Год белой змеи (отрывок №3)

Откровенно говоря, Женька не ожидал такой реакции от Артема. Как-то нелепо все получилось и что уж такого обидного было в Женькиных словах, чтобы дернутся так сильно, дать такую реакцию. Что-то тут не так. И потом эта фраза про гадкого утенка, наркоту…
— Йоу вэнти ма? (есть проблемы) — услышал он голос официанта, который и привел в себя Женьку от маленького шока.
— Нет, нет никаких проблем.
Женька расплатился и вышел на воздух. В нескольких десятках метров от крылечка со львами плескалось море. Женька пошел к воде, проваливаясь кроссовками в катышках просоленного водой галечника, шуршащего, как высушенное сено. Голова, чуть тронутая хмелем, была совершенно ясная. Как ни странно Женька не чувствовал особой досады от происшедшего. Даже напротив, где-то в душе он был благодарен Артему за такое завершение вечера. Он поймал себя на мысли, что, наверное, и сам хотел подобной развязки, чтобы остаться одному, и вот так, спокойно, опуститься на теплый галечник, и смотреть на колышащиеся в воде городские огни, зачарованно смотреть, как плывет на стреле портового крана, точно звезда, яркий прожектор, слушать мягкий шелест прибоя и просто перебирать, как четки, наиболее яркие и памятные события последних дней, и этим создавать в душе покой и умиротворение. Он стал так делать по совету отца. «Никогда не зацикливайся на проблемах, которые не можешь решить сейчас, — поучал отец. — Не гоняй. Это вселяет тревогу и уныние. Думай о хорошем и светлом, умей перестроить свои мысли, и этим ты только притянешь к себе это хорошее и светлое, и прогонишь смуту в душе».
Неожиданно Женька подумал: а вдруг именно здесь, вот на этом самом месте, сидел когда-то, волею судьбы закинутый на чужбину в годы великой смуты, его далекий прадед, и, покусывая соленый ус, проливал скупую казацкую слезу в тоске о родном доме, близких, к которым он уже никогда не вернется. По семейным преданиям Женька знал, что его прадед-старовер Арсений Балябин, старший урядник Забайкальского казачьего войска, георгиевский кавалер ушел в Манчжурию с семеновскими частями в начале 20-х. Потом тайком дважды переходил границу, тоскуя о жене и детях, приходил в станицу Байкальскую, рядом с легендарным Отпором-разьездом, ставшим потом городом Забайкальском.
И если скажет
страна труда:
винтовку в руки,
в карьер, в упор,
товарищ Блюхер,
даешь Отпор!
Последний раз это было в начале зимы 1928-го, когда его чудом отвела судьба от красноармейской пули. И больше он уже не возвращался. А в 1929-м родился Женькин дед Андрей Арсеньевич. С тех пор о прадеде лишь доходили скупые слухи. Последняя весточка была о том, что он осел сначала в Харбине, а затем перебрался в город Дальний и служил в торговой фирме русского купца Чурина. А потом… Потом, как рассказывал, уже дед, году в 47-м, семья вдруг получила письмо, без обратного адреса, от неизвестного человека, который писал следующее:
«Я не мог не написать этого письма и не исполнить последней воли покойного. Судьба нас свела на Ляодунском полуострове. Там шли ожесточенные бои с Квантунской Армией. Нам помогали китайские части, среди которых воевал небольшой взвод русских-китайцев, живших здесь еще с Гражданской войны. Командовал ими потомственный забайкальский казак Арсений Балябин, уже в летах, но крепкий и отважный мужик. Так получилось, что мы вместе защищали одну высотку и сидели в одних окопах. Там между боями он и поведал мне свою судьбу. После того, как он последний раз перешел границу, он понял, что назад пути нет. Сначала жил в Харбине, перебиваясь с хлеба на квас, потом перебрался в город Дальний. Сильно тосковал о семье, о России. Долго жил один, потом в одной русской торговой конторе, где работал, приметил одну китаянку и они стали жить семьей и родили дочурку. Он испытывал большую вину перед семьей, и все время повторял: «Грешник, грешник я великий, семью, жену со мной венчанную, детей кинул. Нет мне прощения. Лучше бы я смерть принял». Когда наши войска обьявили войну Японии и начались бои на китайской территории, он пошел добровольцем в китайскую армию. Говорил: «Хоть так еще послужу России-матушке». Носил георгиевский крест. Шальная его зацепила, когда он поднимал в атаку взвод. Он умер у меня на руках, взяв с меня слово, передать родным хоть малую весточку. По понятным причинам я не могу сообщить своего имени и адреса. Да хранит вас Господь. Живите с миром».
