О чем умолчал Инсайдер (гл.4)

Большой и быстроходный катер мчал нас в противоположную солнцу сторону. Утренний бриз гнал с моря свежие волны, и они с силой бились о днище. Катер подпрыгивал на них, будто перескакивая с одного бугорка на другой, разбрасывая в стороны белые брызги. Кильватерная линия светлыми бурунчиками вспенивалась за кормой и далеко позади сливалась с морской синью. Было свежо, но день разгонялся, обещая подарить нам вчерашнюю теплынь.
Анечка с Шагальским из-под ладоней смотрели с кормы на быстро удаляющийся берег и, поглядывая друг на друга, многозначительно улыбались, словно делились какой-то тайной. Настроение у них было явно приподнятое, как это часто бывает, когда попадаешь в места, где много воды и солнца и впереди у тебя целый день безделья. С дежурной улыбкой услужливости примостился в кресле Сюгоро, охватывая, казалось, сразу всех быстрым взглядом. Сосредоточенно впился в штурвал крепкого сложения, невысокий, короткостриженный японец, посматривая боковым зрением на пустынный кряж, который огибал наш катер. Я посмотрел на Сашу. Она тоже улыбалась, но в глазах её я заметил будто тлеющий уголёк тревоги. Странно, но это же чувство не покидало и меня. Оно поселилось во мне пару часов назад, когда мы перед тем, как сесть в катер, побывали в небольшом особняке, расположившемся прямо у причала. Нас вежливо, но настойчиво попросили заполнить нечто вроде декларации, тщательно осмотрели и просветили в специальном аппарате наши пожитки и провели электронную дактилоскопию. Меня несколько покоробила такая тщательность, будто мы террористы какие-то. После этого мы вошли в роскошный, уютный холл, по стенам которого были развешаны ротарианские символы, в виде каких-то шестреней, циркулей и шестиконечных звезд. Нас принял холёный, чем-то напоминающий Шагальского, полнеющий и седеющий господин с властным и проницательным взглядом. Он был внимательным и корректным, пожелал нам хорошего отдыха и перед окончанием встречи нам всем преподнесли в подарок по шикарному, коралловому браслету в бархатном футляре. Ненавязчиво, каждому предложили этот браслет примерить. Помогала нам в этом высокая, стройная японка, своей целлулоидной ухоженностью похожая на куклу барби. Когда у последнего из нас на запястье щёлкнул замок, седеющий господин улыбнулся, и сказал:
— Советую браслеты не снимать. Это своеобразная визитная карточка на остров Окайдо.
— И в масонскую ложу, — буркнул я про себя.
Но Шагальский услышал и одарил меня таким уничтожающим взглядом, что будь у него возможность, он растерзал бы меня на куски. Седеющий господин перехватил этот взгляд и опять располагающе улыбнулся.
И вот, когда на моей руке защелкнулся этот непонятный браслет, во мне поселилось странное чувство беспокойства. Точно меня, как каторжника окольцевали и теперь каждый мой шаг под контролем. Как-то разом соединились в моём сознании ротарианская символика на стенах, странный тщательный, похожий на таможенный досмотр перед, вобщем-то, заурядной увеселительной поездкой, дорогой и изысканный браслет, достаточно дорогой, для простого подарка. Ещё во время беседы я попытался его рассмотреть. Он был изготовлен из тяжёлого металла, скорее всего золота, имел тщательную отделку и был инкрустирован крупными кораллами, выполненными в виде рябиновой кисти. Странно, но я никак не мог найти замка на браслете, будто каждую его пластинку запаяли прямо на моём запястье. Рассматривая браслет, я перехватил пристальный взгляд на себе седеющего господина, который тут же его отвёл и переключил на целлулоидную японку, имевшую на своей левой руке… точно такой же браслет. Странно, но почему-то я в эту минуту вспомнил о нашем с Владом разговоре, которым он меня предостерегал о предстоящей поездке.
