«Челюскин» — смерть и тайны…

 К. филос. н. Вячеслав Демидов

 

СМЕРТЬ И ТАЙНЫ «ЧЕЛЮСКИНА»

 

Лагшмивара и Оюшминальда? Жительницы стран где-нибудь в теплом океане? Если вы так подумали, то ошиблись. Аббревиатуры это. Имена несчастных детишек, данные обалделыми от газетной шумихи родителями: Лагерь Шмидта в Арктике и О. Ю. Шмидт на льдине… На той самой, где в палаточном лагере сидели люди с раздавленного льдами парохода «Челюскин».Так в 2002 году начиналась в «Берлинской газете» статья «Куда плыл «Челюскин?»Сегодня новая информация заставляет по-иному описывать и тогдашние дела, и тогдашних людей…

 

СЕВЕРНЫЙ МОРСКОЙ ПУТЬ ДЛЯ ГИТЛЕРА

Сталина в СССР шепотом звали «Хозяин». Он и был хозяин, но зэков своей страны не хватало, замахнулся на весь мир — велел приступить ко второй мировой: «…в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны».

Это он сказал на совершенно секретном совещании 19 августа 1939 года. И началась подготовка.А так как войну по сталинскому плану должен был начать фюрер (чтобы потом вождь его разгромил и «освободил» Европу,— опускаю общеизвестные подробности привода его к власти), Гитлера следовало сначала вооружить, потом подтолкнуть.Вооружали на советских заводах.

Боевые отравляющие вещества — ОВ — выпускали в Царицыне (далее Сталинграде), боеприпасы — на Тульском патронном, Казанском пороховом, Богородском взрывном и многих других, где военную приемку вели полковник артиллерии рейхсвера Арнольд и не обозначенные по своим званиям господа Вернер, Митман, Крюгер, Старк, Генрих, Билецкий, Кдиппе, Гейдельбергер.

Военные кадры гитлеровской армии готовили советские преподаватели в училищах и военных школах Казани (танкисты), Липецка (летчики), Вольска (специалисты по боевым отравляющим газам).

Новые типы вооружений, боевых машин, прицелов, бомб и снарядов испытывали коммунисты и фашисты вместе на близлежащих полигонах, вместе же писали отчёты «наверх».

Обо всём этом и многом другом сообщает в своем труде «Совершенно секретно: альянс Москва-Берлин» Сергей Алексеевич Горлов.Потом настал черед подталкивания. Пактом того же 1939 года «Риббентроп-Молотов» пополам разрезали Польшу, в итоге Великобританию втянули в войну с Германией.

Пушки в Западной Европе и в Атлантике гремели вовсю. Крайне недоумевали в том году английские военные и журналисты, каким чудом проскользнул мимо английских патрулей в Атлантике немецкий крейсер «Комет»: вынырнул вдруг в Тихом и Индийском океанах и потопил «много английских судов»,— с ясно читаемым между строк злорадством отметила сталинская газета «Правда».

Откуда джентльменам было знать, что крейсер, гитлеровцами примитивно замаскированный под торговое судно, беспрепятственно прошел в 1940 году по советским территориальным водам – по Северному морскому пути…

А на подходе к Берингову проливу, чтобы не потерять сноровки, команда в открытую устраивала учения на 150-миллиметровых орудиях главного калибра и мелких зенитных установках,— только что огонь не открывали…

Вели не поднимавший никакого национального флага гитлеровский «торговый крейсер» советские ледоколы «Ленин», «Сталин» и «Каганович»,— просто нарочно не придумаешь. Операция выполнялась по разнарядке Наркомата внешней торговли (!), технические вопросы решало Главное управление Северного морского пути, и всё это, ясное дело, под недреманным оком Главного транспортного управления НКВД СССР,— а как иначе?Командир «мирного крейсера» Роберт Эйссен, здороваясь с советскими, называл себя «фрегаттен-капитан Кептель». Все для той же липовой маскировки, потому что в НКВД давно уже от агентов знали: в трюмах там штабели артиллерийских снарядов и торпед, ждет там своего часа разборный самолет-разведчик, а на мощной радиостанции круглосуточно дежурят шесть человек, держат напрямую связь с Берлином и докладывают о глубинах, ледовой обстановке и береговых навигационных приметах.

В Беринговом проливе Эйссен послал прощальную радиограмму капитану «Кагановича»: «Выражаю благодарность за удачное шефство над нашим походом через Арктику и за проводку через льды моря Лаптевых. Желаю арктической работе благополучного развития в дальнейшем и Вам личного здоровья и успеха. Капитан. 27.08.1940 года».

Вот ради этой иронии, если угодно, и был раздавлен льдами «Челюскин».Которого останки в океанских полярных глубинах хотят зачем-то отыскать нынешние энтузиасты,— что, впрочем, безобидно, хотя и дороговато,— но в духе изречения сэра Эдмунда Хиллари, первовосходителя на Эверест, который на вопрос, почему он так рвался на вершину. улыбнулся: «Потому что она существует».

 

ТРИ ПАРОХОДА

 

На стапеле датской фирмы «Бурмайстер и Вайн» пароход звался «Лена».

Это была вторая «Лена», рожденная в Скандинавии… А первую спустили на воду в шведском городе Мотале в 1875 году. Строили по заказу иркутского золотопромышленника Александра Михайловича Сибирякова — одного из основателей Томского университета (подарил ему 4674 тома из библиотеки Василия Андреевича Жуковского!), исследователя и пропагандиста богатств Сибирского Севера, писателя и большого друга знаменитого на весь мир шведского полярника Нильса Норденшельда.

Да не только друга — надежного спонсора: и денег дал Нильсу на арктическую экспедицию, и норденшельдовскую «Вегу» своей провел «Леной» по Ледовитому океану до Лены-реки… Нильс поплыл дальше, на восток, и таки-доплыл — правда, с зимовкой в Колючинской губе,— до Тихого океана. Попавшийся по дороге «остров Кузькина» переименовал в честьдруга-спонсора в «остров Сибирякова». В СССР невозвращенец Сибиряков (оказался в Швеции в начале Первой мировой войны и после ее окончания не сунул голову в большевистское пекло) был сознательно забыт как человек.

Утверждали – даже в советских энциклопедиях! — что умер в Иркутске аж в 1893 году .А он, истинный полярник (совершил несколько арктических экспедиций) и почетный профессор Томского университета (удостоенный звания в царское время) был не только жив,— привечаем научными и литературными кругами университетского города Гетеборга, состоял почетным членом Шведского общества антропологии и географии. От шведского ригсдага получил пенсию — награду за поддержку Норденшельда, и дни свои закончил не в России, не в Швеции, а во Франции, в курортном городе богачей Ницце.

Закончил одиноким бедняком, на похороны которого пришел только шведский консул. Был фантастически скромен: нигде и никому не рассказывал, что по арктическим морям взламывает ледяные поля его, Сибирякова, имени ледокол. Не знаю, у кого хватило бы скромности на такое пожизненное умолчание…

После схода со английского стапеля судно называлось, правда, «Беллавенчур» и несло британский флаг. Но в 1914 году российское правительство его купило и переименовало.

Громадного, должно быть, веса оказались люди, решившие именно так прославить совсем исчезнувшего с горизонта человека, именем которого уже была названа дорога между Обью и Печорой: «Сибиряковский тракт» . А доставленная Сибряковым на Лену «Лена» продолжала свою арктическую службу там, где ей велел Александр Михайлович.

За год до его кончины в Ницце оба судна — «Лена» и «Сибиряков» — встретилась в бухте Диксон.

Ледокол двигался на восток, чтобы совершить тот поход, о котором эмигрант-россиянин мечтал в молодости: за одну навигацию пройти вдоль всего северного побережья страны! «Лена» же доставила из Якутска в бухту Тикси уголь для «Сибирякова».

Научный руководитель этой экспедиции профессор Владимир Юльевич Визе сказал: «Меня не оставляет странное полумистическое ощущение, что в этом плавании за нами тенью следуют Норденшельд и Сибиряков! Наше плавание проходит в 100-летнюю годовщину со дня рождения Норденшельда и [мы встречаем] теперь «Лену» в точке, где 54 года назад она рассталась с «Вегой»» .

Судьбе было угодно, чтобы именно в этих местах «Сибиряков», вооруженный лишь крошечной пушчонкой, вступил в августе 1942 года в смертный бой с гитлеровским крейсером «Адмирал Шеер»…

Помолчим…

И перейдем к «Лене» датской, будущему «Челюскину».

 

ДИТЯ СЛУЧАЯ

 

Её строили по советскому заказу (встретилось в какой-то современной нам статье: «по советскому проекту»,— но это явное недоразумение) для Владивостокского порта. Оттуда по Охотскому морю на Магадан, на золотые прииски судно должно было доставлять грузы и «рабсилу», словечко в советские времена весьма ходовое (но не для обозначения заключенных, именовавшихся ЗК — заключенный конвоируемый).Эти три слова — Владивосток, Охотское море, Магадан  — и определили условия работы и технические характеристики судна, заказанного датчанам советской государственной организацией «Совторгфлот».

Увы, люди, составлявшие заказ-спецификацию, судя по всему, не понимали, что этот технический документ требует точности и еще раз точности. Вот они и написали: «Судовой корпус имеет форму, аналогичную форме ледокола». «Аналогичную»?! Слово столь расплывчато, что любой волен толковать его смысл, как хочет. Точнее, как ему выгодно. Это и произошло, как увидим. Но покамест отметим, что в спецификации было также написано «Судно должно быть построено под наблюдением Британского Ллойда на класс Ллойда +100 А. 1., т.е. наивысший класс…» .

Их всех этих слов профессор М. И. Белов (в свое время рабочий «морского завода» в Кронштадте, затем, после возвращения с войны и учебы в университете, видный историк освоения Северного морского пути и сотрудник кафедры истории КПСС Новгородского государственного педагогического института) вместе с Д. М. Пинхенсоном сделали вывод: «знаменитая датская фирма должна была создать ледокольный пароход». Несколькими строками ниже увидим, по какой причине в разгар «холодной войны» два советских автора вдруг сделали заграничным кораблестроителям реверанс.

Покамест отмечу, что слова «ледокол», «ледорез», «ледокольный пароход» и просто «пароход» разными авторами трактуются по-разному, что приводит не только к ошибкам, но и к обвинениям сродни уголовным. Со всем этим нам еще предстоит разбираться, а потому заглянем в энциклопедии.

В авторитетнейшем Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона читаем о ледоколах: «Одни ломают лед ударом, а другие разбивают лед своей тяжестью, напирая на него сверху». Советская Энциклопедия уточняет: «В подводной части носовой оконечности делается наклон 20-35o. Корпус Л. имеет яйцеобразную или трапецевидную форму» — очень важные подробности! О ледорезе написано: «морское судно, предназначенное главным образом для плавания в битом льду», однако с годами термин перестал применяться вследствие возникавшей путаницы. Остался ледокольный пароход — «паровое судно, приспособленное для самостоятельного плавания в легких льдах», правда, что такое «легкие», энциклопедия не сообщает, но не будем придираться…

Но вернемся к фразе, походя брошенной Беловым и Пинхенсоном. Слово «знаменитая» в их прозе не есть реверанс, а самая что ни на есть ядовитая ирония. Потому что парой строк ниже они выдвигают обвинение, прямо-таки уголовное: «Неизвестно, нарушила ли сама фирма первоначальные условия заказа или они были пересмотрены самим Совторгфлотом, но получилось так, что пароход получился обыкновенным грузовым, довольно неповоротливым, непригодным для самостоятельного арктического плавания». Ах, какой пассаж!..

Наивно возмущение авторов. Они превосходно были осведомлены (особенно Белов, соприкасавшийся с кораблями), что ни один уважающий себя судостроитель даже во сне не помыслит о самодеятельном изменении конструкции корабля. Тем более не помыслит наяву основанная в 1843 году всемирно знаменитая фирма «Бурмайстер и Вайн». Нет, не «получился» такой пароход, а в точности отвечал заданию советского заказчика.

Который, кстати, держал на строительстве вытребованного с Дальнего Востока контролера — капитана Петра Леонардовича Безайса: тебе плавать, ты и надзирай. Он и видел спокойно, что получается «Лена» именно такая, какой быть должна: предназначенная для Охотского моря, а вовсе не для Чукотского, на дне которого переименованная в «Челюскин» «Лена» и покоится (кстати, «иностранная» фамилия Безайс имеет, скорее всего, какую-то связь с существовавшим до 1905 года сахалинским поселком такого имени.)

За невиновность фирмы говорит то, что надзирающий капитан Безайс был не только не репрессирован за недостатки конструкции (их простым глазом усмотрел полярный капитан Воронин: «набор корпуса был слаб, шпангоуты редкие, и прочность их не соответствовала для ледокольного судна, да еще предназначенного для работы в Арктике» ), а наоборот, поощрен. Безайса перевели с Дальнего Востока на Черное море, там он капитанствовал на пароходе «Ногин», участвовал в Керченско-Феодосийском десанте и спокойно отошел в мир иной в 1953 году.

Однако должен кто-то быть виноват в том, что такое судно двинули в Арктику? А как же: обманщики-капиталисты!. Читая по диагонали труд Белова и Пинхенсона, иные авторы превратили их осторожные сослагательные наклонения в инвективы: «датчане построили обычный грузовой пароход, который был абсолютно непригодным для плавания во льдах без помощи ледокола», один из журналистов назвал пароход «Челюскин» «теплоходом (!!!)». В качестве свидетельства несерьезного отношения фирмы упоминается «Акти приемки парохода», составленный на его борту с 66 замечаниями по корпусу и такелажу и 70 — по машине. Кого-то эти цифры могут привести в ужас, но любой работник отдела технического контроля знает: сложную машину, особенно изготовленную в единственном экземпляре, непременно придется «доводить до ума».

В общем, «чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться…»

Пароход «Лена» сошел со стапеля 11 марта 1933 года. Потом на плаву, «у стенки» шла достройка (нормальная судостроительная операция). А 6 мая состоялось первое испытательное плавание, Эти даты российскому эмигранту Лазарю Фрейдгейму, живущему в США, сообщил по его запросу Кристиан Хвайд Мортенсен, сотрудник Музея фирмы «Бурмайстер и Вайн». Он отыскал даты на фотографиях этих важных событий. Кроме того, установил, что Британский Ллойд сертифицировал судно 20-го апреля того же года .

Так оказались дезавуированы не раз появлявшиеся в российских печатных материалах и на Интернетовских сайтах легенды о «недостойном поведении» датчан: отдали, мол, судно Советскому Союзу «просто так», без сдачи-приемки. Нет, ходовые испытания были, как и вторичное освидетельствование тем же Ллойдом 24 мая в Копенгагене. Вот тогда только (а не прямиком со стапеля) пароход отправился в Ленинград. Было 5 июня. Месяц пролетел даром. Датчане ли виноваты, что медленно строили, советские ли приемщики медленно работали,— уже не установить.

