Однажды Серёга прибежал ко мне ни свет, ни заря, когда я ещё спал на своей веранде. Он принялся тормошить меня:
— Вставай соня, проспишь всё на свете.
Я отбрыкивался от него, тянул на себя одеяло и всё не мог проснуться. А когда он нагло, силой содрал с меня одеяло, мне хотелось со злости бабахнуть ему подушкой по башке. Наконец мне удалось разлепить свои глаза, и я сердито глянул на Серегу.
— Чего тебе не спиться, — спросил я, зевая, — чего приперся в такую рань?
— Какая рань, уже почти что восемь часов.
— Сколько?! Только восемь? Да мне ещё минимум часа два можно было поспать.
— Ладно, ладно. Давай быстро собирайся, дело есть.
— Что опять случилось?
— Пошли, пошли, — нетерпеливо протягивал мне одежду Серёга, — по дороге расскажу.
— А чай?
— Какой чай? Некогда. Пошли.
Едва мы вышли за калитку и направились к реке, Серёга, затеребил свою мочку на ухе. Это значит — он волновался.
— Ты вчера телевизор смотрел? — загадочно спросил меня Серёга.
— Нет, с мамой разговаривал, а потом спать лёг. А что?
— У-у, всё бы спал. Знаешь, что показывали? Как же это… без… без…
— Без чего? — наивно спросил я.
Серёга свирепо глянул на меня.
— Да не без чего, а про что… Про… Да забыл я слово… Пока шёл — помнил, а сейчас вот забыл. Ну, про парашютистов, которые с небоскрёбов и со скал в пропасть прыгают, — злился Серёга.
— Про бейз-джампинг?
— А ты откуда знаешь?! — вытаращил на меня глаза Серёга.
— Папа рассказывал. Он же у меня бывший десантник и не раз с парашютом прыгал. Только с самолёта. Он рассказывал, что на парашютах даже танки сбрасывают и орудия. Так вот папу приглашали его друзья заниматься этим самым бейз-джампингом. Мы про этот бейз-джампинг много фильмов просмотрели. Папа готовился к прыжкам и должен был куда-то поехать, в горы, что ли. Но мама как узнала про это и …
— Ух ты! — восхищённо перебил меня Серёга. — Ну, тогда тебе ничего объяснять не надо. Видишь? Что это?
Серега разжал ладонь.
— Вроде как носовой платок.
— Правильно. А теперь смотри!
Серёга подбросил то, что я назвал носовым платком. Оно пролетело вверх несколько метров сморщенной тряпочкой и вдруг как бы остановилось на миг. Из материи вынырнула какая-то гайка, она натянула стропы, и маленький парашютик плавно приземлился на траву.
— Классно! — в восхищении прошептал я и посмотрел на Серегу. — Где взял?
— Сам смастерил.
— Вот бы его сбросить с какой-нибудь высокой башни, да?! Красиво бы летел.
— Или со старого деревянного маяка, ну, геодезического, на который мы с тобой пробовали в прошлом году залезть. Там у протоки. Помнишь? — спросил Серёга.
— Ну, да помню. Только он старый, там все лестницы сгнили.
— Так их починить можно.
Я сразу заскучал и буркнул:
— Тебе бы только что-нибудь чинить да изобретать.
— А тебе бы только лодырничать. Пошли к маяку.
— Не пойду.
— Пошли, говорю.
— Не пойду.
— Ну и ладно. Я один пойду, зато ты так и не узнаешь главного, чего я придумал.
— И чего ты придумал? — взяло верх моё любопытство.
— А пойдёшь на маяк?
— Да пойду, пойду. Так чего?
— А того: мы сами сделаем парашют и спрыгнем, как в этом… бес…бес…
— Бейз-джампинге, — расхохотался я.
— …да в этом …джаминге на парашюте! — торжественно поднял вверх указательный палец Серёга.
— А из чего мы сделаем парашют?
— Я всё обдумал. Парашют мы сделаем из простыни. А на стропы можно взять бельевую верёвку. А ещё нужен крепкий ремень. Я его уже нашел на чердаке. К нему нужно стропы привязать. Понял? И всё! Мы влезем на маяк и — хоп! — и спрыгнем оттуда. А потом мы можем спрыгнуть с нашей городской телебашни. Ну, когда в город вернёмся. Представляешь?! На виду всего города, всей школы. Венька Квасов лопнет от зависти.
Но я почему-то подумал не о Веньке Квасове, а о Лизе Сушковой. Я представил её восхищённый взгляд, когда я буду прыгать с телебашни, и сразу заторопил Серёгу.
— Ну, так пошли быстрей на маяк.
