Удивителен по-многоликому полевому разноцветию и ярок на всевозможные ароматы, радушный на щедрый урожай и упоительный дневной зной месяц, который называют в народе именем Жнивень. Небо бездонное, голубое, почти без пушистых клочков облачной ваты днем и темно-сапфировое совсем, чернильно-аметистовое строгое в Своем безразмерном величии море, где как ослепительная бриллиантовая пыльца играют холодным блеском далекие звезды.
Продолжение дневного великолепия плавно переходит в вечернее, при медленном оседании солнечного божества за верхушки засыпающего леса. Звон литовских кос еще неуловимым штрихом висит, переплетаясь с комариным писком почти на окраине местечка, приютившегося на левом берегу веселой полноводной реки. Жаворонки, поющие и невидимые днем, уступают сцену другим исполнителям, и уже в вечернем сумраке кукушка начинает пересчитывать чьи-то легкие шаги за околицей в липкой взвеси тумана, пытающегося спрятать в необъятный карман свой не только зеленые искорки любопытных светлячков, но и горящие радушным светлом распахнутые окна деревенских хаток.
Со стороны чернеющей сосновой посадки доносится непонятный лай: скорее всего лиса настигла вздремнувшего зайца под кустом дикой смородины и не поверив в лесную удачу, упустила ушастого. От того и лает вполголоса, чтобы не привлекать внимания чужих глаз к такому стыдному эпизоду хищной жизни, а заяц петляя и перепетливая запах следов, отпрыгнув далеко в сторону, на этот раз спрячется по соседству с собачьей будкой, почти перед входом в деревянную избушку одинокостоящую вдалеке от хутора и долго еще будет коситься на пляшушие под луной летние сумерки, опасаясь нового появления рыжехвостого врага.
Собраны последние охапки душистого, скошенного и высушенного за день, сена в коренастые стожки. Коровы подоены и мирно жуют, пережевывают сытную вечернюю пищу. Колодец последний раз нудно проскрипев, наконец, тоже угомонился и задремал. Роса выпала блестящим серебром на широкие листья лопуха и подарила немного красоты небольшому кустику крыжовника, обрызгав сияющим крошевом его полосатые и похожие на крохотные арбузики ягоды.
Одноногая Марта запрет двери на засов, уменьшив пламя в керосиновой, закопченной временем и жирной сажей лампе. Ее сегодняшние гости — молодые парни и девушки, устав от нескончаемого летнего дня и тяжелого крестьянского труда, ждут от нее новых необычных историй.
Туман подполз к самой двери и замер: побоялся перейти порог ибо знает, что там, где горит огонь даже маленькой свечи, нет входа ночному сумраку, а тем более прозрачной речной сырости, пускай даже если влага умеет слушать и запоминать.
Вот и сейчас слова женщины, всколыхнув туманную взвесь, смешались с миллионами миллионов водяных телец и стали одним целым истории и течения реки прошлого и настоящего, одним целым вольного и единого народа, столетиями живущего в этих лесных краях, поющего песни на родном, еще незабытом языке дедов и своих прадедов.
Пока живет слово, жив и народ, хранящий это слово для своих детей. Будет жить и память, которая как прозрачный поток несет полноводные воды на запад, но всегда по весне возвращается домой вместе с журавлиными говорливыми стаями и тяжелыми дождевыми тучами, чтобы прикоснувшись к ручьям и протокам, утолить жажду живительным березовым соком родной и любимой земли. На левом берегу реки
Так уж повелось с тех далеких, почти забытых времен каждый год в конце последнего летнего месяца целых три дня на левом берегу реки белорусской большую ярмарку устраивать, людей радовать изобилием всевозможных товаров и развлечений. В вечерней свежести на огромном поле за местечком устанавливают люди торговые шатры, навесы, возы с различными изделиями многочисленных лавок, заводов и производств. Скобяные и кожевенные товары, мука мельчайшего и изумительно белого помола, из которой потом выпекут и сдобные калачи, и свадебные пышные слоеные караваи. Пшеничная мука всегда в цене будет, как и хорошая, привезенная из Вильно остроносая коса-литовка, имеющая на пятке клеймо в виде стоящего на одной ноге чернокрылого аиста.
Под цветным шелковым навесом раскладывает по многочисленным полочкам, «поличкам» засахаренные кусочки высушенных заморских фруктов кондитерша из далекого польского города Лемберга. Давно про ежегодную ярмарку слышала, но только этим летом соизволила приехать в далекий лесной край голубых рек и глубоких озер. Раскладывает сладкий товар, торопится.
Ночь летняя коротка: с одной стороны на местечко опускаются сумерки, а с другого конца его уже солнце не торопясь встает, лучами длинными кошмарные видения опять по топям и непроходимому бурелому разгоняет. Поле необъятное уже не имеет свободного места, много новых торговцев еще ночью приехало. Лотки некоторых даже на земле стоят. Из Менска — бочки ячменного легко пенящегося, похожего по цвету на настоящий бурштын, охлажденного пива. Глиняная, обожженная до мелодичного звона посуда из Ракова. Льняные накидки, гобелены и золотом ладные широкие слуцкие с вышитыми как живыми головками василька пояса.