«Ты становишься мистиком, — мысленно успокаивал я себя. — Кому нужен рядовой провинциальный журналист? Что с тебя взять? Ты не учёный, хранящий в своих мозгах уникальные разработки, не государственный деятель, приближенный к каким-то секретным данным. Так, средней руки борзописец, растрачивающий свой талант на бездарные писульки в захолустье. Выкинь этот навязчивый бред из головы».
Я попробовал выкинуть — не получилось. Каким-то шестым чувством, интуицией я ощущал пока неведомую мне опасность. Всё, вроде, было благопристойно, чинно, благородно, если судить по млеющим от пикантности ситуации Анечке и Шагальскому, и вместе с тем, что-то было не так. И вот сейчас, глядя на Сашу, мне показалось, что она тоже чем-то встревожена.
Поднялась из трюмного отсека целлулоидная японка с маленьким подносом, на котором стояло несколько маленьких чашечек. Несмотря на то, что катер чуть покачивало, она шла ровно, как в ресторане, будто с каждым шагом её туфелька приклеивалась к ребристой палубной резине.
— Кофе? — с английским акцентом произнесла японка.
— Ариготе.
Я пригубил из чашечки и, глядя на задумчивую Сашу, тихо спросил:
— Что-то не так?
— Не знаю, — так же тихо ответила она и машинально поднесла браслет к глазам. Покрутила туда-сюда запястьем и снова повторила, — не знаю, мобильник не работает.
— Может села батарея?
Саша посмотрела на меня, как на человека, сказавшего заведомую глупость, но всё же ответила:
— Приёма нет.
Вернулись с кормы Анечка с Шагальским.
— Иван Лукич, как насчёт коньячку? — достаточно миролюбиво протянул мне фляжку Шагальский. Я отхлебнул солидный глоток хорошего «Хенеси», расценив жест Шагальского, как временное перемирие. Возможно, он сознательно, из тактических соображений достал из потаённого карманчика своей памяти известный принцип, что худой мир, лучше доброй ссоры. Ведь впереди у нас предстояли какие-то события, и в планы Шагальского совсем не входило, чтобы я в них внёс свои коррективы, в силу моей непредсказуемой натуры. Отхлёбывая из фляжки, Шагальский с хитрецой и выжидательностью на меня поглядывал, из чего я сделал вывод, что он не прочь завести со мной какой-то разговор. Выглядеть букой с моей стороны было бы совсем непростительной глупостью. Я улыбнулся в ответ.
— Отличный коньяк!
— Да, люблю хорошие вещи! — Шагальский надел на себя маску какой-то небрежной мечтательности, развалившись на сиденье и, как бы машинально, положив руку с дорогими часами на перекинутое колено. От выпитого, на скулах у него проявились красные прожилки, глаза стали волоокими. Я чувствовал, что этот напыщенный павлин милостиво ждал, что он уже достаточно много сделал для того, чтобы расположить меня к своей персоне и продолжить разговор должен всё-таки я. И здесь игра. В безупречном синем костюме, белой рубашке и красном галстуке, он почему-то напоминал мне не человека, а симулякра, надутого резинового манекена, который может в одно мгновение пропасть, сдуться, оставив после себя только жалкую кучку смятых дорогих шмоток. Эта мысль показалась мне очень забавной. Шагальский — резиновая баба, а лучше надутый презерватив. Сдержав себя, чтобы не прыснуть со смеху, я улыбнулся и сказал:
— Вольдемар Семёнович, вам не говорили, что вы очень сильно похожи на французского президента?
— Вам не нравится Саркози? — вопросом на вопрос ответил Шагальский.
— С чего вы взяли?
— Ну, хотя бы по тому, что вы не питаете ко мне особых симпатий, я делаю вывод, что и к Саркози тоже, — насмешливо улыбнулся Шагальский.
— Ну, почему же, Саркози очень даже симпатичный малый, — соврал я. — Смотрите, какую жёнушку себе отхватил. Модель.
— Вы его осуждаете?
— А кто я такой, чтобы кого-нибудь осуждать?
— В самом деле? — Шагальский, кажется, искренне изумился. — Это ваше кредо?