Но получается, что смерть «Челюскина» в Ледовитом океане была уже заложена…Потому что «окно», в течение которого можно более-менее удачливо плавать по арктическим морям, весьма и весьма узкое. Тем более — плавать без ледокола. А именно такой безледокольный поход и замышлялся начальником экспедиции О. Ю. Шмидтом. «Лена» еще не пришла в Ленинград, еще не состоялась процедура переименования, а в составленном Главным управлением Северного морского пути (ГУСМП) «Плане плавания» уже стоит ЧЕЛЮСКИН. И предписано ему ошвартоваться в Ленинград в мае (точная дата на всякий случай отсутствует). А появилось судно только в начале июня, опозданием на месяц,— и это когда в Арктике каждый день сверхдорог. Никого, включая и Шмидта, эта задержка не насторожила. То есть понадеялись на знаменитый русский «авось».

Почему сразу не назвали пароход «Челюскиным»? Да потому, что в момент закладки «Лены» ни о каком на ней походе по Северному морскому пути никто не думал. Идея всплыла неожиданно, как чертик из бутылки. Или, скорее, вынужденно, как свадьба «вдогонку», но об этом чуть позже. Не исключена и такая, правда, крайне сомнительная версия: в СССР всё было «военной тайной», и порт приписки Владивосток вкупе с названием «Лена» должны были ввести врагов в заблуждение. А может быть, и просто халатность типа «Хотели как лучше, а получилось, как всегда». По тому же плану 1 июня новое судно официально зачислялось в состав судов ГУСМП и начинался аврал — погрузка угля, воды, провианта и прочего, чтобы закончить утром 12 июля, а во второй половине дня выйти в рейс на Мурманск. Полярный поход должен был триумфально закончиться во Владивостоке 1 октября.

 

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КОРПУСА МОРСКИХ ОФИЦЕРОВ

 

В 1926 году СССР самочинно объявил своей собственностью всё земное, воздушное и водное пространство в треугольнике от полуострова Рыбачий в Скандинавии до Северного полюса и далее до Берингова пролива.

Сегодня на эстрадное зрелище — постановку у Северного полюса на морском дне российского флага из титана поднялся во всех газетах невероятный шум, вышли на трибуны государственные деятели стран, задетых «флаговым самочинством» в стиле авантюристов XVII века,— а тогда никто не отреагировал: подумаешь, необитаемые острова и океанское дно…

И кем-то в Кремле, но не Сталиным, который еще только подспудно набирал власть, а скорее всего, старым большевиком Валерианом Куйбышевым, председателем ВСНХ (Всесоюзного Совета народного хозяйства — вовсе не номинального тогда правительства), было приказано сделать острова круглогодично и круглосуточно обитаемыми! Начать с архипелага Земля Франца Иосифа (ЗФИ в просторечии) и там на острове Гукера устроить полярную станцию, заодно посмотреть, нет ли островов неоткрытых, и их застолбить, всюду поставить флаги. Вот так летом 1929 года была сыграна прелюдия к Лагшмиваре и Оюшминальде: в арктическое плавание вышел ледокольный пароход «Георгий Седов», носивший имя полярника, старшего лейтенанта корпуса мирских офицеров, умершего в экспедиции 1914 года к Северному полюсу…

Штурман дальнего плавания на торговых судах, Седов происходил из семейства простых азовских рыбаков, но пошел добровольцем в военно-морской флот, быстро получил чин «поручика по адмиралтейству» и в 1901 году в первой своей северной экспедиции составлял карту побережья Новой Земли. Чтобы «составлять карту» — вести геодезическую съемку, офицер должен был прежде всего хорошо рисовать, занося на бумагу окрестные пейзажи, умело и точно вести астрономические наблюдения и съемку местности с помощью бусоли и мерной цепи. Всё это он, очевидно, делал хорошо, потому что восемь лет спустя был отправлен изучить возможность судоходства по «трехрусловой» в своем устье реке Колыме, которая бывает покрыта льдом до 286 дней в году.

Седов ставил там фарватерные вехи на главном русле, достигавшем шириною 20 верст, по берегам воздвигал створные знаки. Так что после его отъезда назад в Петербург, пароходы с продовольствием и другими товарами стали на следующий год подыматься вверх по реке до самого Средне-Колымска. Описание проделанных работ, доклад о географических и особенно этнографических особенностях этого края и пешего маршрута, проложенного через Яблоновый хребет, оказались столь интересны и важны, что Седова представили в Зимнем дворце императору Николаю II. Царь удостоил офицера весьма высокого по рангу ордена Святого Станислава (что давало дворянство этому, вообще говоря, простолюдину по рождению), а Императорское русское географическое общество приняло в действительные члены, как и Русское астрономическое общество (не Императорское, а частное).

Но в Петербурге Георгий Яковлевич задержался ненадолго. В августе 1912 года на шхуне «Святой Фока» отплыл из Архангельска, думая добраться до хорошо ему знакомой Новой Земли, там на несколько месяцев остановиться, а в феврале, когда солнце уже начнет показываться из-за горизонта, пешком с северной оконечности Земли Франца Иосифа взять Северный полюс. Он представил свой план в марте 1912 года морскому министру, тот не стал решать единолично, собрал комиссию, а та решила, что план имеет «несколько непродуманный характер»: на всю экспедицию отводилось лишь шесть месяцев, начиная с конца лета именно 1912 года…

Стремление Седова к Северному полюсу было не столько научным, сколько сугубо патриотическим. Он говорил: «… Амундсен желает во что бы то ни стало оставить честь открытия [Северного полюса] за Норвегией… Он хочет идти в 1913 году, а мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг… » Царь поддержал экспедицию, дал двухгодичный отпуск с сохранением содержания, повысил в чине, однако выделил смехотворную сумму для такого труднейшего предприятия: всего лишь 10000 рублей.

Пришлось недостающие деньги — более 100 тысяч рублей! — собирать по общественной подписке, а времени было мало именно из-за того, что Седов спешил обойти Амундсена. Эта торопливость вместе с обещанием, данным сгоряча государю, достичь полюса раньше норвежца, сыграли роковую роль. Патриотизм Седова выразился и в том, что он категорически отказался от иностранного финансирования, поскольку спонсор требовал по договору права своей страны стать владельцем седовских открытий.

Всем очень странно, почему в экспедицию не была взята уже существовавшая тогда радиосвязная аппаратура. Странность в другом: почему российские власти не захотели дать отпуск радисту военно-морского флота, и имевшуюся аппаратуру пришлось оставить в Архангельске.

…До полюса от крайней точки острова Гукера было 900 километров. У Седова началась цынга и распухли ноги. Но даже заболев, Георгий Яковлевич, как давший слово офицер, не мог остановиться и тем более повернуть назад. Он и двое его матросов упрямо пробивались через торосы, а термометр показывал минус 40… Седов жестоко простудился, в его дневнике то и дело встречаются слова «кашляю, тяжело очень при большом морозе дышать на ходу», «страшно тяжело идти», «до того слаб, что не мог и десяти шагов пройти», «здоровье мое очень скверно» … Он подбадривал своих спутников: «Наше дело великое. Мы теперь себе не принадлежим. На родине гордятся нами. Будем думать о ней».

Матросы похоронили его на острове Рудольфа. Под голову своему командиру положили российский флаг, который он надеялся водрузить на полюсе… А тринадцать лет спустя на корабле, названном в честь несгибаемого полярника, судьба свела пятерых персонажей нашего рассказа: Самойловича, Визе, Кренкеля, Воронина и Шмидта.

 

И «ГРАФА» ПРИПОМНИЛИ…

 

«ПОЛИТДОНЕСЕНИЕ начальнику Политуправления ГУ СМП Белахову. “По Арктическому институту добились значительного оздоровления: там органами НКВД изъято 30 человек… Самым важнейшим условием дальнейшего оздоровления института является снятие Самойловича, … политическая физиономия которого достаточно ясна…» И.о. начальника Ленинградского политотдела Севморпути Бубнов

 Этот донос написан через десять лет после того, как «Георгий Седове» в упомянутом арктическом рейсе плыл вокруг Новой Земли. А Самойлович Рудольф (или, если угодно, Рувим) Лазаревич был всемирно знаменитым ученым, директором Института по изучению Севера. О всемирной (что в те времена означало, конечно, всеевропейской) известности сказано не ради красного словца. Год тому назад на ледоколе «Красин» Самойлович был начальником экспедиции, которая в Арктике подобрала людей с погибшего дирижабля «Италия», и выступал с докладами по Франции, Бельгии, Нидерландам, Швеции, Швейцарии, Чехословакии, Германии и, разумеется, Италии, которая наградила его специально выбитой золотой медалью.

Геолог, выпускник Королевской Саксонской горной академии, старейшего в мире геологического института в городе Фрейберге (том самом, где учился Ломоносов), Самойлович начал свою арктическую биографию в 1911 году. Он пребывал тогда за «социал-демократию» в архангельской ссылке. Там познакомился со знаменитым полярником («знаменитым» опять-таки пишу не для красного словца) Владимиром Александровичем Русановым, сплавал с ним на Шпицберген (ах, какие же либералы были царские чиновники: побега не опасались!) и — геолог ведь! — открыл там между делом залежи каменного угля.

Установил на этом месте российский флаг (всего таких заявочных столбов русановцы поставили 28 ), пять тысяч пудов топлива привез в Архангельск…После большевистской революции, в 1920 году Самойлович создал «Северную научно-промысловую экспедицию», будущий Всесоюзный арктический институт, и до 1938 года им руководил.

Превосходно ориентируясь в возможных минеральных богатствах Заполярья, он посылал пароходные и пешие экспедиции на морские острова, в тундру, на берега Оби. Записи маршрутных дневников превращались на совершенно секретных картах в месторождения нефти, угля, свинца, цинка, меди, молибдена… И сам в кабинете не сидел, брал по праву начальника под свое крыло то, что поинтереснее.

Скажем, руководство научной частью арктической германо-советской экспедиции на самом большом в мире летательном аппарате того времени — дирижабле «Граф Цеппелин». Когда «Георгий Седов» возвращался домой с задания насчет установки флагов на ЗФИ и прочих островах, этот летательный аппарат совершал первый в истории авиации кругосветный маршрут. Со своей базы в германском городе Фридрихсгафене на берегу Боденского озера плыл через Сибирь в Японию, потом над Тихим океаном в США и через Атлантику восвояси. Советским людям был тогда обещан пролет над Москвой, сотни тысяч любопытных толпились на улицах и крышах, но сильный ветер заставил корабль обойти столицу СССР с севера и лететь через Вологду, Пермь, Тобольск и Якутск.

Но всё-таки москвичи увидели «Графа» на следующий год, когда он прибыл в столицу с демонстрационным визитом. Размеры его поражали даже самых бывалых авиаторов: длина 235 метров, больше двух футбольных полей, диаметр с десятиэтажный дом, дальность беспосадочного полета 14.000 километров, максимальная скорость 128 км/ч. А для пассажиров двухместные спальные кабины, словно в международных вагонах, умывальные комнаты, салон отдыха, он же столовая, электрическая кухня…

Месяца три после этого визита главная газета страны «Правда» отмалчивалась, а потом призвала всё население жертвовать деньги для построёки «Эскадры имени Ленина» из семи дирижаблей: «Ленин», «Сталин», «Старый большевик», «Правда», «Клим Ворошилов», «Осоавиахим» и «Колхозник», все размерами не менее «Графа» (для тех, кто хорошо знает историю СССР, ясно: названия подбирались по конъюнктурному принципу, но по какой такой причине оказался забыт «Рабочий»?). На всех предприятиях и в учреждениях страны срочно сформировались «добровольные группы поддержки» (с членскими взносами, разумеется), возглавляемые государственным «Комитетом содействия дирижаблестроению». Утверждали, что сам Ленин еще в 1914 г. «придавал большое значение дирижаблям». — но, как частенько и бывало, пламенные статьи и речи кончились ничем. Дирижабли в СССР строили, однако до немецкого супергиганта было далеко, слишком сложный и дорогой он был (даже американцы, которым после Первой мировой войны побежденная Германия передала документацию, толком справиться с технологий не смогли). А когда конструкторы тяжелых самолетов взяли верх, дирижаблестроение без шума свернулось, как, впрочем, и во всем мире. Но это в будущем…

Пока же во время московского визита «Графа» договорились с немцами о научно-рекламной международной акции: летом 1931 года ледокол «Малыгин» двинется всё к той же ЗФИ, а «Граф» прилетит туда через Ленинград и Архангельск. Будут исследовать Арктику с воздуха и с воды.

Новейшую измерительную технику доставил на борт дирижабля ленинградский метеоролог, профессор и изобретатель Петр Алексеевич Молчанов, конструктор радиозонда — маленького воздушного шара с радиопередатчиком и приборами для изучения температуры, скорости ветра, влажность воздуха. В 1914 году окончил физико-математическое отделение Санкт-Петербургского университета, пошел добровольцем на фронт, там стал военным метеорологом и написал книгу “Курс метеорологии для летчиков и воздухоплавателей”. Молчанов в полете «Графа» выпускал с него радиозонды, и один сообщил данные с небывалой высоты: 20.000 метров.

Встретясь с «Малыгиным», дирижабль передал 300 килограммов почты, в том числе 50.000 открыток, марки которых были погашены специальным красным треугольным штемпелем. На нем были изображены русские церковные «луковки» и высокая стрельчатая башня немецкого храма. По периметру надпись: Luftschiff Graf Zeppelin Russlandfart 1930 — Дирижабль Граф Цеппелин Русский маршрут 1930. Такая открытка у коллекционеров — предмет особой гордости.

Принимал германскую почту и передавал «Графу» 15 тысяч советских проштемпелеванных открыток работник Наркомпочтеля, партийный деятель Иван Дмитриевич Папанин, выступавший в роли начальника почтового отделения ледокола «Малыгин». Понятно, что на ледоколе было множество корреспондентов газет, а кроме того — конструктор погибшего дирижабля «Италия» Умберто Нобиле (он работал тогда в СССР в КБ дирижаблестроения) и… Владимир Юльевич Визе, заместитель Самойловича по Арктическому институту.

Радиосвязью же с борта «Графа» занимался Эрнст Теодорович Кренкель, посланный на дирижабль именно по рекомендации Визе, который еще во время плавания на «Георгии Седове» познакомился с великолепной техникой этого радиста. Визе вообще любил подбирать понравившихся ему людей, и, присмотревшись к Папанину, представил Самойловичу хороший кадр для Арктического института.

В 1937 году на ледокольном пароходе «Садко» Рувим Лазаревич ушел в свою 21-ю научную экспедицию. Из-за многочисленных нелепых совпадений и робкого командования тех, кто вместо Самойловича оставались «на хозяйстве» в Институте Арктики, в лед Севморпути вмерзло 26 кораблей, совершенно не готовых к зимовке. В том числе весь ледокольный флот, кроме “Ермака”, капитан которого не стал ждать указаний с берега, а полным ходом увел свой корабль на чистую воду.

