Дед не соглашался ехать на чужбину:
«Мать здесь схоронили, как ее покину?
Дом исправный, банька, «га» почти земельки,
Вам бы лишь сорваться с ветки, скороспелки.
Немцем люди кличут, там я стану русским» —
Дед смолил цигарку, рассуждая грустно. Через две недели дети дом продали,
Слов в ОВИРе лестных позже услыхали:
«За куском побольше за границу рвутся,-
Дед молчал в сторонке, — Больше не вернутся».
На дорогу молча у могил присели:
«Прощевай, родная, спи в родной постели». Уезжали ночью, в спину бьют зарницы:
«Как там земля предков?» — и совсем не спится.
Встретили сурово, в очередь поставив,
Ничего не ново, мир порядок славит.
Жизнь совсем другая, огоньки рекламы,
Но не пахнет ладаном, недоверье в храме. Вроде бы и общество, да поди ж чужое.
Мера по параграфам и никто не волит.
Разговор же предков поменялся с часом:
«В русском магазине водка с хлебным квасом».
Дед молчал: «Пусть внуки ни под кем не гнутся,
Может быть когда-то и к земле притрутся». Но судьба злодейка карты вновь меняет,
Старых дней усталость снова примеряет.
Пришлых говор сильный, быть иной погоде,
Столько лет прожили, что вновь происходит?
Снова чемоданы, снова в неизвестность,
Не приемлет кровных почему-то местность. Видно не планида, силы на исходе,
Бог в беде не бросит и назад воротит.
Там, куда зарницы вспышки расплескали,
Там, где перелески ждут в немой печали.
Но весной как прежде прилетают птицы,
Все мы одни дети для сырой землицы. Сергей Качанов-Брандт, 12.04.2016 |