В конверт была еще вложена фотография, где прадед был снят в казачьей форме вместе с таким же, как он, но не знакомым казаком. Они стояли, прислонив друг к дружке головы, в фуражках с царскими кокардами, чубатые, усатые, подпоясанные ремнями, но без портупей, погон и шашек, облокотившись на высокой точеный столик на фоне фигурной балюстрады, лебедей, кипарисов и пальм. Внизу фотографии надпись: Дальний, 1938 год. Боже мой, как это было давно. Женька часто подолгу вглядывался в тонкие славянские дедовские черты, точно пытался разгадать его непростую жизнь на чужбине, запечатленную в короткий фотографический миг. О чем тот думал в этот миг, на кого смотрел в прожитых годах, кому предназначал пожелтевшую от времени фотокарточку? Венчанной с ним Катерине Тимофеевне, сыновьям ли, внукам? А может, уже успел привязаться и к другой семье? Хотя, если судить по письму, тосковал мужик по оставленному дому сильно, до самой смертушки.
Говорили, что Женька сильно похож на фотографии на своего прадеда. Может сейчас, да. А в детстве ему совсем так не казалось. Он смотрел в зеркало на свои припухше неоформившиеся ребячьи черты, белесые кудряшки, сравнивал с фотографией и всерьез думал, что его обманывают. А ему так хотелось быть похожим на своего легендарного прадеда, георгиевского кавалера, с такой непростой судьбой и такой героической смертью. Его нисколько не смущало, что прадед был белогвардейцем и командовал отделением в одной из сотен атамана Семенова. Напротив, он очень гордился, что тот остался, до конца дней своих, верен казачьей присяге, и принял смерть в бою, вместе с русскими братушками, отстаивая интересы России. Конечно, к таким мыслям он пришел не без помощи отца, деда и бабушки. Они же и привили ему гордость за то, что он староверских казачьих кровей: у казаков, как известно, самая сильная любовь к отчему краю, а по душевной стойкости вряд ли кто сможет тягаться с семейскими. Может быть, отсюда и потянулась та незримая ниточка, приведшая Женьку на этот галечный берег Желтого моря, где в каком-то месте покоится прах его прадеда? А может, этот прах давно залит асфальтом и по нему бегут автомобили, ходят люди или поезда. Женька подумал: хорошо бы отыскать могилу бравого казака, и тут же понял, насколько эта мысль нелепа. Но воображение бурлило, толкало на действия, ведь они с прадедом сейчас близки, как никогда. Может ради этого короткого мига, который больше никогда не повториться, он Женька Балябин пошел в школу с китайским уклоном, потом поступил в университет на востоковедческий… Завтра он обязательно поедет в Порт-Артур. Одно это слово будоражило Женькино сознание, трепетной дрожью пробегая по каждой клеточке тела. «Чу, мне и волчий вой и конский топ» — вспомнилась фраза из Слова о полку Игореве. Но здесь на этом берегу разыгрывались совсем иные трагедии не только с «конским топом» и звоном сабель и шашек, а с артиллерийской канонадой, лязгами танковых гусениц, воем пикирующих самолетов, оглушительными разрывами снарядов, хлесткими пулеметными очередями и безумными человеческими жертвами. Мягкая волна набегала на галечный берег, точно пытаясь обьнять его, а Женьке чудилось, что все это происходит до сих пор где-то в глубинах морских…

Артем пришел только под утро. Все-таки не зря, видимо, Женька чуть ли не насильно засунул ему в карман, накануне похода в ресторан, гостиничную карту. Наверное, иногда надо ставить человека в экстремальные условия, чтобы тот начал самостоятельно мышей ловить.
Когда Артем постучался в дверь, Женьке снился какой-то длинный бессюжетный сон, где он куда-то бесконечно шел, пытаясь кого-то найти, стучался в какие-то двери и везде опаздывал. Проснулся только тогда, когда стук стал сильным и требовательным.
— Кто? — сонно подскочил он к двери.
— Конь в пальто,- хмуро буркнули за дверью.