Перед возвращением Самойловича после вынужденной зимовки журнал “Советская Арктика” напечатал статью, утверждавшую, что геологические исследования Института дали «ничтожные результаты», хотя, например, на Новой земле работала 21 экспедиция. Авторы статьи Г. Сысоев, И. Ширяев и В.Назаров «забыли», что там найдены медь, цинк, асбест, и обвиняли директора Самойловича «деятельность», как они выразились в кавычках. Для тех, кто умел читать, кавычки эти значили, что судьба Рувима Лазаревича решена…

Масла в огонь подлило резкое выступление начальника Главсевморпути  Шмидта.  Он. правда, не читал донос чекиста Бубнова, что «серьезное недоумение и тревогу вызывает поведение … начальника ГУ СМП тов. Шмидта. Ведь он как руководитель-большевик должен задавать тон, показывать пример непримиримости и образец настойчивости в проведении мероприятий по оздоровлению системы»,  но ощутил сгущавшуюся вокруг себя атмосферу и решил «показывать пример»…Самойлович вернулся из Архангельска в Ленинград 21 мая 1938 года, поехал в отпуск в Кисловодск и там в августе бесследно исчез…

Шел сталинский отстрел партийцев из старой РСДРП, и Самойлович по всем пунктам своего жизнеописания был прямым кандидатом на ликвидацию. Еще до революции он в типографии своего брата Анатолия печатал социал-демократические прокламации, а в ссылке в Архангельске стал секретарем двух общественных, проникнутых тем же духом социал-демократии (не большевизма!) организаций: Общества изучения русского Севера и Общества политических ссыльных (каков либерализм «проклятого самодержавия»!..). Припомнили ему, что при советской власти непонятно по какой причине ушел из партии, стал беспартийным. Да, Самойлович когда-то состоял в РСДРП, однако меньшевистской, и ленинско-сталинских большевиков не жаловал: «Я служил партии в самые тяжелые для нее годы, сейчас при помощи партии делают карьеру, а моя карьера — Арктика». Он думал, что, отойдя в сторону от партийных дрязг, оказался в тени,— такими наивными иногда бывают даже большие люди…На него повесили шпионаж в пользу Германии, поскольку выезжал туда и летал на ихнем дирижабле по СССР, а немцы не прислали обещанных аэрофотоснимков, сославшись на «испорченную пленку». Обвинили в попытке продать иностранцам открытое им двадцать лет назад угольное месторождение на Шпицбергене. А главное — что строил заговор с целью убийства великого Сталина…

Год терзали человека «громадной борцовской фигуры и великолепного мягкого характера». («методы следствия» что чекистов, что гестаповцев известны), потом… Нет, не расстреляли, — до смерти забили на допросе. И выдали жене окровавленную одежду. Вытравили повсюду любое упоминание о нем, и «остров Самойловича» превратился в «остров Длинный»… Но большевизм рухнул, и стену забвения разрушили те, кто никогда не забывал Рувима Лазаревича. О нем и его делах теперь напоминают, кроме острова Самойловича в архипелаге Северная Земля, бухта его имени на Новой Земле, и пролив, и гавань, и рудник, и ледниковый купол в Арктике, и полуостров, и гора, и мыс в Антарктиде, и работает в северных морях научно-исследовательское судно «Рудольф Самойлович»…

 

МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО

 

Владимира Юльевича Визе, частого спутника Самойловича и его заместителя по Арктическому институту, спасло от судьбы друга то, что по своему молчаливому характеру в случайных дискуссиях не участвовал, а правоту свою доказывал не словами — формулами математики и непременно сбывавшимися прогнозами дрейфа льдов.

Несмотря на русское имя и отчество, Визе — российский немец, но сведения о его предках настолько скудны, что даже в фундаментальном трехтомнике «Немцы в России» о них ничего не сказано. Уроженец Царского Села, Владимир Юльевич окончил там Императорскую Николаевскую гимназию и с восемнадцати лет получал образование по химии в Гёттингенском и Галльском университетах. В Гёттингене познакомился с книгой Фритьофа Нансена об арктическом дрейфе «Фрама» в конце 1890-х годов: «Во льдах и мраке полярной ночи».

Полярники, эти настоящие мужчины, были представлены Нансеном так выпукло, что восемнадцатилетнему Владимиру мучительно захотелось встать в один ряд с ними. Он стал читать старинные фолианты и добился, что ему разрешили брать эти бесценные раритеты в свою студенческую квартирку! Освоил голландский язык, чтобы прочитать экспедиционные донесения выдающегося полярного капитана XVI века Вильгельма Баренца, который искал Северо-Западный проход между Азией и Америкой и погиб на Новой Земле.

Покамест же, вернувшись в Россию, он поступил в Петербургский университет на физико-математическое отделение, где готовили не только физиков и математиков, но и геологов, географов, метеорологов, биологов. Первыми заполярными исследованиями студента Владимира Визе были два путешествия в 1910-1911 годах по Кольскому полуострову, где жили лопари (так называли тогда народность саами). Близ Хибинского хребта он и его друг-сокурсник Михаил Павлов обнаружили апатиты, сам же Визе с увлечением слушал лопарскую музыку и записывал лопарские верования. Итогом стали две первые научные работы Визе по фольклору лопарей .и их музыке. Вдохновленный Вагнером, он написал в Петербурге симфонию «Скитания по Лапландии».

Проходя по реке Умбе от устья до истоков, Визе и Павлов нанесли на карту неизвестные озера, реки и ручьи. И привезли в Петербург описания 198 видов тамошних птиц, о некоторых из которых орнитологи ничего не знали. Будущее представлялось прекрасным, и Павлов стал профессором геологии… Однако внезапно советская власть приехала за ним на машине… Его расстреляли как саботажника, потому что он не мог встать с лагерной койки от истощения… .

Но мы еще в 1912 году, так что снова развитие событий сводит нас с Георгием Яковлевичем Седовым. Он готовит экспедицию к Северному полюсу, и Визе сумел добиться участия в ней! Так написано во всех его биографиях: «Сумел добиться…» Неужели не было в Петербурге других кандидатов, кроме этого студента-этнографа, правда, с тремя заграничными дипломами и опытом двух летних экскурсий «по родному краю»? И как он вышел на контакт с Седовым? Через родственные связи? Скажем, хотя бы через страховые: отец Визе, Юлий Иванович, входил в правление солидного петербургского «Русского страхового общества «Помощь»», основанного еще в 1880 году. Ясно, что без страхования жизней и имущества арктический поход в то время был немыслим.

Но будущий знаменитый полярник Визе ничего не рассказывал о «подходах» к Седову, вспоминал о результате: «Входил я с трепетным сердцем, а вышел с ликующим: и я и Павлов были приняты в экспедицию. Возможно, что тут сыграло роль то увлечение, с которым мы рассказывали Седову о наших лапландских скитаниях. Если это так, то пусть будут благословенны лапландские тундры».Увы, как мы знаем, организация экспедиции шла по привычному русскому обычаю: создание трудностей, чтобы потом их героически преодолевать. Неудача похода, как вспоминал Владимир Юльевич, была заложена в поспешной и недостаточно продуманной подготовке. Наспех набранная команда без настоящих моряков, наспех закупленное продовольствие (купцы, пользуясь случаем, всучили скверные продукты), а самое главное — безосновательная надежда, что удастся избежать зимовки. В итоге из-за тяжелых льдов не пробился пароход с углем и продовольствием, и участникам экспедиции пришлось расходовать запасаы, приготовленные для похода к полюсу.

Визе стойко переносил лишения, ни на день не оставлял положенных наблюдений и географических обследований, и в его честь Георгий Яковлевич назвал мыс и ледник на Новой Земле, где они зимовали. Когда встали на вторую зимовку на острове Гукера (Визе, как судовой географ, произвел его топографическую съемку) в архипелага Земля Франца-Иосифа, из-за плохой пищи у Седова началась цынга. Несмотря на это, он с двумя матросами тронулся в путь к полюсу, но было ясно, что не дойдет. Провизии у них, по словам Визе “могло хватить только до полюса, а никак не на обратный путь”.

Вы спросите: «Если Визе так хорошо всё понимал, почему же он не стал возражать против ледового похода?» Прежде всего потому, что это сейчас мы воспринимаем Владимира Юльевича как академика и героя полярных просторов, а тогда… Кто он был такой в сравнении с офицером Седовым? Всего лишь студент Петербургского университета с двумя германскими дипломами, не признаваемыми Россией, пусть и прекрасно играющий на пианино в кают-компании.

…Уже на седьмой день похода Седов не мог идти, но, лежа на нартах, приказывал везти себя на север, пока не скончался…В августе 1914 г. «Св. Фока» вернулся в Архангельск. Угля не оставалось, в топку летела мебель, деревянные переборки помещений, словом, всё, что могло гореть.

После начала войны мы видим Визе в Морском Генеральном штабе, после Октябрьского переворота — в Главной геофизической обсерватории, а с 1921 года — в Гидрографическом управлении Военно-Морского Флота. Как опытного полярника, его отправили в арктические моря строить первую в СССР гидрометеорологическую обсерваторию в проливе Маточкин Шар. Сходно мыслящие люди легко находят друг друга. Так было и с Визе: Самойлович в 1928 г. пригласил его в свой Институт по изучению Севера. И немедленно назначил начальником спасательной экспедиции на ледоколе «Малыгин», искать людей с погибшего дирижабля «Италия», двигаясь курсом чуть в стороне от пути «Красина», на котором плыл Самойлович.

Осенью 1930 г. Институт по изучению Севера стал Всесоюзным арктическим институтом, а Визе — заместителем директора Самойловича. Семь лет спустя пошел научным руководителем экспедиции на ледокольном пароходе «Садко». Побывал в море Лаптевых, обогнул Новосибирские острова. Самойлович тоже был на «Садко» и отправил Визе на Большую землю самолетом, когда вывозил всех, кто не был безусловно необходим, чтобы поддерживать тепло жизнеспособности во вмерзших в лед «Садко», «Седова» и «Малыгина». Чем закончился дрейф «Лагеря трех кораблей», мы знаем: арестом и гибелью директора Арктического института. Можно быть уверенным, что, останься Визе на зимовку и вернись вместе с Самойловичем, самое худшее не замедлило бы последовать. Но злобный черный ворон пронесся мимо…

Поэтому не было запрета называть арктические и антарктические объекты именем Владимира Юльевича: мыс, ледник и бухта на Новой Земле, остров, предсказанный им «на кончике пера» по дрейфу льдов в Карском море, мыс на Северной Земле и мыс на Земле Франца-Иосифа, еще один мыс в Антарктиде и научно-исследовательский арктический теплоход.Неисповедимы пути судьбы.

 

«КОМИССАР АРКТИКИ»

 

Итак, два полярника высшего класса, два руководителя Института по изучению Севера находились на «Георгии Седове» в 1929 году… А начальником экспедиции Москва прислала зеленого новичка, ни разу в жизни ни в северные, ни в иные моря носа не совавшего: Шмидта Отто Юльевича.

Самого что ни на есть кабинетного деятеля из номенклатурной обоймы партии. Члена коллегии наркомата (министерства) народного просвещения, не имевшего никакого отношения к Северу или мореплаванию. Курьезом выглядели в полярных широтах его сухопутные кресла заведующего кафедрой алгебры Московского университета, плюс (по тогдашнему обычаю «многоместья») руководителя секции естествознания Коммунистической академии, плюс члена Президиума этой довольно сомнительной академии, плюс председателя экспертной комиссии по присуждению премий имени товарища В. И. Ленина (были уже тогда заведены такие).

Он объяснил Самойловичу и Визе свою задачу: официально утверждать территориальные права СССР на землях, на карту нанесенных, а случится обнаружить земли неведомые, тут же присоединять водружением на них советского флага. Если же где-либо обнаружатся иностранцы,— цивилизованно выдавать советские визы и отнюдь не тащить в арестантский трюм. Бойкие газетные перья стали величать Шмидта «Комиссаром Арктики». Но, как съязвил писатель Александр Водолазов, «…на арктическое хозяйство пришел человек, ровным счетом ничего в нём не смыслящий. … Заурядный партгосчиновник второго-третьего ряда… Он мог быть назначен, скажем, на культуру, на профсоюзы или кинематографию. Но его «бросили» на Арктику».

Можно представить тяжесть атмосферы в кают-компании «Седова»: обида Самойловича, недоумение Визе, молчаливая корректность Воронина. Хотя поначалу Шмидт оказался фигурой не одномерной, что правда, то правда. На берегу бухты Тихой острова Гукера привезенные «Седовым» плотники принялись возводить дом для полярной станции. А пароход, чтобы не терять времени, отправился в кольцевой маршрут — обследовать другие острова ЗФИ. И на обратном пути был остановлен льдом в проливе “Британский канал”. Как забрать с Гукера тех, кому зимовать не предназначалось? В «Правилах для руководящих работников компании Дженерал Моторс» написано, что руководитель никогда ничего не должен делать за своих подчиненных, за исключением случаев, связанных с опасностью для жизни. Шмидт, разумеется, правил этих не читал. Но отправился за плотниками пешком. Конечно, не один, вместе с тремя товарищами, с легкой брезентовой лодкой, чтобы преодолевать разводья. К счастью, погода в Арктике переменчива. Льды вдруг задвигались, открыли путь, и корабль сутки спустя нагнал пешеходов. Факт из ряда “так поступают настоящие мужчины”. Отто Шмидт пытался быть им, но… Это «но» мы в дальнейшем увидим.

Шмидты род свой вели из Курляндии, как тогда называлась часть нынешней Литвы. Семья перебралась сначала в Могилев, где родился Отто, потом в Киев. Там из 2-й классической гимназии вышел золотой медалист, в Киевском университете раскрывший хорошие способности ученого: написал на последнем курсе работу, награжденную университетской золотой медалью, потом еще одну — эта появилась в «Бюллетене Общества французских математиков», а в 1916 году увидела свет «Абстрактная теория групп», удостоенная высшей университетской награды — премией имени профессора Рахманинова. Так что должность приват-доцента на кафедре математики у профессора Граве была для Шмидта вполне законна.Но тут грянули пушки мировой войны. Даже в этих условиях людей с высшим образованием брали в царскую армию только добровольцами, вольноопределяющимися. Доцент Шмидт таковым не стал, но устроился в продовольственную часть Киевской городской управы. После февраля 1917 года Шмидт, делегат от преподавателей Киевского университета, прибыл в Петроград на Всероссийский съезд по делам высшей школы.

А поскольку делегатов кормили скудно, устроился чиновником Министерства продовольствия в правительстве социал-революционера Керенского. Но в его партию не вступил. Стал «социал-демократом-интернационалистом» и членом их Центрального комитета. Эти люди до поры до времени относились к Ленину без пиетета и выступали против лозунга диктатуры пролетариата. До поры до времени…Часто мы будем повторять эти слова…

Когда же случился Октябрьский переворот (я не ёрничаю: именно так, но опять-таки до поры до времени, называл эти события даже Сталин), интернационалисты вошли во ВЦИК — Всероссийский центральный исполнительный комитет, декоративный фасад той самой, отрицаемой ими, диктатуры коммунистов-ленинцев. Всего несколько месяцев прошло — и Шмидт чиал членом коллегии наркомата продовольствия (Наркомпрода) и вместе со всем правительством переехал в Москву.

