«Дура» 3 отрывок из повести…

МОЛОДОСТЬ.

…А я нашел другую,
Хоть не люблю, но целую.
А когда я ее обнимаю,
Все равно о тебе вспоминаю…*

Свой семнадцатый день рождения я встречала в больнице. Правда, если быть честной, меня отпустили на майские праздники, между которыми было оно, мое семнадцатилетние. А до этого, до пятого мая, была череда серых дней, которые я смутно помню. Знаю, что восьмого марта я добралась домой и закрылась в комнате. Рядом со мной была обычная жизнь, которую я, не осознавая, разрушала для всех. Кровать, стена, в которую я пялилась, вода из под крана, вот и все, что нужно было мне. Мама говорила со мной, затем орала, после чего отчаялась и вызвала отца. Тот так же не смог до меня достучаться. Как и Ирка, и Олька и многие другие, кого я не слышала и не видела. Очнулась перед огромным окном, за которым монотонно лил дождь. За мокрым стеклом расплывались краски. Совсем позеленевшие деревья не радовали, а возвращали тоску. Проносящиеся мимо машины, били грязными фонтанами и эта вода оседала внутри меня. Спешащие мимо люди заставляли ежиться от отвращения. Я начинала ненавидеть всё и всех, и себя в первую очередь. И так — я стояла, ссутулившись, покрывшись мурашками, в совершенно незнакомом мне месте, перед чужим окном и смотрела на мир укрытый от меня пеленой дождя. Сзади раздались шаги, со слабым эхом, повторяющим их.
— Я скоро. — долетел до меня голос матери. — Я лишь привезу все необходимое.
Я не ответила, но ей это было не ново. Она привыкла уже к моему молчанию. А я опять зависла, уставившись в одну точку, серую, мокрую. Снова шаги и незнакомые голоса зашептались. Смысл их разговора доходил медленно, даже очень-очень медленно. Не успев осознать, о чем они говорили, я попыталась отключиться, как поняла — речь идет обо мне, и говорят они о моем платье. Я проявила интерес и опустила голову, разглядеть свой наряд — розовое платье, до колен. Прямая юбка. Туфли под платье, с чуть насыщенным цветом.
— Розовое… — поморщилась я и перевела взгляд на окно. Только теперь, отчего-то, я не видела улицу, а видела свое отражение. Это была я и не я. Даже не взглянув на свое лицо, я прикрыла глаза и вздохнула. А за спиной продолжали шептаться и обговаривать мой наряд.
— И о чем тут можно говорить? — подумала я и снова открыла глаза, уже пытаясь рассмотреть верх своего одеяния — вырез треугольный, далее шли пуговки. Короткий рукавчик не скрывал худобы рук. — И как я могла это напялить на себя? — подумала я и уже совсем потеряла интерес к тем, кто появлялся у меня за спиной и шептался. Сколько я так стояла — не помню, наверное, долго. Слух включился, когда раздался голос мамы:
— Давай зайдем к профессору и я проведу тебя в палату.
«В палату, в палату, в палату….» — стучало у меня в висках, перебивая слова матери.
Теперь говорили двое, мать и мужчина. Они обговаривали меня, а я, отрешенно сидела на стуле, снова погрузившись в безразличие. Опять пошли. Вернее, меня вела мать, придерживая за локоть. Я останавливалась, едва ее пальцы ослабевали и начинала шагать, когда она подавала сигнал.
— А тут светло! — сказала мама, усаживая меня. Я опустила глаза и обрадовалась кровати. Чужой, с вылинявшем одеялом. Но мне это было безразлично.
— Завтра мы выписываем соседку, так что Виктория будет одна. — сообщил мужской голос, кому он принадлежал, я еще не осознавала, хотя, скорее всего он был в поле моего зрения. Я все свое внимание устремила за окно, но тут мамины руки меня отвлекли, а голос сообщил:
— Постой. Я заправлю постель.
Запах дома стал перебивать запах больницы, я огляделась. Мать распаковывала сумки, забивая холодильник и тумбочку. Мне снова стало не интересно, и я уставилась в угол. — Вит! Мне пора уходить. — пауза. — Могла бы хоть что-то сказать! — пауза. — Вита! Я ухожу!
— Не трогайте ее. — сказал все тот же мужской голос. — Скоро все наладится.
— Когда? — дрожащим голосом спросила мать. — Завтра, послезавтра, когда?
— Скоро!
Тишина. Я не услышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери. Зато принялась изучать вид из окна. Тополя, лужайка, забор из железных прутьев, за которым спешили люди, прячась от унылого дождя под зонтами. Кто-то зашел, поздоровался, лег. Скрипнула пару раз кровать. Вышли. Открылась дверь, прокричали: «обед» и, звеня, посуда обосновалась на моей тумбочке.
