Первый удар грома был оглушителен и резок, как взрыв. Разговор оборвался. Сантус, сохраняя запальчивое выражение лица, с каким только что перешёл к угрозам, сжал рукой свою длинную бороду и посмотрел на расстроенного Кадудара так, как будто гром вполне выражал его настроение,— даже подкреплял последние слова Сантуса, разразившись одновременно. Эти последние слова были: — Более — ни одного дня! Кадудар мог бы сравнить их с молнией. Но ему было не до сравнений. Срок взноса арендной платы минул месяц назад, между тем дожди затопили весь урожай. И у него не было никакого денежного запаса. Как всегда, если один человек сказал что-нибудь непреложно, а другой потерял надежду найти сколько-нибудь трезвое возражение, длится ещё некоторое время молчаливый взаимный разговор на ту же тему. «Злобное, тупое животное! — подумал Кадудар.— Как мог я заставлять себя думать, думать насильно, что такой живодёр способен улыбнуться по-человечески». «Жалкий пёс! — думал Сантус.— Ты должен знать, что меня просить бесполезно. Мне нет дела до того, есть у тебя деньги или нет. Отдай моё. Плати аренду и ступай вон, иначе я выселю тебя на точном основании статей закона». Второй удар грома охватил небо и отозвался в оконном стекле мгновенным жалобным звоном. Волнистые стены туч плыли стоймя над лесом, иногда опуская к земле свитки тумана, цепляющиеся за кусты, подобно клубам дыма паровозной трубы. Налетел хаос грозы. Уже перелетели с края на край мрачных бездн огненные росчерки невидимого пера, потрясая искажённым светом мигающее огромное пространство. Вверху всё слилось в мрак. Низы дышали ещё некоторое время синеватыми просветами, но и это исчезло; наступила ночь среди дня. Затем этот хлещущий потоками воды мрак подвергся бесчисленным, непрерывным, режущим глаза падениям неистовых молний, разбегающихся среди небесных стремнин зигзагами адских стрижей, среди умопомрачительного грохота, способного, казалось, вызвать землетрясение. В комнате было то темно, то светло, как от пожара, причём эта смена противоположных эффектов происходила с быстротой стука часов. Кадудару казалось, что Сантус скачет на своём стуле. — Серьёзное дело! — сказал он, беря шляпу.— Закройте окно. — Зачем? — холодно отозвался Сантус. — Это гроза не шуточная. Опасно в такой час сидеть с раскрытым окном. — Ну, что же,— возразил Сантус,— если меня убьёт, то, как вы знаете, после меня не остаётся наследников. Ваш долг исчезнет, как дым. Вексель всё ещё лежал на столе, и Кадудар резонно подумал, что здесь наследники ни при чём. Действительно, порази Сантуса гром, ничего не стоило бы расправиться с этим клочком бумаги. Просто Сантус подсмеивался. — Я не понимаю вас,— сказал Кадудар и сделал шаг к двери.— Мне не до шуток. Прощайте. — Останьтесь,— сказал Сантус,— хотя ваш дом близко, но в такую погоду вы подвергаетесь серьёзной опасности. — Пропадёт долг? — язвительно спросил Кадудар. — Совершенно верно. А я не люблю терять своих денег. — В таком случае я доставлю вам несколько неприятных минут,— Кадудар открыл дверь.— Пусть я промокну, как собака, но под защитой вашего крова оставаться я не хочу. Он замер. Небольшой светящийся шар, скатанный как бы из прозрачного снега, в едва уловимом дыме электрической эманации, вошёл в комнату — мимо лица Кадудара. Его волосы трещали и поднялись дыбом прежде, чем ужас запустил зубы в его сердце. Шар плавно пронёсся в воздухе, замедлил движение и остановился над плечом Сантуса, как бы рассматривая человека в упор, не зная ещё, что сделать,— спалить его или поиграть. Сантус не шевелился так же, как не шевелился и Кадудар: оба не имели сил даже перевести дух, внимали движению таинственного шара с чувством к о н ц а. В комнате произошло нечто непостижимое. За дверцей буфета начало звенеть, как если бы там возилась человеческая рука. Дверной крючок поднялся и опустился. Занавеска взвилась вверх, трепеща, как от ветра; неясный, мучнистый свет разлился по всем углам. В это время шар был у ног Сантуса, крутясь и передвигаясь, как солнечное пятно колеблемой за окном листвы. Он двигался с неторопливостью сытой кошки, трущейся о хозяина. Вне себя, Сантус двинул рукой, чтобы убрать стоявшее возле него ружьё, но, как бы поняв его мысль, шар перекатился меж ног и занял сторожевую позицию почти у приклада. — Кадудар,— сказал дико и тихо Сантус,— уберите ружьё! Должник помедлил не долее трёх биений сердца, но всё же имел силу п о м е д л и т ь, в то время как для Сантуса эта пауза была равна вечности. — Отсрочка,— сказал Кадудар. — Хорошо. Полгода. Скорей! — Год. — Я не спорю. Бросьте ружьё в окно. Тогда, не упуская из вида малейшего движения шаровидной молнии, описывающей вокруг ног Сантуса медленные круги, всё более приближающие её к магнетическому ружью, Кадудар, весь трясясь, перешёл комнату и бросил ружьё в окно. В это время он почувствовал себя так, как если б дышал огнём. Его правая рука, мгновенно, но крепко схватив со стела вексель, нанесла ему непоправимые повреждения. Казалось, с удалением предмета, способного вызвать взрыв, шар погрузился в разочарование. Его движение изменилось. Оставив ноги Сантуса, он поднялся, прошёл над столом, заставив плясать перья, и ринулся в окно. Прошло не более вздоха, как из-под ближайшего холма раздался рванувший по стёклам и ушам гром, подобный удару по голове. Молния разорвалась в дубе. Встав, Сантус принуждён был опереться о стол. Не лучше чувствовал себя и Кадудар. — Всё? — спросил Сантус.— Вы довольны? — Дайте вексельный бланк,— спокойно ответил Кадудар,— я — не грабитель. Я перепишу наш счёт на сегодняшнее число будущего года. Таким образом, вы сохраняете и деньги и жизнь! 1924 |