— Да, жизненный принцип. А вы, я вижу, удивлены?
— Не скрою, да. До этих слов, мне казалось, что ваше кредо скорее обратное.
— Осуждать?
— Да.
— С чего вы взяли?
— Смотрел некоторые ваши публикации. Например, вы осуждаете российские реформы, того же Горбачёва. И вот последний случай с мэром Ирикавы: ну, согласитесь, вы ведь пытались заглянуть в чужой карман, а?
— Нисколько, — пришла очередь моя удивлённо посмотреть на Шагальского. — Мне совершенно фиолетово, сколько миллиардов иен и как заработал мэр Ирикавы. И я не собирался его ни осуждать, ни оправдывать, мне был нужен только факт. А что касается России и Горбачёва… гм, здесь вы, кажется, употребили не то слово. Здесь более уместно слово — обличать.
Я почувствовал, что притихшие на боковом сиденье Анечка с Сашей, прислушиваются к нашему разговору, хотя создавали вид, что каждая занята своими мыслями. То же относилось и к Сюгоро и я подумал, что наш сопровождающий хорошо понимает о чём мы говорим.
— То есть, по вашему мнению, осуждать и обличать — это разные по смыслу слова и российские реформы вы не осуждаете, а обличаете.
— Ну, да я так считаю. А что, я не могу иметь своего мнения?
— Да можете, можете… И что же вас не устраивает в тех реформах?
— Если в двух словах, то отсутствие справедливости. А если подробнее, то это долго.
— Достаточно, достаточно, — замахал ручкой с большой золотой печаткой Шагальский. — То есть вы считаете, что большой пирог под названием Россия, во время реформ, был поделен несправедливо?
— А вы считаете по-другому?
— Да, по-другому. Я считаю, что этот пирог был разделен правильно, а вы просто усложняете жизнь и не только себе, Бог с вами, но и другим.
Мне захотелось сказать ему дерзость. Почувствовав напряжение, в разговор тут же ввязалась, державшая руку на пульсе, Анечка.
— Эх, мужчины, мужчины, — с весёлым укором произнесла она, поглядывая в нашу сторону — вы не исправимы. Даже здесь, за тридевять земель, вы не можете не говорить о политике. Правда, Саша?
Саша лишь пожала плечами, и потянулась за чашкой кофе, стоящей на полированном столике рядом с сиденьем. С дежурной улыбкой наблюдала за разговором целлюлоидная японка. Своевременным вмешательством в наш диалог Анечка сгладила ситуацию. Мне расхотелось дерзить Шагальскому и я лишь буркнул:
— А вы упрощаете.
— Ошибаетесь. Я принимаю её такой, какая она есть. Помните «Машина времени» пела, как там, «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас». Глупости всё это. Мир никогда под вас не прогнётся. А всегда прогнётесь вы. А если нет, он вам сломает хребет, искорёжит, сотрёт в порошок.
Шагальский победно осмотрелся вокруг, прихлебнул из фляжки, продолжал:
— Не мы задаём правила игры. Сейчас мы играем в демократию. Да играем. Эта демократия похожа на огромную высокую стену, окрашенную с одной стороны ярко и красочно, а с другой просто и естественно, как выглядит сама жизнь. Первая сторона — для плебса, другая — для нормальных людей.
— Нормальных? Что вы хотите этим сказать?
— Нормальных, значит тех, кто в жизни состоялся и что-то сумел сделать.
— Заработать состояние, это вы имеете в виду.
— Что ж, хоть бы и так.
— Даже обманом?
— Иван Лукич, ну почему у вас все окрашено в черные тона. Разве состояния наживают только обманом? — как мне показалось, искренне возмутился Шагальский. — Из некоторых ваших писаний, я сделал вывод, что вы большой любитель исторических параллелей. Так вот вся история говорит о том, что мир всегда делился на богатых и бедных. И кстати, сам Господь Бог не против этого. Или не так?
— Всё так, кроме одного. Господь Бог не против праведно нажитого богатства. Лучше Божью тему не трогать.
Шагальский поморщился.