Темнело. Дождь не переставал моросить, людей за забором стало меньше. Вспыхнул свет. Я забралась на кровать и скрутилась калачиком. Открылась дверь, унесли посуду. Свет пропал, или я заснула. Ныло все и особенно низ живота. Поднялась, огляделась. С трудом поняла, где я и как тут оказалась. Увидела боковую дверь, заглянула. Вернулась к кровати, взяла полотенце и, подумав, халат, что лежал тут же. Долго грелась под водой, надеясь, что появятся слезы, и я смогу пореветь. Не появились. Вернулась в кровать, укуталась и забылась в своем сером сне, без видений, звуков и каких-либо ощущений. Просыпалась дважды, первый — на заре, посетила туалет. Второй, когда шумела соседка, собирая вещи. Я не проявила к ней интереса, поэтому она ушла, ни слова не сказав. Долго смотрела в угол окна, где сквозь щель скопилась лужица. Не заметила, как уснула. Проснулась от того, что со мной поздоровались. Насунула на голову одеяло. Странно, некто погладил меня по плечу и тихонько вышел. Некто незнакомый. Но его прикосновения не вызвали паники, не пробудили отвращения. Легкое любопытство, которое тут же стало меня раздражать. Поплелась в комнатку, где был унитаз и душевая кабинка. Постояла, смотря в пол, вернулась, нашла зубную щетку, мыло и спортивный костюм. Привела себя немного в порядок и, вздохнув на собственное отражение, вернулась к кровати. Дождь накрапывал, не собираясь заканчиваться. Люди спешили по своим делам, и им было не интересно, что происходит за железным забором, они даже не косились на него. Мне тоже не было до них ни какого дела, они просто мелькали перед глазами. Скрипнула дверь, я повернула голову. Вошел врач, молодой, поздоровался и присел на стул напротив. Он что-то говорил, но я не вникала. Кажется, он это понимал, но продолжал говорить. Ушел. Я перевела взгляд на окно. Принесли завтрак. Через время забрали нетронутую еду. Снова пришел врач, опять что-то говорил, улыбаясь лишь кончиками губ. От него веяло теплом и пахло лекарством. Кажется я, прикрыв глаза, принюхалась. Когда же открыла, то встретилась с его взглядом, полным неловкости и застенчивости. Когда же он ушел, я предалась рассуждению, с чего вдруг я решила, что ему неловко или что он застенчив? Это вызвало во мне некое, довольно слабое любопытство, которое в скором времени погасло, и я опустилась в полудрему, сидя лицом к окну и положа голову себе на колени. Снова принесли еду, через время забрали. Тут же пришел врач и сев напротив, ждал, когда я проявлю к нему любопытство. И я проявила. Развернув голову, не поменяв позу, изучала его — молодой, даже очень. Высокий и худой. Сутулится, видно стесняется своего роста. Да, я не обманулась — он застенчив, но не как девчонка, а как человек, который недавно чему-то научился и не совсем уверен в правильности действий. Устала. Прикрыла глаза. Когда открыла, он снова улыбался, чуть-чуть растянув уголки губ. Дотронулся до плеча, сказав:
— Все будет хорошо. — и ушел.
А я легла лицом к окну, следила за ленивым покачиванием веток.
Третий раз принесли еду. Через время забрали, со вздохом и причитанием:
— Зачем носить, все равно не ест. Только портим продукт.
Я села, свесив ноги, ожидая врача, предполагая, что он придет, как приходил каждый раз после того, как у меня забирали нетронутую снедь. И он пришел. Поставил на стол бутылку с неопределенного цвета жидкостью. Присаживаться не стал.
— Это компот. Из сухофруктов. — усмехнулся и слегка покраснел. — Моя мама варит. Я очень люблю. Только никому не говорите. Я же доктор, а люблю компот. Засмеют.
Я сомкнула брови.
— «Кто?» спрашиваете вы. Да коллеги. Я же самый молодой. Попробуйте, пожалуйста.
Я не ответила, лишь часто заморгала.
— Мой трудовой день на сегодня закончен. Но вы можете сказать медсестре, и я вернусь, если понадоблюсь. Живу рядом. — пауза. — До завтра.
Нехотя пошел к двери, оглянулся и удалился. Я отвернулась к окну, но через минуту покосилась на тумбочку. Поднялась. Принялась ходить по палате и поглядывать на бутылку. Когда стемнело совсем, сделала пару глотков. Ночью выпила половину и уснула.
Наше странное общение продолжалось. На третий день я стала кивать головой. На четвертый запомнила, что он Валерий Анатольевич и я у него первая больная. Больная! Именно это меня рассмешило, и я не могла успокоиться до полуночи, подавляя смех оставленным мне компотом. Выпила все. На пятый день я принялась пробовать то, что мне приносят в металлических тарелках и пить из граненых стаканов напитки под названием чай, кисель, компот. Он по-прежнему приносил мне бутылку домашнего компота, который я выпивала за ночь.
На шестой день общения я смогла поздороваться, а он осмелился напомнить мне о маме.
— Хотите ей позвонить? Она же волнуется.
— Нет, не хочу. Да и чего бы ей волноваться? Она же сдала меня в надежные руки.
— Зря вы так. Она женщина.
— Я, как бы, тоже.
— Ну, вы это вы, а она…
— Она — это она! — хмыкнула я. — Я, может Вас это удивит, знаю ее давненько.
— Я хотел сказать, что она растерялась и не знала что делать.
— Я поняла. Но пока с ней говорить нам не о чем.
— Ну, раз так, отдыхайте. — он поднялся, я сморщила лоб. — Появился вопрос? Спрашивайте, я отвечу на любой.
— Даже на самый глупый?
— Порою именно глупые вопросы открывают истину.
— Философски.
— Простите. — он снова засмущался и слегка покраснев, поспешил уйти.
Днем он мне сообщил, что завтра воскресенье, но он обязательно придет.
— Боитесь? — спросила я и тут же ответила: — Не стоит. Время моего перехода в иной мир упущено. Да, собственно, я и не намеривалась туда, ну сама, ускориться.
— Я не этого боюсь.
— А чего тогда?
— Не смогу правильно сформулировать.
— Потерять тонкую нить моего возвращения?
— Вероятней всего.
И он ушел, оставляя меня осознавать, что вот уже шесть дней я живу вне дома. Пришел, как и обещал. День был солнечным. Поставил на тумбочку бутылку минералки и компота и подал мне мой плащ. Я лишь подняла брови, а он сказав:
— Надо! — помог мне одеться.
Мы погуляли достаточно долго, ходя по дорожкам больничного дворика, и я была сильно удивлена, когда узнала, что уже апрель. Где-то потерялся март. И как не странно я не пыталась выискивать его в подкорках моей памяти.
К средине второй недели мы привязались друг к другу и вели долгие беседы, на разные темы. Он даже намеком не выпытывал меня, что случилось такого, что я оказалась его БОЛЬНОЙ. Еще немного разговоров и я смогла улыбнуться.
— У тебя такая красивая улыбка! — сказал он и ушел. Я успела заметить, как его щеки, местами побитые корью, снова покрылись легкой краснотой. Но мне не было понятно от чего — то ли от комплемента, вырвавшегося непроизвольно, то ли от того, что сказал мне «ты».
