И распростясь с тревогою житейской,
И кипарисной рощей заслонясь,—
Блаженной тенью, тенью элисейской,
Она заснула в добрый час. И вот, уж века два тому иль боле,
Волшебною мечтой ограждена,
В своей цветущей опочив юдоле,
На волю неба предалась она. Но небо здесь к земле так благосклонно!..
И много лет и тёплых южных зим
Провеяло над нею полусонно,
Не тронувши её крылом своим. По-прежнему в углу фонтан лепечет,
Под потолком гуляет ветерок,
И ласточка влетает и щебечет…
И спит она… и сон её глубок!.. И мы вошли… всё было так спокойно!
Так всё от века мирно и темно!..
Фонтан журчал… Недвижимо и стройно
Соседний кипарис глядел в окно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вдруг всё смутилось: судорожный трепет
По ветвям кипарисным пробежал,—
Фонтан замолк — и некий чудный лепет,
Как бы сквозь сон, невнятно прошептал. Что это, друг? Иль злая жизнь недаром,
Та жизнь, — увы! — что в нас тогда текла,
Та злая жизнь, с её мятежным жаром,
Через порог заветный перешла? Декабрь 1837 | 