Как Женьке не хотелось, а непроизвольная мерзопакостная ухмылка, от сознания собственного превосходства, вылезла так же красноречиво, как аккуратный, с синюшным отливом прыщ на носу, пока он открывал дверь. Мол, вот я какой стою перед тобой чистенький, правильный, выспавшийся, со свежим дыханием, не нашкодивший, не шлявшийся, где попадя, почти беспорочный пай-мальчик.
Артем хмурый, с поникшим чубчиком, в несвежей футболке, краснорожий, похожий на Козлодоева из «Бриллиантовой руки», когда тот после «дружеских» обьятий Лелика входил к шефу понурый и с распухшим ухом, стоял на пороге. Чувствовалось, что на старые вчерашние дрожжи, легли свежие пивные.
— Хороший мальчик,- опять же, подражая Козлодоеву, сьерничал Женька. — Здравствуй, Тема. Как быстро ночь минула. Выхлоп у тебя просто сказочный.
— Привет,- миролюбиво пробурчал Артем.- Ты извини, за вчерашнее, я, кажется, лишка хватил.
— Сильно сказано. Кажется, или хватил? Где ты был?
— Потом, потом, извини, старик, но, кажется, я сейчас усну прямо на этом коврике у двери.
— Сделай одолжение.
— Ладно, ладно, не сердись,- миролюбиво проговорил Артем, продвигаясь мелкими шажками к своей кровати и на ходу, кроссовок о кроссовок снимая обувь, а, добравшись, рухнул на нее как подкошенный. Женьке показалось, что заснул он еще в полете. И захрапел тоже в нем. Женька минутку понаблюдал за парнем. Тот упал на кровать навзничь, неудобно подвернув руку. Черты лица его разгладились и показались Женьке совсем детскими, особенно безвольные пухлые, чуть приоткрытые губы, стянутые сухой чешуйчатой похмельной коркой. Опять же совсем по-взрослому смотрелась глубокая и некрасивая поперечная морщина у самого переносья. Ощущение минутного превосходства у потомка забайкальского казака быстро улетучилось. На душе стало даже немножко мерзковато от такого ублюдочного самолюбования, точно ты был пьян и, в одночасье протрезвев, увидел мир таким, каков он есть. «Гаденький ты человечек, Евгений Балябин, ведешь себя так, точно с тобой подобного никогда не произойдет А ведь было. Помнишь, как… Так что не зарекайся». Женька подошел к кровати и поправил неловко закинутую руку Артема.
Уже вовсю рассвело. В приоткрытую фрамугу прорывался, еще слабый, не набравший силы в эти утренние часы, уличный шум и долгожданная свежесть. Прямо на плоской крыше, стоявшей рядом низкоэтажной постройки, сухопарый старик в синем френче, черных брюках, кроссовках и фуражке делал традиционное китайское у-шу. Движения его были плавные, взгляд устремлен в себя. Он был так близко, что Женька сверху смог рассмотреть его худое уже даже не желтое, а какое-то землистое старческое лицо в синих прожилках и обвисших мешках под красными, как у бассет-хаунда, глазами. Он представил, вот бы сейчас рядом с этим дедком поставить непротрезвевшего Артема, какие бы коленца он стал выделывать? «Ох, крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть».
Снизу, по-видимому, из гостиничного ресторана, доносились до безобразия слюновыделительные, манящие запахи. Солнце уже почти пробилось из-за крыш, где-то близко трещала, как сухие еловые сучья в костре, обойма зажженной пиротехники. Женька этому не удивился, он знал, что таким образом китайские владельцы лавчонок и магазинчиков отгоняют злых духов, мешающих прибыльной торговле. Неплохой способ, но слишком уж шумный, и совсем не подходящий для столь ранних часов. Он представил, как в его родном городе, кто-то в сладкосонные утренние часы вдруг выкинул бы подобный финт. Н-да. Женька покосился на Артема — слышит или нет?
«Здесь подойдет только тяжелая артиллерия»,- подумал он. Точно в подтверждение его мыслей Артем что-то пробурчал во сне, перевернулся на спину и захрапел еще сильней.
Будить его было бессмысленно. Женька отметил про себя, что вновь звезды складываются для него удачно. Брать Артема с собой в таком состоянии было просто самоубийством.
