Действие третье
Перо черного аиста и пролетая над будущим… За окнами притихшего от последних страшных событий как-то вмиг постаревшего особняка, проливая на промокший до корней деревья, шел нудный осенний дождь. Он то гремел кровельным железом как барабанными палочками по крыше, то медленно стекал тонкими струйками по давно немытым стеклам. Ветви стройного клена иногда, когда налетал холодный леденящий листву ветер, неумело касались карниза, словно пытались удержаться и не улететь непонятно куда вместе с парящими над ними стаями истошно-горланящих во все горло ворон. По утрам приходили заморозки, и пожелтевшая трава становилась звонкой и жесткой как стальная проволока, а пожухлые листья превращались в твердые, спаянные холодом, монолитные пласты. Крохотные многочисленные водяные капельки на ветках по утрам отливали благородным блеском чистейших бриллиантов, если конечно всходило багровое, словно сгусток крови, холодное осеннее солнце. В последнее время жизнь в доме незаметно изменилась. Больше не было таких веселых и ярких вечерних встреч. Люди, как испуганные серые воробьи, прятались по своим квартирам и особнякам, жались к теплым печам, прожорливым каминам и уютным оранжевым пятнам керосиновых ламп. По столице вместе с холодом и голодом шныряли непонятные на слух слова: «декрет», «экспроприация», «расстрел». Повсюду бесцельно бродили отряды не по сезону одетых рабочих и матросов. Среди них в кожаных куртках величественно двигались бывшие приказчики, редакторы и студенты с широкими и бездонными от кокаина глазами. «Вершители людских судеб» — как заметила тихим голосом мать Вероники — Из навозной кучи, прямиком в управители на бал у Сатаны.
Девочки теперь совсем не играли в парке, не катались на маленьких трудолюбивых пони на манеже, не посещали кафе, где продавали вкуснейшие французские булки и эклеры с сельтерской водой. С утра и до самого вечера, не считая времени на обед в пустой столовой, и ужин, они занимались наверху, рисовали, читали по слогам большие неинтересные словари, пересматривали гербарии, иногда пели тоненькими голосками песенки на польском языке. Именно в такой нудный дождливый ноябрьский день сестры ушли на кухню помогать накрывать обеденный стол, оставив младшую заниматься перекладыванием в папках рождественских открыток и приглашений. Девочка сидела молча, смотрела, листала, переворачивала странички и не заметила, как погрузилась, согревшись под пуховым толстым платком в сладостный не то сон, не то дрему. И почудилось Веронике, что она — черный аист — первогодок, летящий над цветущим голубенькими мелкими веточками, необъятным полем.
Повсюду деловито жужжат трудолюбивые пчелки, неустанно собирая нектар с нежно пахнущих полевых цветов. Речка вертлявой голубой змейкой петляет у самого соснового леса, пахнет свеже-пролитой смолой, горьковатым печным дымком. Она летит дальше и видит окруженную цветущими вековыми липами со всех сторон панскую усадьбу, рядышком с которой блестит и переливается на солнышке стеклышко заросшего камышом неглубокого сельского пруда. На одной из лип аисты, такие же по цвету как она, построили гнездо для своей многочисленной семьи и зовут ее к себе, крыльями машут. Пищат непоседливые птенцы, клекот взрослых летит к самому небу.
Внезапно налетевший из-за леса горячий ветер принес вместе с собой тяжелые грозовые тучи. Оглушительно гремит гром. Яркая молния раскалывает небо на пополам — на прошлое и будущее, а могучей рукой швыряет одинокую птицу, на горящую внизу пшеничную ниву. Гремят траками железные машины, взрывается и горит поле. Клубы густого дыма низко стелятся над землей. Птица прячется в кустарник среди переплетенных ветвей жасмина и сирени. Она видит странных военных в серой, словно мышиного цвета, армейской форме. Фигурки живых солдатиков сгоняют людей в одиноко стоящий на поле овин, деловито поджигают деревянный сарай со всех сторон.
Ревет, бушует пламя, текут слезы у девочки во сне, вздрагивает черным телом, сидящая в сторонке одинокая птица. Страшно ей и неуютно, не видно больше гнезда и птичьей семьи. Вместо липы только широкий пень остался и усадьба исчезла. Одни спаленные, обугленные бревна и пруд опустел, высох до самого дна.
Потом отдельным фрагментом — летящее по пыльной лесной дороге черное перо аиста, кувыркающееся по воле ветра в сторону торфяного болота. Летит перо, похожее на длинный комок черной сажи: то вверх поднимается, почти туч касаясь, то вниз опускается по самой водной глади речушки, скользит, аж дух от такого полета захватывает. Отражаются в воде летящие над ним другие гордые черные птицы, спешащие за медленно опускающимся солнцем. Опять гремит гром или выстрел, скользит вожак вниз, ломая и сбивая строй, смешивается птичий клин и несется над землей их душераздирающий плач.
Просыпается девочка, освобождаясь из объятий тревожного и пугающего сна. Кулачок ее сжимает птичье перо антрацитового цвета. Откуда оно и как появилось у нее? А, может это перо упавшей одинокой птицы? Смотрит Вероника, ничего понять не может, но кажется ей, что это и есть небольшая подсказка из далекого будущего. Гремит лестница, спешит девочка вниз, несет тревожную вещь. Так хочет сказать, предупредить всех своих, но не успевает, услышав слова своей матери: «Ты уже проснулась? Тогда мой руки и садись кушать. Сегодня я приготовила твои любимые картофельные оладьи. А что это за перышко у тебя в руке?»
Продолжение следует
Сергей Качанов-Брандт, 23.05.2016 |