5.
Поклевка хорошей рыбы — то самое, ради чего истинный рыбак часами и сутками может сидеть у снастей, что заставляет его независимо от возраста, служебного, семейного и прочих положений бросать все и приезжать к водоему!
Старик за свою длинную жизнь познал рыбацкий азарт в полной мере. Раньше, когда был помоложе любил разъезжать по рыбьим местам. Его старенький мотоцикл можно было увидеть и на Балхаше, и на Кызыл Куле, не говоря уже о Куртах, или Капчагайском озере — в Казахстане озер да рек не меряно. Сил было много, бензин и водка стоили дешево. Тайком в душе тешил мечту выйти на пенсию да объездить все озера да реки тогда необъятного Советского Союза. Но росли сыновья, надо было содержать семью, да работа отвлекала. Только дело к пенсии подошло, тут Союз распался. Денег особых не скопил, не до путешествий. Поогорчался старик, да плюнул — хватит на его стариковскую долю и Капчагая. И большое озеро, и рыбное, да и под боком — утречком можно рыбу поймать, а в обед дома пожарить.
Старик родился в том самом поселке Илийск, что был затоплен при плотине. Потом мыкались по местным поселкам, пока не осели в Заречном. В последние лет тридцать он рыбачил в районе Рыбколхоза. Озеро и местную рыбу знал как самого себя. Имел свои приметы и суеверия. Вот если, допустим, с ночи заноет раздробленное на фронте левое колено, — быть дождю да северному порывистому ветру. Знать, атмосфера шалит, перепады, для серьезной рыбы аппетита как не бывало. Неписанный закон. Кроме как мелюзгу на удочку, ничего серьезного не поймаешь. В летний утренний туман, как правило, неплохо клюет. Или дождичек теплый… Да сколько этих примет у рыбаков!? — тут и цвет закатов и рассветов, вид луны, особая облачность, направление ветра, знание периодов размножения, повадок — всего не сосчитать, тут каждый себе профессор, у каждого свое мнение.
Но самой нехорошей по части клева приметой для Старика было то, как если вдруг под вечер на супругу нападал беспричинный зев да брюзжание, а к ночи у нее голова начинала болеть до слезотечения, — это, значит, вообще клева не будет, можно сидеть дома. Но дома Старик не сидел, он знал, что с утра выслушает о себе все, что накопилось у старухи за всю их длинную совместную жизнь и с рассвета убегал на море.
В отличие от большинства местных рыбаков, зарабатывающим на море, Старик ловил рыбу больше в азарте, чем в силу необходимости. Влекло его к морю всеми душевными фибрами. Любил Старик местные озерные запахи, шорохи камыша и осоки, вид своей уютной заводи. Любил покушать коктал из сазана, выпить водочки под заливного судака, обожал жаренного османа или маринку. Нигде он не чувствовал себя так хорошо как на берегу с удочкой в руках. Устал старик от людей, от семьи, от суеты мирской, все больше к старости полюбил одиночество да тишину. Чувствовал — немного осталось, а одиночество да озерная гладь не мешали раздумьям. На рыбалке предавался он им без остатка, — так, что порой цепенел, витая мыслями в прошлом. Впрочем, глаз его никогда не забывал наблюдать за снастями…
Места эти, где Каскеленка впадает в Капчагайское озеро и образует заросшее камышом устье, были запретными. Сюда на нерест, каждый в свое время, шли сазан и амур, вобла с лещом, и местные рыбаки без улова не сидели. От рыбинспекторов они откупались когда рыбой, когда бутылкой водки, если ловились с удочками да спиннингами. Если же промышляли сетями, тогда стражей водоемов брали в долю, и те обеспечивали прикрытие. Но Старика рыбинспекторы не трогали по трем причинам. Во-первых: старик был в возрасте и имел удостоверение инвалида войны. Во-вторых: он был один из немногих, кто не принимал браконьерства и рыбачил по старинке, — по-честному, как любил говаривать. Такие снасти как сети, переметы или даже сравнительно безобидные винтиля—мордушки презирал, считая их уделом тунеядцев и недостойными для настоящего рыбака.