— Земля, земля, — неожиданно и удивлённо вдруг вскрикнула Саша. — Смотрите!
Из ультрамариновой дымки океана на нас надвигался огромный тёмно-зелёный остров, середину которого оседлала высокая снежная вершина, ослепительно сверкавшая своим величием в лучах полуденного солнца. Издали остров напоминал огромную пирамиду, упирающуюся своим хрустальным пиком в поднебесье. Но чем ближе мы подходили, контуры пирамиды как бы размывались, приобретали плавные очертания, горный кряж отдалялся, уступая место пологим спускам и долинам, утопающим в зелени. С каждой милей, увеличивающаяся в размерах земля, заставляла нас, застывших в немом удивлении вглядываться в разворачивающуюся перед нами панораму. Мне казалось, что мы приближаемся не к безызвестному островку, затерянному в бескрайних водах Тихого океана, а к благословенным берегам древней средиземноморской цивилизации.
Когда наш катер на медленном ходу, стал приближаться к удобной бухте острова, навстречу нам, похожая одновременно на огромного кита и сороконожку, дружно мелькая вёслами, с приспущенным алым парусом направилась изящная и гибкая триера. Намалёванные выше носового тарана глаза триеры, казалось весело подмигивали нам. Ещё несколько таких же судёнышек скользили по бухте, точно намереваясь устроить потешные бои. Вдали на рейде, застыл, будто прилип к водной глади красивый трёхмачтовый корабль. Правая сторона бухты была сплошь утыкана лесом мачт, с трепещущими флагами и белоснежными корпусами яхт. Слева приткнулись к пристани катера и триеры со свёрнутыми парусами.
Не успев переварить одну картину, мы, удивленно переглядываясь, жадно вглядывались в другую, веря и не веря своим глазам. Перед нами развертывалась величественная панорама прибрежной полосы. Прямо по курсу, на огромном береговом плато возвышалась четырёхсторонняя пирамида с усечённой вершиной. На стороне, обращённой к морю, большими латинскими буквами было написано «THULE». Надпись разбивалась на два слога длинным рядом каменных ступенек, ведущих наверх пирамиды. В дальней от берега стороне она имела ещё одно возвышение, на котором был разбит большой красный балдахин. Его окружали какие-то скульптуры, отливающие природной белизной. По всему периметру пирамиды стояли люди, похожие на римских центурионов, с круглыми щитами, украшенными солнечными знаками и длинными пиками, в красных одеждах, блестящих латах на руках и ногах и касках из жёлтого металла.
Выше, за пирамидой на живописном холме, утопающем в зелени, стояло величественное здание с белоснежными колоннами, похожее на греческий Парфенон. За ним, красивой арочной змейкой убегал в горы акведук, видимо доставлявший в этот земной рай чистую горную воду.
С левой и правой стороны пирамиды в глубь острова убегало несколько широких мощеных улиц, застроенных большими и богато украшенными домами из камня, похожими на дворцы, утопающие в цветущих садах.
Берег кишел людьми, облачёнными в разноцветные одежды античного покроя. Многие, в том числе женщины, напротив, были почти голыми, имея лишь кусок яркой материи, узко стянутый у бедер. Судя по их движениям и счастливым лицам, все они были охвачены танцами и безудержным весельем. До нас долетали звуки ритмичной музыки.
— Саша, — наконец пришёл я в себя. — Где мы? Может Сюгоро нам что-то прояснит.
Саша, будто очнувшись от завораживающего сна, что-то спросила Сюгоро по-японски.
Сюгоро начал рассказывать, а Саша переводить, стараясь не упустить каждое слово.
— Это маленький слепок с некогда великой страны Гипербореи, — перевела Саша. — Когда-то она называлась цивилизацией незаходящего солнца и считалась самой богатой во всём мире. Они жили в мягком и благоприятном климате, который очень схож со здешним. Гипербореи относились к народу близкому к богам и любимого ими. Сытая и счастливая жизнь гиперборейцев всегда сопровождалась музыкой, плясками, песнями и пирами.