«А если обидится? На крайняк скажу, что не добудился»,- подумал Женька. Он почистил зубы, сполоснул лицо, мимоходом улыбнулся в зеркало стройному кудрявому шатену, и, надев черные вельветовые джинсы, такую же футболку с красными «битлами» на груди и кроссовки чжен пи дэ (настоящая кожа), спустился этажом ниже в ресторан — завтрак входил в стоимость проживания. Пряный летучий парок из-под полукруглых колпаков, что укрывали емкости с приготовленной едой, возбуждал аппетит. Был шведский стол, и Женька с удовольствием плотно позавтракал, начав с солененькой морской капусты, и закончив традиционными, приготовленными на плетеных из тальника мелких корзиночках, цзяоцзами (китайскими пельменями на пару). В другой раз он бы, конечно, порассуждал над понятиями сибирские пельмени или бурятские позы, родиной происхождения которых, как и многого другого был Китай, но сейчас голова его занята совсем другим. Вчерашнее приподнятое состояние души от предстоящей поездки в Порт-Артур, возвращалось после крепкого молодого сна. «Такое ощущение, будто в храм на службу собираюсь,- промелькнула мысль. — Хотя, наверное, так и есть».
В холле за стойкой администратора, рядом с пластмассовой пальмой и искусственным фонтанчиком, уже сидела другая девушка, теперь в темно синей атласной кофточке, похожей покроем на русскую косоворотку, но с теми же драконьими узорами. С гладко зачесанными назад блестящими волосами сяодие (барышня) была похожа на восковую куколку. Видя, что высокий стройный парень направился в ее сторону, на лице ее тут же возникла внимательно-вопросительная улыбка. «Черт-те знает, — мимоходом подумал он о вчерашнем разговоре с Артемом. — Эта внимательная услужливость: то ли врожденное, то ли страх работу потерять? Или, в самом деле, здесь процветает коммунистическая муштра? Уж не знаешь, что и думать. Тьфу, всякая дребедень с утра лезет в голову».
Узнав, куда собрался поехать Женька, девушка почти детским голоском зачастила: Мэй вэнти, мэй вэнти (нет проблем). Оказалось, что прямо от железнодорожного вокзала в Люй Шунь (так теперь называется легендарная крепость, что в переводе означает место, удобное для поездок) ходят несколько туристических маршрутов, и для Женьки здесь нет действительно никаких проблем. Он поблагодарил, это почти виртуальное кукольное личико, которое зарделось при словах благодарности, и в ответ услышал похвалу, что он неплохо шпрехает на ее родном, а в артемовской интерпретации, на тарабарском языке. Женька опять рассыпался в комплиментах по поводу нарядов девицы и ее красоты, что привело ее в сильное смущение. Она, кстати не без кокетства, потупила черные глаза, а к восковой кукольности добавился густой румянец стыдливости, отчего у парня даже нежно дрогнуло сердце. Пауза чуть затянулась. Наконец, Женька, сделал ручкой «бай» и выскочил улицу.
Утро было свежее, хотя солнце уже взошло. Чувствовалась близость моря. Женька поежился, то ли от свежести, то ли от мимолетного флирта, и двинулся в сторону вокзала машинально отмечая про себя, что если дома в это время только начинают просыпаться, то здесь город живет уже полнокровной жизнью: что может двигаться — двигается, способное давать доход — дает. «Мы-то, почему так не можем? — с сожалением думал Женька. — А ведь могли же, могли. Кто-то ведь раздвинул просторы страны от «южных гор до северных морей»? Вряд ли это мог совершить народ, который спит до обеда. И войну выиграть, и атомную бомбу изобрести, и первым в космос слетать, и даже китайцев научить — все смогли. А сейчас что же?»
Наверное, в своих рассуждениях он скоро дошел бы до любимого отцовского конька -уставшей нации и надорванного, за двадцатый век, народного пупка, административной дубиной выбитой из российских голов пассионарности, разуверившихся в жизни людей, которых весь век обманывали власти, и продолжают обманывать до сих пор, но вокзал был в двух шагах, и Женька подошел к группе кучкующихся на площади таксистов, чтобы узнать, как найти нужную ему турфирму.