Здесь он в новом 1919 году расстался с позой оппозиционера. Перешел в правящую ленинскую партию большевиков, за что ему сохранили партийный (не важно, какой партии) дооктябрьский стаж.Кто из руководящих большевиков Шмидту покровительствовал, не вполне ясно,— но, скорее всего, это был старый ленинец и друг вождя Александр Васильевич Луначарский, эстет и говорун, способный без подготовки прочитать лекцию на любую тему, связанную с искусством.. На мысль о связке «Луначарский – Шмидт» наводит еще и то, что упомянутые «интернационалисты» тесно общались с газетой “Новая жизнь” ленинского то друга, то врага Максима Горького,— а где Горький, там и Луначарский… Назначают Александра Васильевича председателем Ученого комитета при Совете народных комиссаров СССР — его заместителем и председателем научно-технической секции тут же становится Шмидт; в 1917—1929 годах Александр Васильевич на должности наркома просвещения — Шмидт в 1920—21 и 1924—30 годах член коллегии этого наркомата. А почему перерыв? Сейчас узнаем, покамест он член еще одной коллегии — наркомата финансов, но там задерживается всего на год. Член коллегии — лицо, наделенное совещательным и решающим голосом.

Думать надобно, что Шмидт умел не только говорить, но и звериным чутьем улавливал необходимость глубокомысленного молчания. Названия его программных статей говорят не столько об алгебре, сколько о сиюминутных задачах советской власти: “Рабочая продовольственная инспекция”, “О роли рабочей кооперации”, ”Роль кооперации в ближайшее время”, “О налоговой политике”, “Математические законы денежной эмиссии”, “Воссоздание квалифицированной рабочей силы”, “О реформе высшей школы”, “О задачах высшей школы”, “Реформа школьной системы”, “План подготовки кадров специалистов” и так далее. Пропагандистское разъяснение партийной политики. Что ж, литературное дарование было несомненным, писал всегда по делу, в общем не скатываясь до пустопорожней коммунистической риторики (но не всегда!).

Конечно, Шмидт обращал на себя внимание и разговорами об алгебре, и своими фантазиями, как известно, математику необходимыми даже больше, чем поэту, и немецкой пунктуальностью, и в особенности редчайшим среди большевиков внешним обликом, так что некая богомольная дама посчитала его священником. Самое же главное было в ином. Благодаря острому политическому (или политикантскому?) чутью, Шмидт при малейшем подозрении на опасность умел, оставив у начальства самое о себе благоприятное мнение, плавно перемещаться в абсолютно иную, от прежней диаметрально отличавшуюся сферу. Из математики — на продовольственные проблемы, оттуда — в кооперацию, дальше — в налоговую и монетарную политику, оттуда — руководить делами высшей школы, а едва подвернулась высокогорная советско-германская географическая экспедиция на Памир,— он и в ней занял какую-то совершенно непонятную должность, разговоров о которой тщательно избегал… И каждое такое «перетекание» освобождало его от последствий выполнения заданий предыдущего руководителя, который обычно катился под гору прямёхонько в лапы «органов», Шмидта судьба каждый раз миловала. Хочется спросить: по какой причине?Да…

А что касается перерыва 1921—24 годов, так на это время Шмидта, бескомпромиссного марксиста, бросили на заведование крупнейшим советским издательством “Госиздат”. Чтобы подготовил и издал первое Собрание сочинений Ленина. Решил задачу, требующую тончайшего чутья. Известно, что любой политик, отвечая “задачам момента”, за свою жизнь наговорит и напечатает столько прямо противоположного, что от издателя требуется колоссальное уменье ответить задачам момента нынешнего. Ленин был жив, хотя и не совсем здоров, выступал на съездах и печатал статьи в партийной прессе… Шмидт чутьем обладал. И еще предельным недоверием ко всему, что хоть на йоту отступало от его, Шмидта, коммунистического понимания “здравого смысла”. Сказал же, что идеи Александра Леонидовича Чижевского “нарушают чистоту марксистского учения”… Этой фразы и всего, что за тем последовало, оказалось достаточно, чтобы Шмидт удостоился сомнительной чести оказаться одним из персонажей книги профессора Московского государственного университета имени Ломоносова, завлабораторией физической биохимии Института теоретической и экспериментальной биофизики Симона Эльевича Шнолля «Герои и злодеи российской науки» .

 

ШМИДТ И «НЕМАРКСИСТ» ЧИЖЕВСКИЙ

 

Идеи, изложенные в книге Чижевского, в XXI выглядят чуть ли не тривиальностью, но сто лет назад были восприняты Шмидтом как минимум фантастически странные, граничащие с астрологией.

Еще бы! Этот профессор Практической лаборатории зоопсихологии при Научном уголке дрессировщика Владимира Дурова (одно название вызывало улыбку!), утверждал, что, как он установил по литературным источникам (приводил сравнительные таблицы, простирающиеся на 2300 лет от наших дней), на всех континентах, у всех народов, масштабные исторические события связаны с максимумами солнечных пятен. Что число этих событий периодически колеблется в соответствии с активностью солнечных недр, и в каждом столетии имеются ровно 9 «концентраций начальных моментов исторических событий».

Более того, согласно Чижевскому, «…исторические и общественные явления наступают не произвольно, не когда угодно, не безразлично по отношению ко времени, а подчиняются физическим … явления окружающего нас мира». И что имеется связь «политико-экономических и других факторов в мире человеческом и физических факторов в мире неорганической природы», то есть в мире Солнца. Поэтому «всякое явление … в международной жизни всего человечества получает о6ъяснение, возвышающее историю до степени точных дисциплин, наделенных законами».

Думается, если бы книга ограничилась констатацией того, что солнечные пятна, открытые еще Галилеем, оказывают несомненное влияние на земные магнитные бури и полярные сияния, на перистые облака, грозы, циклоны и антициклоны, ураганы, смерчи, землетрясения и многое другое, Шмидт вряд ли стал бы возражать. В конце концов, колебания процессов в неживом Солнце вполне могут вызывать колебательные процессы и в другой неживой природе. Но автор замахивался на «солнечное» объяснение причин исторических событий у живых людей! Он уже напечатал свои странные взгляды ничтожным тиражом за свой счет (то есть вне контроля «органов» — это тогда еще позволялось), издал книгу «Физические факторы исторического процесса».

Но способствовать распространению этой идеи Шмидт не желал. Не помогло и заступничество крупнейшего в то время авторитета, академика Петра Петровича Лазарева, биофизика и разработчика ионной теории возбуждения, основателя и директора Института физики и биофизики. Ответом было категорическое «Нет!»

А пятнадцать лет спустя после разговора со Шмидтом, в 1939 году, Чижевского на Первом международном биофизическом конгрессе в Нью-Йорке (куда его советская власть не пустила) избрали почетным председателем этого форума. Выдающихся ученые тех лет представили Александра Леонидовича к Нобелевской премии: под меморандумом поставили подписи профессор Жак Арсен д’Арсонваль, создатель методов лечения токами высокой частоты, профессор Поль Ланжевен, основатель теории диа- и парамагнетизма, профессор Эдуард Бранли, изобретатель когерера, первого устройства для восприятия радиоволн. Они писали: «В лице проф. Чижевского мы бесспорно имеем одного из гениальных натуралистов всех времен и народов, который достоин занять почетное место в Пантеоне Человеческой Мысли, наравне с великими представителями Естествознания. Для полноты характеристики этого замечательного человека нам остается еще добавить, что он, как это видно из широко известных его биографий, написанных проф. Лесбергом, проф. Реньо, проф. Потани,— является также выдающимся художником и утонченным поэтом-философом, олицетворяя для нас, живущих в ХХ веке, монументальную личность да Винчи». Международная известность, впрочем, никак не отразилась на тогдашней жизни Александра Леонидовича. Он был профессором, заведующим лабораторией, изучавшей влияние ионизированного воздуха на самочувствие и здоровье людей и животных. Не пеняли ему и на то, что «был избран почетным и действительным членом более 30 зарубежных академий наук, университетов, научных институтов и обществ». С началом войны позаботились: из Москвы эвакуировали вместе с семьей в Челябинск. А в январе 1942 года внезапно схватили и дали 8 лет лагерей. Почему, за что,— молчание. Даже весьма дотошные биографы (супруги Мосины) не смогли докопаться. «Изолировали» — любимое словечко вождя. В лагерях (а их был не один) Чижеский ухитрился заниматься научным изучением эритроцитов крови! И, как рассказывают, на известие об освобождении попросил оставить его на месяц в лагере, чтобы закончить важное исследование. Которое стало началом еще одного, третьего направления в науке, основанного Чижевским…

Первым была гелиобиология — влияние Солнца на процессы в живых организмах, вторым — роль ионов воздуха в этих же процессах.

А судьба Шмидта мистическим образом оказалась связанной с судьбой Чижевского. В год его Нью-Йоркского триумфа Шмидт потерял должность начальника Главсевморпути. В год ареста — перестал быть первым вице-президентом Академии Наук СССР, партийным надзирателем при беспартийном президенте Владимире Леонтьевиче Комарове. И заложенный в городе Николаеве линейный ледокол «О. Ю. Шмидт» оказался при спуске на воду уже «Анастасом Микояном». И больше никто не пытался ставить оперу-балет «Ледовый комиссар»… А если бы Шмидт прислушался к словам Чижевского, то, возможно, и Визе стал бы учитывать в своих ледовых прогнозах влияние активности Солнца, и «Челюскин» не попал бы в ледовую ловушку. Хотя, имея некоторое представление о психологии Шмидта, можно думать, что не столько ледовый прогноз, каким бы он ни был, привел к гибели судна, сколько амбициозность начальника похода.

 

ПРЕВРАЩАЮЩИЙ ПРОВАЛЫ В ТРИУМФЫ

 

«Челюскин» вышел в рейс на Копенгаген не 16 июня, а на четыре дня позже объявленного газетами начала похода, когда партийное начальство устроило прощального митинга, и оркестр гремел на берегу Невы.

Едва покинув горизонт видимости, завернул в угольную гавань, где три дня кипел аврал. Ради чего? Ради того, чтобы доставить ледоколу «Красин», встреча с которым планировалась в Мурманске, топливо. Почему столь сложно? Почему не доставили этот уголь по железной дороге? Ведь по составленному Шмидтом плану требовалось «Челюскину» 3055 тонн, потом две добункеровки, в Мурманске 300 тонн и на Диксоне 400 тонн. Абсолютно нет никаких слов в плане о завозе угля из Ленинграда в Мурманск для «Ермака» на экспедиционном судне. В последнюю секунду вспомнил, что ли? И еще вопрос. За каким лешим (простите за грубое слово) в поход отправился лично своей персоной Шмидт?

Чтобы хоть приблизительно ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что в 1930 году Шмидт, Визе и Воронин еще раз плавали на «Седове» — теперь к Северной Земле. Чтобы найти остров, который Визе предсказал, анализируя дрейф льдов. Его и нашли. И Шмидт торжественно произнес: «Владимир Юльевич, это ваш остров, и первой ногой человека, вступившей на его землю, должна быть ваша нога!». Другой открытый остров получил имя Воронина, третий — самого Шмидта. Экспедиция возвращалась в Архангельск не просто с успехом, а с сенсацией: остров найден «на кончике пера». По дороге, сидя в кают-компании, Шмидт и Визе решили этой сенсацией воспользоваться ради уж совсем небывалого дела: за одно лето пройти по всему Северному морскому пути, от Архангельска до Владивостока. Такое еще никому не удавалось, по дороге непременно приходилось зимовать.

Но чтобы пройти, нужен пароход. А его у наших мечтателей не было. ПредседательРеввоенсовета СССР, заместитель наркома по военным и морским делам Сергей Сергеевич Каменев (однофамилец партийного деятеля Льва Борисовича Каменева, в то время уже не имевшего никакого политического значения и намеченного Сталиным к уничтожению) спасал людей с разбитого дирижабля Нобиле в 1928 году как председатель правительственной комиссии, для этой цели созданной. С ним, конечно, больше был знаком Самойлович, нежели Шмидт, и все-таки Шмидт для экспедиции, успех которой ветераны Заполярья называли сомнительным, скорее всего, по приказу лично Каменева получил ледокольный пароход «Сибиряков». Как считает исследователь этой запутанной проблемы Александр Водолазов, пароход Шмидт пытался получить у Николая Янсона, начальника Наркомвода (наркомата водного транспорта), но тот не дал, потому что посчитал плавание авантюрой. Вот тогда-то, скорее всего, и надавил С. С. Каменев.

В итоге Шмидт стал начальником экспедиции, Визе — ее научным руководителем, и они с капитаном Владимиром Ивановичем Ворониным, как всюду писали и пишут, прошли на «Сибирякове» по Севморпути за одну навигацию… А дальше следуют сплошные недоговоренности, потому что Шмидт обещал Владивосток, а до него не доплыл. Или, как обтекаемо пишут, просто приплыл «в Тихий океан». Или по-другому: «из Белого моря в Берингово». Самые храбрые и откровенные сообщают, что «с запада на восток…, хотя и без зимовки, но с выносом через Берингов пролив в беспомощном состоянии».

Это «но с выносом» просто очаровательно! Да, вопреки легенде, придуманной Шмидтом и активно им распространявшейся, ни до какого Владивостока «Сибиряков» не добрался. А был отбуксирован рыболовным траулером «Уссурийск» в Японию на ремонт. После чего, не заходя во Владивосток (хотя тамошние литераторы в 1985 году, не смущаясь, опубликовали это вранье) вернулся в родимый Мурманск мимо Индии под командой все того же капитана Воронина. С годами всё плохое забывается, и спустя четверть века возвращение этого крупного полярника было обозначено так: «после сквозного плавания на л/п «Сибиряков» Куда уж сквознее!..

(Водолазов сообщает замечательную подробность, сильно обесценивающую благостный облик Шмидта. «В районе острова Врангеля безуспешно бился со льдом старый пароход «Совет». Он должен был высадить на остров смену зимовщиков и запасы продовольствия. Оказавшись в отчаянном положении, с поврежденной машиной, он запросил помощь у шедшего неподалеку «Сибирякова». Но Шмидт отказал, он торопился поставить рекорд. Через несколько дней, когда в отчаянном положении оказался уже сам «Сибиряков», Шмидт запросил помощи у «Совета». Капитан бедствующего судна добросовестно пытался пробиться к «Сибирякову», но не смог. Зато именно капитан «Совета» вызвал на подмогу «Уссурийск» .)