«Вот представьте — охотник, допустим, пошел в лес и наставил мины на животных или гранату метнул в ущелье, где козлы прячутся. И это, по-вашему, — охотник?.. Такого горе-¬охотника за сто километров к охоте подпускать нельзя! Так и сети да переметы — где здесь честная борьба, где искусство-то?.. Подлость да и только!» — укорял он местных браконьеров заходящих к нему ночью с бутылкой на огонек. Те охотно с ним соглашались, — да, не гоже, мол, настоящему рыбаку браконъерничать, с удовольствием выпивали со стариком, а на рассвете вытаскивали из камышей припрятанные лодки и уходили в море проверять сети.
В-третьих: к старику все настолько привыкли, что воспринимали не иначе как достопримечательность местной флоры и фауны. Грозные рыбинспектора окрестили его за глаза Сазанычем, и если менялись, передавали его следующим по наследству и в душе уважали старика за принципы. И всякий раз, когда при очередной облаве они натыкались на него, только качали головами и для порядка стыдили:
— Опять вы нарушаете, дедушка! Мы же вас прошлый раз предупреждали — здесь запрет круглогодичный! Рыбачьте на море, а не в устье, там вам никто слова не скажет!
На что хитрый Старик всегда рассказывал историю, которую слышало не одно поколение рыбинспекторов:
— Мне, сынки, рыбалка на фронте помогла выжить! Я, сынки, когда под Сталинградом в окопах гнил, когда Одер форсировал, зарок себе дал: ежели живым вернусь в родные края — до самой смерти на рыбалках просижу! Вот так загадал — и выжил! Не могу без рыбалки я. Мне вот и фашистский снайпер руку поранил, когда мы с ротным на Дунае рыбку ловили… — Старик всякий раз показывал грубый рубец на левой руке и прибавлял: — Мне жить то осталось раз и обчелся. Дайте старику уж тут досидеть свое… А в устье сижу, потому что до моря далековато, у меня и сил уж нет туда добираться…
Инспектора махали рукой и всякий раз произносили одну и ту же фразу:
— В последний раз и учитывая ваше фронтовое прошлое — прощаем!
С тем уходили. До следующего раза.
Старик громко желал им в спину здоровья и всех жизненных благ, что существуют на свете, и радовался, что уважают еще фронтовиков, помнят о войне.
Он не догадывался, что у рыбинспекторов была еще четвертая причина. Она дополняла первые три, но была основной: те прекрасно знали, что Старик беден, и с него нечего содрать. Как в свою очередь не ведали рыбинспектора, что рубец на стариковой левой руке оставил не фашистский снайпер, а сам Старик, когда лет сорок тому назад по пьянке колол дрова и рубанул руку топором.
Самой большой рыбной страстью у Сазаныча была охота на сома.
Этот вид рыб-¬гигантов был для него самым желанным трофеем. В трудные послевоенные годы семья рыбака не голодала. На столе всегда были вкуснейшие котлеты или пельмени из сомовьего мяса. Правда в последние десять лет Старику уже не по силам было мотаться по излюбленным сомовьим местам, где, как правило, обитала действительно крупная рыба. Он облюбовал свое местечко на рыбколхозовских берегах. Это был небольшой, заросший кустарником и тростником мысок. Старик расчистил себе полянку в двадцать квадратов, выкосил в камышовой стене просеку к морю, вырвал прибрежную морскую траву, чтобы не цеплялись закида, и получилось скрытое от посторонних глаз местечко с прекрасным видом на воду. Рыбацкий рай, да и только! Самое главное, что местечко это находилось как раз напротив одиноко торчащего буя, — буй указывал начало глубокой рыбной ямы. Буй этот во время шторма сорвало с какого¬то пляжа, и утащило в море. Местные находчивые рыбаки отбуксировали его к своим берегам и пометили намытую течением Каскеленки рыбную яму, чтобы лучше ориентироваться куда завозить на лодках закида.