Вернулся часа через два, но теперь уже он мне говорил «ты», а я, как не хотела, все так же «выкала». Мне было с ним хорошо и это пугало, особенно ночами, когда я оставалась одна.
Мы стали с ним часто выходить во двор. Не днем, когда там прогуливались больные и сновали белые халаты, а перед тем как он уходил домой. Он рассказывал мне о своей семье, об учебе, о том, что пошел в мед вопреки родителям. Я призналась, что тоже ушла из школы сразу в техникум, да еще в технический, хотя мечтала быть врачом. Больше о себе я ничего не рассказывала, а он не спрашивал. Мы говорили о поэзии, о фильмах, о музыке. Спорили по пустякам. Дни пролетали, я принимала человеческий вид. Нормально ела, а он, частенько, приходя на работу, приносил мне мороженое. Мама проведала меня только раз. Я спросила об отце, но как поняла, она ему не сообщила. Больше ко мне никто не приходил.
Как-то после прогулки я увидела свою сумку, с какой ездила на занятия. Взяла ее, но открывать боялась. Так и сидела с ней час или больше. Наконец решилась и была сильно удивлена. Стопка писем лежала на дне. Я взяла их и, увидев знакомый почерк, убрала под подушку. Сама же забегала по палате. Ложась спать, переложила их на тумбочку.
Валерий Анатольевич пришел и прежде чем идти в ординаторскую, зашел поздороваться. Увидел письма, подошел, пристально посмотрел на меня, потом на них, задумался и вышел.
Письма. Я смотрела на них, как смотрела бы на змею или крысу, боясь дотронуться и не в состоянии избавиться. Их было двадцать два. Я на автомате, скользя по ним взглядом, сосчитала, сверху вниз, затем наоборот. Получалось, что Сашка присылал их по два в неделю, или даже больше. А быть может, там были и не только от него. Я не проверяла, я видела верхнее, и мне было достаточно, чтобы снова отдаляться от всего, что так старательно Валерий Анатольевич открывал мне, или же я сама возвращала, благодаря его усердиям. Принесли завтрак, но тут же забрали, не поставив даже на тумбочку. Что подвигло так поступить медсестричку — не знаю, но практически сразу пришел Валерий Анатольевич. Я повернула голову и вымученно улыбнулась. Я уже узнавала его шаги, даже когда он шел не один, я слышала его дыхание и, быть может, ощущала его настроение и чувства, когда он протягивал руку к дверной ручке. Это было загадкой для меня, но я всегда предчувствовала его появление. Войдя, он как всегда улыбнулся, но тут же смущенно стал искать точку опоры для своего взгляда. Обведя глазами полукруг, сделав небольшой вздох, он посмотрел на меня.
— Валерий Анатольевич! Ну не мучайте себя, не заходите так часто, Вам же неприятно мое общество.
— Почему ты так решила?
— Знаю!
— Ошибаешься. Мне приятно тебя видеть, мне нравится с тобой беседовать. Мне по душе наши прогулки.
— Вот зачем вы лжете?
— Я всегда говорю правду.
— Не стану оспаривать. Только…
Повисла пауза, он переступил с пятки на носок и снова на пятку. Я молчала, не зная, как правильно сказать, чтобы не обидеть. Придвинул стул ближе и присел, пряча ноги. Он стеснялся своего роста, размера ноги. Я это давно поняла и это меня забавляло. Быть может, именно этот его маленький пунктик, делал нас слегка равными. Я — запутавшаяся, едва достигшая совершеннолетия девчонка из неполноценной семьи и он — взрослый мужчина, доктор, из дружного, большого рода. А иначе как можно было объяснить многочасовые беседы и долгие прогулки на глазах у четырехэтажной клиники, с тремя корпусами?
— Виктория!
— Да, Валерий Анатольевич?
— Ты снова не завтракала.
— Нет. — сказала я просто и ждала, внимательно глядя на него. Он ссутулился.
— Но это же не правильно.
— Наверное. Только… Понимаете… Я не могу есть так рано. Я никогда не ем раньше двенадцати. У меня так устроен организм. Находясь здесь, я пересиливала себя и…, — я сделала небольшую паузу, посмотрела ему прямо в глаза, а не просто в лицо и добавила: — и только из-за Вас. Из-за уважения к Вам. Можно я буду пропускать завтрак?
— Можно! — засмеялся он. — Если обещаешь пить хотя бы чай.
— Я бы еще и булочку схрумкала. — сказала я и поняла, сейчас разревусь. Отвернулась к окну, прикусила губу.
— Где же делось твое настроение?
— Осталось во вчера.
— Вика!
— Да.
— Можно спросить?
— Вам все можно, вы же мой врач. А врачам и священникам полагается задавать вопросы, чтобы излечить.
— И что же может вылечить священник?
— А вы это хотели спросить?
— Нет. Но хотелось бы понять. Я — атеист.
— Я тоже, думала, что атеистка. По крайне мере в школе по атеизму была пятерка, да и в техникуме тоже. А оказалось — просто безбожница.
— Это как?
— Хотите признания? — я повернула к нему голову, и уже не стеснялась мокрых глаз, хотя слезы по-прежнему не выбегали дальше век.
— Хотелось бы простой беседы по душам.
— Вот! ПО ДУШАМ! А говорите — АТЕИСТ! Вы верите в бога больше священнослужителей, иначе бы не стали доктором.
— Возможно. Не думал об этом. Так как насчет очередного душевного разговора?
— Валяйте!
Он усмехнулся, но замечания не сделал.
— Значит, ты причислила себя к неверующей. В чем разница? Мне-то казалось, атеист и есть безбожник.