Если токарь — это профессия, то таксист, скорее, состояние души. И если на первом месте у него стоит выгода, то на втором… тоже выгода. Он старается не только обобрать клиента, как липку, но при этом сэкономить еще и на бензине. Он может, как репейник цепляться к тебе, не отставая ни на шаг, заглядывать в глаза, твердить, что все рейсовые автобусы и электрички давно ушли, и остался только он — разьединственный спаситель, который совсем за смехотворную цену, в огромный, просто немыслимый убыток себе, домчит тебя, бедолагу до нужного места, к подьезду и чуть ли не вьедет по лестничным маршам на любой, необходимый тебе, этаж. Если ты достаточно твердо попросишь оставить тебя в покое, он, как тонкий психолог, сделает это без особого сожаления. Но уж если ты попал к нему в лапы, и чемоданчик твой в его багажнике, тогда он — верх услужливости. А лучшего попутчика для задушевных бесед и любой свежей информации, пожалуй, не сыскать вовсе.
Даляньские таксисты, как заметил Женька, были совсем не похожи на шеньянских, которые работали строго по счетчику. Далянские таксисты были, как две капли водки маотхай, похожи на описанных выше таксистов российских, которые, в первую очередь заламывают цену, а, узнав, куда надо ехать, умножают ее на три — и как, в том анекдоте, на «эти три процента и живут». Видимо на них наложила отпечаток жизнь в торгово-фартовом, к тому же еще и портовом городе, с нескончаемым потоком доверчивых и покладистых туристов-лохов. Поэтому они и ринулись всей кучей, почувствовав такого в Женьке.
Заправилой во всем выступал круглолицый и круглотелый китаец, с изьеденными верхними зубами, куривший беспрестанно какие-то очень уж вонючие местные сигареты. Сквозь его короткую стрижку, точно плешина редколесья, проступала довольно внушительная лысина, что для китайца большая редкость. Он гарантировал поездку в лучшем виде на любом транспорте — такси, микрике или автобусе, которые подождут Женьку на месте, сколько надо и уладят любые формальные трудности. Предложение было, конечно, заманчивое, но за все про все таксист определил сумму в 100 долларов, или 800 юаней — среднемесячная зарплата синеблузой администраторши с кукольным личиком из отеля, с которой несколько минут назад заигрывал Женька. Он знал, что цена в Китае при торге может упасть вдвое, но все равно, ниже 600 юаней, никто из таксистов ехать не соглашался. А пути то в оба конца всего 50 верст. Женька прекрасно понимал, что это дорого, очень дорого и попробовал прием твердого отшивания. Прием сработал, и от него потихоньку отстали, но тот, с изьеденными зубами, видимо, стажировался у российских таксистов и не отходил от Женьки ни на шаг, продолжая без конца смолить свои сигареты.
Женька решил поехать на рейсовом автобусе, и был наверняка уверен, что в Порт-Артур за день их ходит десятки. Он увидел справа от вокзала большое скопление автобусов и, направившись туда, обнаружил, что это автовокзал, и здесь же находилась фирма, которая занималась организацией перевозок туристических групп. Он подошел к кассе и ему, как и в случае с кукольнолицей администраторшей ответили, что уехать в Люй Шунь нет никаких проблем.
Но изьеденнозубый все не отставал от него, пытаясь, что-то обьяснить. «Тут что-то не так», — задумчиво подумал Женька и решил переговорить с китайцем, хотя его до тошнотворного рефлекса доводил дым едких сигарет. Женьку ждало разочарование. Оказалось, что Люй Шунь — закрытая зона и для ее посещения нужно специальное разрешение и куритель сигарет обещал все устроить в полном ажуре, отчего и ломил цену, хотя и еще уступил 50 юаней. Женька уже готов был согласиться, но в это время к кассе подошла небольшая группа русских туристов. Земляка всегда встретить радостно — группа была улан-удэнская — а на чужбине, да еще в непростой обстановке, вдвойне приятно. Едва завидев друг друга, они все расплылись в приветливых улыбках. Его ровесницей, пожалуй, была одна невысокая пухленькая, со свежим личиком девушка в гавайской цветной рубахе, джинсах, бандане, с маленьким голубым рюкзачком за плечами и больших солнцезащитных очках. Оказалось, что они также держат путь в Люй Шунь на экскурсию. Женька поделился своей проблемой.
— Подождите пока что-то предпринимать,- с участливой словоохотливой скорострельностью посоветовала девушка в бандане. — Сейчас подойдет наш переводчик, точнее переводчица и может быть все само собой устроиться. Меня Юлей зовут.
— Евгений.
— Можно Женя? — Юля сняла очки и оказалась курносенькой миловидной девчушкой. Переносица и подглазье ее были, точно не обдирным просом, обсыпаны мелкими конопушками. До Женькиного обоняния донесся волнующий запах ароматной девичьей свежести. Женька даже поежился и затосковал, вспоминая — помыл ли он подмышки. Потом незаметно, вроде как, поправляя прическу, потянул носом подмышечный дух и удовлетворенно вздохнув, ответил:
— Конечно. Можно даже Дэном, так ребята в группе меня называют.
— Так ты студент?
— Верно, прохожу в Шеньяне языковую практику. Вот вырвал пару деньков для культурного обогащения.
— А я в этом году закончила технологический и родители, вроде как в награду, устроили мне эту поездку, — Юля посмотрела на стоящую рядом зрелую пару, с доброжелательной улыбкой слушавшей весь разговор. Потом подумала и весело добавила. — И себе тоже.
В это время к ним подошла стройная китаянка и с небольшим акцентом заговорила на очень даже неплохом русском:
— Наш автобус скоро подойдет, прошу не расходиться и, пожалуйста, дайте мне ваши паспорта. Есть одна формальность — по дороге, на пропускном пункте, нам надо оформить разрешение на проезд.
— Оля, — обратилась Юля к китаянке, — нельзя помочь человеку?
Юля указала на Женьку и рассказала в двух словах суть проблемы. Пока девчата разговаривали, Женька обратил внимание, что кожа на миловидном лице китаянки и на руках была белой, по местному выражению, как китайский нефрит, чуть тронутой южным загаром. Он знал, что это большая редкость для Китая и может говорить о достаточно не простом происхождении человека. Когда же он встретился с китаянкой взглядом, отметил еще одну особенность — глаза ее были светлокарими, с черными бусинками зрачков. Тоже большая редкость. Они смотрели, как показалось Женьке, открыто и прямо, как принято говорить располагающе. Женька вспомнил, что глаза — это зеркало души. Но в этих глазах пока, кроме доброжелательности, ничего не читалось. Вот с Юлей все гораздо проще — ее бледно-голубые, как китайское небушко, глаза — это ее душа, вся на виду, еще, по-видимому, не обжегшаяся серьезно ни разу, без рубцов, распахнутая миру, нередко встревоженная, но в доминанте веселая и жизнерадостная, иногда восторженная, доверчивая и, наверное, жертвенная. Вон ведь как за него хлопочет. А может это национальное? Говорят: восточная скрытность, русская распахнутость. Гм, распахнутость, как-то не очень для девушки…
— А паспорт у вас с собой, Женья? — Оля смотрела на него с улыбкой, точно прочитала его мысли. И назвала его чисто по-китайски — Жень Я.
— Да, пожалуйста.- Женька почему- то покраснел, и достал из барсетки паспорт и даже студенческий билет.
— Я не совсем уверена, но думаю, смогу вам помочь, — Оля подбирала слова тщательно и правильно выстраивала их в предложения. — Но если не получится, то, как это не…
— …обессудьте, — докончил Женька.
— Именно так, — рассмеялась Оля. Улыбка у нее была тоже располагающей.
Интуиция Женьке подсказывала, что проблема должна быть решена. Хотя бы по одной веской причине, что ему обязательно надо было попасть в Порт-Артур. А когда чего-то сильно хочешь, обязательно должно получиться. Что касается Оли-китаянки, то наверняка это не первая группа, которую она сопровождает, и коли говорит, что сможет помочь, то, скорее всего, так и будет. Он нашел взглядом изьеденнозубого. Тот стоял в сторонке и смолил свои сигареты. Женька с торжествующим злорадством встретился с ним взглядом и выразительно пожал плечами. Тот все понял, что-то буркнул, зыркнул недобро на Олю, в сердцах бросил окурок на асфальт, и скрылся за ближайшим автобусом.
Интуиция Женьку не подвела, но каких трудов это стоило Оле, оставалось только догадываться. Когда на пропускном пункте она скрылась с паспортами и бумагами в сером двухэтажном здании, не было ее достаточно долго. Пассажиры стали потихонечку нервничать, и Женька кожей почувствовал общее досадное молчание, которое словно пары нашатыря, было разлито по автобусу и редкие косые взгляды в свою сторону. Даже Юля подозрительно припухла. Женька загадал: если все сложится удачно, как это было в последнее время, то ему здесь, в Срединном терракотовом царстве должно крупно повезти. Как, он не мог пока себе представить. Может его пригласят на работу в крупную компанию переводчиком, или он выиграет в каком-нибудь конкурсе интересную поездку на юг Китая, куда он страстно желал попасть.
Наконец Оля появилась вдвоем с приземистым китайцем, похожим на изьеденнозубого, одетым в серую фирменную с темным околышем фуражку, такую же рубашку и черные брюки. Судя по энергичным и резким фразам, разговор был серьезным, жарким и бурным. Но, если брать в расчет наступательные жесты, перевес был явно на стороне Оли. Все же было видно, что другая половина занимала оборону — китаец молча слушал без возражений, а когда они подходили к автобусу, то больше согласно кивал. Наконец он вскочил на подножку, обвел всех дежурным взглядом, недобро кольнул зрачками Женьку и, спрыгнув на землю, пошел открывать шлагбаум.
Когда Оля вошла в автобус, Женька вжался в сиденье. На миг ему показалось, что это вошла его строгая мать, сердито и гневно сверкая своими ясными выразительными глазами, в том редком, но случающемся состоянии, когда отцовские выкрутасы, уже нет мочи терпеть. Ее состояние в такие минуты, можно охарактеризовать, как благородное негодование, медленно переходящее в яростное наступление за попранные нормы семейной морали. Тогда держись, всем перепадет под горячую руку. Главный виновник сникал, испуганно и беспомощно искал поддержки у сыновей, виновато прятал глаза и старался поменьше находиться в поле зрения своей благородногневной половины.
Наверное, в этот миг и в Женькиных глазах кое-что от мужской беспомощности и вины удалось прочитать и Оле. Перехватив его взгляд, она помягчела и заставила себя улыбнуться, хотя ей, кажется, не очень-то хотелось. Женька оценил этот волевой жест самообладания. Наконец, черты лица ее разгладились, стали безволней, остался только яркий румянец на чуть скуластом лице, и мелкие капельки пота на, совсем не азиатском, аккуратном носике.
— Я приношу вам всяческие извинения, за те неудобства, которые доставил. Большое вам спасибо. Теперь я ваш должник,- галантно, вложив все свое вдохновение, и почему-то на китайском произнес Женька.
Взгляд китаянки еще больше потеплел, даже повеселел.
— Пустяки, не стоит благодарности, — подбирая русские слова, улыбнулась Оля. — Несколько неприятных минут. Мои земляки в каждом иностранце почему-то видят шпиона.
В автобусе сразу все заулыбались, а припухшая было Юля, вмиг оживилась и затараторила:
— Я знала, знала, что все закончится благополучно. Оля, какая ты молодец! — и в радостном порыве прижавшись к Женькиному плечу, полушепотом добавила, — Я так рада, Дэн, что мы вместе. Слушай, а почему тебя называют Дэном?
— Во-первых, игра слов. Меня зовут Жень Я, сокращенно — жэн, что по-китайски значит человек. А еще, я как-то рассказал ребятам о Дэн Сяо Пине — отце китайских реформ, и мой приятель, Артем, быстренько окрестил меня Дэном. Но я не обижаюсь…
— И тебе это даже немножко льстит. Верно?
— Есть такой грех.
— А как можно перевести по-китайки мое имя?
— Юль Я, Ю Лья… Не знаю. Вот если бы тебя звали Ню Ра, — сам, рассмеявшись своей шутке, произнес Женька, — я бы знал, как перевести первый слог ню…
— В стиле «ню», — мстительно посмотрела на него Юля.
— Ты воспитана по-европейски. По-китайски слово «ню» обозначает вообще все, что связано с женщиной — госпожа, дочь… Ну и стиль, разумеется, тоже…
Женька недвусмысленно и откровенно посмотрел на Юльку, состроив соответствующую гримасу.
— Бессовестный, — зыркнула на него смеющимися и понятливыми глазами Юлька и толкнула его легонько в плечо, однако Женька отметил, что толчок был не отталкивающий и осуждающий, а игриво-интимный, как сигнал, дающий понять, что ничто человеческое ей не чуждо. Сигнал был принят.
Всю оставшуюся дорогу они весело болтали о всякой всячине, испытывая обоюдное удовольствие от безобидного легкого флирта, точно давние знакомые.

Автор

Геннадий Русских

Пишу прозу, авторские песни

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *