Отрывок 3 (продолжение второго)
Пребывать в упоительном беспамятстве никто допрашиваемому давать не собирался. Его сначала грубо толкнули носком офицерского сапога в бок, но видя тщетность таких усилий, вылили ведро ледяной воды на голову. Поток воды потащил сознание истерзанного человека наверх и смыв с лица остатки беспамятства, грубо вернул в реальный мир острой раздирающей его тело нестерпимой болью. Кабинет вместе с проводящим допрос и конвойным вернулся на свое законное, по праву сильного, место.
— Сержант, поднимите этот кусок дерьма, мы еще не договорили, — опять тот же сладкий и опасный говор.
— Значит он не умер, значит все еще только впереди, — мелькнула коварная мысль и сердце невольно сжалось от нехороших предчувствий. Сильные руки невидимого в темноте существа приподняли тело, отделив его от небольшой лужи, и небрежно бросили на табурет.
— Итак, милейший, первую часть нашего разговора мы прошли без сучка и задоринки, так что приступим ко второй, более ответственной. Вы, Погудо, утверждаете о своем причастии к польской армии. Прежде чем ответить, хорошо подумайте. В какой экспозитуре Вы проходили службу? Меня интересует точный номер. Что входило в Вашу обязанность при осуществлении разведывательной деятельности на территории
нашего государства?
Как-то по-адски очень сильно болела голова, и собрать осколки воспоминаний не было никакой возможности.
— Пить дайте,- начал человек недолгую фразу и сразу же получил чем-то мягким, но тяжелым, удар сзади по спине от стоящего в темноте охранника. Перед глазами разорвалась яркая петарда, поплыли черные и оранжевые круги. Сквозь это новое, не сюрреалистическое ведение, до человека донеслось на немецком языке:
— Коллега, а разве в допросе следственная сторона должна опираться только на физическое воздействие над допрашиваемым? Давайте мыслить нестандартно, товарищ. Бить и ломать жертву во имя справедливости революционных идей — это вчерашний день. Разрешите мне продемонстрировать Вам новые возможности Рейха и конечно более надежный результат в добывании правдивых показаний. И затем уже на русском языке с неуловимым прибалтийским акцентом прозвучали совсем иные слова, заставляя допрашиваемого напрячься всем избитым телом. — Итак, Погудо, лично я как офицер гестапо вижу в вашем нежелании отвечать на поставленные вопросы обычный протест. Человека бьют, он и молчит хуже, если под градом ударов избиваемый начнет говорить неправду, выдавая желаемое за действительность и уводить следствие совсем в иную сторону. У меня имеется своя теория по этому вопросу, и я ее сейчас проверю. Развяжите Погудо, дайте ему напиться воды и включите нормальное освещение в кабинете.
Незамедлительно вспыхнул мягкий белый свет, подобный божественному свечению в костеле, когда сотни крохотных восковых свечей создают в закрытом пространстве совсем другой мир и совсем иные на уровне божественной мысли трепетные впечатления. Руки стали освобождаться от врезавшейся зубами умирающего грешника в кожу тонкой пропитанной бурыми пятнами веревки. Жестяная кружка, наполненная прозрачной водой, уперлась в пальцы и зазвучала невероятная здесь, но такая родная сердцу мелодия Полонеза Огинского, ломая и разрывая душу истерзанного арестанта не грязными, обагренными в кровь руками, а чарующими и жалобными звуками. Музыка может излечить, может дать стимул и надежду, но может и выбить табурет из-под ног, готовящемуся к казни через повешение. Она звучала торжественно и громко, тем самым лишая человека возможности молчать, не отвечать на заданные вопросы, возвращая его из искусственно созданного состояния жертвы.
Слезы струились по небритым щекам свободными блестящими линиями. Он по- прежнему находился в камере допрашиваемых, но рядом, невидимый остальным участникам спектакля, стоял, склонив ясную голову и белоснежные крылья Ангел Хранитель окровавленного поручника Погуды. Поочередно сменяя друг друга, гестаповец и следователь НКВД ломали целый месяц тело и душу глубоко религиозного человека, но кроме как признания в том, что он польский офицер и защищал от врагов любимую землю, не добились, хотя перепробовали и старые проверенные методы пыток и совершенно новые неизвестные местным товарищам. Результат оставался прежним. Изнемогая от нечеловеческой боли, захлебываясь звериным криком, пытаемый доходил в невменяемом состоянии до какого-то ему известного предела, когда слова вот-вот должны уже слететь с губ, но в это мгновение чья-то рука ложится на плечо, отодвигая измученное сознание от края губительной бездны, и наступает долгожданный покой.
Нелюди не могли понять от чего озаряется изнуренное продолжительными пытками, неузнаваемое от побоев лицо, и рваные в лоскутья губы начинают кому-то улыбаться.
— С катушек съехал, — констатировал один.
Второй же соратник по такой нужной системе работе ничего не говорил, а только еще больше хмурился, ведь его новшества впервые дали осечку. Человек говорил много, говорил, но только о том, как любит жену и своих детей, как нравится ему косить по зорьке пропитанную росой пахнущую рекой в рост стоящую осоку или собирать по осени крепкие боровички, ходить в костел и молиться пану Богу. И больше ничего кроме стонов, криков, плача и нечеловеческого рева до обоих палачей не долетало. На исходе второго месяца, не добившиеся признания, следователь НКВД и его коллега из гестапо, единодушно пришли к единому мнению:
— Расстрелять собаку и заняться другими, благо, что в этом проблем не существовало, камеры Володарки были забиты под завязку. Ожидалось прибытие особого решения из Москвы, подписанное самим Сталиным и его мясника Лаврентия Берии, которые тоже всеми силами старались помочь и разгрузить следственные изоляторы от польских, уже никому ненужных офицеров. 22 марта 1940 года. Москва Приказ номер 00350 «О разгрузке тюрем западный районов УССР и БССР» (а вернее о расстреле польских военнопленных офицеров и полицейских, находящихся в тюрьмах вышеуказанных районов). ЛП Берия. Сергей Качанов-Брандт, 02.06. 2016 |