— Значит так, — Серёга теребил свою мочку и на ходу говорил, — нужна простынь, побольше. Ты можешь такую принести?
— Да, возьму в грязном белье.
— Хорошо. Верёвку я сниму в огороде, где бабушка сушит бельё.
— Опять тебе попадёт от деда.
— Победителей не судят! — выдал Серёга. — Когда они увидят нас летящих на парашюте, сразу забудут про всякие верёвки. Меня не это сейчас волнует. Только бы на маяк забраться.
Но когда мы подошли к маяку, стало понятно, что влезть на него было пустой затеей. Он уже был настолько старый, что покосился от времени и, казалось, вот-вот завалится. Лестниц на нём практически не было, а сделать новые было нам просто не по силам. Мы сделали несколько кругов вокруг маяка. Неожиданно откуда-то прилетела большая чёрная ворона и уселась на покосившийся пик сооружения. И мне показалось, что вся деревянная конструкция заскрипела-застонала. Похоже было, что и ворона испугалась. Потому что, даже не примостившись толком, она каркнула, снялась и полетела в сторону протоки. Серёга приуныл. Он уставился в землю и усиленно теребил себя за ухо.
— Что будем делать? — поднял он на меня, наконец, глаза.
— Не знаю.
— Не знаю, не знаю, хоть раз бы что-нибудь придумал. А то вечно я…
И тут меня осенило.
— Придумал, — заорал я, не слушая Серёгу.
— Ну?!
— Ты про нырялку-то забыл.
— Точно! Правда она пониже маяка…
— Всё равно высоко.
— Да, хорошее решение, даже не ожидал от тебя.
— А то! — гордо выпятил я губу и шаркнул ножкой. Так говорит и делает папа, когда его мама хвалит.
— Ладно, пошли.
И мы направились к реке. В одном месте, чуть ниже по течению от наших «Жарков», берег был скалистый, крутой и высокий. Река с размаху билась в него, точно пытаясь спихнуть. Но, обессиленная, отступала и начинала сердито бурлить и вязать свои чистые струи в тугие узлы. Говорили что в здесь самое глубокое место по всей реке. Наверное, это так и было, потому что донырнуть до дна не мог ни один пловец, даже мой папа.
А если по крутой тропинке подняться на скалу, то там, на высоте, как говорил папа, десяти-одиннадцати метров была ровная площадка с огромным валуном. Под него кто-то, когда-то подсунул доски и получилась отличная нырялка. Доски были сложены так: самая нижняя была короткой, вторая подлиней, а верхняя самая длинная. Это сооружение было похоже на рессору от грузового автомобиля. Оно пружинило, когда кто-нибудь собирался прыгнуть с этой верхотуры в воду. Желающих было много, но прыгали они в основном ногами вниз. И только редкие смельчаки ныряли вниз головой и даже делали перевороты — сальто-мортале. Одним из таких смельчаков был мой папа. И я очень гордился им.
Мы с Серегой только недавно научились плавать, пока по-собачьи, но к нырялке нам было строго-настрого запрещено подходить. Хотя глубину мы проплывать уже могли, потому что метров через десять берег становился пологим, а через двадцать течение выбегало на песчаную косу. В особенно жаркие дни песок здесь так нагревался, что было больно ступням.
Когда мы пришли на берег, там было полно народу. Мы быстренько разделись и побежали к воде. Она была прохладная, и мы усиленно заработали руками и ногами, направляясь по течению к песчаной косе. Сильный поток воды быстро вынес нас на прибрежную мель и скоро мы уже грели свои животы на горячем песке, подгребая его ладонями себе под грудь. Отсюда хорошо было видно, как с нырялки прыгали знакомые нам ребята. Кто-то летел к воде с визгом, размахивая в воздухе руками и ногами, и поднимая кучу брызг. Это было очень смешно. А кто-то молча прыгал вниз «солдатиком», прижав к бокам руки. Эти «входили» в воду, как «болтики», почти без брызг, поднимая над головой белый бурунчик.
— Хочешь так же? — спросил меня Серега.
— Да. Только нельзя. Если папа узнает…
— Да уж, — вздохнул Серега. — И у меня дед если узнает… Поэтому мы должны сюда прийти, когда здесь никого нет.
— Но здесь всегда народ.
— Рано утром.
— Рано это во сколько? — уныло вздохнул я.
— Очень рано. Я тебя сам разбужу.
— Слушай, Серега…
— Ничего не хочу слушать. Если ты не согласен, я все сделаю без тебя.
Мне вспомнилась Лиза Сушкова, и я обреченно вздохнул:
— Ладно, я согласен. Несколько дней у нас ушло на подготовку. Я притащил простынь, а Серега бельевую веревку и ремень. Мы все это припрятали в укромном месте, и скоро все снаряжение было готово. Мы крепко привязали ровно разрезанную на четыре куска веревку одними концами к углам простыни, а другими к прочному солдатскому кожаному ремню. Он был такой длинный, что пришлось его почти вдвое укоротить, чтобы бляха со звездой не болталась на Серегиной талии, а сидела туго.
— Значит так, — говорил Серега, примеряя снаряжение. — Тебе придется взять длинную палку и приподнимать парашют вверх, чтобы он не зацепился за нырялку. Вот видишь здесь крючочек из тонкой проволочки?
— Вижу, я понял.
— Давай попробуем пока, порепетируем.
Серега нацепил на себя всю амуницию, а я подцепил крючок длинным сосновым удилищем. Получилось вроде все неплохо. Серега удовлетворенно шмыгнул носом и потер мочку уха.
— Нормально, — сказал он. — Завтра утром можно прыгать. Я рано приду. Родителям скажешь, что мы на рыбалку пойдем, понял?
— Понял.
Утром я опять проспал, и Серега вновь тормошил меня, и мне снова хотелось съездить ему подушкой по башке. Когда мы спускались с крыльца, то увидели в ограде папу, который плескал себе на лицо ледяную воду из рукомойника. Я поежился. Папа весело посмотрел на нас и, в шутку брызнув в наши лица холодными капельками с рук, спросил:
— Ну, Серега, скоро всю рыбу в речке переловишь. А удочки-то где?
— М-м-м… — замялся я.
— А мы их еще вчера на берегу припрятали, — нашелся Серега. — И червей тоже.
— Ну-ну, — ответил папа и пошел в дом.
Мы стремглав кинулись к нашему укромному месту. Забрав всю амуницию, пришли на берег. Он был пуст.
— Давай, давай, — торопил Серега. — А то заявится кто-нибудь.
Мы поднялись на кручу. Серега быстро пристегнул ремень, а я приподнял за крючок простыню. Серега медленно стал продвигаться по доскам к краю нырялки. Я следом. Серега повернул ко мне голову и вдруг я понял, что ему страшно. Он был бледным и глаза его испуганно бегали. Кажется, я хотел его остановить. Но было уже поздно. Серега прыгнул, а я, от боязни упасть с обрыва, не успел поднять, как следует, простыню. И Серега повис. Это случилось быстро и так неожиданно, что я растерялся. Я стоял с открытым ртом и смотрел на повисшего Серегу. Он не шевелился и почему-то молчал. Мне стало страшно и к горлу подступили слезы. Я подумал, что Серега погиб.
— Сережа, — дрожащим голосом проговорил я. — Ты живой?
— А какой же еще? — сердито отозвался Серега. — Я тебе сколько раз говорил: выше поднимай простыню?
Я радостно закричал:
— Живой, живой!
— Тихо ты, чего орешь? Теперь вот как отсюда выбраться?
— А ты отстегни бляху и…
— Ишь ты, шустрый, сам отстегни.
— Боишься, да? Я же видел, что ты боишься…
— Это я боюсь?! Я боюсь?!
— Да ты, ты, кто же еще.
— Ах, так, смотри, — Серега запыхтел, пытаясь расстегнуть ремень, но он сполз ему на грудь и не поддавался. — Не могу. Слушай, мне дышать трудно.
Я не знаю, как бы мы выпутались из этой ситуации, но тут на помощь подоспел папа. Как он потом рассказывал маме, он сразу заподозрил утром в нашем поведении какую-то таинственность. И решил пойти посмотреть за нами. Но чуть-чуть не успел нас остановить. Поэтому ему пришлось осторожно пробираться ползком по нырялке, вытягивать Серегу и осторожно возвращаться с ним назад. Ну, а потом был мужской разговор.
После случившегося, мне не разрешали несколько дней видеться с Серегой. Но потом все улеглось, забылось и мы снова были вместе. И вот однажды, мы снова были на реке и собирались плыть на косу. Едва мы скинули шорты и сандалеты, Серега вдруг затеребил мочку уха и, глядя мне в глаза, сказал:
— Знаешь, а ведь мне тогда действительно было страшно. А сейчас… сейчас.. смотри!
Я не успел сказать ни слова в ответ, только увидел, как замелькали Серегины пятки. Я следом. Мы взбежали на скалу и запыхавшийся Серега снова повторил:
— Смотри!
И с разбега прыгнул с нырялки в воду. У меня захватило дух. Я вскрикнул, набрал полные легкие воздуха и прыгнул вслед за Серегой. |
