МОЛОДОСТЬ. …А я нашел другую, Хоть не люблю, но целую. А когда я ее обнимаю, Все равно о тебе вспоминаю…* Свой семнадцатый день рождения я встречала в больнице. Правда, если быть честной, меня отпустили на майские праздники, между которыми было оно, мое семнадцатилетние. А до этого, до пятого мая, была череда серых дней, которые я смутно помню. Знаю, что восьмого марта я добралась домой и закрылась в комнате. Рядом со мной была обычная жизнь, которую я, не осознавая, разрушала для всех. Кровать, стена, в которую я пялилась, вода из под крана, вот и все, что нужно было мне. Мама говорила со мной, затем орала, после чего отчаялась и вызвала отца. Тот так же не смог до меня достучаться. Как и Ирка, и Олька и многие другие, кого я не слышала и не видела. Очнулась перед огромным окном, за которым монотонно лил дождь. За мокрым стеклом расплывались краски. Совсем позеленевшие деревья не радовали, а возвращали тоску. Проносящиеся мимо машины, били грязными фонтанами и эта вода оседала внутри меня. Спешащие мимо люди заставляли ежиться от отвращения. Я начинала ненавидеть всё и всех, и себя в первую очередь. И так — я стояла, ссутулившись, покрывшись мурашками, в совершенно незнакомом мне месте, перед чужим окном и смотрела на мир укрытый от меня пеленой дождя. Сзади раздались шаги, со слабым эхом, повторяющим их. — Я скоро. — долетел до меня голос матери. — Я лишь привезу все необходимое. Я не ответила, но ей это было не ново. Она привыкла уже к моему молчанию. А я опять зависла, уставившись в одну точку, серую, мокрую. Снова шаги и незнакомые голоса зашептались. Смысл их разговора доходил медленно, даже очень-очень медленно. Не успев осознать, о чем они говорили, я попыталась отключиться, как поняла — речь идет обо мне, и говорят они о моем платье. Я проявила интерес и опустила голову, разглядеть свой наряд — розовое платье, до колен. Прямая юбка. Туфли под платье, с чуть насыщенным цветом. — Розовое… — поморщилась я и перевела взгляд на окно. Только теперь, отчего-то, я не видела улицу, а видела свое отражение. Это была я и не я. Даже не взглянув на свое лицо, я прикрыла глаза и вздохнула. А за спиной продолжали шептаться и обговаривать мой наряд. — И о чем тут можно говорить? — подумала я и снова открыла глаза, уже пытаясь рассмотреть верх своего одеяния — вырез треугольный, далее шли пуговки. Короткий рукавчик не скрывал худобы рук. — И как я могла это напялить на себя? — подумала я и уже совсем потеряла интерес к тем, кто появлялся у меня за спиной и шептался. Сколько я так стояла — не помню, наверное, долго. Слух включился, когда раздался голос мамы: — Давай зайдем к профессору и я проведу тебя в палату. «В палату, в палату, в палату….» — стучало у меня в висках, перебивая слова матери. Теперь говорили двое, мать и мужчина. Они обговаривали меня, а я, отрешенно сидела на стуле, снова погрузившись в безразличие. Опять пошли. Вернее, меня вела мать, придерживая за локоть. Я останавливалась, едва ее пальцы ослабевали и начинала шагать, когда она подавала сигнал. — А тут светло! — сказала мама, усаживая меня. Я опустила глаза и обрадовалась кровати. Чужой, с вылинявшем одеялом. Но мне это было безразлично. — Завтра мы выписываем соседку, так что Виктория будет одна. — сообщил мужской голос, кому он принадлежал, я еще не осознавала, хотя, скорее всего он был в поле моего зрения. Я все свое внимание устремила за окно, но тут мамины руки меня отвлекли, а голос сообщил: — Постой. Я заправлю постель. Запах дома стал перебивать запах больницы, я огляделась. Мать распаковывала сумки, забивая холодильник и тумбочку. Мне снова стало не интересно, и я уставилась в угол. — Вит! Мне пора уходить. — пауза. — Могла бы хоть что-то сказать! — пауза. — Вита! Я ухожу! — Не трогайте ее. — сказал все тот же мужской голос. — Скоро все наладится. — Когда? — дрожащим голосом спросила мать. — Завтра, послезавтра, когда? — Скоро! Тишина. Я не услышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери. Зато принялась изучать вид из окна. Тополя, лужайка, забор из железных прутьев, за которым спешили люди, прячась от унылого дождя под зонтами. Кто-то зашел, поздоровался, лег. Скрипнула пару раз кровать. Вышли. Открылась дверь, прокричали: «обед» и, звеня, посуда обосновалась на моей тумбочке. Темнело. Дождь не переставал моросить, людей за забором стало меньше. Вспыхнул свет. Я забралась на кровать и скрутилась калачиком. Открылась дверь, унесли посуду. Свет пропал, или я заснула. Ныло все и особенно низ живота. Поднялась, огляделась. С трудом поняла, где я и как тут оказалась. Увидела боковую дверь, заглянула. Вернулась к кровати, взяла полотенце и, подумав, халат, что лежал тут же. Долго грелась под водой, надеясь, что появятся слезы, и я смогу пореветь. Не появились. Вернулась в кровать, укуталась и забылась в своем сером сне, без видений, звуков и каких-либо ощущений. Просыпалась дважды, первый — на заре, посетила туалет. Второй, когда шумела соседка, собирая вещи. Я не проявила к ней интереса, поэтому она ушла, ни слова не сказав. Долго смотрела в угол окна, где сквозь щель скопилась лужица. Не заметила, как уснула. Проснулась от того, что со мной поздоровались. Насунула на голову одеяло. Странно, некто погладил меня по плечу и тихонько вышел. Некто незнакомый. Но его прикосновения не вызвали паники, не пробудили отвращения. Легкое любопытство, которое тут же стало меня раздражать. Поплелась в комнатку, где был унитаз и душевая кабинка. Постояла, смотря в пол, вернулась, нашла зубную щетку, мыло и спортивный костюм. Привела себя немного в порядок и, вздохнув на собственное отражение, вернулась к кровати. Дождь накрапывал, не собираясь заканчиваться. Люди спешили по своим делам, и им было не интересно, что происходит за железным забором, они даже не косились на него. Мне тоже не было до них ни какого дела, они просто мелькали перед глазами. Скрипнула дверь, я повернула голову. Вошел врач, молодой, поздоровался и присел на стул напротив. Он что-то говорил, но я не вникала. Кажется, он это понимал, но продолжал говорить. Ушел. Я перевела взгляд на окно. Принесли завтрак. Через время забрали нетронутую еду. Снова пришел врач, опять что-то говорил, улыбаясь лишь кончиками губ. От него веяло теплом и пахло лекарством. Кажется я, прикрыв глаза, принюхалась. Когда же открыла, то встретилась с его взглядом, полным неловкости и застенчивости. Когда же он ушел, я предалась рассуждению, с чего вдруг я решила, что ему неловко или что он застенчив? Это вызвало во мне некое, довольно слабое любопытство, которое в скором времени погасло, и я опустилась в полудрему, сидя лицом к окну и положа голову себе на колени. Снова принесли еду, через время забрали. Тут же пришел врач и сев напротив, ждал, когда я проявлю к нему любопытство. И я проявила. Развернув голову, не поменяв позу, изучала его — молодой, даже очень. Высокий и худой. Сутулится, видно стесняется своего роста. Да, я не обманулась — он застенчив, но не как девчонка, а как человек, который недавно чему-то научился и не совсем уверен в правильности действий. Устала. Прикрыла глаза. Когда открыла, он снова улыбался, чуть-чуть растянув уголки губ. Дотронулся до плеча, сказав: — Все будет хорошо. — и ушел. А я легла лицом к окну, следила за ленивым покачиванием веток. Третий раз принесли еду. Через время забрали, со вздохом и причитанием: — Зачем носить, все равно не ест. Только портим продукт. Я села, свесив ноги, ожидая врача, предполагая, что он придет, как приходил каждый раз после того, как у меня забирали нетронутую снедь. И он пришел. Поставил на стол бутылку с неопределенного цвета жидкостью. Присаживаться не стал. — Это компот. Из сухофруктов. — усмехнулся и слегка покраснел. — Моя мама варит. Я очень люблю. Только никому не говорите. Я же доктор, а люблю компот. Засмеют. Я сомкнула брови. — «Кто?» спрашиваете вы. Да коллеги. Я же самый молодой. Попробуйте, пожалуйста. Я не ответила, лишь часто заморгала. — Мой трудовой день на сегодня закончен. Но вы можете сказать медсестре, и я вернусь, если понадоблюсь. Живу рядом. — пауза. — До завтра. Нехотя пошел к двери, оглянулся и удалился. Я отвернулась к окну, но через минуту покосилась на тумбочку. Поднялась. Принялась ходить по палате и поглядывать на бутылку. Когда стемнело совсем, сделала пару глотков. Ночью выпила половину и уснула. Наше странное общение продолжалось. На третий день я стала кивать головой. На четвертый запомнила, что он Валерий Анатольевич и я у него первая больная. Больная! Именно это меня рассмешило, и я не могла успокоиться до полуночи, подавляя смех оставленным мне компотом. Выпила все. На пятый день я принялась пробовать то, что мне приносят в металлических тарелках и пить из граненых стаканов напитки под названием чай, кисель, компот. Он по-прежнему приносил мне бутылку домашнего компота, который я выпивала за ночь. На шестой день общения я смогла поздороваться, а он осмелился напомнить мне о маме. — Хотите ей позвонить? Она же волнуется. — Нет, не хочу. Да и чего бы ей волноваться? Она же сдала меня в надежные руки. — Зря вы так. Она женщина. — Я, как бы, тоже. — Ну, вы это вы, а она… — Она — это она! — хмыкнула я. — Я, может Вас это удивит, знаю ее давненько. — Я хотел сказать, что она растерялась и не знала что делать. — Я поняла. Но пока с ней говорить нам не о чем. — Ну, раз так, отдыхайте. — он поднялся, я сморщила лоб. — Появился вопрос? Спрашивайте, я отвечу на любой. — Даже на самый глупый? — Порою именно глупые вопросы открывают истину. — Философски. — Простите. — он снова засмущался и слегка покраснев, поспешил уйти. Днем он мне сообщил, что завтра воскресенье, но он обязательно придет. — Боитесь? — спросила я и тут же ответила: — Не стоит. Время моего перехода в иной мир упущено. Да, собственно, я и не намеривалась туда, ну сама, ускориться. — Я не этого боюсь. — А чего тогда? — Не смогу правильно сформулировать. — Потерять тонкую нить моего возвращения? — Вероятней всего. И он ушел, оставляя меня осознавать, что вот уже шесть дней я живу вне дома. Пришел, как и обещал. День был солнечным. Поставил на тумбочку бутылку минералки и компота и подал мне мой плащ. Я лишь подняла брови, а он сказав: — Надо! — помог мне одеться. Мы погуляли достаточно долго, ходя по дорожкам больничного дворика, и я была сильно удивлена, когда узнала, что уже апрель. Где-то потерялся март. И как не странно я не пыталась выискивать его в подкорках моей памяти. К средине второй недели мы привязались друг к другу и вели долгие беседы, на разные темы. Он даже намеком не выпытывал меня, что случилось такого, что я оказалась его БОЛЬНОЙ. Еще немного разговоров и я смогла улыбнуться. — У тебя такая красивая улыбка! — сказал он и ушел. Я успела заметить, как его щеки, местами побитые корью, снова покрылись легкой краснотой. Но мне не было понятно от чего — то ли от комплемента, вырвавшегося непроизвольно, то ли от того, что сказал мне «ты». Вернулся часа через два, но теперь уже он мне говорил «ты», а я, как не хотела, все так же «выкала». Мне было с ним хорошо и это пугало, особенно ночами, когда я оставалась одна. Мы стали с ним часто выходить во двор. Не днем, когда там прогуливались больные и сновали белые халаты, а перед тем как он уходил домой. Он рассказывал мне о своей семье, об учебе, о том, что пошел в мед вопреки родителям. Я призналась, что тоже ушла из школы сразу в техникум, да еще в технический, хотя мечтала быть врачом. Больше о себе я ничего не рассказывала, а он не спрашивал. Мы говорили о поэзии, о фильмах, о музыке. Спорили по пустякам. Дни пролетали, я принимала человеческий вид. Нормально ела, а он, частенько, приходя на работу, приносил мне мороженое. Мама проведала меня только раз. Я спросила об отце, но как поняла, она ему не сообщила. Больше ко мне никто не приходил. Как-то после прогулки я увидела свою сумку, с какой ездила на занятия. Взяла ее, но открывать боялась. Так и сидела с ней час или больше. Наконец решилась и была сильно удивлена. Стопка писем лежала на дне. Я взяла их и, увидев знакомый почерк, убрала под подушку. Сама же забегала по палате. Ложась спать, переложила их на тумбочку. Валерий Анатольевич пришел и прежде чем идти в ординаторскую, зашел поздороваться. Увидел письма, подошел, пристально посмотрел на меня, потом на них, задумался и вышел. Письма. Я смотрела на них, как смотрела бы на змею или крысу, боясь дотронуться и не в состоянии избавиться. Их было двадцать два. Я на автомате, скользя по ним взглядом, сосчитала, сверху вниз, затем наоборот. Получалось, что Сашка присылал их по два в неделю, или даже больше. А быть может, там были и не только от него. Я не проверяла, я видела верхнее, и мне было достаточно, чтобы снова отдаляться от всего, что так старательно Валерий Анатольевич открывал мне, или же я сама возвращала, благодаря его усердиям. Принесли завтрак, но тут же забрали, не поставив даже на тумбочку. Что подвигло так поступить медсестричку — не знаю, но практически сразу пришел Валерий Анатольевич. Я повернула голову и вымученно улыбнулась. Я уже узнавала его шаги, даже когда он шел не один, я слышала его дыхание и, быть может, ощущала его настроение и чувства, когда он протягивал руку к дверной ручке. Это было загадкой для меня, но я всегда предчувствовала его появление. Войдя, он как всегда улыбнулся, но тут же смущенно стал искать точку опоры для своего взгляда. Обведя глазами полукруг, сделав небольшой вздох, он посмотрел на меня. — Валерий Анатольевич! Ну не мучайте себя, не заходите так часто, Вам же неприятно мое общество. — Почему ты так решила? — Знаю! — Ошибаешься. Мне приятно тебя видеть, мне нравится с тобой беседовать. Мне по душе наши прогулки. — Вот зачем вы лжете? — Я всегда говорю правду. — Не стану оспаривать. Только… Повисла пауза, он переступил с пятки на носок и снова на пятку. Я молчала, не зная, как правильно сказать, чтобы не обидеть. Придвинул стул ближе и присел, пряча ноги. Он стеснялся своего роста, размера ноги. Я это давно поняла и это меня забавляло. Быть может, именно этот его маленький пунктик, делал нас слегка равными. Я — запутавшаяся, едва достигшая совершеннолетия девчонка из неполноценной семьи и он — взрослый мужчина, доктор, из дружного, большого рода. А иначе как можно было объяснить многочасовые беседы и долгие прогулки на глазах у четырехэтажной клиники, с тремя корпусами? — Виктория! — Да, Валерий Анатольевич? — Ты снова не завтракала. — Нет. — сказала я просто и ждала, внимательно глядя на него. Он ссутулился. — Но это же не правильно. — Наверное. Только… Понимаете… Я не могу есть так рано. Я никогда не ем раньше двенадцати. У меня так устроен организм. Находясь здесь, я пересиливала себя и…, — я сделала небольшую паузу, посмотрела ему прямо в глаза, а не просто в лицо и добавила: — и только из-за Вас. Из-за уважения к Вам. Можно я буду пропускать завтрак? — Можно! — засмеялся он. — Если обещаешь пить хотя бы чай. — Я бы еще и булочку схрумкала. — сказала я и поняла, сейчас разревусь. Отвернулась к окну, прикусила губу. — Где же делось твое настроение? — Осталось во вчера. — Вика! — Да. — Можно спросить? — Вам все можно, вы же мой врач. А врачам и священникам полагается задавать вопросы, чтобы излечить. — И что же может вылечить священник? — А вы это хотели спросить? — Нет. Но хотелось бы понять. Я — атеист. — Я тоже, думала, что атеистка. По крайне мере в школе по атеизму была пятерка, да и в техникуме тоже. А оказалось — просто безбожница. — Это как? — Хотите признания? — я повернула к нему голову, и уже не стеснялась мокрых глаз, хотя слезы по-прежнему не выбегали дальше век. — Хотелось бы простой беседы по душам. — Вот! ПО ДУШАМ! А говорите — АТЕИСТ! Вы верите в бога больше священнослужителей, иначе бы не стали доктором. — Возможно. Не думал об этом. Так как насчет очередного душевного разговора? — Валяйте! Он усмехнулся, но замечания не сделал. — Значит, ты причислила себя к неверующей. В чем разница? Мне-то казалось, атеист и есть безбожник. — Странную тему мы сегодня избрали. Вам так не кажется? У меня один отец — летчик, второй парторг. Первый — утверждал, что не встречался, даже там, над облаками, но постоянно поминал всевышнего. Хоть и смутно, но я помню, как его родители, стало быть — мои дед с бабкой, ходили в церковь и он, иногда, с ними. Веровал ли? Сомнительно. Второй отец — научно доказывал, что бога нет, в церковь не хаживал, даже более того — на пасху мог ремонт делать, но заповеди соблюдал и считал грехом не только убийство или воровство, но и взяточничество, и насилие над детьми. Атеист — но с верой. Теперь я — на всех уроках истории и атеизма, отчего-то, всегда стыдилась утверждений, что души нет, а человек бесследно исчезает. Уж не знаю отчего, но я не боюсь бога, а вот Ленина и Сталина — да. Не от рассказов родных, не из-за учебного материала, об их жестокости. Как ни странно, но я плохого, ни о том, ни о другом не слышала от своей родни. Даже, наоборот, в семье не избавились от уважения к ним и не стыдятся этого. Я, отчего-то, сама вбила себе в голову, что они, Ленин и Сталин, сидят где-то там, высоко-высоко, все видят и слышат и, рано или поздно перед ними придется держать ответ. А может я с ними встречалась? В прошлой жизни или при первой кончине. Не знаю. Валерий Анатольевич внимательно слушал и не перебивал. — Что, каша у меня в голове? — Я не психолог, чтобы судить. По мне так нет. Каждый имеет право размышлять в разных направлениях. — Так о чем Вы хотели меня спросить? Уж не о том, грешна ли я? Грешна, как и все. Я же человек! — Виктория! — он засмеялся. — Ты иногда вводишь меня в ступор похлеще профессоров психиатрии. — Да ладно! — махнула я рукой и поняла, он снова потушил жар в моей душе, ничего не делая. — Спрашивайте! Я сегодня открыта для откровенного разговора. — Я хотел спросить о письмах. Мама приходила? — Нет. Она занята, у нее работа. Я всегда болею сама, с детского садика. — Тогда откуда письма? — И от кого? — улыбнулась я. — В сумке нашла. Видно мама решила, что я должна их все прочесть, раз они мне приходили. Я, только вчера, за все это время, что тут нахожусь, заглянула в сумку. От кого? На первом вы, как и я, можете прочесть отправителя сами, остальные я не разглядывала. — Может, стоит познакомиться с их содержанием? — Зачем? — Там может быть нечто важное. — Там сплошная ложь! — Виточка! — Только не говорите со мной как с ребенком! — Даже не думал. Пойдем, пройдемся. Сегодня погода просто замечательная. — А как же рабочий день? — Да ну его! Один раз можно. — Нет, не сегодня. Сегодня я буду самостоятельно бороться с собой. Он пожал плечами и ушел. Но в пять вернулся снова и стоя у двери, заявил: — Прогулка! Перерыв в самобичевании полезен. И мы пошли. Сначала по больничным аллеям, затем вокруг больницы, потом сделали кружок чуть дальше. Дошли до скверика, прошлись и направились назад. Думаю, мы смешно выглядели. Он — худой и очень высокий, ссутулится, чтобы не выглядеть каланчой, руки за спиной, сцеплены в замок. Шагает, гордо смотря вперед. И я — совсем девчонка, с потупленным взглядом, рассматриваю асфальт. Руки в карманах. Худая настолько, что вещи как на вешалке. Волосы отрасли и непослушно торчат в разные стороны, завиваясь, как им вздумается. Да и лицо бледное, синяки под глазами. — Поезжай-ка ты домой! — неожиданно сказал Валерий Анатольевич, когда мы подходили к больнице. — Зачем? — испугалась я. — Не хочу! Мне там и делать нечего. Да меня там никто и не ждет! — Поезжай! Дома лучше, чем в палате на праздники сидеть. — Какие праздники? — Майские! Хорошо жить без забот! — усмехнулся он. — Говорят, только счастливые времени не замечают. — Да, счастье просто бьет, да все по голове! — Все изменится и будет лучше, чем было. — Буду надеяться. — Вика, у тебя вся жизнь впереди! — Само-собой! Какой бы длины не была. — Что за упаднический настрой? — Просто я реально смотрю на многие вещи. — Хорошо — убедила! Звони маме, пусть приезжает. — Не хочу! — Ладно, давай так. Я ей сам позвоню, ты поедешь, на все праздники и будешь мне звонить, сколько захочешь раз на день в любое время. — Типа — отчитываться, что жива, здорова. — Ты кого хочешь обидеть, себя или меня? — Глупость сморозила. Я же девочка, мне простительно! — Тебе много простительно и не потому, что ты девчонка, а в основном, оттого что замечательный человек. Ох, как же мне хотелось сказать: «Да откуда вы знаете? С чего вы это взяли? Разве хороших людей отфутболивают как мяч?!» Но я промолчала, лишь искоса глянула на него. — Договорились, звонить будешь? — я молчала. — Вика! Я буду скучать. Но я не могу сам звонить. Пойми, мама не правильно поймет, будет засыпать вопросами. Позвонишь? — Да. — Мы же не просто врач и пациент. Я, надеюсь, мы друзья? — И подруги… Позвоню. И не раз. Еще сами будите просить, чтобы звонила реже. — Не попрошу. И это. Если отвечу не я, а мой папа, не бросай трубочку сразу. — Хорошо, не буду. А что передать? Привет или может, пароль придумаем? — Ребенок ты еще, хоть и стараешься быть взрослой! — Теперь поняла — буду вежливой и культурной. Поздороваюсь, представлюсь и попрошу передать, что у меня все просто зашибись! — Письма прочти! — попросил Валерий Анатольевич и, открыв передо мной дверь палаты, сказал: — До завтра! — До завтра! — ответила я и закрыла за ним дверь. Смеркалось. Жуя кусок хлеба, без ничего, просто мягкая горбушка сиротливо отдалилась от каши непонятного цвета и была несчастна, как и я сама, глотая остывший чай, я смотрела на пачку писем и размышляла — положить их в сумку или выбросить прямо здесь? Зашла медсестра, перебила мои мучения. — Ты снова не поела? — Мне надо похудеть. — Зачем? — Оперировать легче! — Да у тебя и так кожа да кости! Оперировать! Это с чего вдруг? — Почему вдруг?! Я что, зря тут валяюсь? — Заболела, вот и лежишь. Ой, не морочь голову. Домой когда? — Да на праздники выпроваживают. Говорят — сходи, посмотри на дом родной, простись! — Вот что ты мелишь?! — Я не мельница. Медсестра присела: — Что, правда, решили тебя прооперировать? — Ага! — Что именно? — Так голову. Обнаружили, что мозгов мало, вот донора ищут. — Не язык, а помело! И за что Валерию тебя удружили?! — она забрала тарелку и стакан. — Вон сколько нормальных больных. Ему практика нужна. А он с тобой, дурой, нянчится. — Так нарочно же и дали, чтобы потом, в бою, так сказать, легче было! — Выписывайся ты уже. — Не надейтесь! Я тут надолго. И мучатся вам со мной, до самой пенсии. **** Первое мая. Проснувшись утром, я не сразу сообразила что дома. Умылась, оделась и села на кровать, лицом к окну, не зная, куда себя деть. Мама проснулась, тихо сновала по квартире, видно боясь меня разбудить. Заглянула: — Ты не спишь?! — Нет. — ответила я коротко, даже не повернув к ней голову. — Пошли завтракать. — Я не ем по утрам. — Вита! Надо. — Слушаюсь и повинуюсь. — пошла за ней. Села и снова уставилась в окно. Чай был горячий и я, обхватив чашку двумя руками, зависла в ожидании. На улице играла музыка, соседи поздравляли друг друга, весело перебрасывались незначимыми фразами. — Не зависай! Пей и ешь! Я глотнула и грызнула бутерброд. — Вита! Что такого случилось, что ты так себя ведешь? — Жизнь случилась. Просто — жизнь! Спасибо! Я, правда, не хочу. Обедать буду. — и пошла к себе. Связка шаров привязанный к флажку взлетели, и я их оттолкнула, с отвращением, даже с гадливостью. Села за стол и взяла свою сумку. Вытащила стопку писем и, превозмогая себя, помня данное обещание своему доктору, взяла первое. Вскрыла конверт и, прочитав первую строчку, тут же всунула лист назад и положила рядом со стопкой. Руки тряслись, в горле першило. Но на кухне была мама, а мне с ней встречаться не хотелось. Принялась ходить по комнате. Немного успокоившись, уселась. «Милая моя Виточка!….» — начало второго письма было таким же, как и первое и с ним я поступила также. Третье я открыла, когда унялась дрожь в руках. Но затем я решила, что надо с ними покончить махом, раз и навсегда. Открыла четвертое, пятое и все они, как под копирку, начинались «Милая моя Виточка!» Решив, что на сегодня порция мазохизма достаточна, я перебралась на кровать. — Вита! Поехали сегодня в парк, погуляем. Ты же любишь бывать в парке. — Любила! Но сегодня не хочу. Ты поезжай. Бери Федоровну и погуляйте. — И думай как ты тут? — Поздно обо мне думать, я уже большая. Да и что со мной сделается. — А вдруг… — она не договорила. — Я боюсь высоты, так что, не прыгну. — Нет, ты, все-таки, дура! — Уже со справкой. — С какой? — Ай, прости, я же на побывке. — Вита! А как ты думала, я должна поступить, если ты лежала как бревно и даже не шевелилась?! Я не знала, что и думать, что случилось, может ты в дороге что сломала, оступилась или еще что. Вот и решила тебя обследовать. И потом, как я буду прикрывать твои прогулы в техникуме? — Я о нем вообще не думала. Да и думать мне нечем, я же — Дура! — Ты решила испортить праздник. — Это ты его портишь, себе в первую очередь. Оставь меня, пожалуйста! Прогуляйся, как делала всегда, с подругами, дай мне просто спокойствие. — Ну как хочешь! Я не собираюсь тебе потакать во всех глупостях. — Вот это правильное решение! — мать хлопнула дверью. — Тем более что ты и в детстве не сильно меня баловала. Пятое. Мать проснулась и сразу ко мне зашла, с подарком и улыбкой: — С Днем Рождения! — протянула коробочку. Я открыла и надела новый перстенек. — Это я сделала специально для тебя, из сережек бабушки Тони. Все равно серьги в нашей семье не носят. — Спасибо! Мне приятно. — поцеловала мать, разглядывая перстенек — печатку и подумала: «Тебя, мама, как всегда, надули. Это не бабушкино, червонное золото. Это вообще современное низкопробное. И цвет не тот, да и вес. Но ты, хоть и бывший следователь, не поняла. Как и с моей косой. Сделала шиньон и не догадалась, что волосы хоть и мои, но лишь кончики». — Я сбегаю на работу и примчусь сразу. — Зачем? — Так надо же приготовить. — А вечером нельзя? — Вита! Ну, к тебе же друзья могут приехать. — А они у меня есть? За последние месяцы не заметила. Лучше бы отцу позвонила. — Сам приедет, если захочет. Если, конечно, не забыл. — Ты же не сказала ему, что я в больницу попала. — А зачем? Серьезного ничего же не случилось. — Права — совершенно ничего. Вопрос в том, что я там делала месяц? — Все, я умчалась. В десять она вернулась, да не одна, с Ольгой и Наташкой. Расцеловались они со мной, и пошли к маме на кухню, помогать готовить. Минут через пять, мать, выглянув в окно, спросила: — Девочки, а кто еще придет? — Да мы не уточняли. Может, кто и придет, все же помнят, что у Вики день рождения! — Понятно! — сказала мать. — Ну, вы тут справитесь без меня? У меня же рабочий день. — Справимся! — заверила Оля. — Все что надо, в холодильнике! — и мать спешно удалилась. А я, пожав плечами, выглянула в окно. Мои одногрупники шли и шли. Я даже не ожидала. К часу я брала стулья у соседки и доставала банки, чтобы поставить цветы. Пришли все, кроме Андрея. День был замечательный. Они столько шутили и столько вспоминали, что даже я смеялась. Затем ко мне подошел Виктор и попросил отойти. Мы вышли на балкон. — Как дела, подруга? — Лучше всех! — Когда возвращаешься? — Не знаю. Правда. Меня же еще не выписали. — Ты прости, что не приехали в больницу. Мы у мамы твоей спросили, но она сказала, что лучше пока не приезжать. Ты хоть как себя чувствуешь? — Живая. — Это здорово! — Спасибо! — сказала я. — За что? — Что диагноз не спросил. — Вика! Ну, какой диагноз может быть, если ты в травматологии лежишь?! Не в гипсу, значит, не поломалась, а остальное вылечат. — Определенно! — Вит! Я все же скажу, иначе ругать себя буду всю жизнь. — Говори! — Позови Андрея! — Это как? На балкон выйти и кричать? Да и зачем? — Он тебя любит. Я-то уж знаю. Ты тогда что-то себе навыдумывала. — Я, тогда, ничего не выдумывала. Я, тогда, в последний день своих занятий, просто увидела то, что увидела. — Не все так, как кажется. Он места себе не находит. — Поэтому спит в другой комнате. — улыбнулась я. — И кто тебе уже наболтал? — Витя! Мы об Андрее не говорили. Просто даже не успели. Я знаю. И знала раньше, но… В общем. Я его звать не буду. Захочет, приедет сам. Вот тогда мы с ним поговорим. Вдвоем, без помощников. Не приедет — тогда передай ему самые наилучшие пожелания! — Сама передашь! И все же, как вы с ним похожи! Так упрямы, оба. Ведь он же не просто тебе нравится, ты же тоже его любишь! — Я не умею! И это его определение. С чем, я скорее все, скоро, соглашусь. А любовь… Витя, она у каждого своя. Я навязываться не буду и бегать за ним хвостиком тоже. И не хочу, чтобы он так делал. Любовь! Какая же это любовь, если одиночество съедает? Ему нужна женщина, заглядывающая в рот и предугадывающая его желания. Я не буду этого делать. Я не изменюсь. Ни завтра, ни в двадцать, ни к старости. Люблю, говорю тебе честно. И дышать без него учусь заново. И на мир смотреть из собственного окна. Вот только… Ты же сам сказал — мы с ним похожи, а значит, как нас учит физика — не приблизимся, а оттолкнемся. — Вита! Ты же женщина! Ты должна быть немного умней и хитрей. Он же испортит себе жизнь. Он же возьмет и женится, тебе назло. — Нееет! Если женится, значит, не любил. Значит, устал ждать близости, к которой я еще не доросла. — Любит! И будет любить всю жизнь! Он моногамен. — Поэтому спит с другими. — Это физиология. — Понимаю. Анатомию учила. Мы, сейчас, говорим о разных вещах. — Все взаимосвязано. — Тебе видней. Ты парень и старше меня. — Вита! Прошу, разреши ему сказать, что ты очень хочешь его увидеть. Или напиши ему пару слов. — Нет! — Но он не приедет без твоего согласия. Ты же его послала! — Если для него запретом стали мои слова в минуту отчаяния, то и говорить больше не о чем! — Виктория! — Виктор! Я тебя очень уважаю и верю твоим словам. Но, нет! Я не позову. Правда, не прогоню, если приедет сам. Вот только врать ему не надо, я пойму, да и он тоже. Тогда нашей и вашей дружбе будет конец. Хотя, поступай, как хочешь. Я, скорее всего не вернусь. — У тебя что-то очень серьезное? — Виктор испугался, искренне разволновавшись. — А разве по мне не видно? Не бери в голову. Я сама себя иногда завожу в тупик. Ты замечательный друг, хотя мы с тобой и не были столь близки, как с братьями — акробатами. И спасибо тебе, за этот разговор. — И все же, прошу, сделай шаг навстречу. Я замотала головой и ушла. Вечерело. После шумного дня мне хотелось тишины. Не включая света, я уселась на кровать и смотрела на подарки, накрывшие мой стол немалой горкой. Желания открывать не было, я испытывала усталость, не шуточную. Вертя в руках мяч, совершенно машинально, не осознавая, что делаю, я опустила глаза и невольно губы растянулись в улыбке. Днем я его не видела, кто принес, не заметила. На разбеленном красном, хоть и размыто, вырисовывались материки. Но не это меня улыбнуло. Он был покрыт пожеланиями и четверостишиями, с подписями. Читала, пока не наткнулась на жирный вопросительный знак. Он не бросался в глаза сразу, хоть и был в центре. И все поплыло, а мяч отправился покоиться под кровать. **** В больницу я вернулась седьмого. Мне не хотелось еще три дня сидеть в квартире, слушать вздохи матери и ждать непонятно чего. В конце-то концов, все, что должно случиться — случится, где бы я ни была. Если кто захочет меня увидеть — приедет. Заняв свое место, я уже не сидела тупо, а разобрала вещи и, достав заветную коробочку, поставила ее на окно, у изголовья. Туда же определила и стопку писем, которые еще не открывала, открытые же лежали в сумке и ждали своей участи. Этот раз я собиралась сама, поэтому прихватила и дневник. Зачем — еще не знала, ведь писать пока не собиралась, не могла еще концентрировать свои мысли и высказывать чувства. Открыла окно, уселась на подоконник. Второй этаж был достаточно высок и открывал вид не только больничного дворика, но и проезжую часть. Просидела так до самого обеда и когда медсестричка привезла обед, опустилась на кровать. — И чего тебе дома не сидится? — спросила она, язвительно ухмыляясь. — За вами скучала, а больше за обедами! — Ой, может, и есть будешь?! — Еще как! — ответила я и взяла миску с первым. Присмотрелась, принюхалась, попробовала. Рассольник, правда, хоть и без единого огурца, но был достаточно съедобен. Похлебав его, я попробовала и второе, а вот компот выпила, хотя из дому привезла достаточно еды. После этого я улеглась, собираясь заставить себя немного поспать, но сон не приходил, и я снова уселась, уставившись в окно. Валерий Анатольевич не заходил и меня это заинтересовало. В отделении все затихло — настал сонный час, даже медсестры не сновали туда-сюда. Лишь позвякивало ведро санитарки. Выбравшись из палаты, я прошлась мимо ординаторской. Дверь была приоткрыта, я прекрасно видела стол своего врача, его не было. Вернувшись к себе, я прождала еще часа два, думая: «Странно! Доктор не пришел. Не знает о возвращении или ему не до меня? Нового больного дали?» Естественно, спрашивать я не стала, но зато, как только в отделении закончился рабочий день, и остались лишь дежурный врач да медсестра, я пошла к телефону-автомату, висевшему в холле. Третий гудок, я собиралась повесить трубочку, как услышала: — Слушаю! — Добрый вечер! — сказала я, пытаясь понять, кто у телефона. — Валерий Анатольевич… — Минуточку! — и тут же позвали: — Валера! Это тебя. Девушка. Голосок приятный, но напуганный. — Спасибо, папа! — услышала я голос своего доктора и облегченно вздохнула. — Слушаю! — Валерий Анатольевич! Добрый вечер! — Добрый! — Это я. Виктория! — Вика! Здравствуй! — мне показалось, он даже обрадовался. Мы не виделись неделю, не скажу, что я за ним скучала, но и отрицать не стану — мне его не хватало. Его и наших разговоров, даже наших прогулок. — Молодец что позвонила! Почему так долго молчала? У тебя все хорошо? — Да, у меня все хорошо. — ответила я и выпалила: — Я в больнице. — Где? Что случилось? Ты заболела? Что-то серьезное? — Да нет! Я к вам вернулась, сегодня! — Так ты из нашего отделения звонишь. — Да! Вас не было сегодня, вот я и решила позвонить. — Правильно сделала. А я ждал твоего звонка, все эти дни. Но потом решил, что у тебя все хорошо, что ты с друзьями или с родными, может даже уехала, на все праздники. — Да нет, я просто не хотела вас беспокоить. — Мне прийти? — что его насторожило, я не знаю, но он спросил с тревогой в голосе. — Да не надо. Завтра увидимся. — Завтра… Я на выходных, но обязательно приду. Ближе к обеду. Но если буду необходим, не стесняйся, звони. — Спасибо! До свидания! — сказала я и поспешила повесить трубочку. Разговор меня опечалил, вот только чем конкретно, я не понимала. Просто стало грустно, и я поплелась в палату. Улеглась лицом к окну и не заметила, как уснула. Проснулась среди ночи, покрутилась и снова заснула. За последние два месяца я практически не спала, хоть и лежала сутками, уткнувшись в стену, сегодня, по-видимому, наступил переломный момент. Валерий Анатольевич пришел, как и обещал. Мы проговорили с ним более двух часов, затем, как у нас вошло в привычку, прогулялись и расстались до десятого. А утром десятого мая меня ждал сюрприз, не очень приятный. Оказалось, что я стала взрослая, поэтому меня перевели в другое отделение, хорошо хоть на том же этаже. Теперь меня курировал сам профессор, Фиадосий Анатольевич. Медсестра отвела меня сначала в новую палату, затем провела к его кабинету, хотя я и знала, где он находится. Поговорили мы недолго и, так как это была больница, где лежали с травмами, а у меня явных переломов или вывихов не было, ну разве что в голове сдвиг, то он назначил мне полезные для тела процедуры. Теперь я должна была ходить на первый этаж, принимать радоновые и хвойные ванны, массаж, грязи и еще парочку электро-процедур. Ну, я и ходила. В палате я была не одна, со мной еще лежали: девушка, с переломом позвоночника и женщина, с привычным вывихом ключицы. Она тут была как дома, всех знала, как и ее знали все. Она, чуть ли не каждый месяц попадала на неделю — другую. Она-то мне и сообщила, что Валерий Анатольевич в меня влюблен. Обсуждать это я не хотела, как и делиться своей жизнью. А Валерий Анатольевич захаживал ежедневно, раза по два, но на пару минут. Правда, гуляли мы с ним, после его смены, каждый день. Уж не помню, на какой день, мне соседка по кровати сообщила о своих наблюдениях и какой, точно, была моя реакция, но только я стала замечать, что Валерий Анатольевич частенько прохаживается мимо палаты, да обязательно старается встретиться со мной взглядом. Раньше, когда я была в палате одна, дверь держала закрытой, а теперь она постоянно днем была открыта. — И сомнений нет! — сказала соседка: — Он влюблен! Я же его знаю. В наше крыло ходил ну раз или два в неделю, а сейчас чуть ли не каждый час. — Точно! — подала голос спинальница. — Я видела, когда он заходил. — Ой, да что ты видела! — перебила ее мать, которая дежурила возле нее постоянно. — Ты их, деточка, не слушай! Это они от скуки. — А я и не слушаю. Я у Валерия Анатольевича первая больная. Нас разлучили, неожиданно. Моя фраза развлекла женщин, и они добродушно похохотали, да так, что и я не сдержалась. Мимо шел Валерий и даже приостановился, заулыбался и быстро ушел. Этим же вечером, мне соседка показала, куда он ходит. В конце нашего коридора был выход на первый этаж, вот он им и пользовался. Хотя лестница была и между отделениями и, скорее всего, в конце того крыла. Получалось, что он и, правда, проходил, чтобы увидеть меня. Но я тут же отогнала любые мысли, по поводу влюбленности и приписала его действия к ответственности и привычке. В шесть мы, как всегда, вышли на прогулку. Прошлись до бульвара и направились обратно. — Вы сегодня не спешите. — сказала я. — Я сегодня дежурю в ночь. — Здорово! — Наверное. Нет, я нормально отношусь к суточным сменам, даже если тяжелых привозят. — А когда все спокойно, вы просто отдыхаете? — Нет. Я пишу кандидатскую. И тут у меня получается больше поработать, чем дома. — Кандидатскую… — задумалась я. — Это здорово. — Ну, если защитить смогу. — Вы сможете! — утвердила я, а он ласково улыбнулся. Этим же вечером я, не от скуки, не умела я скучать, а для отдыха от соседок, пришла к нему в гости и мы засиделись до полуночи. Он рассказывал мне о теме, затем я просто сидела рядом и пила чай, пока он что-то там печатал. Ушла, когда стала носом клевать. Через сутки он снова остался на дежурстве и мы опять болтали о его работе и он стал мне более подробно рассказывать о связках и сухожилиях, как они важны и почему он именно эту тему выбрал. А потом, неожиданно, сказал: — Я тебе еще не надоел, со своими лекциями? — Нет, мне очень интересно. — Ну да, ты же хотела быть врачом. И каким, если не секрет? — Не секрет! — заулыбалась я, говоря: — Самым лучшим! Таким врачом, у которого дедушки не умирают. — Значит надо поступать! — Смеетесь, да?! — И не думал! И улыбайся чаще, улыбка твоя, как волшебная таблетка, кого угодно вылечит. — А дедушку не смогла. А у меня был самый лучший дед на свете. — я даже всхлипнула. — Недавно не стало? — Очень давно, мне всего пять было. Но я все еще скучаю. — Он тебя сильно любил. — Вы даже не представляете как! Да и сейчас я чувствую его любовь. И бабули тоже. — Ты не устала, Мавка? — вдруг спросил Валерий Анатольевич. — Нет. — растерялась я и «захлопала» ресницами, смотря на него. — Прости, вырвалось. Хотя. Ну чего извиняться, если ты мне напоминаешь лесную фею. — Что, такая же страшненькая? — Вот ты уже и кокетничать начала! Нет, конечно, красавица! Думаю, у них такие же бездонные глаза и роскошные косы. — Косы! Да срезала я их в марте! И зачем, если учеба вся наперекосяк?! — Значит надо скорее все исправлять и вернуться к учебе. — Думаете? — спросила я и подняла к нему глаза. Еще минуту назад я собиралась убежать, так как щеки вспыхнули как при пожаре, но он, отведя разговор на другую тему, смог погасить жар в моей душе. — Уверен! А затем взять и поступить в мед. После этого я выложила ему — как окончила школу, как поступала и как мама в меня не верила. Одно умолчала — присутствие в жизни моей Сашки, да Андрея. А еще и Виталия, который тоже пытался заполучить мое внимание, но сдался, так ничего и не добившись. Этот раз я ушла еще позже и, прощаясь, он снова назвал меня Мавкой. Так и звал меня, много-много лет, когда мы были вдвоем. К концу мая я выписалась. В техникуме начиналась сессия. — Что думаешь делать? — спросила мама. — Может, заберешь документы. Ну, а через годик поступишь куда-нибудь. — Может и заберу. — ответила я. — Пока же хочу к бабушке. Все же в техникум я поехала уже на следующий день. Пошла сразу к зав отделения, показала справку и сказала: — Я, скорее всего не смогу дальше учится. — С чего вдруг?! Виктория! Давай разговаривать по-взрослому. Все болеют. У тебя ничего опасного со здоровьем нет, так чего ты вдруг раскисла. — Вы ничего не знаете! — чуть не разревелась я. — Я знаю больше, чем может показаться. И поэтому говорю — не сметь бросать учебу! — Не смогу я сюда ходить. — Еще как сможешь! Дверь открылась и вошла Валерия Анатольевна. Она тоже была заведующей, только ГЭМА. Мы с ней были немного знакомы, и она мне очень нравилась. — Валерия Анатольевна! Как ты вовремя вошла. Вот полюбуйся, собралась учебу бросить! — Виктория! Ты ли это?! — Я. — Раз ты, — продолжил мой заведующий: — так иди и возвращайся первого сентября! Лета тебе хватит вылечить все раны. — Я в группу не вернусь! — категорически заявила я. — Почему?! — не унимался мой заведующий. — Сдашь сессию осенью. У тебя же уважительная причина. Все преподаватели пойдут навстречу. Да и ты, конспекты возьмешь и подтянешь за лето. — Не вернусь я в группу. — упрямо повторила я. — А я ее понимаю. — поддержала меня Валерия Анатольевна. — Оформляй академический отпуск и можешь не в сентябре прийти, а на второй семестр. — Валерия Анатольевна! — начал мой зав. — Не слушай его, он мужчина и многих тонкостей не понимает. — улыбнулась мне Валерия Анатольевна. — Дай лучше девочки бумагу, пусть пишет. И я написала, будучи уверенной, что осенью заберу документы. В группу не наведалась, но они, видно уже проведали, что я пришла, собрались у главного входа. Заметив их, я ушла через двор. И тут столкнулась с Андреем. Он сидел на скамейке и курил. Я, делая вид, что не замечаю его, быстро шла к воротам. Он не окликнул, не догнал, просто сказал мне вслед: — Не меняешься. Так и знал, что спрячешься. Но вот только от себя-то не убежишь! Как же мне хотелось послать его еще дальше, чем в прошлый раз, а еще больше, поцарапать его красивое, самоуверенное лицо. Но тут, словно чудо, в голове моей всплыл образ Валерия Анатольевича, и я даже услышала, как он говорит: «Мавка!». Ухмыльнулась и, прошептала: — И тебя, так же, нет в моей жизни. Тебя просто нет!… Прочесть полностью можно на: https://www.litres.ru/viktoriya-chuykova/dura-istoriya-lubvi-ili-komu-nuzhna-vernost/ http://bookz.ru/ http://bookland.com/ https://ru.bookmate.com/ |