он или кто, но содрал за парусиновый верх без подъёмного стекла 200 рублей — это грабёж! Удружили вы мне, нечего сказать. Я вздохнул, похлопал рукой по кузову автомобиля и бесцельно спросил: — Ландолэ? — Ландолэ. Порекомендовали вы мне, нечего сказать. * * *— Алло! Клусачёв? — Да, я. Кто говорит? — Аверченко. Хорошо съездили? — Куда? — В Финляндию. — В какую там Финляндию?! Ах, да… Как вам сказать… Уж больно я истрепался за последнее время. Один ваш этот Туркин все жилы вымотал. Работа хлопотливая, прибыли ни копейки, да ещё из-за этого выгодный заказ один утеряли. Порекомендовали, нечего сказать!.. 1913 |