Но вместе с тем местечко Старика находилось в хорошем отдалении от небольшого пляжа, где обычно купалась местная ребятня, да рыбачили заезжие городские рыбаки. И это было для Старика благом, так как он терпеть не мог на рыбалке лишнего шума. Сомы здесь тоже попадались, но мелкие — от полукило до десяти, — так, сомята, а не сомы. Зато судак, сазан, вобла, водились в изобилии.
В этот раз Сазаныч приехал на море затемно, до рассвета. Поставил мотоцикл на свое привычное место, и осторожно, крадучись подошел к воде.
Дул «Балхаш». Озеро, растревоженное северным ветром, спросонья недовольно ворочалось, временами бросая на берег небольшую сердитую волну. Старик поморщился, ветер дул явно не рыбный.
Старик снял с себя брезентовый рыбацкий костюм, но с озера так тянуло прохладой и сыростью, что он невольно поежился.
«Лето на дворе, а я мерзну, — подумал старик, — эх, не греет уже кровушка…»
На небе еще держался молодой прозрачный месяц, но подбрюшины редких лохматых облаков позолотились. Вскоре косые солнечные лучи упали на водную гладь, и вся окрестность ощетинилась причудливыми и колышущимися под ветром тенями.
Старик приступил к работе. Стараясь все делать как можно тише, небольшой кувалдочкой вбил в глинисто¬песчаный берег в пару метрах от воды, три длинных полутораметровых штыря из двенадцатой арматуры. Вбил глубоко, оставив примерно с полметра торчать сверху.
Убедившись, что штыри сидят крепко, старик вернулся к вещам. Развернул раскладной алюминиевый стульчик, уселся на него, подтянул к себе нужные сумку, мешок, и вытряхнул из последнего на землю три больших мотка веревки. Веревка была капроновая и очень крепкая, и рыбак знал, что нет на Земле человека способного вот так руками, разорвать ее, но все равно по привычке попробовал на разрыв. Порывшись, выудил из сумки круглую и потертую жестяную коробку из-под леденцов «монпансье», перетянутую резинкой, и, сняв резинку, поддел край крышки перочинным ножом, и открыл банку; в некоторой задумчивости стал рассматривать ее содержимое.
В коробке находились кованые самодельные крючки двойники, размером с мужскую ладонь и толщиной в палец пятилетнего ребенка.
Рыбак по очереди достал и осмотрел все пять крючков, которые едва умещались в коробке, и без колебаний выбрал три самых крупных, а остальные сложил обратно и перетянул коробку резиновым обручем. Затем, извлек из необъятного рюкзака пластмассовый футляр из-под домино, и, близоруко щурясь, нащупал в нем небольшой напильник. Взяв в руки крючок, он проверил пальцами два острия, и неодобрительно покачав головой, принялся оттачивать жала. Время от времени он наводил крючок на оранжевое пятно восхода и придирчиво рассматривал контуры каждого острия, чтобы выдержать правильный угол заточки.
Вскоре ветер стих, и стало еще светлее. Видимости старику уже хватало, он выключил шахтерский фонарь, и принялся последними штрихами подправлять острия.¬
Закончив с крючками, Сазаныч привязал их особым узлом к капроновым веревкам, затем сложил мотки с крюками на берегу у воды. Другие концы веревок закрепил на арматурных штырях. Пол дела было сделано.
Теперь очередь за насадкой.
Старик что только не пробовал насаживать на крючки, чтобы заманить своего сома. Он привязывал к двойникам лягушек, и раков. Специально как-то привез из дома парочку дохлых крыс. Насаживал на двойники вобл, лещей и небольших сазанчиков¬лопушков. Обвязывал двойники куриными головками и лапками, но тщетно, чудо рыба игнорировала стариково угощение, чего не скажешь о молодых, метровых и более сомах. Их Старый Рыбак, словно в насмешку, вытаскивал каждое утро и с ненавистью выкидывал в море. Сегодня он решил применить особый сомовий деликатес: опаленных на костре воробьев. По его наказу внук с помощью тазика и веревки с палкой наловил с пяток воробьев. Этот вид насадки отказывал очень редко, Сазаныч знал это по своему опыту. По крайней мере, выбора не было. Предыдущие две недели Старик промучился в одноместной лодке, пытаясь подманить сома на «квок». Но тщетно. Торчать на маленькой лодке одному даже на мирной волне, было большим испытанием. Да и что для такого гиганта маленькая лодочка? Если зацепит, утащит в море, не остановишь.
К тому же он заметил за своим сомом одну странную особенность, которую никак не мог себе объяснить. В отличие от всех своих соплеменников, тот почему-то вовсе был не совой, а скорее жаворонком. И показывался утром, либо днем, и чаще в районе одинокого буя. Пару раз Сазаныч даже углядел его мощную спину с лодки, с метров пятидесяти. Старик с ночной рыбалки перешел на дневную, чем удивил местную рыбацкую братию.
«У старого, наверное, мозги высохли, — судачили они меж собой, — торчит целыми днями в своей засаде, а ни одну путевую рыбу за последние недели не поймал!»
Свои года Старик отмозолил честно. Все, что по неписаным житейским законам полагалось содеять мужчине, претворил.
В молодости он защищал свою Родину, тогда еще великий и кажущийся нерушимым Советский Союз на фронтах самой кровавой и жестокой войны. Вернувшись по ее окончанию с наградами и простреленным навылет легким, завел семью, построил дом, вырастил двух сыновей. Когда сыновья подросли и захотели завести свои семьи, построил для них еще два дома. А сколько он посадил деревьев, то и со счета сбился. И жил в последние годы Старик тихо, мудро, окруженный уважением детей и внуков, и коротая время на своей любимой рыбалке. И так бы и дожил свои годы спокойно, если бы не та встреча.
С того момента, когда увидел Старик огромную рыбину, из его неторопливой жизни исчез покой. Улетучился как дым от сигареты. Проснулась в Старике уже несколько позабытая страсть, и стала свербеть печенку.
А вскоре произошел случай, после которого он и вовсе занемог. Это случилось ровно через неделю, после того, когда впервые старик увидел чудо¬рыбину.
В тот день Сазаныч приехал на море побросать блесну на судака да на жереха. Облачившись в свой непромокаемый ОЗК, купленный у знакомого прапорщика за бутылку, он зашел в воду по пояс и только метнул пару раз спиннинг, как вдруг прямо перед ним на поверхность воды поднялось чудище! То самое!
Старик не на шутку испугался, — вблизи рыба оказалась еще больше, чем он наблюдал ее с берега. Вид ее огромной зубастой головы был так страшен, что Старик хотел было пуститься наутек, решив, что сом надумал напасть на него. Но рыба и не собиралась на него нападать. Она казалась оглушенной, как¬будто попала под винт катера. Словно заманивая старика, рыбина перевернулась в двух метрах от него вверх серым брюхом, и застыла — этакая живая подводная лодка. Тут уж сердце Старика не выдержало: упустить свою мечту, когда она, что говориться, сама идет в руки, он не мог.
Старик в два счета добрался до рыбины. Глубина по шею. Не обращая внимания, что вода заливается в ОЗК, обхватил ее руками, и попытался утащить к берегу. Но тяжела была огромная рыба. Испугавшись, что та очнется и рванет в море, он, как бы ни было ему неприятно делить славу с другими, вынужден был позвать на помощь двух рыбаков. Они сидели в камышах, в пятидесяти метрах и тут же кинулись к Старику на помощь. Победа была близка как никогда, но тут словно нечистый вселился в рыбу. Она вдруг рванула, да так рванула, что Старик, весивший под семьдесят килограмм, отлетел от нее на два метра, словно пробковый поплавок. Старик не разбился, — благо, что все это произошло в воде. А рыба взмахнула мощным хвостом и была такова.
Сазаныч даже завыл от злости и вдруг обжегся: если не выловит он эту чудную рыбу, ни жить ни помереть спокойно не сможет. Остаток жизни станет для него неполноценным, незаконченным, как недокуренная папироса, или как недостроенный дом.
Занозился Сазаныч по¬черному. Продолжение следует.. |
