Из дневника фокса Микки Карандаш дрожит в моих зубах… Ах, что случилось! В кинематографе это называется «трагедия», а, по-моему, ещё хуже. Мы вернулись из Парижа на пляж, и я немножко одурел. Носился мимо всех кабинок, прыгал через отдыхающих дам, обнюхивал знакомых детей — душечки! — и радостно лаял. К чёрту Зоологический сад, да здравствует собачья свобода! И вот… допрыгался. Повернул к парку, нырнул в какой-то зелёный переулок, попал в чужой огород — растерзал старую туфлю, оттуда в поле, оттуда на шоссе — и всё погибло! Я заблудился… Сел на камень, задрожал и потерял «присутствие духа». До сих пор я не знал, что такое это «присутствие»… Обнюхал шоссе: чужие подметки, пыль, резина и автомобильное масло… Где моя вилла? Домики вдруг стали все одинаковые, дети у калиток, словно мыши, сделались похожи друг на друга. Вылетел к морю: другое море! И небо не то, и берег пустой и шершавый… Старички и дети обдирали со скалы устриц, никто на меня и не взглянул. Ну, конечно, идиотские устрицы интереснее бездомного фокса! Песок летит в глаза. Тростник лопочет какой-то вздор. Ему, дураку, хорошо,— прирос к месту, не заблудится… Слёзы горохом покатились по морде. И ужаснее всего: я голый! Ошейник остался дома, а на ошейнике мой адрес. Любая девчонка (уж я бы устроил!) прочла бы его и отвела меня домой. Ух! Если бы не отлив, я бы, пожалуй, утопился… Примечание: и был бы большой дурак, потому что я всё-таки отыскался. * * *Перед жёлтым забором у палисадничка прислонился к телеграфному столбу и опустил голову. Я видел на картинке в такой позе заблудившуюся собачку, и поза эта мне очень понравилась. Что ж, я не ошибся. В калитке показалось розовое пятно. Вышла девочка (они всегда добрее мальчиков) и присела передо мной на дорожке. — Что с тобой, собачка? Я всхлипнул и поднял правую лапку. Понятно и без слов. — Заблудилась? Хочешь ко мне? Может быть, тебя ещё и найдут… Мама у меня добрая, а с папой справимся. Что делать? Ночевать в лесу… Разве я дикий верблюд? В животе пусто. Я пошёл за девочкой и благодарно лизнул её в коленку. Если она когда-нибудь заблудится, непременно отведу её домой… — Мама! — запищала она.— Мамочка! Я привела Фифи, она заблудилась. Можно её пока оставить у нас? О! Почему «Фифи»?! Я Микки, Микки! Но я, у которого такие прекрасные мысли, не могу ведь и полслова сказать на их человеческом языке… Пусть. Кто сам себе яму копает, тот в неё и попадаёт… Мама надела пенсне (будто и без пенсне не видно, что я заблудился!) и улыбнулась: — Какая хорошенькая! Дай ей, дружок, молока с булкой. У неё очень порядочный вид… А там посмотрим. «У неё»… «У него», а не у неё! Я же ведь мальчик. Но ужасно хотелось есть, надо было покориться. Ел я не торопясь, будто одолжение им делал. Вы угощаете? Спасибо, я съем. Но, пожалуйста, не подумайте, что я какой-нибудь голодный бродячий пес. Потом пришёл папа. Почему эти папы всюду суют свой нос, не знаю… — Что это за собака? Что у тебя, Лили, за манера тащить всех зверей к нам на виллу? Может быть, она чахоточная… Пойди, пойди прочь отсюда! Ну! Я? Чахоточная? Девочка расхныкалась. Я с достоинством сделал шаг к калитке. Но мама строго посмотрела на папу. Он был дрессированный: фукнул, пожал плечами и пошёл на веранду читать свою газету. Съел? А я встал перед мамой на задние лапки, сделал три па и перепрыгнул через скамеечку. Гоп! Вперед, тур вокруг комнаты и назад… — Мамочка, какой он умница! Ещё бы. Если бы я был человеком, давно бы уже профессором был. * * *Новый папа делает вид, что меня не замечает. Я его — тоже… Во сне видел Зину и залаял от радости: она кормила меня с ложечки гоголь-моголем и говорила: «Ты моё сокровище… если ты ещё раз заблудишься, я никогда не выйду замуж». Лили проснулась,— в окне белел рассвет,— и свесила голову с кроватки. — Фифи! Ты чего? Ничего. Страдаю. Кошке всё равно: сегодня Зина, завтра Лили. А я честная, привязчивая собака… Второй день без Зины. К новой девочке пришёл в гости толстый мальчик — кузен. У собак, слава Богу, кузенов нет… Садился на меня верхом, чуть не раздавил. Потом запряг меня в автомобиль,— а я упёрся! Собаку? В автомобиль?! Тыкал моими лапами в пианино. Я всё снёс и из вежливости даже не укусил его… Лилина мама меня оценила и, когда девочка опрокинула тарелку с супом,— показала на меня: — Бери пример с Фифи! Видишь, как она осторожно ест… Опять Фифи! Когда что-нибудь не нравится, говорят: «фи!» Фи-фи, значит, когда совсем не нравится? Придумают же такое цыплячье имя… Я нашёл под шкапом кубики с буквами и сложил: «Микки». Потянул девочку за юбку,— читай! Кажется, ясно. А она ничего не поняла и кричит: — Мама! Фифи умеет показывать фокусы! — Хорошо. Дай ему шоколаду. Ах, когда же, когда же меня найдут? Побежал даже в мэрию. Быть может, Зина заявила туда, что я потерялся. Ничего подобного. На пороге лежала лохматая дворняжка и зарычала: — Р-рав! Ты куда, бродяга, суёшься? Я?! Бродяга?! Мужик ты несчастный!.. Счастье твоё, что я так воспитан, что с дворнягами в драку не лезу… * * *«Гора с плеч свалилась»… Куда она свалилась, не знаю, но словом… я нашёлся! Лили вышла со мной на пляж. И вдруг вдали лиловое с белым платьице, полосатый мяч и светлые кудряшки. Зина!! Как мы целовались, как мы визжали, как мы плакали! Лили тихонько подошла и спросила: — Это ваша Фифи? — Да! Только это не Фифи, а Микки… — Ах, Микки! Извините, я не знала. Позвольте вам её передать. Она заблудилась, и я её приютила. А у самой в глазах «трагедия». Но Зина её утешила. Поблагодарила «очень-очень-очень» и обещала приходить со мной в гости. Они подружатся, уж я это по глазам заметил. Я, разумеется, послужил перед Лили, и передние лапки накрест сложил: Mersi! Очень-очень-очень… И пошёл сконфуженный за Зиной, ни на шаг не отходя от её милых смуглых ножек. Микки 1925 |