— Странную тему мы сегодня избрали. Вам так не кажется? У меня один отец — летчик, второй парторг. Первый — утверждал, что не встречался, даже там, над облаками, но постоянно поминал всевышнего. Хоть и смутно, но я помню, как его родители, стало быть — мои дед с бабкой, ходили в церковь и он, иногда, с ними. Веровал ли? Сомнительно. Второй отец — научно доказывал, что бога нет, в церковь не хаживал, даже более того — на пасху мог ремонт делать, но заповеди соблюдал и считал грехом не только убийство или воровство, но и взяточничество, и насилие над детьми. Атеист — но с верой. Теперь я — на всех уроках истории и атеизма, отчего-то, всегда стыдилась утверждений, что души нет, а человек бесследно исчезает. Уж не знаю отчего, но я не боюсь бога, а вот Ленина и Сталина — да. Не от рассказов родных, не из-за учебного материала, об их жестокости. Как ни странно, но я плохого, ни о том, ни о другом не слышала от своей родни. Даже, наоборот, в семье не избавились от уважения к ним и не стыдятся этого. Я, отчего-то, сама вбила себе в голову, что они, Ленин и Сталин, сидят где-то там, высоко-высоко, все видят и слышат и, рано или поздно перед ними придется держать ответ. А может я с ними встречалась? В прошлой жизни или при первой кончине. Не знаю.
Валерий Анатольевич внимательно слушал и не перебивал.
— Что, каша у меня в голове?
— Я не психолог, чтобы судить. По мне так нет. Каждый имеет право размышлять в разных направлениях.
— Так о чем Вы хотели меня спросить? Уж не о том, грешна ли я? Грешна, как и все. Я же человек!
— Виктория! — он засмеялся. — Ты иногда вводишь меня в ступор похлеще профессоров психиатрии.
— Да ладно! — махнула я рукой и поняла, он снова потушил жар в моей душе, ничего не делая. — Спрашивайте! Я сегодня открыта для откровенного разговора.
— Я хотел спросить о письмах. Мама приходила?
— Нет. Она занята, у нее работа. Я всегда болею сама, с детского садика.
— Тогда откуда письма?
— И от кого? — улыбнулась я. — В сумке нашла. Видно мама решила, что я должна их все прочесть, раз они мне приходили. Я, только вчера, за все это время, что тут нахожусь, заглянула в сумку. От кого? На первом вы, как и я, можете прочесть отправителя сами, остальные я не разглядывала.
— Может, стоит познакомиться с их содержанием?
— Зачем?
— Там может быть нечто важное.
— Там сплошная ложь!
— Виточка!
— Только не говорите со мной как с ребенком!
— Даже не думал. Пойдем, пройдемся. Сегодня погода просто замечательная.
— А как же рабочий день?
— Да ну его! Один раз можно.
— Нет, не сегодня. Сегодня я буду самостоятельно бороться с собой.
Он пожал плечами и ушел. Но в пять вернулся снова и стоя у двери, заявил:
— Прогулка! Перерыв в самобичевании полезен.
И мы пошли. Сначала по больничным аллеям, затем вокруг больницы, потом сделали кружок чуть дальше. Дошли до скверика, прошлись и направились назад. Думаю, мы смешно выглядели. Он — худой и очень высокий, ссутулится, чтобы не выглядеть каланчой, руки за спиной, сцеплены в замок. Шагает, гордо смотря вперед. И я — совсем девчонка, с потупленным взглядом, рассматриваю асфальт. Руки в карманах. Худая настолько, что вещи как на вешалке. Волосы отрасли и непослушно торчат в разные стороны, завиваясь, как им вздумается. Да и лицо бледное, синяки под глазами.
— Поезжай-ка ты домой! — неожиданно сказал Валерий Анатольевич, когда мы подходили к больнице.
— Зачем? — испугалась я. — Не хочу! Мне там и делать нечего. Да меня там никто и не ждет!
— Поезжай! Дома лучше, чем в палате на праздники сидеть.
— Какие праздники?
— Майские! Хорошо жить без забот! — усмехнулся он. — Говорят, только счастливые времени не замечают.
— Да, счастье просто бьет, да все по голове!
— Все изменится и будет лучше, чем было.
— Буду надеяться.
— Вика, у тебя вся жизнь впереди!
— Само-собой! Какой бы длины не была.
— Что за упаднический настрой?
— Просто я реально смотрю на многие вещи.
— Хорошо — убедила! Звони маме, пусть приезжает.
— Не хочу!
— Ладно, давай так. Я ей сам позвоню, ты поедешь, на все праздники и будешь мне звонить, сколько захочешь раз на день в любое время.
— Типа — отчитываться, что жива, здорова.
— Ты кого хочешь обидеть, себя или меня?
— Глупость сморозила. Я же девочка, мне простительно!
— Тебе много простительно и не потому, что ты девчонка, а в основном, оттого что замечательный человек.
Ох, как же мне хотелось сказать: «Да откуда вы знаете? С чего вы это взяли? Разве хороших людей отфутболивают как мяч?!» Но я промолчала, лишь искоса глянула на него.
— Договорились, звонить будешь? — я молчала. — Вика! Я буду скучать. Но я не могу сам звонить. Пойми, мама не правильно поймет, будет засыпать вопросами. Позвонишь?
— Да.
— Мы же не просто врач и пациент. Я, надеюсь, мы друзья?
— И подруги… Позвоню. И не раз. Еще сами будите просить, чтобы звонила реже.
— Не попрошу. И это. Если отвечу не я, а мой папа, не бросай трубочку сразу.
— Хорошо, не буду. А что передать? Привет или может, пароль придумаем?
— Ребенок ты еще, хоть и стараешься быть взрослой!
— Теперь поняла — буду вежливой и культурной. Поздороваюсь, представлюсь и попрошу передать, что у меня все просто зашибись!
— Письма прочти! — попросил Валерий Анатольевич и, открыв передо мной дверь палаты, сказал: — До завтра!
— До завтра! — ответила я и закрыла за ним дверь.
Смеркалось. Жуя кусок хлеба, без ничего, просто мягкая горбушка сиротливо отдалилась от каши непонятного цвета и была несчастна, как и я сама, глотая остывший чай, я смотрела на пачку писем и размышляла — положить их в сумку или выбросить прямо здесь? Зашла медсестра, перебила мои мучения.
— Ты снова не поела?
— Мне надо похудеть.
— Зачем?
— Оперировать легче!
— Да у тебя и так кожа да кости! Оперировать! Это с чего вдруг?
— Почему вдруг?! Я что, зря тут валяюсь?