— О, это по мне! — сладострастно вставил своё слово в разговор Шагальский и подмигнул Анечке. — А это что?
Мы вдруг увидели, как все на берегу пришло вдруг в движение, люди скинули свои одежды и, как один, кинулись в воду.
— Это обряд, — перевела Саша. — Считалось, что даже смерть приходит к гипербореям, как избавление от пресыщения сытой жизнью, и они, испытав все земные наслаждения, бросаются в море, чтобы прийти к богам.
— Надо полагать, — вступил я в разговор, — что и сейчас сюда может попасть человек, только пресыщенный жизнью, а не простой смертный?
Я заметил, как Шагальский кисло поморщился от моих слов. Видимо он досадовал, что, пытаясь своим разговором расположить меня к себе, он так ничего и не добился.
— Да, это так, — перевела Саша ответ Сюгоро. — Сюда попадают только избранные, и нам несказанно повезло, что мы удостоились такой чести.
Тем временем катер пристал к центральной пристани, и мы очутились на мощеной жёлтым камнем площадке, от которой вела широкая дорожка, обсаженная по краям густым кустарником. Пока мы шли по ней, ведомые всё тем же Сюгоро, я чувствовал густой пряный аромат, который источали большие лиловые цветы кустарника, на длинных, будто поникших кистях.
Мы шли по направлению к пирамиде, и я видел, что на возвышении, где стоял красивый красный балдахин, расположен белый, видимо из слоновой кости, инкрустированный трон, с подлокотниками, выполненными в виде египетских сфинксов, на котором восседал убелённый сединой человек, одетый в белоснежную тунику, с золотым оливковым венком на голове — символом и атрибутом аллегорической фигуры Мира. В руках он держал небольшой ярко сияющий жезл. Едва мы приблизились ко второму возвышению шагов на двадцать, Сюгоро что-то сказав Саше, упал ниц перед троном.
— Делайте то же самое, — шепнула Саша.
Я с откровенной неохотой припал на одно колено, опустив голову, и вдруг почувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд. Подняв глаза, я понял, что на меня глядел человек, восседавший на троне. Я снова опустил голову.
— Кто вы? — откуда-то с неба, отозвавшись густым многократным эхом, прозвучала английская речь. Видимо такой небесно-громоподобный эффект достигался за счёт особого расположения динамиков. Я даже втянул голову в плечи. Сюгоро что-то зачастил по-японски.
— Он говорит, что мы покорные слуги Верховного жреца приветствуем его и просим разрешения посетить эту благословенную землю, — шёпотом переводила Саша.
— Ничей я не слуга, — так же шёпотом ответствовал я Саше, — и тем более не покорный.
— Ну, это же обряд, — укоризненно метнула Саша в мою сторону свой взгляд. — Не убудет же от вас…
— Ещё как убудет, — упрямо бурчал я своё, глядя, как трепетно и старательно выполняют все обряды Анечка с Шагальским.
Наконец с небес прогремела какая-то непонятная мне фраза, окружавшие нас стражники, дружно ударили копьями по щитам, я увидел простёртый в нашу сторону жезл, и Сюгоро, поднявшись с колен, медленными шажками стал пятиться назад, не поворачиваясь к трону спиной. Не желая выглядеть белой вороной, я, хоть и с неохотой, поступил так же, посматривая на окружавших нас невозмутимых стражников. Латы на их руках и ногах горели чистым золотом.
— Ну, кажется, все формальности улажены, — в нетерпении потер ладонью о ладонь Шагальский, когда мы по ступенькам спустились к подножию пирамиды. — Дальше, как мне представляется, последует пресыщение жизнью? А, Сюгоро?
— Да, я постараюсь, чтобы вы не скучали, — улыбнулся японец, когда Саша перевела ему вопрос Шагальского.
— Веди нас, виночерпий, веди, — дурашливо пропел Шагальский и подмигнул мне.
Всё дальнейшее стало похожим на сон, который утром, как бы ты не силился, не можешь вспомнить.

Автор

Геннадий Русских

Пишу прозу, авторские песни

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *