Господи! Когда же это было? Может быть, полгода или год, а может, и тысячу лет назад?! Всё беспорядочно перемешалось, спуталось в такой невероятно тугой и бесформенный клубок, что теперь уже и самому не верилось, была ли на самом деле та жизнь вообще или всего лишь привиделась в отрывочных лихорадочных снах, когда находился где-то в безвременье… До очередной получки оставалось ещё целых семь дней, а в кармане как обычно гулял ветер: всего лишь несколько мелких монет да пару мятых купюр. Итог менее чем жизнерадостен. Да… весьма не густо… в который раз опять придётся идти к Рылу на поклон. Рыло — это тайный псевдоним моего соседа по лестничной площадке — мясника с Центрального рынка. Правда сам он об этом не подозревает, потому что это я его так окрестил про себя. Когда мы с ним встречаемся, а обычно это случается не реже двух — трёх раз в месяц, он свысока смотрит на меня и насмешливо-снисходительно задаёт один и тот же гнусный вопрос: — Ну что, старик, так и продолжаешь бестолку бренчать на своей шарманке?! Не надоело ещё? Пора бы уж и остепениться, а то всё как пацан! Айда ко мне в подсобники — не пожалеешь, деньгу лопатой грести будешь! А не то ты так скоро и ноги вытянешь… При этом он заливается утробным смехом, больше похожим на хрюканье толстого борова, и, явно довольный собой, покровительственно похлопывает меня по плечу. И вот в этот самый момент его обрюзглая, обросшая жиром физиономия ужасно напоминает мне свиное рыло с той самой полузабытой этикетки жестяной банки свиной тушенки, оставшейся где-то в далёком безоблачном детстве. И так хочется дать Рылу по его нахальному рылу, потому что не бренчу, а играю, и не на шарманке, а на гитаре. А больше всего потому, что противно брать из его волосатых лапищ эти грязные засаленные деньги, которые он у таких же, как я, отбирает на своём рынке — не брезгует. Но… несколько перефразируя старое изречение: эмоции приходят и уходят, а кушать хочется всегда! И поэтому я виновато шаркаю ножкой, начинаю смущённо оправдываться, что-то невнятно лепетать, жаловаться на коварную судьбу, на осточертевшую жизнь и заканчиваю униженной просьбой о выдаче в кредит заветной суммы, в душе проклиная собственное слабодушие. После чего Рыло самодовольно хрюкает и со словами: ”Не в деньгах счастье, а в их количестве!” не спеша лезет в оттопыренный карман за туго набитым пузатым кошельком. Значит, как не крути, а все дороги ведут в Рим, то бишь — к Рылу. В который раз осознав эту простую и безжалостную истину, я нехотя отправился домой. До подъезда оставалось всего ничего, когда, переходя улицу, я внезапно ощутил, как сердце приняло на себя холодный камень тоскливого предчувствия, а виски сдавило цепкими и безжалостными тисками. Словно сквозь плотный туман внезапно раздался душераздирающий визг тормозов, будто взвыла электропила. Ноги мгновенно прилипли к асфальту, онемели и почти сразу исчезли — я их уже просто не ощущал, потому что прямо на меня, не мигая, пристально смотрел огромный, налитый сатанинским пламенем глаз. Безусловно, как любой современный интеллигентный человек, я верил в существование необъяснимых таинственных явлений, инопланетных пришельцев и, конечно же, мистических сил, даже более того — тайно мечтал пообщаться с ними, но чтоб вот так запросто, на виду у прохожих!.. — Здрасьте, я — ваша тётя! — растерянно брякнул я, выпучив от изумления глаза. Вернее мне показалось, что я это сказал, хотя на самом деле не мог и рта раскрыть. Только краем глаза с удивлением заметил, что граждане прохожие, спешащие куда-то по своим обыденным делам, не обращают ни малейшего внимания, ни на меня, ни на этот громадный жуткий глаз, будто нас и вовсе не существовало на самом деле. Я даже немного засомневался в реальности происходящего. И тут начало твориться нечто совершенно невероятное. Сначала возник очень низкий гул (настолько низкий, что невозможно было понять, слышу ли я его ушами или только ощущаю внутри себя некую грозную и тяжелую вибрацию). Все предметы, деревья, здания и люди вокруг начали медленно оплывать, словно плавящиеся стеариновые свечи, одновременно погружаясь в багровый мрак, в котором изредка проблескивали отдалённые зарницы. Все остальные звуки исчезли. Происходящее вокруг странным образом напоминало немое кино. Через какое-то неопределенное время всё исчезло, растворилось в непроглядной темноте. Даже этот огромный сатанинский глаз сгинул неведомо куда. Остались только мрак и тишина…
* * *
Неожиданно что-то ослепительно сверкнуло, раздался протяжный низкий звук, словно с тяжким стоном лопнула басовая струна рояля. Воронин инстинктивно прыгнул в сторону и прижался к исполосованной косыми бороздами стене, безуспешно пытаясь в неё втиснуться. Он зажмурился и потряс головой, пытаясь прийти в себя, — в висках гудело, а уши словно плотно забили ватой. В глазах ещё медленно плавали беспорядочные багровые пятна от внезапной вспышки, а в лабиринте уже снова воцарилась глухая тишина, словно ничего и не произошло. Постояв с закрытыми глазами несколько секунд, чтобы восстановить зрение, Сергей осторожно шагнул вперёд. На полу посреди тоннеля безжизненной грудой лежало что-то бесформенное. Человек! Окостенелое лицо, покрытое мертвенной бледностью, глаза закрыты, заострившиеся скулы, прикушенная губа, пальцы рук судорожно сжаты. Воронин осторожно подхватил бесчувственное тело и перенёс его ближе к стене. Припомнив кое-что из азов оказания первой медицинской помощи, он принялся делать искусственное дыхание. Постепенно пугающая бледность нехотя сползла с худощавого лица незнакомца, появилось слабое неровное дыхание. Он тихо застонал. В ожидании пока неизвестный придёт в себя, нужно было успокоиться и обдумать сложившуюся ситуацию. То, что ещё несколько минут назад в Лабиринте кроме него самого никого не было, у Воронина не вызывало ни малейшего сомнения. Однако же — вот, лежит какой-то человек, неведомо откуда взявшийся. Кто он? Как попал сюда? Зачем или, вернее, за что? Почему не на Бродвей, а сразу сюда забросил его злой рок? Сложные вопросы и нет ни одной зацепки, никаких данных, что бы ответить хоть на один. Можно только строить немыслимые догадки, которые, вероятней всего, будут находиться от истины весьма далеко… что ж, придется ждать, пока незнакомец очнётся и, быть может, сам внесёт какую-то ясность. А до той поры нечего и голову ломать. Проведя ладонью по изрядно заросшему подбородку (жест, скорее неуместный в данной ситуации, так как бриться всё равно было нечем), Сергей устроился возле стены и прикрыл глаза. Воспоминания, словно только этого и ждали, с болью начали всплывать в сознании… Война! Коптящей лампадой над краем глубокой пропасти завис горящий бронетранспортёр. Жирные клубы чёрного дыма лениво выползают из свёрнутой набок башни. Над водительским люком торчит обугленная кисть скрюченной руки. Тошнотворный запах горелой человеческой плоти забивает лёгкие плотной удушливой ватой и комом стоит в горле. Где-то слева спешит-горячится, захлебывается пулемёт, торопливой скороговоркой доказывая кому-то свою жестокую правоту. И вдруг — гремит взрыв! Во все стороны летят камни вперемешку с осколками. Вслед за этим наступает оглушительная тишина… Доводы безмозглой гранаты оказались весомей. Воронин попытался приподняться, но почувствовал, что послушное прежде тренированное тело теперь ему неподвластно, и даже тупая боль уже не в нём самом, а где-то рядом — хотя и есть, но как-то сама по себе. Осталось только удивительно ясное сознание и понимание идиотизма происходящего. Господи, есть ли ты на белом свете?! Почему так спокойно взираешь на страдания человеческие?! Будь оно всё трижды проклято: и эта безумная, жестокая бойня. И выжившие из ума политиканы-маразматики, бросившие в кровавую мясорубку бессмысленной войны сотни тысяч молодых и здоровых парней ради каких-то бредовых идей и политических амбиций. Неожиданно почему-то вспомнился отчий двор поздним летним вечером. Тёплый воздух наполнен ароматами раскрывшихся ночных цветов. В темноте о чём-то тихо лопочет листьями раскидистый орех, словно ворчливый дед. Никого нет дома: родители в гостях у соседей — вон у них окна светятся. Оттуда доносится мамин звонкий смех. Старшая сестрёнка ушла на свидание. А он, ещё совсем мальчонка в коротких штанишках, с самодельным деревянным мечом в руке настороженно крадётся к заброшенному за ненадобностью старому колодцу в дальнем углу тёмного сада. Там, в глубоком сыром подземелье притаился коварный и беспощадный колдун — всемогущий повелитель тьмы и запредельного края. Он задумал недоброе! Вот зловещий мрак всколыхнулся и хищно потянулся навстречу расплывчатыми жадными щупальцами. Холодные, скользкие коготки страха молниеносно пробежались по спине, вызвав неприятную мелкую дрожь. Границы сада внезапно раздвинулись, раздались вширь, превратив его в таинственный нехоженый лес, полный опасных приключений и могущественных врагов, подстерегающих на каждом шагу. Захотелось убежать, куда глаза глядят, спрятаться — забиться в какой-нибудь укромный уголок, подальше от этого жуткого места, а ещё лучше — свернуться калачиком на тёплой уютной постели, накрыться с головой толстым ватным одеялом и уснуть. А утром при солнечном свете можно будет наведаться сюда без боязни — ведь всем известно, что колдуны творят свои злые делишки только во тьме, потому что боятся света. Но вместо этого Сергей, превозмогая страх, покрепче перехватил рукоять верного меча, враз вспотевшими от волнения ладонями. Он готов сражаться с неведомым могучим страшилищем не на жизнь, а насмерть… — Серёжка! Где тебя черти носят?! — неожиданно раздаётся сердитый голос отца. — Немедленно иди домой! Воспоминание сменилось другим, более поздним… Яркое солнце больно резануло по глазам. Он зажмурился. Задорный звонкий смех разливался хрустальным колокольчиком. Он дразнил и подзадоривал одновременно. Лежа на спине с закрытыми глазами, Сергей с наслаждением вдыхал пряный аромат клевера, который слегка кружил голову, вызывая в груди сладкую истому. Где-то рядом озабоченно гудели пчёлы-трудяги, собирая с нежных цветов медовую дань. В голубой вышине пели неугомонные жаворонки, радуясь светлому погожему дню. Мелодично и задорно звенел невидимый ручей, настойчиво пробиваясь в густой траве. Внезапно на лицо упали крупные капли холодной воды. Девичий смех раздался рядом. Ох уж эта Галка… Ну, погоди, проказница! Он одним рывком стремительно вскочил и поймал за руки не успевшую увернуться девушку. Громко хохоча, она попыталась вырваться, и Сергей, перехватив её за талию, ещё крепче прижал к себе. Тело девушки напряглось, словно туго натянутый лук, смех умолк. Растрёпанная каштановая чёлка неожиданно оказалась совсем близко. Из-под неё блеснули непостижимо загадочной синевой бездонные колодцы удивлённых и немного испуганных глаз, в глубине которых он увидел что-то такое, от чего у него остановилось дыхание. Всё окружающее растворилось в один миг, словно в радужной пелене. Огромный безграничный мир куда-то ушёл, растаял в безвременье; всё исчезло, остались только они вдвоём. Перед глазами встало жаркое марево. То, что было до этого и будет потом, уже не имело никакого значения, существовал только настоящий миг прекрасного, заполненный неизмеримой вселенской любовью, перед которой померкло всё. Доселе неведомое, щемящее сердце чувство стремительно подхватило его, вскружило голову, понесло куда-то и бросило в бушующий всепоглощающий водоворот. Совершенно ничего не соображая, внезапно осевшим от волнения каким-то чужим дурным голосом он хрипло и неуверенно пробормотал: — Галка… Сергей и сам не знал, что хотел сказать. Избитые, затасканные слова о любви были настолько неуклюжи, что он не мог их произнести — язык не поворачивался. Но сердце… оно кричало, пело… — Что?.. — едва слышно, словно лёгкое дуновение весеннего ветерка, прошептала она, приближая к нему лицо. Глаза, глаза, глаза… Сергей летел в их бездну, словно на гребне стремительной волны. Галка! Она ведь всё понимает, а то, что невозможно понять разумом, чувствует своим непостижимым женским сердцем. Любимая… Он держал в руках хрупкий, нежный цветок, наполненный чувственностью и нежностью. — Галка, Галчонок… любимая… — бессвязно забормотал он, неистово прижимая к себе тело девушки, внезапно ставшее мягким и податливым. — Я… люблю тебя, я… не знаю, что говорить… Тёплая мягкая ладонь легла на его губы. — Не нужно, Серёженька, молчи… Степь всколыхнулась, встала дыбом, а затем рухнула куда-то в тартарары, растворяясь в пламени прекрасной сжигающей страсти. Они летели на волнах любви, слившись воедино, безоглядно впитывая друг друга и полностью без остатка отдавая себя… Потом были какие-то малозначащие жаркие фразы, произнесённые торопливо и путано, словно в горячечном бреду. Они что-то сбивчиво говорили друг другу, лепетали, как несмышлёные дети, но глаза искрились радостным восторгом. Произошедшее запомнилось смутно — лишь как яркие отрывочные видения. Но на всю оставшуюся жизнь запечатлелось в памяти необычайное ощущение безмерного вселенского счастья, фейерверк искренних открытых чувств, не стеснённых условностями… Испуганные и притихшие, рука об руку, они тайком вернулись в спящий посёлок лишь тогда, когда по крышам домов щедро разлилась серебром полная луна. Это был их самый первый… и последний день. Утром из военкомата пришла повестка… |