Но Шмидт, сошедший во Владивостоке на советскую землю с японского «Амаксу-мару», был мастером создания сенсаций и собственных взлетов. Александр Водолазов пишет: «Наградой ему стал первый орден Ленина». Но не только. По дороге в Москву он, как сообщали его биографы, пишет сверхважную докладную записку и 14 декабря 1932 года, на второй день после возвращения в столицу, подает ее в ЦК ВКП(б). Проект фантастичен по масштабу: сконцентрировать в одних руках (понятно, чьих) все работы по исследованию и освоению Севера. «И 17 декабря выходит постановление правительства о создании Главного управления Северного морского пути при Совнаркоме СССР (ГУСМП). А сам Шмидт становится его начальником, то есть практически наркомом. И все за какие-то пять суток. Надо знать механизм принятия партийно-государственных решений с неизбежными ступенчатыми согласованиями, визированиями и т.п., чтобы понять — все решения были приняты много раньше, главной визой на документе должен был стать победный рапорт об успешном сквозном рейсе «Сибирякова». И Шмидт такой рапорт привез. В какой степени он соответствовал действительности – другой вопрос».

Многие до сих пор наивно думают, что Севморпуть был транспортной организацией. чем-то вроде очень большого пароходства. И только с раскрытием архивов после распада СССР стало ясно, какую империю получил в свое полное владение Шмидт: «острова и моря Северного Ледовитого океана в европейской части СССР, в азиатской – территория севернее 62-й параллели со всеми хозяйственными предприятиями союзного значения, портами и судоремонтными заводами, торговой и заготовительной системой, лесозаготовками, угольными разработками, оленеводством, с авиацией и – самое главное — изысканием и эксплуатацией полезных ископаемых».

Теперь понятно, зачем плыл «Челюскин» и для какой цели на его капитанском мостике рядом с Ворониным стоял сам Отто Шмидт? Он обязан был своим телом «закрыть амбразуру» и реабилитировать «Сибиряковский» рапорт, истинную цену которому самый высокопоставленный начальник знал (хотя бы по тому, что «свободно конвертируемой валютой» оплачивался ремонт «Сибирякова» в Японии и южный путь вокруг евроазиатского материка). Этим «самым», скорее всего, был Куйбышев, второй человек в партийной иерархии,— даже у С.С. Каменева не хватило бы власти отдать Шмидту «на съедение» еще один пароход. Причем отдать, ломая государственный план, в котором «Лена», без сомнения, для дальневосточных перевозок стояла отдельной строкой…Но хватит об амбициях Шмидта..Вспомним лучше о человеке из когорты личностей такого масштаба, о которых два века спустя Высоцкий спел:

Север, воля, надежда, страна без границ,\Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.\Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,\Потому что не водится здесь воронья…

 

ЧЕЛЮСКИН СЕМЁН ИВАНОВИЧ

 

В энциклопедиях известия о нем скупы. Год смерти знаменитого капитана 3 ранга Челюскина сомнений не оставляет: 1764-й, а вот с датой рождения конфуз: «около 1700». Как ни стараются архивисты, выходит по-прежнему «около», да и за то спасибо историку В. В. Богданову, на обширную статью которого в «Природе» буду далее опираться .

Дворяне из московских окрестностей летом привозили в «Белокаменную» на смотр своих малолетних «недорослей», подростков то есть (обидного смысла еще не было, пошел много позже от язвительного Фонвизина). Всем сначала был уготован класс русской грамоты. Там учителя решали, кто каких способностей. Должно быть, этот 7-летний мальчик оказался не из последних, потому что перевели в «Школу математических и навигацких наук». Там преподавал выбившийся в люди крестьянский сын Леонтий Филиппович Магницкий, автор «Арифметики», первой на русском языке энциклопедии математических и астрономических знаний.

Не верится нынче, что ученики этой школы выпускались в самостоятельную жизнь 14-летними (!!), но таковы, значит, были правила последнего десятилетия императора Петра Великого. Семен Челюскин был аттестован “в достоинстве штурманской должности и хорошем обхождении”.Плавал по Балтике беспорочно, но карьера не клеилась, за двенадцать лет добрался только до подштурмана. Чинов достигали протекциями, а у Челюскина не было, как сказали бы сейчас, «волосатой руки»,— только жена и дети…

Он искал такое место, где в чины не пролезают интригами, а зарабатывают делом. В Северную экспедицию Витуса Беринга (много позже ее назовут Великой) брали офицеров-добровольцев — и Челюскин без раздумий пошел в отряд своего друга лейтенанта Василия Прончищева, земляка, однокашника по Навигацкой школе, сослуживца по Балтике и Каспию,— исследовать берег Ледовитого океана от Лены до Енисея.

Надежды Челюскина не обманули: перед тем столько лет придерживали его производство в следующий чин, а тут немедленно — в штурманы! И отправили на Урал, в недавно основанный город Екатеринбург для “немедленного приготовления к судам припасов, вещей и артиллерии”, и чтобы следовал с ними дальше, в сибирский, столетней истории Якутск: сооружать экспедиционное судно.

Именно там, в Якутске, с его начальником случилось непоправимое несчастье: кража. Денщик, от которого, судя по всему, в доме Прончищевых не было тайн, унес абсолютно всё ценное — даже обручальные кольца, которые, по обычаю, в будни не носили, а держали в шкатулке с драгоценностями… Жизнь сильно осложнилась. Лишившись своих дамских украшений, Татьяна Прончищева (которую ошибочно долгое время именовали Марией) не могла появляться в «якутском свете», сколь бы микроскопическим он ни был.Тем более не могла оставаться в городе, когда на дуббель-шлюпке «Якуцк» (по тогдашнему правописанию) вниз по Лене, к неведомым океанским берегам отплыл ее муж.

Ему было 34 года, ей — лишь 26, и она не покинула супруга «из страстной к нему привязанности». Они умерли в этой экспедиции. Сначала он, 28 августа 1735 года, через шесть дней она. Он от болезни, она от тоски…Погребение совершил принявший на себя командование кораблем штурман Семен Челюскин.

Все эти имена запечатлены на географических картах. Вот мыс Прончищева, который был так назван, правда, лишь в 1919 году всемирно известным норвежцем, полярником Руалем Амундсеном, плывшем там на своей «Мод», а южнее тысячи на две километров берег Прончищева, невдалеке бухта Прончищевой… И мыс Челюскин, разумеется. Открыт он, однако, был не с моря, а с берега. Лед раздавил деревянный «Якуцк», словно примерялся, как расправится через два столетия со стальным «Челюскиным». Но инструкция командора Витуса Беринга требовала продолжать путь на собачьих упряжках, если вдруг дубель-шлюпка погибнет. Сухопутная экспедиция штурмана (производство в следующий чин всё затягивалось) Семена Челюскина началась из Туруханска 5 декабря 1741 года.

Спустя полгода он сделал свое главное открытие (цитирую Дмитрия Шпаро): «9 мая 1742 году, случаи по морскому берегу. Погода пасмурная, снег и туман. В пятом часу пополудни поехал в путь свой . Приехали к мысу. Сей мыс каменный, приярой, высоты средней, около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс — Восточный Северный мыс.6 час. Поставили маяк одно бревно, которое вез с собою. По окончании снял румбовы. По мнению, Восточной Северной мыс окончался и Земля лежит от запада к югу… «. Мы, правда, считаем не 9-е, а 8-е мая тогдашнего, не нынешнего, счета.

Штурман Челюскин достиг «края света», почтительными потомками названного его, Челюскина, именем… Спустя сто лет опытный полярный мореплаватель Фердинанд Петрович Врангель (помните арктический остров Врангеля?) усомнился. И академик Бэр, весьма дельный ученый, усомнился. Даже утверждал, что Семен Иванович, «чтобы развязаться с ненавистным предприятием, решился на неосновательное донесение». Не поверили, что на собачьей упряжке можно полярной зимой пройти четыре тысячи километров. С ними, «изнеженными, так сказать, интеллигентами» случилось то самое заблуждение, на которое парусных фрегатов капитаны реагировали презрительно: «В старину корабли были деревянные, зато люди железные».

 

НИЧЕЙНЫЙ

 

Пароход погибал и всё больше задирал корму к темно-серому небосводу. Трое на палубе подбежали к борту, капитан Воронин, которому по традициям всех флотов мира положено сходить с судна последним, рявкнул: «Всем на лед!», спрыгнул,— и снизу в отчаянии закричал: «Борис, Борис, так тебя и растак! Прыгай! Я же скомандовал!»

А человек на вздымавшейся палубе, будто не слыша, пытался еще один, последний ящик сбросить толпившимся на льдине… Корпус «Челюскина» вздыбился почти вертикально, ушел в черную ледовитую воду и унес в бессмертие Бориса Могилевича, корабельного завхоза, придавленного бревном …

А капитан Воронин на льду, должно быть, в сотый раз материл себя за слабость. За то, что не послушался учителя, Ивана Петровича Ануфриева, морехода с четырнадцати лет, капитана ледокольного парохода «Святой Николай» — первого на Белом море судна подобного класса.  Ануфриев ведь и сам не согласился командовать малопригодным для похода в Арктику «Челюскиным», и Воронину очень не советовал.

А тот повел себя, будто в анекдоте: «выслушай друга и сделай наоборот»… Согласно Олегу Химанычу, биографу Ануфриева, этот полярный капитан, за три десятилетия в арктических морях научившийся нюхом чувствовать будущую ледовую обстановку, указал в столь далеком от Белого — Чукотском море пункт грядущей катастрофы и ошибся на какую-то сотню миль. Рассказывают, что когда Воронин со Шмидтом сидели в палатке, откуда передавалась радиограмма о гибели парохода, у одного из них вырвалось: «Что теперь будет?», подразумевая: «с нами». Другой ответил: «Расстреляют».

Однако «Большой дом» решил сделать из трагедии пропагандистский спектакль: правительственная комиссия, беспрерывные радиопередачи, аршинные заголовки газетных материалов. И так далее, вплоть до прибытия спасенных в Москву и равного — орденом боевого Красного Знамени — награждения всех без изъятий: что Шмидта с Ворониным, что корабельных уборщиц с кочегарами.

За всем этим никто не обратил внимания (советские люди ненавидят формализм!), что потонул «Челюскин» не как советский, а как ничейный пароход. Что по недосмотру Воронина (хотя до того ли ему было?) не был за месяц до гибели судна спущен его советский флаг. Да, да, именно так: и по недосмотру, и спущен. Дело в том, что «Челюскин» по судовым документам имел порт приписки Владивосток. Для законного туда перехода Ленинградский порт выписал «Временное свидетельство на право плавания под флагом СССР» — без флага же никак нельзя! Срок действия свидетельства — полгода. И написано было в нем, что «… до истечения указанного срока пароход должен явиться во Владивостокский порт для выполнения законного порядка регистрации и получения свидетельства на право плавания под флагом С.С.С.Р. В случае неявки судна «Челюскин» до истечения указанного срока во Владивостокский порт судно лишается права на дальнейшее плавание под флагом С.С.С.Р.» .. А 11 января 1934 года срок истек, продления же Воронин не испросил, не до того было.

Так что лежит сейчас на дне морском останки ничейного судна… Насчет возможной гибели Воронин не думал ни теперь, ни в Ленинграде, ни в Мурманске. Плохо будет капитану действовать, предполагай он свой неминучий конец. Зато Шмидт и этот вариант предусмотрел. Он обратился в Ленинградский транспортный институт «выделить группу студентов старших курсов, толковых, честных и инициативных коммунистов». Готовились к тому, что не дойдут, что потребуются молодые, крепкие руки для авральных работ, для выброски имущества на лед и вообще “для поддержания бодрости духа и дисциплины” …

 

КАПИТАНЫ

 

С капитанами «Челюскина» шел скандал за скандалом.

Из Копенгагена в Ленинград привел судно известный нам Петр Леонардович Безайс. Под советским флагом, поднятым 19 июня в Копенгагене, с «некоторыми датскими товарами». И, насколько можно судить, не догадываясь, что уже сосватан для арктического похода.

Насторожило, что 5 июля на «Лену» явилась масса именитостей во главе с капитаном (начальником) Ленинградского порта Н. К. Дормидонтовым и академиком А. Н. Крыловым, известным на весь мир кораблестроителем. Заключение же комиссии прозвучало для парохода надгробным словом: «…совершенно непригоден для ледового плавания» .Непригоден?! В тот же день «Главсевморпуть», начальником и организатором которого был никому, кроме партийного начальства, не известный Отто Юльевич Шмидт, принял пароход на свой баланс. Шмидт ничего не боялся. И две недели спустя переименовал официально «Лену» в «Челюскина». Он ее уже давно в своих документах переименовал, тут лишь формальный момент требовалось соблюсти.

Люди суеверные говорили: не к добру. Это только в военно-морском флоте имя геройски погибшего корабля передают новому, вошедшему в строй. А в торговом — нет такого обычая. И пусть не «Челюскин», а «Семен Челюскин» (бывший «Айсланд») плавал по северным морям и в январе 1917 года взорван был германским диверсантом в Архангельске. Две тысячи тонн взывчатки на борту, вокруг с десяток английских пароходов с пушками и снарядами,— неделю бушевало пламя, всё в порту горело, до полутысячи человек погибло … Нехорошее название…

Так вот, Безайс, хоть был не суеверен, плыть на «Лене-Челюскине» к Чукотке отказался. И в судовом журнале написал: «Ввиду весьма позднего предложения … в рейс идти не могу». Какого такого «позднего предложения»? Да еще в судовом журнале, словно это жалобная книга кассы универмага! Случай в морском деле небывалый. (Впрочем, бывалый. Когда я высказал свое недоумение таким своевольством писателю Александру Водолазову, добрых лет десять проплававшему старшим помощником капитана, тот ответил, что и на его памяти есть подобный случай: один капитан, усмотрев грубые ошибки в размещении груза на палубе, отказался от командования, подобно Безайсу, и остался на берегу. Грозили ему всяческими карами, пока судно во время шторма из-за тех роковых ошибок не перевернулось…)

Словом, «плавсредство» оказалось без головым. Последней надеждой Шмидта был капитан Воронин, с которым уже плавал. Ушло в Мурманск уговаривающее ехать в Ленинград письмо. Владимир Иванович едва посмотрел на «Челюскина», едва полазил внутри, где мог, иного слова, как «волжская баржа», не нашел. Вопреки распространенной легенде (которой увы, однажды поддался и я), никакой «сердечной дружбы» между этими людьми не существовало. А так… терпели друг друга на борту: не убежишь ведь, вода кругом да битый лед…Ни Воронин, ни Шмидт не оставили мемуаров. Ленинградская встреча и разговоры окутаны тайной.

В одном можно не сомневаться: очень весомые слова были сказаны. Ведь Воронина ждали в Мурманске, без него не мыслилась очередная промысловая экспедиция за тюленями,— он, по словам полярного летчика Бабушкина, «лучший капитан-промышленник, ежегодно берущий рекорды по добыче зверя». И Шмидт, видимо, предложил ему как компенсацию за беспокойство возвращение в Мурманск этакой экскурсионной прогулкой на «Челюскине» вокруг Скандинавии. Впервые в жизни, наверное, поплыл полярный капитан Воронин обыкновенным пассажиром. А на мостике капитанском — Безайс, доведет «Челюскина» до Копенгагена, а там… Что «там»? Неизвестно. Но посулил что-то ему Шмидт, не иначе! Так появился на балтийских волнах пароход с небывалым капитанским коллективом: на мостике один капитан — не то полномасштабный, не то «исполняющий обязанности», а рядом в каюте — другой, только обыкновенный пассажир, как об этом сообщает «судовая роль», перечисляющая всех, кого выпустили за границу на этом судне. И между ними, в попытках смягчить обстановку, буфер — Шмидт… Который и в прежних экспедициях, по словам известного военно-морского историка, капитана 1 ранга В.Д. Доценко, «…постоянно вмешивался в дела капитана, что, естественно, раздражало последнего и вносило в руководство экспедицией элемент нервозности. К тому же Шмидт делил участников плавания на категории — команду и научных сотрудников. Последним он установил даже повышенный продовольственный паек.»

Вдумайтесь только в ситуацию почти скверного анекдота: вот обеденное время, вот стол накрыт в кают-компании, вот появляется Безайс и люди, которым по статусу положено тут сидеть,— а что же Воронин? В каюте своей за флотским борщом одиночествует? Или, несмотря ни на что, является, пришвартовывается к столу? Но где, в какой его координатной точке? Флотский застольный этикет ведь сродни дипломатическому… Просто голову сломать…

За столом трапезу со всеми разделял гарантийный механик, «плотный и немногословный датчанин», на котором красиво сидел «комбинезон, вызывавший своей неземной красотой завистливые взгляды тех, кто был одет в непрезентабельную москвошвеевскую робу»,— вспоминал незабываемое впечатление радист экспедиции Эрнст Теодорович .Кренкель через двадцать с хвостиком лет. Ведь переход в Копенгаген рассматривался Шмидтом как заключительная фаза сдаточных испытаний «Лены-Челюскина», и механик принимал известные нам претензии по корпусу, машине и прочему хозяйству. Кренкель заключает: «Всё это исправлялось в Копенгагене, пока мы любовались его памятниками. Высадив гарантийного механика, мы двинулись дальше. Корабль с этой минуты считался полностью принятым». Полностью принятым! Такое вот свидетельство одного из главных участников ледового похода. Спустя сутки по правому борту открылись берега Норвегии, и тут «Челюскин» снова оказался лишенным, так сказать, капитанского достоинства: Шмидт ухитрился поругаться с Безайсом. Да так, что тот ушел с мостика и больше там не появлялся. Сколько я ни пытался отыскать хоть бы намек на причину ссоры (в конце концов, ведь до Копенгагена плыли — не тужили…), ничего не добился. Но так как для Безайса, покинувшего судно в Мурманске, скандал никакими последствиями не обернулся, виноватой стороной по логике вещей оказывается Шмидт. Да и служебная его характеристика, данная с высокой ответственностью каперангом Доценко, нам известна.

Оставшись совершенно на мели, он пал, образно выражаясь, в ноги Воронину.. По версии журналиста Глеба Чернышевского, «Воронин отбивался, т. к. уже имел печальный опыт плавания со Шмидтом и больше не желал с ним связываться». Что же оставалось тому делать? Кроме угроз, ничего в голову мне не приходит: нельзя, мол, срывать экспедицию, о которой уже столько нашумлено и успехами которой интересуются «наверху»,— тут Воронин сдается, ведет судно в Мурманск. Однако писатель Александр Водолазов о Шмидте еще более плохого мнения: «элементарно обманул капитана, клятвенно пообещав в Мурманске предоставить замену» (никакой замены, естественно, не было, одна шмидтовская фантазия). А в Мурманске Воронин почему-то не захотел перейти с экспедиционного судна на другое, промысловое, которое не выходило без него в плановый рейс. Почему не захотел, несмотря на свои раздоры со Шмидтом? Или просто не смог этого сделать в той атмосфере всеобщего ликования, которая царила в городе, принявшем в свой порт знаменитый пароход?

Пока «Челюскин» загружали тем, чего не взяли в Ленинграде, а сопровождающий его ледокол «Красин» бункеровался углем, в клубе ОГПУ на ул. Милицейской (что за удивительные, прямо-таки мистические совпадения!) «состоялась встреча горожан с командами обоих судов. Небольшое деревянное здание не смогло вместить всех желающих, и толпы их стояли у входа». Доклад о своей экспедиции прочитал Шмидт, а «экипажи «Челюскина» и «Красина» заключили между собой договор о социалистическом соревновании». В чем могло заключаться «соревнование» этих столь разнотипных судов, понять невозможно, но главное было сделано — проставлена галочка в отчетных ведомостях парткомов обоих пароходов. Попробуй уйди после всего этого бить тюленей…

Скончался Владимир Иванович, как любой моряк хотел бы: на боевом посту. Случилось это в 1952 году в 425 утра, на капитанском мостике. Своим ледоколом «Сталин» вел впритык к корме, «на усах», транспорт с буровой техникой и бензиновыми бочками. Навалился шторм, стали дополнительно крепить массивный груз. Переволновавшегося капитана свалил инфаркт. Отдали буксиры и на самом полном помчались на Диксон, сквозь лед, а это грохот и жестокие удары по всему корпусу. Какой уж там «строгий покой», абсолютно предписанный инфарктникам… Не довезли…

 

ПАРОХОД

 

Острое желание выдавать то, что случайно получилось, за то, что якобы заранее планировали, свойственно всей советской идеологической литературе — политической, исторической, даже технической. Помню, когда первый «лунник» конструкции «фирмы» С.П. Королёва, пролетел мимо желанной цели из-за навигационной ошибки, его для спасения лица назвали «межпланетным зондом», а придворный поэт Сергей Михалков немедля сочинил (и «Правда» на первой странице тиснула) «вирш»:

 Запустили мы ракету,\А она, ракета та,\Превращается в планету,\В спутник Солнца, – красота!

 Примерно то же было и с «Челюскиным». В двухтомнике с длинным названием «Научные результаты работ эеспедиции на «Челюскине» и в Лагере Шмидта» весьма знающий всю подноготную подготовки похода океанограф Яков Яковлевич Гаккель написал: «При выборе судна … руководство экспедиции остановилось на п/х «Лена», предназначенного для плавания во льдах в восточном секторе Арктики».

Наивный читатель должен думать, что перед «руководством экспедиции» был разложен был широкий пароходный пасьянс, бери — не хочу. На самом же деле никакого выбора не было: свободных, не занятых делом пароходов под советским флагом не существовало. И Шмидт сумел, наверное, предложить Куйбышеву, который курировал в Совнаркоме промышленность (и ровным счетом ничего не понимал в экспедициях по полярным морям), убить одним выстрелом двух белых медведей: и «Лену» перегнать во Владивостокский порт, куда она приписана по Государственному плану, совершив между делом эпохальный маршрут по Северному морскому пути, для управления которым, кстати, и был тем же Шмидтом предложено и Куйбышевым в Политбюро поддержано создание в аварийном порядке учреждения с корявым именем ГУСМП, которое очень быстро стали называть просто Севморпуть.

На борту «Челюскина» было 51 человек экипажа и 125 пассажиров: ученые, корреспонденты, зимовщики для острова Врангеля возле Чукотки, были плотники — строить зимовщикам дом. Были десять женщин, в том числе жены зимовщиков, которым Шмидт разрешил плыть с мужьями и остаться на острове Врангеля «в виде эксперимента». Из них две, Васильева и Буйко, были на последних месяцах беременности: Васильева родила Карину в Карском море. Что и говорить, занятный эксперимент…

Наконец, были. как об этом я уже писал,  и совсем особые путешественники: из Ленинградского транспортного института Шимд попросил «студентов старших курсов, толковых, честных и инициативных коммунистов, которые стали бы партийным ядром экспедиции» — после гибели судна их «распределили по палаткам для поддержания бодрости духа и дисциплины». Прочитав такое в книге Кренкеля «RAEM — мои позывные», невольно задумаешься: это как? Совсем зеленых, не имеющих даже одного дня полярного опыта? И таких бросать в Арктику? Странно…

И вообще поведение Шмидта можно характеризовать только крепкими словечками. Посмел не учитывать резко отрицательный отзыв комиссии, погнал во льды непригодное судно… А Воронин почему согласился, взял назад свой отказ? Во всех книгах написано, что Шмидт его уговорил. Это что же: пройдем на авось? Или угрожал? Но чем можно грозить такому капитану? В таком случае какие же Шмидт нашел слова для убеждения? Насчет патриотизма стал говорить? Или про экономию народных денег? Мол, доставим пароход во Владивосток по Севморпути, пусть не тратят валюту, перегоняя вкруг Европы и Азии?.. Слабый аргумент.

Потому что Ледовитый океан не шутит: всего три летних месяца навигация, в самом лучшем случае, а они уже полмесяца потеряли, и еще будут стоять в Мурманске… Застрянет во льдах пароход, и получится, что скупой платит вдвое. И отвечать им вдвоем придется, Воронину и Шмидту. А сказано было, что не придется отвечать. Все слабости судна были яснее ясного,— значит, то, о чем говорил Шмидт, было вещью столь громадной, что ради нее можно было примириться с чем угодно. Даже с возможной гибелью парохода. Авантюрный для всех знатоков проход по Ледовитому океану для высадки зимовщиков на острове Врангеля у Чукотки был полезной маскировкой. Чего?

Любые широкомасштабные и дорогостоящие проекты тех лет, странные на первый взгляд, становятся довольно понятны, если рассматривать их в контексте тогдашней внешнеполитической доктрины СССР: к мировому (минимум европейскому!) господству через войну. Вот, например, в том же 1933 году, руками зэков построенный, открыт Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. По каналу не пройдет ни одно серьезное судно, и значит, для торговых перевозок он не годится. Тогда для чего же годится? А чтобы перебрасывать прямым ходом подводные лодки с заводов Ленинграда и Нижнего Новгорода в Белое море. Что же касается лесовозов, так они как плавали, так по сей день плавают вокруг Скандинавии, что и быстрее, и проще.

Так что было плавание «Челюскина» экспериментом. Пусть крайне дорогим (судно 2 миллиона тогдашних золотых рублей стоило), пусть на людях (а их в те времена считали щепками, которые летят, когда лес рубят),— но экспериментом. Для ответа на вопрос: могут ли абсолютно неледокольные боевые корабли за одно лето тайно проходить Севморпутем во Владивосток без ледокольной проводки? Или нужен мощный ледокольный флот? Встав на такую позицию, становится понятным многое. Во-первых, почему пренебрегли отзывом Крылова: рейс именно такого, а не более крепкого судна должен был дать ответ. И почему согласился Воронин: не безумствовать идет, а выполнять крайне опасное военно-научно-патриотическое исследование. И почему понадобился призыв «толковых и честных (!) коммунистов» в неведомое далеко: Шмидт явно готовились к тому, что не дойдут, что потребуются молодые, крепкие руки для авральных работ, выброски имущества на лед и вообще «для поддержания дисциплины»… Это не догадки, а суть дела.

В 1936 году военные корабли впервые прошли по «Челюскинскому маршруту»: эсминцы «Сталин» и «Войков». Лоцманами на них стояли полярные капитаны П. Г. Миловзоров и Н. М. Николаев, начальником похода был всё тот же О. Ю. Шмидт. На этот раз не геройствовали, перед караваном шел ледокол «Федор Литке». А льды были, так сказать, «ласковыми». В результате 17 октября эсминцы и сопровождавшие их танкеры с запасом топлива ошвартовались во Владивостоке. Прошли благополучно и подводные лодки Д-1, Д-2 и Д-3 под командованием капитана 1 ранга К.Н. Грибоедова.  Но это через четыре года после начала «Лагеря Шмидта». А мы продолжим наш рассказ о челюскинской эпопее.

 

САМОЛЕТ И КОРОВЫ

 

В Мурманске пароход получил самолет Ш1 — взлетающую с грунта, снега и воды амфибию.

Хотя до самой осени Шмидт надеялся на нечто другое, довольно-таки оригинальное и даже несколько фантастическое. Дело в том что авиаконструктор И. В. Четвериков спроектировал для подводных лодок деревянно-полотняный складной самолет. Всплывшая лодка выдвигает из водонепроницаемой «бочки» корпус самолета с прижатыми к фюзеляжу крыльями, они расправляются, и машина летит, а после возвращения складывает крылья, словно жук, и прячется в «бочку». Как только в марте вышло правительственное постановление о походе по Северному морскому пути (разумеется, секретное), сотрудник Главсевморпути М. И. Шевелев попросил сделать такой самолет для «Челюскина». Загорелся и В. А. Гартвиг, начальник Отдела строительства глиссеров и аэросаней Научно-исследовательского института Гражданского воздушного флота (ОСГА НИИ ГВФ).

Начали строительство сразу двух самолетов-амфибий: для подводников — СПЛ, для северного плавания — ОСГА-101 Срок поставили истинно советский: проектирование, сборку и испытания закончить через восемь месяцев — к дню прихода корабля в Мурманск. Всем, кроме начальства, было ясно, что эта «волевая» цифра нереальна. И действительно, только весной следующего года, когда «Челюскин» на морском дне уже не нуждался ни в чем, самолет взлетел-таки с Москвы-реки и был тут же поставлен на прикол за ненадобностью.

Впрочем, машину СПЛ для подводной лодки не бросили, назвали «Гидро-1» и в 1936 году установили в ее классе мировые рекорды скорости, дальности и высоты.

Что же касается «Челюскина», то в Мурманске погрузили на него разборные домики для зимовщиков острова Врангеля (их, увы, утащило в полынью, куда рухнул «Челюскин»), а еще на верхней палубе устроили загон и поставили в него несколько коров, рядом — для них сено. Но насчет этих животных нет ни слова ни в одном описании гибели судна. Куда они подевались? Должно быть, их путешественники давно уже съели,— скорее всего, после жестокого шторма в море Лаптевых, когда волны не только смыли за борт купленный в Копенгагене груз лимонов, но и сильно разрушили «коровник», ранили его обитателей.

Отправленный в Ленинграде в поход, «Челюскин» оказался перегружен сверх всякой меры. Особенно углем для «Красина». Под высокой волной, разыгравшейся близ норвежских берегов, «…кормовая палуба не выходила из-под воды,— написал в своем рейсовом отчете Воронин. — Пришлось, чтобы сохранить палубный груз, ложиться в дрейф».

В ледовых же условиях выявилось и более скверное: особо прочный ледовый пояс судна оказался… ниже ватерлинии! Из-за этого «Челюскину» лед наносил чувствительные повреждения. Участники экспедиции героически чинили пароход подручными средствами: подпорками из бревен, цементом… Поэтому через неделю после отхода из Мурманска аварийно сбросили на «Красин» уголь, 710 тонн, аврал был всеобщий. Неделю спустя передали остатки ненужного для экспедиции угля ледокольному пароходу «Седов». Только посте этих процедур ледовый пояс «Челюскина», наконец, поднялся над водою, готовый противостоять льду…

А тут вылезла другая беда: стремительная качка. На чистой воде в море Лаптевых пароход ложился в 30-градусный бортовой крен при волнении всего 4 балла, а однажды (при семибалльной волне) креномер зафиксировал почти смертельные (еще чуть-чуть, и гибнуть во льду не пришлось бы) 56 градусов! Не могу представить — и вы, наверное, дорогой читатель, не сможете, если не моряк,— каково работать при такой качке матросам? а бедным научным работникам и прочим «сухопутным» — как выполнять свои обязанности? и коку как сготовить обед? Наверное, все с тоской ждали лютых врагов «Челюскина» — ледяные поля…

Кто проектировал «Лену-Челюскина»? Советские корабелы или датские? На этот счет — опять противоречия и догадки. Хотя, казалось бы, какие могут быть причины для таинственных умолчаний? Лично я склоняюсь к авторству датчан, и вот почему. Уж очень восторженным взглядом обозревал интерьеры «Челюскина» механик В. Задорнов (так обозначен автор статьи, которую буду цитировать,— но в списке награжденных челюскинцев — Задоров В.А., кочегар 1-го класса, и непонятно, какому написанию и профессии верить):

«…По бортам расположились одноместные и двухместные каюты для экипажа. Палуба в них покрыта была линолеумом, поверх которого красивой лентой растянулся мягкий ковер. Зеркала, отдельные шкафчики для одежды, диваны, столики, шерстяные занавески у коек — всё было на своем месте. Такая обстановка располагала к приятному отдыху после тяжелой работы.В широких коридорах, представлявших замкнутый прямоугольник вдоль стен машинной шахты, выстроились в ряд шкафы. Здесь же в ряд с каютами расположены баня, ванны и умывальники. Правый ряд кают заканчивался обширной столовой для экипажа и красным уголком, расположенными в большом зале, разделенном тяжелой матерчатой шторой.Да, этот пароход мог гордиться удобствами, созданными для экипажа: вокруг стен столовой и красного уголка — мягкие диваны, обтянутые кожей, столы стулья, мягкие кресла, шкафы для книг.Этот зал был центром общественной жизни всего коллектива».

«В носовой части рубки расположены: кают-компания, буфет для комсостава и пассажиров, а по бортам размещены девять двухместных и две четырехместные каюты для экспедиционного состава, лазарет, лаборатория, каюта врача и ванные».

«Гордостью машинного отделения был универсальный станок, на котором производились в рейсе все токарные, фрезерные, строгальные и сверлилдьные работы по текущему ремонту. Это ценнейшая и незаменимая вещь в условиях такого рейса, когда нет близко ремонтных баз» .

Но, повторим, пароход не был ни ледокольным, ни тем более ледоколом, как иногда проскальзывает в публикациях. Уже в Карском море, где и льдов-то особых нет, «Челюскин» после столкновения с льдиной получил течь. Эксперимент становился опасным. Шмидт сообщил в Москву. Оттуда ответили: «Поход продолжать». И верно: отрицательный результат в эксперименте тоже ценится, порой больше положительного: станет окончательно ясно, что без ледокольной проводки не обойтись,— вот и основание для строительства очень дорогого, сверхмощного ледокольного флота. А что опасно, так любое плавание, тем паче арктическое, таково…

 

ПОЛЯРНИКИ И САМУРАИ

 На первый взгляд, связи никакой между ними нет и быть не может, но изучение некоторых текстов песен опровергает эту истину.Незадолго до челюскинского похода композитор Венедикт Пушков написал на слова Андрея Апсолона гимн полярников:Лейся, песня, на просторе,Не грусти, не плачь жена, –Дрейфовать в далёком мореПосылает нас страна.

 Однако существовал и другой вариант :

 

…Штурмовать далеко море.

 Почему два варианта? Который главный, хотя оба ведь неплохи, правда? В блужданиях по Интернету наткнулся на статью журналиста Андрея Колесникова «Летучий «Челюскин»”. Автор объяснял: первый вариант включал слова «…шлем привет, товарищ Сталин, дома будем через год.. ». Очень скоро они исчезли. А «Дрейфовать в далеком море…» посчитали недостаточно боевитым, и Леонид Утесов пел «штурмовать далеко море»!

И еще. Оказывается, «особо подчеркивалась молодость покорителей Арктики и даже наряду с хрестоматийными «молодыми капитанами» появлялись «комсомольцы-моряки». Хотя команда и научные сотрудники на «Челюскине» давно вышли из комсомольского возраста.А что касательно самураев…

Мой приятель Боря Цодиков десятилетиями измерял теплоту советско-японских отношений словами песни «Три танкиста». Если по радио раздавалось: «И летели наземь самураи под напором стали и огня», то градус отрицательный, а вот если наземь «летела вражья стая»,— о, тут уже можно говорить о каких-то положительных сдвигах.

 

РАДИСТ, ВОСПИТАННЫЙ ИНТЕЛЛИГЕНТАМИ

 

Один ветеринар из Тюрингии во времена Екатерины Великой обосновался на южных землях России. Его потомок дослужился до чина статского советника, стал инспектором коммерческого училища. А город назывался Белосток, и там однажды «русские патриоты» решили устроить еврейский погром. А статский советник надел парадный мундир и при шпаге, треуголке и всех орденах явился к городничему: потребовал защитить несколько еврейских семей, спрятавшиеся у него в училище.

И знаете, сумел добиться охраны, двух вооруженных солдат! За что спустя месяц получил категорическое предписание уйти в отставку по состоянию здоровья…

Интересной женщиной была и его супруга, учительница, род которой удалось проследить до 1510 года, от полотняных дел мастера Филиппа все в той же Тюрингии. Предки ее были ремесленниками, виноделами, мясниками, купцами, лесничими, аптекарями, пасторами,— один из них и проследил фамильное древо. Кроме того, супруга нашего мужественного статского советника была замечательна тем. что «…состояла в приятельских отношениях с Гёте. Гёте посвятил ей несколько дружеских стихотворений, подарил закладку для книг, ставшую семейной реликвией, и описал в «Страданиях молодого Вертера», даже сохранив фамилию Кестнер».

Таковы были отец и мать будущего знаменитого полярного радиста Эрнста Кренкеля, и в каких благородных жизненных принципах его воспитывали, много говорить не надо. Из Белостока же пришлось уехать. Обосновались в Москве. Папа Кренкель учил немецкому языку молодых людей в коммерческом училище, а Эрнст получал образование в гимназии при одном из реформатских (т.е. протестантских) храмов. Позначал и древние языки, и английский, и многое что еще.

Вдруг случился Октябрьский переворот, все рухнуло, гимназист пошел в рабочие… Однажды восемнадцатилетний подручный жестянщика Кренкель увидел на стене объявление: приглашали на курсы радиотелеграфистов, изучать азбуку Морзе и радиоаппаратуру. Дело происходило в довольно голодном двадцать первом году, а предлагался, помимо учения, усиленный продовольственный паёк: радиосвязисты требовались весьма. Во всей РСФСР было тогда в профсоюзе радиоработников только две с половиной тысячи человек: профессия не чтобы почетная, но редкая.

Много-много лет спустя родилась песня Поет морзянка за стеной веселым дискантом, / Кругом снега, хоть сотни верст исколеси,

Обучал Кренкеля азбуке Морзе некто Булгаков. Он зимовал на заполярной станции «Югорский Шар», с удовольствием рассказывал о северном быте,— Эрнст слушал завороженно. На выпускных экзаменах он поразил всех: принимал 150 знаков в минуту! И пошла зимовка за зимовкой:..

Что Эрнст Теодорович оказался на «Георгие Седове», было случайностью, вполне могли дать и другого человека. Но интеллигенту Визе пришелся по душе необыкновенно интеллигентный «Маркони», как было в те годы принято называть корабельных радистов. С тех пор повелось: затевает Арктический институт новую экспедицию — непременно в ее составе Кренкель, не иначе. Радист-зимовщик, по совместительству великолепный повар, Кренкель начал свою полярную биографию в 1924 году на Новой Земле, в проливе Маточкин шар. О нем заговорили во всем мире после того, как он, зимуя в 1930 году в бухте Тихой на ЗФИ, установил мировой рекорд дальности связи на коротких волнах. В то время эти волны по ряду причин считались непригодными для дальней связи, использовали длинно- и средневолновые передатчики. А коротковолновик Кренкель поставил рекорд, да еще абсолютный, ибо Земля кругла, и длиннее трассы быть просто не может: из Арктики в Антарктику. Полтора часа вел беседу азбукой Морзе с радистом Антарктической экспедиции адмирала Бёрда, уж очень хорошие были условия прохождения сигналов, что бывает не часто.

На упоминавшемся «Графе Цеппелине» помимо Самойловича, Молчанова и Кренкеля, летел «энтузиаст дирижаблестроения в СССР» — артиллерист по профессии Ассберг. Задание имел: внимательно рассмотреть конструкцию корабля и систему управления. Он было привлек Кренкеля к своим «исследовательским» делам, поручил слазить в моторную гондолу дирижабля и обозреть сверхлегкий и сверхмощный по тем временам дизель-мотор, но немцы строго сказали: «Найн!» и никого из советских туда ни разу не пустили…

Поведение Кренкеля во всех экспедициях, зимовках и на Большой земле было безупречным. Достаточно сказать, что, когда его после зимовки на Северном полюсе попытались сделать членом-корреспондентом АН СССР, он ответил: это «вряд ли будет содействовать укреплению советской науки вообще и Академии наук СССР в частности».

 

 ОПЕРЕДИТЬ КОНКУРЕНТОВ!

Было еще одно обстоятельство, заставлявшее Шмидта идти на «Челюскине» самолично: золото Колымы.

Когда Георгий Седов обследовал нижнее течение этой реки, там о золоте ничего не знали, разве что о серебре. Так что, подробно описывая золотопромышленность России, «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» Колымскую золотоносную систему, в отличие от хорошо известной Олекминской, не упоминает. И найденный в тех краях золотой самородок ничего в этом смысле не изменил.

Однако в 1926-1929 годах геологи Сергей Владимирович Обручев (будущий академик и писатель) и Юрий Александрович Билибин открыли в верховьях Колымы золотоносную зону размером 700 на 150-250 километров. Иркутский ученый Иван Молодых составил лоцию Колымы. В марте 1932 г. политбюро ЦК ВКП (б) предписывает ОГПУ немедленно перебросить в район колымских приисков пять тысяч заключенных. В дальнейшем — еще 20 тысяч. 1 апреля 1932 года начальник НКВД Генрих Ягода подписывает приказ «Об организации Северо-Восточного лагеря ОГПУ» и определяет на 1933 год «контингент «Севвостлага» в 40 тысяч единиц».

И значит, надо развивать успех, даже если он основан на пресловутом авось. Едва вернувшись после похода из Архангельска до Тихиого океана в Москву, Шмидт представляет правительству широкомасштабный проект стремительного освоения Севера.

Результат: через пять дней — истинно большевистские темпы! — выходит приказ о создании Главного управления северного морского пути (Главсевморпуть), и его начальником становится Отто Юльевич. В просторах Арктики выше этого кресла ничего нет. Но в еще более высоких креслах любят только грандиозное и «рапортабельное»: выше всех, дальше всех, быстрее всех… Шмидту другого не остается, как только грандиозное создавать. Тем более, что одного из покровителей уже нет: Луначарский отправлен Сталиным с глаз вон — послом в Испанию, где и уходит (или ему помогают уйти?) в мир иной. Так что Шмидт предлагает новый северный поход, подобный «сибиряковскому», хотя капитан Воронин писал ему: «… многие считают рейс «Сибирякова» счастливой случайностью». В начале 1933 года Шмидт направляет в Мурманск капитану Воронину письмо, сообщает о постройке в Дании ледокольного парохода и что «некоторые члены правительства считают необходимым повторить рейсВ апреле 1935 года Совет труда и обороны принимает новое постановление – «с навигации 1935 года приступить к перевозке грузов на коммерческих судах по Северному пути от Мурманска до Владивостока». Принимает, разумеется, с подачи и под обещания самого Шмидта. В середине июня 1935 года, когда навигация в Арктике еще не началась, начальник политуправления Главсевморпути Сергей Бергавинов собрал у себя необычное совещание с участием руководителей главка, политуправления, ученых.: «С уменьшением и даже уничтожением льдов изменятся климатические условия Севера. Тундра превратится сначала в лесотундру, а затем и в лес… Эта «фантазия» основана на самой точной науке. Это «фантазия», которая в ближайшем будущем призвана превратиться в реальность. В этом направлении деятельно работает мысль советских ученых».

Заместитель Шмидта, Георгий Ушаков: «Я хочу, чтобы через пять лет ни один эскимос, ни один чукча не жил в той юрте, в какой живет сейчас. Чтобы через 5 лет все чукчи были грамотные, имели свою письменность, газеты, больницы, культуру».

В Восточно-Сибирское море «Челюскин» вошел в начале сентября. До конца навигационного времени — прочного закрытия льдами Берингова пролива — оставалось только пять-десять дней. Неподалеку от мыса Ванкарем двухметровый лед остановил судно. Начался дрейф на юг, и 4 ноября «Челюскина» внесло в Берингов пролив при великолепной штилевой погоде. Прямо по носу расстилалось ровное ледяное поле, на горизонте виднелась чистая вода! Будь пароход ледоколом, взломал бы лед,— ледорез же мог только раздвигать трещины. И идти дальше не мог. Отрицательный результат эксперимента налицо: без ледоколов нельзя, иначе получается «авось».

А льды «Челюскина» потащили обратно в Ледовитый океан, такие уж там течения… Угля осталось мало, на пароходе стало холодно. Прошел декабрь, январь, надеялись досидеть до весны, но тринадцатого февраля около трех часов дня началось сжатие. Борт «Челюскина» лопнул от носового трюма до машинного отделения, в пробоину хлынула ледяная вода. Было ясно, корабль не спасти.

Шмидт и Воронин подобный вариант предвидели, все было загодя подготовлено для аварийной выброски на лед. Она прошла без суеты за два часа. Электричество погасло, но серенький полярный денек еще продолжался. Кренкель держал связь на аварийном передатчике до конца, сообщал, как тонет судно и идет выгрузка. Спрыгнул на лед предпоследним, за ним Шмидт и Воронин.

Кренкель со своими корабельными коллегами-радистами Ивановым и Иванюком уже в темноте развернул радиостанцию, поставил антенну, послал позывной RAEM,— связь из «Лагеря Шмидта» наладилась. До земли было около 150 километров. Идти пешком самоубийственно. Сидели и ждали помощи, хотя сжатия льда и трещины бывали такими, что могли разрушить лагерь, уничтожить запасы продовольствия и топлива. Но пронесло. Всех сняли самолетами. Рискованная операция продолжалась два месяца, считая с момента гибели парохода. Кренкель держал связь до последней минуты, отстучал 13 апреля: «К передаче ничего не имею, прекращаю действие радиостанции» и улетел вместе с капитаном Ворониным.

Стиль жизни в «Лагере Шмидта» мало чем отличался от материкового. В карикатере художника Федора Решетникова морж, медведь и тюлень требовали от Шмидта паспорт с пропиской на льду. Построенный для женщин и детей деревянный дом назвали бараком. На правительственную телеграмму «Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет… » отвечали так: С непередаваемым восторгом заслушали приветствие руководящих членов ЦК ВКП (б) и правительства

Устраивали партийные собрания, выпускали стенгазету «Не сдадимся!», проводили товарищеские суды над провинившимися (один из них свой патефон хотел со льда самолетом отправить), Шмидт читал лекции по диалектическому материализму, а журналу радиообмена был присвоен гриф «Секретно» (в нарушение всех инструкций Кренкель держал его не в сейфе, которого, понятно, не было, а у себя под подушкой)… Ах, ты, секретность, секретность: радиограммы относительно спасательных работ в Заполярье шли под кодом «Экватор»…

Прибывших в Москву челюскинцев (а привезли их только 10 июня!) встречал на Белорусском вокзале руководитель спасательной комиссии Куйбышев. На Красной же площади из Никольских ворот Кремля вышли Сталин, Ворошилов, Калинин и Орджоникидзе и всем пожали руки.

Летчикам присвоили учрежденное по сему случаю звание Героя Советского Союза. Каждого челюскинца, прямого участника отчаянного эксперимента, наградили орденом Красной Звезды и выдали по полугодовой зарплате. Почему боевой орден, понятно: выражаясь по-военному, была разведка боем. Победная. За поражения Сталин орденов не давал.

Позывной «Челюскина» RAEM был отдан, вопреки всем правилам, Кренкелю как его личный позывной. Честь необыкновенная. Ведь четырехбуквенный позывной без цифр имеют только официальные плавающие или дрейфующие объекты. Пропагандистский восторг журналистов и агитаторов превзошел все мыслимые масштабы. В «Правде» Максим Горький писал: «Только в Союзе Социалистических Советов возможны такие блестящие победы революционно-организованной энергии людей над силами природы. Только у нас, где началась и неутомимо ведется война за освобождение трудового человечества, могут родиться герои, чья изумительная энергия вызывает восхищение даже наших врагов». Народ откликнулся на политическую шумиху анекдотом: — Рабинович, что вы будете делать, если ваш пароход раздавит льдами? — Сяду на льдину и буду ждать помощи. — Рабинович, вы герой! Зло, но, как видим, совсем не по адресу.

 «СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС»

На «Челюскине» плыл гидробиолог Петр Петрович Ширшов, коллега Шмидта и Кренкеля по плаванию на «Сибирякове». В палатке, где помещалась радиостанция и начальник экспедиции, можно было обсуждать многие вещи, не предназначенные для широкой публики. С ним и Кренкелем обсуждал Шмидт идею создания дрейфующей станции на Северном полюсе. Как-то обронил, что дрейф надо рассматривать как репетицию, пусть невольную, но полезную.

Это несколько проясняет смысл участия Шмидта в Первой памирской экспедиции 1928 года. Какую цель преследовали немецкие альпинисты-географы, понятно: хотели продолжить начатые в 1913 году работы, да почти в том же составе. И советские альпинисты делом занимались: открытую в 1871 г. вершину, в честь генерал-губернатора Туркестана пиком Кауфмана названную, переименовали в пик Ленина. А Шмидт тогда только-только получивший должность заместителя управляющего Центральным статистическим управлением, не с бухты-барасты все бросил и на все лето укатил,— готовился, выходит, к первой своей заполярной экспедиции, запланированной на будущий год, дышал морозным воздухом, учился спать в палатке на тридцатиградусном морозе. «Памирку» эту свою он потом всегда брал во все экспедиции. И на челюскинской льдине поставил, несколько дней жил в ней. Уж потом перевели его в другую палатку, чтобы был рядом с Кренкелем и радиоаппаратурой….

Когда вернулись на Большую землю, несколько месяцев шли банкеты. О новых планах разговоров не было. А дальше — руководившие освоением Севера и спасением челюскинцев Куйбышев и Каменев скончались. Померли своей смертью. А Куйбышев — во время операции, так что тут сразу вспоминается Фрунзе, и думается о какой-то весьма нехорошей традиции… А Каменев Сергей Сергеевич был даже похоронен в Кремлевской стене, и только через два года его оттуда изъяли, «пришив» то ли уклон, то ли шпионаж. В общем, северными проектами решил заняться Сталин собственной персоной.

«…Из числа 7 летчиков, коим Правительство присудило звание Героев Советского Союза – 5 человек находились в рядах ВВС РККА и были изъяты и уволены по настояниям особых отделов, политорганов и командиров, как политически и морально неустойчивые и несоответствующие службе в РККА (А.В. Ляпидевский, М.Т. Слепнев, И.В. Доронин, В.С. Молоков, С.А. Леваневский» (Из совершенно секретного доклада начальник ВВС РККА А.И. Алксниса — будущего «члена антисоветской националистической шпионско-террористической организации» — наркому обороны К.Е. Ворошилову «Об отрицательных последствиях чистки для ВВС РККА».)

При встрече челюскинцев газеты пестрели приветствиями и поздравлениями, одно из самых почётных мест занимало почему-то поздравление от «Организации Бойцов и Фашистов Новой Италии».

А вот показания впоследствии расстрелянного сотрудника Шмидта:«Судя по дальнейшей линии поведения О.Ю.Шмидта, он был завербован для шпионской работы в 1931 году в Ленинграде. Б. мне прямо заявил, что теперь в лице О.Ю.Шмидта мы имеем человека, который может оказать Германии крупные услуги Так началась моя антисоветская деятельность, направленная на исполнение директив германской разведки по срыву освоения Северного Морского Пути и естественных богатств Крайнего Севера. Я действовал вместе с О.Ю.Шмидтом. После организации Главсевморпути наша линия подбора антисоветских кадров привела к образованию во всех звеньях Главсевморпути, в частности в ВАИ (Всесоюзный Арктический институт) и Гидрографическом управлении, активно действовавших антисоветских гнезд. Вместе со своим сообщником О.Ю.Шмидтом я практиковал и другой метод, рассчитанный на то, чтобы отвлечь внимание общественности, партии и правительства от наших вредительских дел…»

Очень многие челюскинцы были впоследствии арестованы и погибли в лагерях или просто были расстреляны. Во вторую годовщину гибели «Челюскина» Сталин вызвал в Кремль полярных летчиков и Шмидта — тот доложил о проекте дрейфующей станции «Северный полюс». Все от вождя получили указание: шмидтовский Главсевморпуть должен в следующем году станцию установить, авиаконструкторы же — изготовить самолеты, нужные для доставки зимовщиков на полюс. Возглавлять экспедицию хотел Визе, но врачи не пустили. Начальником назначили опытного полярника Ивана Дмитриевича Папанина, зимовавшего на острове Гукера и мысе Челюскина. Шансы Кренкеля (кстати, он впервые встретился с Папаниным, когда тот принимал почту привезенную в Заполярье «Графом Цеппелином») были, понятно, стопроцентными. Как и Ширшова, как и Евгения Константиновича Федорова, с которым Папанин ходил пешком с мыса Челюскина на реку Таймыр по местам, еще не нанесенным на карту.

Шмидт предложил Кренкелю принять участие в экспедиции на Северный полюс, когда радист сидел на острове Домашний. Конечно, мечтатель согласился без раздумий. Только умолчал, что они с напарником заболели цингой. Второпях собираясь на Домашний с мыса Оловянного, начисто забыли про витамины…На ледоколе, снявшем их с зимовки, применили для лечения рецепт Джека Лондона: три раза в день глотали тертую сырую картошку. Кренкель страшно боялся, что его на полюс не возьмут, но комиссия ничего не заподозрила.

А Шмидт… Ему разрешили только слетать на полюс, высадить зимовщиков,— и назад. Самолеты пилотировали те же спасавшие челюскинцев летчики — Герои Советского Союза: кто лучше их умел выходить из любой неожиданности в этой крайне опасной операции? Чтобы сократить послепосадочный пробег, впервые применили абсолютную новинку: тормозные парашюты. Самолет Водопьянова прибыл в район полюса 23 мая 1936 года в 11-35,— и тут, прервав на полуслове репортаж об эпохальном событии, сгорел умформер электропитания бортовой радиостанции. Как воспринято было внезапное молчание, представить легко: должно быть, разбились… Запасного блока питания на самолете не оказалось.Четыре часа ушло на лихорадочную сборку экспедиционой радиостанции и установку антенны. Но — и на старуху бывает проруха! — Кренкель обнаружил, что забыл перед вылетом подзярядить аккумуляторы! Пришлось заняться совершенно непредусмотренной операцией…

Выдержка Шмидта была фантастической. Он глядел на поднявшуюся суету и молчал, понимая, что шумом делу не поможешь.

Связь наладилась только в 21-30 и сообщили, что находятся примерно в двадцати километрах за точкой «Северный полюс». Как было тогда положено, вся подготовка к полярной экспедиции и сам полет были строго секретными. Но, конечно, после получения радиограммы об успехе началась невероятная шумиха. «Большевистский привет отважным завоевателям Советского полюса!» — поздравлял полярников Сталин. Поразительно, но именно так: полюс объявил собственностью…

А в палатке было не просто тесно — чудовищно тесно. Кренкель вспоминал: «Надевая фуфайку, не опрокинь пепельницы и пузырьков Ширшова. Встав во весь рост, берегись острой гайки на потолке. Надевая брюки, не опрокинь правой ногой лампы, а левой не выбей из рук Ширшова его письменный стол. Каждый из нас имеет свой письменный стол — кусок фанеры. Среди необъятных просторов Арктики мы топчемся на трех квадратных метрах».

Но зато всех избрали в Верховный Совет СССР… А в январе, сразу после Нового года, расстреляли арестованных Илью Баевского, Алексея Боброва – ближайших сподвижников Шмидта, затем Александра Воробьева (начальника радиослужбы), Михаила Плисецкого (начальника треста «Арктикуголь»), Николая Иванова (главного инженера треста «Нордвикстрой»), Сергея Нацаренуса (главного плановика), Аполлона Чиковани (начальника планово-экономического отдела), Николая Жигалева (замначальника Управления полярной авиации), Абрама Стукатера (помощника начальника Управления полярной авиации).

Радиограмма: Рады, что Главсевморпуть взялся твердо, по-большевистски за кадры центрального аппарата и периферию, очищая их от гнили и врагов народа.Иван Папанин. Гренландское море

В феврале расстреляли Эдуарда Крастина – заместителя Шмидта, Михаила Пошеманского – начальника Дальневосточного теруправления, Дмитрия Дуплицкого – начальника мобилизационного отдела, Жана Штейнберга – начальника техснаба. Вокруг Шмидта все более расширялась мертвая зона, в которую уже просто страшно было ступить.

Сам Шмидт тем временем продолжал оставаться на свободе под защитой охранной грамоты, которую ему давало звание Героя Советского Собза. Но была и другая веская причина его неприкосновенности. В конце концов, Сталин мог посадить даже Героя. Но он не забывал, что, пока в стране идет мясорубка, в Гренландском море его, сталинским, именем вершится очередная «героическая эпопея» — дрейф папанинской льдины. Страна заходилась в восторге по поводу каждой телеграммы Папанина, приветствующего расстрел очередного заговорщика, а пионеры флажками отмечали на карте маршрут героического дрейфа.

В начале февраля после пяти дней шторма льдина расколась на мелкие части. Зимовщики ютились на кусочке размером 30 х 50 метров в холодных шелковых палатках. В тесной, но теплой основной палатке находиться было нельзя, под ней прошла трещина. Занимались уже не научной работой, а спасали журналы наблюдений, коллекции водных организмов и, конечно, радиостанцию с антенной. С этой последней было так: она должна была быть 60-метровой, но льдина не позволяла!Кренкель ухитрился работать с половинкой антенны, установив палатку с радиостанцией в трех шагах от воды. Риск был громадный.

Когда 8-го февраля ветер невероятной силы сорвал палатку, ее и станцию удалось спасти,— но не хотелось даже думать, каков мог быть финал, случись несчастью ночью, когда бегать по краю льдины надо было бы в темноте… К льдине 10 февраля 1938 года добрался самолет летчика Власова, 19 числа подошли ледоколы «Таймыр» и «Мурман», забрали четверку полярников, героическую по любым меркам, погрузили экспедиционное имущество. Все радиостанции Заполярья получили радиограмму Главсевморпути: С 19 февраля сего года 16 часов считать станцию «Северный полюс» закрытой… Наблюдение в эфире за сигналами радиостанции UPOL прекратить.

Чуть позже подошел ледокол «Ермак», на нем был Шмидт. Там все и обнялись.

А к середине лета 1938 года была арестована или уже расстреляна почти вся верхушка Главсевморпути. На свободе по-прежнему оставался только Шмидт. В Москве продолжалось то страшное, что началось в прошлом году и что люди звали ежовщиной, а для Кренкеля и его товарищей раскрылся привычный сценарий: встреча на вокзале, проезд по улицам города в открытых машинах, увитых цветами, торжественный прием в Кремле, приветственная речь очень довольного Сталина, звания Геров Советского Союза.

Всю четверку выдвинули баллотироваться в академики.Кренкель не пожелал играть роль «свадебного генерала». Сказал Шмидту, что «такого рода выборы вряд ли будут содействовать укреплению авторитета Академии наук СССР»,— написал вежливый отказ от баллотировки. Чтобы решиться на столь демонстративную выходку, надо было быть очень храбрым человеком.

Эту храбрость Кренкелю, наверное, припомнили, когда в сорок восьмом «в порядке бдительности» выгоняли с работы в Главсевморпути.

«Челюскин» — смерть и тайны…: 4 комментария

  1. Фраза в главе Комиссар Арктики некорректна
    «Члена коллегии наркомата (министерства) народного просвещения, не имевшего никакого отношения к Северу или мореплаванию.»
    Её можно отнести либо к члену коллегии, либо
    к наркомату народного просвщения.
    Плавучий морской институт Плавморнин был по декрету Ленина создан при Наркомпросе и в дальнейшем реогранизован в ГОИН и ВНИРО.
    С уважением

  2. Гипотеза о «разведке боем» мало вероятна. Для такой разведки не нужны были беременные жёны. А также коровы с сеном и плотники с запасом стройматериалов. Правда, по офиц. версии часть специалистов с жёнами. коровами и плотниками должны были высадиться на о-ве Врангеля. Но не высадились. По версии воспоминателей, вроде Ширшова — льды помешали. Но вот Шмидт с лимонами всё-таки высадился и на острове побывал. При желании, могли высадиться и остальные.
    Автор почему-то обходит версию, что «Челюскин» шёл к Чукотке, где намечалось открыть оловянный рудник. Тогда получают объяснение и семейные пары, и коровы, и плотники.
    И даже сведения о рабочих-заключённых , следовавших на «Пижме»

  3. интриги , аресты , зависимые от властей суды и бессудные расстрелы — все это часть нашей истории , которую не выкинуть из памяти и не изменить . как память о ней , в моем городе : улицы Шмидта , Челюскинцев , Леваневского , Куйбышева , Ленина / а этому идолу коммунистическому — еще и несколько сохранившихся памятников /.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *