на писателя-одиночку Варфоломея Курдыкина для предъявления в компетентные органы любого российского писательского Союза в надежде на получение литературного гражданства Как у Шевченко, у меня было трудное детство. Как Горький, босяковал и ничему не учился. Как Пушкин, страдаю от уродства. Как Салтыков-Щедрин, угрюм и злобен. Как Достоевский, сидел в тюрьме. Как Чехов, замучен геморроем. Как Чернышевский, не по своей воле жил в Сибири. Как Куприн, изучал притоны. Как Конан-Дойль, курю трубку. Как Стендаль, чувствую себя импотентом. Как Уайльд, ударился в гомосексуализм. Как Шолохов, не оставляю после себя черновиков. Как Золя, готов обвинять всех и каждого. Как у Тургенева, у меня есть своя Виардо. Как Маяковский, хотел бы жить и умереть в Париже, если не получу вид на жительство в Москве. Как Грибоедов, являюсь автором единственного произведения, краткое изложение которого предлагаю вашему вниманию. С подлинным верно, Варфоломей Курдыкин О ПИСАТЕЛЬСКОМ ТЕЛЕ В теле писателя гнездиться нечто такое, о чём сам он не догадывается, а врачи, догадываясь, не умеют объяснить толком. Гиппократ «Записки о творчесом бесплодии» Писать трудно. Выдавишь из трупа воображения каплю никотина в надежде убить лошадь искусства, а после спохватываешься, что она, лошадь то есть, тянет туда, не знаешь куда, зато твёрдо уверен в невозможности возвращения. Из лабиринта, умысленного пагубной страстью, никто никогда не выходил добровольно. Из него выносят, но уже не тебя, а маску, небрежно напяленную на опустошенную душу. Писать сложно. До тебя заполнены все страницы в Книге Судеб и на твою долю достаётся то немногое, что Господь решается доверить неудачникам: повторять пройденное, строго придерживаясь синтаксического единомыслия и орфографического постоянства. Малейший намёк на своеволие карается отлучением. К чему бы ни прикоснулась рука отступника, к тарелке супа или к женщине, всё превращается в радионуклидную пыль неудачи, убивающую творческую прыть. Писать голодно. Оголодавшая мысль не придумает азбуку Морзе, ей бы осознать сущее как собственное. Случается, правда, что муки голода принимают за муки творчества и мученика объявляют гением, но только для того, чтобы снять урожай с посеянного, забыв о сеяльщике. Писать противно. Подташнивает, как при качке, во рту горечь, в мозгах сумбур вместо музыки творчества. Из этой, некогда пылающей надеждами печи, не выдать ни кренделька таланта, ни сухарика удачи. Писать бессмысленно. Если в начале пути наивно надеешься на помощь вдохновения, то очень скоро выясняется, спасает оно, как подвал во время наводнения, и зависит от него так же мало, как дождь от молитвы бедуина. А потому, когда пишущий эти строки обнаруживает признаки знакомой болезни у другого, по инерции суёт руку в дырявый карман и сумму, в нём обнаруженную, передаёт, не считая, в знак искупления за прошлые вины, хотя и не переросшие в грехи, но томящие сердце многопудовой тяжестью сожалений и сочувствия. Врачи, не обещая спасения, настаивают на пересадке… Борис Иоселевич |