Желтое, словно утреннее солнышко, плавает в дубовых бадьях с подсоленной водой масло, сделанное умелыми мастерами из Подляшья. Головки сыра, копченые на ольховых опилках, из самого Тракая, рядом с окороками, ветчиной и кружками сыровяленой и копченой, остро пахнущей чесноком, краковской колбасы, лежат, благоухают так, что коты местные, подняв пушистыми трубами хвосты и забыв про охоту на домашних мышей, в сторону ярмарки потянулись одним глазком посмотреть на невообразимое великолепие мясных продуктов.
А невдалеке ровными рядками висит угорь нарочанский, по метру каждый, сиг белобокий, форель речная, радужная щука-травянка, судак с желтыми как у оборотня глазами, плетеная из ивовых прутьев огромная почти в рост человека корзина, полная шевелящимися грязно-зелеными местными раками с огромными и острыми клешнями.
Не обойти за один день ярмарку, как не пытайся. То там остановят, то там дадут попробовать неженские огурцы маринованные, белые грибы из Пародовщины, помидоры огромные и крохотные, редиску, лук, укроп, петрушку, тмин, анис и другие специи. Спешит, волнуется народ, не каждый может три дня ничего не делать, а ходить по рядам и веточкой сорванной надоедливых оводней и корчмарок отгонять:
— Попробуйте винца хлебного, сама варила для личных нужд целых три бочки. Огурчики квасовые и капустка хрустящая в придачу. Заходите, люди добрые, в исключительных случаях могу налить в долг.
На такой возглас и попался как кура в ощип ученик кузнеца. Шел две дюжины гвоздей да пяток подков на квас хлебный, кувшин пива мастеру и несколько вяленых плотвичек сменять, да не дошел. Возле немного навеселе шинкарки остановился, винца хлебного решил отведать. Ох, и не знал оболтус, что словом хитрым так обычный самогон бимбер называют. Попробовал раз, попробовал два — ничего в узелке на обмен не осталось, голова от выпитого закружилась, ноги ватными сделались. Шинкарка за так еще стаканчик налила, мол, потом сочтемся, когда деньги будут.
Не сообразил паренек, как он потом на берегу речки рядом с водяной мельницей оказался. Ночь тихая, такая, что даже комара не слышно. Волны еле-еле шевелятся, луна полнобокая, как новенький золотой блестит. Вниз по реке плывет сор травяной, пена речная, взбитая падением с высоты, клочками сахарной ваты мимо проплывает. Ивы в темноте смущенно ветви длинные в воде прячут, лица узкие от посторонних прикрывая. У самой плотины всплыл огромный черный сом, воду телом трехметровым вспучил так, что спросонья утка в гнезде подскочила, закричала, а рыба камнем тяжелым на дно илистое упала, только круги по воде во все стороны загуляли.
Присмотрелся паренек и видит, что внизу по течению, где омуты вальсы кружат, вроде бы лодка показалась. Течение сильное, а она против течения медленно ползет, и человек в ней сидит в соломенной шляпе, одетый не по погоде в ободранный овчинный тулуп. Он, оказывается, волочет за лодкой не то сеть рыболовную, не то вешку плетеную. К берегу недалеко от лежащего ученика кузнеца причалил, начал из темной глубины какой-то куль перекрученный вытаскивать. Вытащил на землю, бросил и видит малец напуганный, что не рыба чешуей блестит и хвостом по траве бьет, не раки клешнями щелкают, а сверкает под лунным светом гора золотых и серебряных вещей: браслеты, чарки, табакерки, блюдца, перстни с цветными каменьями и словно листва с дерева невиданного различные по весу и размеру монеты древние. А рыбак молча берет пригоршню этого добра и пареньку протягивает:
— На вот, возьми, мне ли добро жалеть, — а потом как будто ветерком прошелестело. — Все твоим будет, а взамен мне лишь юность свою отдай. Никогда золото и серебро не закончатся у тебя, всегда в достатке жить будешь. Устраивает тебя мое предложение, хлопчик? Раз да, то только кивни.
Протер малец глаза — не исчезает старик, еще один куль на берег вытащил, еще больше добра перед ним положил и, улыбаясь, рукой поманил:
— Бери, у меня много еще на дне илистом со времен Отечественной войны и народного восстания лежит, не один обоз под лед ушел, здесь и добро Радзивиллов покоится: цены неимоверной фигуры из золота, литые итальянцами знаменитыми. Решайся, сейчас филин на ольхе заохает и мне уйти придется опять на долгий год в царствие подводное. Целый год огромной рыбой в сумраке речном плавать, богатство свое от любопытных охранять. Чего застыл, как тот золотой апостол, только головой кивни и станешь богатым и независимым! Сергей Качанов-Брандт, 22.06.2016 |