— Заболела, вот и лежишь. Ой, не морочь голову. Домой когда?
— Да на праздники выпроваживают. Говорят — сходи, посмотри на дом родной, простись!
— Вот что ты мелишь?!
— Я не мельница.
Медсестра присела:
— Что, правда, решили тебя прооперировать?
— Ага!
— Что именно?
— Так голову. Обнаружили, что мозгов мало, вот донора ищут.
— Не язык, а помело! И за что Валерию тебя удружили?! — она забрала тарелку и стакан. — Вон сколько нормальных больных. Ему практика нужна. А он с тобой, дурой, нянчится.
— Так нарочно же и дали, чтобы потом, в бою, так сказать, легче было!
— Выписывайся ты уже.
— Не надейтесь! Я тут надолго. И мучатся вам со мной, до самой пенсии.
****
Первое мая. Проснувшись утром, я не сразу сообразила что дома. Умылась, оделась и села на кровать, лицом к окну, не зная, куда себя деть. Мама проснулась, тихо сновала по квартире, видно боясь меня разбудить. Заглянула:
— Ты не спишь?!
— Нет. — ответила я коротко, даже не повернув к ней голову.
— Пошли завтракать.
— Я не ем по утрам.
— Вита! Надо.
— Слушаюсь и повинуюсь. — пошла за ней. Села и снова уставилась в окно. Чай был горячий и я, обхватив чашку двумя руками, зависла в ожидании. На улице играла музыка, соседи поздравляли друг друга, весело перебрасывались незначимыми фразами.
— Не зависай! Пей и ешь!
Я глотнула и грызнула бутерброд.
— Вита! Что такого случилось, что ты так себя ведешь?
— Жизнь случилась. Просто — жизнь! Спасибо! Я, правда, не хочу. Обедать буду. — и пошла к себе. Связка шаров привязанный к флажку взлетели, и я их оттолкнула, с отвращением, даже с гадливостью. Села за стол и взяла свою сумку. Вытащила стопку писем и, превозмогая себя, помня данное обещание своему доктору, взяла первое. Вскрыла конверт и, прочитав первую строчку, тут же всунула лист назад и положила рядом со стопкой. Руки тряслись, в горле першило. Но на кухне была мама, а мне с ней встречаться не хотелось. Принялась ходить по комнате. Немного успокоившись, уселась.
«Милая моя Виточка!….» — начало второго письма было таким же, как и первое и с ним я поступила также. Третье я открыла, когда унялась дрожь в руках. Но затем я решила, что надо с ними покончить махом, раз и навсегда. Открыла четвертое, пятое и все они, как под копирку, начинались «Милая моя Виточка!»
Решив, что на сегодня порция мазохизма достаточна, я перебралась на кровать.
— Вита! Поехали сегодня в парк, погуляем. Ты же любишь бывать в парке.
— Любила! Но сегодня не хочу. Ты поезжай. Бери Федоровну и погуляйте.
— И думай как ты тут?
— Поздно обо мне думать, я уже большая. Да и что со мной сделается.
— А вдруг… — она не договорила.
— Я боюсь высоты, так что, не прыгну.
— Нет, ты, все-таки, дура!
— Уже со справкой.
— С какой?
— Ай, прости, я же на побывке.
— Вита! А как ты думала, я должна поступить, если ты лежала как бревно и даже не шевелилась?! Я не знала, что и думать, что случилось, может ты в дороге что сломала, оступилась или еще что. Вот и решила тебя обследовать. И потом, как я буду прикрывать твои прогулы в техникуме?
— Я о нем вообще не думала. Да и думать мне нечем, я же — Дура!
— Ты решила испортить праздник.
— Это ты его портишь, себе в первую очередь. Оставь меня, пожалуйста! Прогуляйся, как делала всегда, с подругами, дай мне просто спокойствие.
— Ну как хочешь! Я не собираюсь тебе потакать во всех глупостях.
— Вот это правильное решение! — мать хлопнула дверью. — Тем более что ты и в детстве не сильно меня баловала.
Пятое. Мать проснулась и сразу ко мне зашла, с подарком и улыбкой:
— С Днем Рождения! — протянула коробочку. Я открыла и надела новый перстенек. — Это я сделала специально для тебя, из сережек бабушки Тони. Все равно серьги в нашей семье не носят.
— Спасибо! Мне приятно. — поцеловала мать, разглядывая перстенек — печатку и подумала: «Тебя, мама, как всегда, надули. Это не бабушкино, червонное золото. Это вообще современное низкопробное. И цвет не тот, да и вес. Но ты, хоть и бывший следователь, не поняла. Как и с моей косой. Сделала шиньон и не догадалась, что волосы хоть и мои, но лишь кончики».
— Я сбегаю на работу и примчусь сразу.
— Зачем?
— Так надо же приготовить.
— А вечером нельзя?
— Вита! Ну, к тебе же друзья могут приехать.
— А они у меня есть? За последние месяцы не заметила. Лучше бы отцу позвонила.
— Сам приедет, если захочет. Если, конечно, не забыл.
— Ты же не сказала ему, что я в больницу попала.
— А зачем? Серьезного ничего же не случилось.
— Права — совершенно ничего. Вопрос в том, что я там делала месяц?
— Все, я умчалась.
В десять она вернулась, да не одна, с Ольгой и Наташкой. Расцеловались они со мной, и пошли к маме на кухню, помогать готовить. Минут через пять, мать, выглянув в окно, спросила:
— Девочки, а кто еще придет?
— Да мы не уточняли. Может, кто и придет, все же помнят, что у Вики день рождения!
— Понятно! — сказала мать. — Ну, вы тут справитесь без меня? У меня же рабочий день.
— Справимся! — заверила Оля.
— Все что надо, в холодильнике! — и мать спешно удалилась.
А я, пожав плечами, выглянула в окно. Мои одногрупники шли и шли. Я даже не ожидала. К часу я брала стулья у соседки и доставала банки, чтобы поставить цветы. Пришли все, кроме Андрея. День был замечательный. Они столько шутили и столько вспоминали, что даже я смеялась.
Затем ко мне подошел Виктор и попросил отойти. Мы вышли на балкон.
— Как дела, подруга?
— Лучше всех!
— Когда возвращаешься?
— Не знаю. Правда. Меня же еще не выписали.
— Ты прости, что не приехали в больницу. Мы у мамы твоей спросили, но она сказала, что лучше пока не приезжать. Ты хоть как себя чувствуешь?
— Живая.
— Это здорово!
— Спасибо! — сказала я.
— За что?
— Что диагноз не спросил.
— Вика! Ну, какой диагноз может быть, если ты в травматологии лежишь?! Не в гипсу, значит, не поломалась, а остальное вылечат.
— Определенно!
— Вит! Я все же скажу, иначе ругать себя буду всю жизнь.
— Говори!
— Позови Андрея!
— Это как? На балкон выйти и кричать? Да и зачем?
— Он тебя любит. Я-то уж знаю. Ты тогда что-то себе навыдумывала.
— Я, тогда, ничего не выдумывала. Я, тогда, в последний день своих занятий, просто увидела то, что увидела.
— Не все так, как кажется. Он места себе не находит.
— Поэтому спит в другой комнате. — улыбнулась я.
— И кто тебе уже наболтал?
— Витя! Мы об Андрее не говорили. Просто даже не успели. Я знаю. И знала раньше, но… В общем. Я его звать не буду. Захочет, приедет сам. Вот тогда мы с ним поговорим. Вдвоем, без помощников. Не приедет — тогда передай ему самые наилучшие пожелания!
— Сама передашь! И все же, как вы с ним похожи! Так упрямы, оба. Ведь он же не просто тебе нравится, ты же тоже его любишь!
— Я не умею! И это его определение. С чем, я скорее все, скоро, соглашусь. А любовь… Витя, она у каждого своя. Я навязываться не буду и бегать за ним хвостиком тоже. И не хочу, чтобы он так делал. Любовь! Какая же это любовь, если одиночество съедает? Ему нужна женщина, заглядывающая в рот и предугадывающая его желания. Я не буду этого делать. Я не изменюсь. Ни завтра, ни в двадцать, ни к старости. Люблю, говорю тебе честно. И дышать без него учусь заново. И на мир смотреть из собственного окна. Вот только… Ты же сам сказал — мы с ним похожи, а значит, как нас учит физика — не приблизимся, а оттолкнемся.
— Вита! Ты же женщина! Ты должна быть немного умней и хитрей. Он же испортит себе жизнь. Он же возьмет и женится, тебе назло.
— Нееет! Если женится, значит, не любил. Значит, устал ждать близости, к которой я еще не доросла.
— Любит! И будет любить всю жизнь! Он моногамен.
— Поэтому спит с другими.
— Это физиология.
— Понимаю. Анатомию учила. Мы, сейчас, говорим о разных вещах.
— Все взаимосвязано.
— Тебе видней. Ты парень и старше меня.
— Вита! Прошу, разреши ему сказать, что ты очень хочешь его увидеть. Или напиши ему пару слов.
— Нет!
— Но он не приедет без твоего согласия. Ты же его послала!
— Если для него запретом стали мои слова в минуту отчаяния, то и говорить больше не о чем!
— Виктория!
— Виктор! Я тебя очень уважаю и верю твоим словам. Но, нет! Я не позову. Правда, не прогоню, если приедет сам. Вот только врать ему не надо, я пойму, да и он тоже. Тогда нашей и вашей дружбе будет конец. Хотя, поступай, как хочешь. Я, скорее всего не вернусь.
— У тебя что-то очень серьезное? — Виктор испугался, искренне разволновавшись.
— А разве по мне не видно? Не бери в голову. Я сама себя иногда завожу в тупик. Ты замечательный друг, хотя мы с тобой и не были столь близки, как с братьями — акробатами. И спасибо тебе, за этот разговор.
— И все же, прошу, сделай шаг навстречу.
Я замотала головой и ушла.
Вечерело. После шумного дня мне хотелось тишины. Не включая света, я уселась на кровать и смотрела на подарки, накрывшие мой стол немалой горкой. Желания открывать не было, я испытывала усталость, не шуточную. Вертя в руках мяч, совершенно машинально, не осознавая, что делаю, я опустила глаза и невольно губы растянулись в улыбке. Днем я его не видела, кто принес, не заметила. На разбеленном красном, хоть и размыто, вырисовывались материки. Но не это меня улыбнуло. Он был покрыт пожеланиями и четверостишиями, с подписями. Читала, пока не наткнулась на жирный вопросительный знак. Он не бросался в глаза сразу, хоть и был в центре. И все поплыло, а мяч отправился покоиться под кровать.
****
В больницу я вернулась седьмого. Мне не хотелось еще три дня сидеть в квартире, слушать вздохи матери и ждать непонятно чего. В конце-то концов, все, что должно случиться — случится, где бы я ни была. Если кто захочет меня увидеть — приедет. Заняв свое место, я уже не сидела тупо, а разобрала вещи и, достав заветную коробочку, поставила ее на окно, у изголовья. Туда же определила и стопку писем, которые еще не открывала, открытые же лежали в сумке и ждали своей участи. Этот раз я собиралась сама, поэтому прихватила и дневник. Зачем — еще не знала, ведь писать пока не собиралась, не могла еще концентрировать свои мысли и высказывать чувства. Открыла окно, уселась на подоконник. Второй этаж был достаточно высок и открывал вид не только больничного дворика, но и проезжую часть. Просидела так до самого обеда и когда медсестричка привезла обед, опустилась на кровать.
— И чего тебе дома не сидится? — спросила она, язвительно ухмыляясь.
— За вами скучала, а больше за обедами!
— Ой, может, и есть будешь?!
— Еще как! — ответила я и взяла миску с первым. Присмотрелась, принюхалась, попробовала. Рассольник, правда, хоть и без единого огурца, но был достаточно съедобен. Похлебав его, я попробовала и второе, а вот компот выпила, хотя из дому привезла достаточно еды. После этого я улеглась, собираясь заставить себя немного поспать, но сон не приходил, и я снова уселась, уставившись в окно. Валерий Анатольевич не заходил и меня это заинтересовало. В отделении все затихло — настал сонный час, даже медсестры не сновали туда-сюда. Лишь позвякивало ведро санитарки. Выбравшись из палаты, я прошлась мимо ординаторской. Дверь была приоткрыта, я прекрасно видела стол своего врача, его не было. Вернувшись к себе, я прождала еще часа два, думая: «Странно! Доктор не пришел. Не знает о возвращении или ему не до меня? Нового больного дали?» Естественно, спрашивать я не стала, но зато, как только в отделении закончился рабочий день, и остались лишь дежурный врач да медсестра, я пошла к телефону-автомату, висевшему в холле. Третий гудок, я собиралась повесить трубочку, как услышала:
— Слушаю!
— Добрый вечер! — сказала я, пытаясь понять, кто у телефона. — Валерий Анатольевич…
— Минуточку! — и тут же позвали: — Валера! Это тебя. Девушка. Голосок приятный, но напуганный.
— Спасибо, папа! — услышала я голос своего доктора и облегченно вздохнула. — Слушаю!
— Валерий Анатольевич! Добрый вечер!
— Добрый!
— Это я. Виктория!
— Вика! Здравствуй! — мне показалось, он даже обрадовался. Мы не виделись неделю, не скажу, что я за ним скучала, но и отрицать не стану — мне его не хватало. Его и наших разговоров, даже наших прогулок. — Молодец что позвонила! Почему так долго молчала? У тебя все хорошо?
— Да, у меня все хорошо. — ответила я и выпалила: — Я в больнице.
— Где? Что случилось? Ты заболела? Что-то серьезное?
— Да нет! Я к вам вернулась, сегодня!
— Так ты из нашего отделения звонишь.
— Да! Вас не было сегодня, вот я и решила позвонить.
— Правильно сделала. А я ждал твоего звонка, все эти дни. Но потом решил, что у тебя все хорошо, что ты с друзьями или с родными, может даже уехала, на все праздники.
— Да нет, я просто не хотела вас беспокоить.
— Мне прийти? — что его насторожило, я не знаю, но он спросил с тревогой в голосе.
— Да не надо. Завтра увидимся.
— Завтра… Я на выходных, но обязательно приду. Ближе к обеду. Но если буду необходим, не стесняйся, звони.
— Спасибо! До свидания! — сказала я и поспешила повесить трубочку. Разговор меня опечалил, вот только чем конкретно, я не понимала. Просто стало грустно, и я поплелась в палату. Улеглась лицом к окну и не заметила, как уснула. Проснулась среди ночи, покрутилась и снова заснула. За последние два месяца я практически не спала, хоть и лежала сутками, уткнувшись в стену, сегодня, по-видимому, наступил переломный момент.
Валерий Анатольевич пришел, как и обещал. Мы проговорили с ним более двух часов, затем, как у нас вошло в привычку, прогулялись и расстались до десятого. А утром десятого мая меня ждал сюрприз, не очень приятный. Оказалось, что я стала взрослая, поэтому меня перевели в другое отделение, хорошо хоть на том же этаже. Теперь меня курировал сам профессор, Фиадосий Анатольевич. Медсестра отвела меня сначала в новую палату, затем провела к его кабинету, хотя я и знала, где он находится. Поговорили мы недолго и, так как это была больница, где лежали с травмами, а у меня явных переломов или вывихов не было, ну разве что в голове сдвиг, то он назначил мне полезные для тела процедуры. Теперь я должна была ходить на первый этаж, принимать радоновые и хвойные ванны, массаж, грязи и еще парочку электро-процедур. Ну, я и ходила. В палате я была не одна, со мной еще лежали: девушка, с переломом позвоночника и женщина, с привычным вывихом ключицы. Она тут была как дома, всех знала, как и ее знали все. Она, чуть ли не каждый месяц попадала на неделю — другую. Она-то мне и сообщила, что Валерий Анатольевич в меня влюблен. Обсуждать это я не хотела, как и делиться своей жизнью. А Валерий Анатольевич захаживал ежедневно, раза по два, но на пару минут. Правда, гуляли мы с ним, после его смены, каждый день. Уж не помню, на какой день, мне соседка по кровати сообщила о своих наблюдениях и какой, точно, была моя реакция, но только я стала замечать, что Валерий Анатольевич частенько прохаживается мимо палаты, да обязательно старается встретиться со мной взглядом. Раньше, когда я была в палате одна, дверь держала закрытой, а теперь она постоянно днем была открыта.
— И сомнений нет! — сказала соседка: — Он влюблен! Я же его знаю. В наше крыло ходил ну раз или два в неделю, а сейчас чуть ли не каждый час.
— Точно! — подала голос спинальница. — Я видела, когда он заходил.
— Ой, да что ты видела! — перебила ее мать, которая дежурила возле нее постоянно. — Ты их, деточка, не слушай! Это они от скуки.
— А я и не слушаю. Я у Валерия Анатольевича первая больная. Нас разлучили, неожиданно.
Моя фраза развлекла женщин, и они добродушно похохотали, да так, что и я не сдержалась. Мимо шел Валерий и даже приостановился, заулыбался и быстро ушел. Этим же вечером, мне соседка показала, куда он ходит. В конце нашего коридора был выход на первый этаж, вот он им и пользовался. Хотя лестница была и между отделениями и, скорее всего, в конце того крыла. Получалось, что он и, правда, проходил, чтобы увидеть меня. Но я тут же отогнала любые мысли, по поводу влюбленности и приписала его действия к ответственности и привычке.
В шесть мы, как всегда, вышли на прогулку. Прошлись до бульвара и направились обратно.
— Вы сегодня не спешите. — сказала я.
— Я сегодня дежурю в ночь.
— Здорово!
— Наверное. Нет, я нормально отношусь к суточным сменам, даже если тяжелых привозят.
— А когда все спокойно, вы просто отдыхаете?
— Нет. Я пишу кандидатскую. И тут у меня получается больше поработать, чем дома.
— Кандидатскую… — задумалась я. — Это здорово.
— Ну, если защитить смогу.
— Вы сможете! — утвердила я, а он ласково улыбнулся.
Этим же вечером я, не от скуки, не умела я скучать, а для отдыха от соседок, пришла к нему в гости и мы засиделись до полуночи. Он рассказывал мне о теме, затем я просто сидела рядом и пила чай, пока он что-то там печатал. Ушла, когда стала носом клевать. Через сутки он снова остался на дежурстве и мы опять болтали о его работе и он стал мне более подробно рассказывать о связках и сухожилиях, как они важны и почему он именно эту тему выбрал. А потом, неожиданно, сказал:
— Я тебе еще не надоел, со своими лекциями?
— Нет, мне очень интересно.
— Ну да, ты же хотела быть врачом. И каким, если не секрет?
— Не секрет! — заулыбалась я, говоря: — Самым лучшим! Таким врачом, у которого дедушки не умирают.
— Значит надо поступать!
— Смеетесь, да?!
— И не думал! И улыбайся чаще, улыбка твоя, как волшебная таблетка, кого угодно вылечит.
— А дедушку не смогла. А у меня был самый лучший дед на свете. — я даже всхлипнула.
— Недавно не стало?
— Очень давно, мне всего пять было. Но я все еще скучаю.
— Он тебя сильно любил.
— Вы даже не представляете как! Да и сейчас я чувствую его любовь. И бабули тоже.
— Ты не устала, Мавка? — вдруг спросил Валерий Анатольевич.
— Нет. — растерялась я и «захлопала» ресницами, смотря на него.
— Прости, вырвалось. Хотя. Ну чего извиняться, если ты мне напоминаешь лесную фею.
— Что, такая же страшненькая?
— Вот ты уже и кокетничать начала! Нет, конечно, красавица! Думаю, у них такие же бездонные глаза и роскошные косы.
— Косы! Да срезала я их в марте! И зачем, если учеба вся наперекосяк?!
— Значит надо скорее все исправлять и вернуться к учебе.
— Думаете? — спросила я и подняла к нему глаза. Еще минуту назад я собиралась убежать, так как щеки вспыхнули как при пожаре, но он, отведя разговор на другую тему, смог погасить жар в моей душе.
— Уверен! А затем взять и поступить в мед.
После этого я выложила ему — как окончила школу, как поступала и как мама в меня не верила. Одно умолчала — присутствие в жизни моей Сашки, да Андрея. А еще и Виталия, который тоже пытался заполучить мое внимание, но сдался, так ничего и не добившись. Этот раз я ушла еще позже и, прощаясь, он снова назвал меня Мавкой. Так и звал меня, много-много лет, когда мы были вдвоем.
К концу мая я выписалась. В техникуме начиналась сессия.
— Что думаешь делать? — спросила мама. — Может, заберешь документы. Ну, а через годик поступишь куда-нибудь.
— Может и заберу. — ответила я. — Пока же хочу к бабушке.
Все же в техникум я поехала уже на следующий день. Пошла сразу к зав отделения, показала справку и сказала:
— Я, скорее всего не смогу дальше учится.
— С чего вдруг?! Виктория! Давай разговаривать по-взрослому. Все болеют. У тебя ничего опасного со здоровьем нет, так чего ты вдруг раскисла.
— Вы ничего не знаете! — чуть не разревелась я.
— Я знаю больше, чем может показаться. И поэтому говорю — не сметь бросать учебу!
— Не смогу я сюда ходить.
— Еще как сможешь!
Дверь открылась и вошла Валерия Анатольевна. Она тоже была заведующей, только ГЭМА. Мы с ней были немного знакомы, и она мне очень нравилась.
— Валерия Анатольевна! Как ты вовремя вошла. Вот полюбуйся, собралась учебу бросить!
— Виктория! Ты ли это?!
— Я.
— Раз ты, — продолжил мой заведующий: — так иди и возвращайся первого сентября! Лета тебе хватит вылечить все раны.
— Я в группу не вернусь! — категорически заявила я.
— Почему?! — не унимался мой заведующий. — Сдашь сессию осенью. У тебя же уважительная причина. Все преподаватели пойдут навстречу. Да и ты, конспекты возьмешь и подтянешь за лето.
— Не вернусь я в группу. — упрямо повторила я.
— А я ее понимаю. — поддержала меня Валерия Анатольевна. — Оформляй академический отпуск и можешь не в сентябре прийти, а на второй семестр.
— Валерия Анатольевна! — начал мой зав.
— Не слушай его, он мужчина и многих тонкостей не понимает. — улыбнулась мне Валерия Анатольевна. — Дай лучше девочки бумагу, пусть пишет.
И я написала, будучи уверенной, что осенью заберу документы. В группу не наведалась, но они, видно уже проведали, что я пришла, собрались у главного входа. Заметив их, я ушла через двор. И тут столкнулась с Андреем. Он сидел на скамейке и курил. Я, делая вид, что не замечаю его, быстро шла к воротам. Он не окликнул, не догнал, просто сказал мне вслед:
— Не меняешься. Так и знал, что спрячешься. Но вот только от себя-то не убежишь!
Как же мне хотелось послать его еще дальше, чем в прошлый раз, а еще больше, поцарапать его красивое, самоуверенное лицо. Но тут, словно чудо, в голове моей всплыл образ Валерия Анатольевича, и я даже услышала, как он говорит: «Мавка!». Ухмыльнулась и, прошептала:
— И тебя, так же, нет в моей жизни. Тебя просто нет!…
Прочесть полностью можно на: https://www.litres.ru/viktoriya-chuykova/dura-istoriya-lubvi-ili-komu-nuzhna-vernost/
http://bookz.ru/
http://bookland.com/
https://ru.bookmate.com/

Автор

Виктория Чуйкова (Поберей)

Родилась в г. Донецк, на Донбассе. Живу в Москве. Люблю море и детективы, пишу исключительно романы. Номинирована на писателя года в 2014, 2015, 2016гг.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *