Маринка пришла только утром. По случаю нового года был выходной день, и Женька еще с вечера настроился вволю поспать. Вчера, после Маринкиного отъезда, они с Артемом крепко выпили, и Женька, чуть взвинченный, ловя ревнивые Тонины взгляды, долго обхаживал крупную и пышную, как не подбитая опара, Алку Черных. Она чем-то отдаленно напоминала ему первую любовь, но была выше ростом и нежней лицом. Своей свежей ухоженностью, она была похожа на большой домашний цветок, любимый всеми домочадцами, холимый и лелеемый, который поливают каждый день теплой водой с полным комплексом органических и минеральных удобрений, взрыхляют в горшке почву и обмывают из пульверизатора всю его пышную растительность. У нее были здоровые волосы, чуть удлиненное лицо, тонкие вразлет брови и маленький ротик, с розовыми губками — верхняя, своим кончиком, мило и безвольно нависала над нижней. Улыбка у нее была открытой и доброй, какой может улыбаться человек, живший пока только в тепличных условиях, холе и ласке. Но рано или поздно ему придется открыть дверь, сделать шаг на волю и познать, а может и разочароваться в том, что за окном не всегда светит солнце, тепло и комфортно, что могут хлестать холодный дождь и бесноваться пронизывающий ветер, и чтобы порывы его были не так жестоки и колючи, надо, хотя бы, укрыться рукой, и сьежиться, чтобы согреться. Узнать, «что бывает мятою трава, что бывают грубые слова», уберечься от которых трудно, почти невозможно.
Алкин взгляд, чуть тронутый легким хмельком — пила она совсем мало, стал откровенней, и она охотно принимала Женькины ухаживания. Но, высокая, почти одного роста с Женькой, была она до того негибка и неуклюжа в танце, что напоминала тяжелую, топчущуюся на одном месте колоду, которую Женька с трудом ворочал. А когда, касаясь ее щеки, он пытался поймать губами розовую мочку ее уха, она вздрагивала, взволнованно отстранялась и, пунцовея, прятала в глаза. Тогда тело ее, с волнующей ложбинкой на спине, под Женькиными ладонями мелко подрагивало, а, на удивление узкие и твердые ладони еще больше влажнели. Уже под занавес застолья, когда почти все было сьедено и выпито, Женька пьяно откровенно посмотрел Алке в глаза, спросил, как когда-то у Маринки:
— Ты придешь ко мне сегодня ночью?
Алка, положив ему руки на плечи, не сказав не слова, улыбаясь пунцовыми губами, весь танец смотрела ему в глаза, лишь в самом конце чуть заметно дрогнув веками. Но в комнату все же не пришла: видимо, сробела, воспитание пересилило, или, в самом деле, верила, что может вернуться Маринка и застать их вместе. Но теперь уже было поздно об этом гадать, Маринка, даже не сняв шубы, лишь сбросив капюшон, сидела на кровати. Она, как и всегда, была намакияжена, и только чуть видимые тени и припухлости под глазами говорили о проведенной без сна ночи.
— Дэн, ты прости меня, — глухо, полушепотом говорила она полусонному, снулому, от вчерашних возлияний, Женьке. — Так получилось, что без меня там бы не обошлись.
И она стала рассказывать, что на выступлении танцевальной группы, которую привезла Жанна, возник конфликт: вроде как группа должна была выступать совсем в другом месте. Но все поменялось и приехавшие рассерженные китайцы — а это ужас говорить с рассерженным китайцем — устроили скандал. Орали так, что морды их краснели от гневного напряжения и они готовы были порвать маленькую худенькую китаянку, ответственную за все мероприятия. Переводчика не было, и поэтому Жанна быстро смоталась за Маринкой, конфликт уладили тем, что группе пришлось выступать и там и тут и все эти перепитии затянулись до самого утра.
— Ты прости меня, Дэн, — повторила Маринка.
— Да ладно, ты же мне не жена, — как не старался, но все же обиженно буркнул Женька. У него болела голова, и ему очень хотелось спать.
— Ты мне веришь? — не отставала Маринка.
— Верю, каждому зверю.
— Дэн, я серьезно.
— Да верю, верю, давай спать.
Мир вроде был восстановлен, но произошедший инцидент, как вода в мороз, еще более расширил трещинку в их отношениях. Женька был почти уверен, что все рассказанное Маринкой, лишь верхушка льдины. Это подозрение усиливали и многозначительно-загадочные Тонины взгляды и слабая вера в то, что Маринка может работать переводчиком. Язык, конечно, она знала лучше Артема, но чтобы переводчиком… А если нет, тогда где она могла взять деньги, чтобы сделать такие дорогие покупки? Родители? Тоже было сомнительно. Как-то она рассказала, что отец ее работает в нефтехимической компании оператором, а мать сидит на руках с маленькой сестренкой. Мог, правда, деньги прислать брат, у которого, по словам Маринки, был небольшой бизнес. «Да и что тут гадать? — засыпая, успокаивал себя Женька. — Жена она мне, что ли? Где она была, что делала, какая разница? В случае чего, горшок об горшок, да и разлетелись. Рано или поздно все равно это случится». Но как бы там ни было, злые ростки уязвленного мужского самолюбия, что его бросили в новогодний вечер, точили мозги, как короеды. С этим чувством он и уснул.
Пожалуй, Маринка уже и сама понимала, что в ее доводах не все сходится. Хотя, наверное, дело было совсем даже не в этом. Женька чувствовал, что с Маринкой происходят какие-то изменения личностного порядка. Она как бы немного погрустнела, стала скрытной и равнодушной. И не только к Женьке, а ко всем одногруппницам. Если раньше, она была первой добытчицей и распространителем сплетен, участницей всех сколько-нибудь значимых разборок и тусовок, то теперь, как стал подмечать Женька, они ее почти не интересовали. Так, улыбнется тому или иному рассказанному курьезу и снова уйдет в себя.
Изменилась она и по отношению к Женьке. То бывала страстной и ненасытной, а то вдруг скажет на Женькины домогания:
— Расцвела в моем саду акация…
— Так только недавно, вроде, отцвела.
— У женщин это бывает.
А однажды вообще заночевала в девичьей комнате, на своей давно остывшей кровати. Обычно они предохранялись. Но бывали минуты роковые, когда страсть брала верх над разумом и месяц проходил в тревожном ожидании: не вылетела ли в путь белая птица, именуемая аистом. Теперь же подобных расслаблений Маринка не категорически допускала, всегда держа на чеку плоские цветные упаковочки с ненавистной Женьке «резиной».
Окончательно же стало понятно, что с дивчиной что-то происходит после того, как она три дня подряд не ночевала в школе, правда, каждый день, по телефону предупреждая Ольгу Александровну, что бы та не поднимала панику.
«Наверняка кто-то у нее есть, — подумал тогда Женька. — Схлестнулась с каким-нибудь торгашом. Вот и платье с шубой. Ну и пусть». Пусть-то, пусть. Странно, однако, устроен человек. Казалось бы, вот и близится закономерная развязка. И любви, вроде нет. Тогда откуда это чувство, похожее на ревность? Собственнические настроения? Уязвленное самолюбие, оттого, что не ты, а тебя бросают? Или привязанность? Ведь четыре месяца вместе — не баран чихал. Но как-то неожиданно все произошло, Женька не был к этому готов, а потому конечно, расстроился и растерялся. Девчата относились в нему с пониманием, по-видимому, зная гораздо больше его, и даже Артем, несмотря на то, что он Маринку терпеть не мог, не лез с расспросами, оценками и советами.
Все это происходило в самый канун новогодних праздников по восточному календарю, выпадавших на конец января. Зима, набрала силу и по ночам «давило» иногда под двадцатку. В один из вечеров, когда полным ходом шла подготовка к встречи года белой змеи, Женьку позвали к телефону.
— Жиган, привет,- зарокотал в трубке ровный горловой баритон.
— Привет, Саня, — узнал Женька Сашку Петрунько.
— Помнишь наш разговор?
— Конечно, ты грозился приехать?
— Да, сегодня в ночь вылетаю.
— Как в ночь?
— Да ты не переживай, нас там встретят, турфирма гарантирует. Может, завтра пересечемся? Ты как?
— Саня, что за вопрос?
— К твоим зайти, перед отьездом?
— Как хочешь.
— Ладно, до встречи. Я позвоню.
— Хао.
-Что?
— Да это я по привычке. Жду тебя.
Тут же память вылепила крупную, цыганисто-нагловатую фигуру Женькиного однокурсника. Особой дружбы они не водили, так здоровались при встрече, иногда выпивали. Саня был из той породы людей, в которой всяк считал его другом, и наоборот, всякий, протянувший руку и назвавший свое имя, тут же становился Санькиным корешком. Словом, рубаха парень. В Сане Женьку отталкивало одно — непроходимый, даже показной цинизм, хотя по натуре он был беззлобный. Точно он всей своей красивой, крупной фигурой, горделиво-независимой посадкой черной кучерявой головы хотел сказать неторопливо рокочущим баритоном: да начхал я на вас, принимайте меня таким, какой я есть, а не хотите — катитесь колбасой. Он настолько прямо держал всегда голову, что в первую очередь бросалась при встрече его крупная хрящеватая шишечка кадыка. Учебой он себя особо не утруждал, при сдаче экзаменов и зачетов проявлял такую изобретательность, что вызывал одновременно негодование и восхищение даже у преподавателей. Основной у него был английский, а в пристяжке шел испанский. Но тот и другой он знал одинаково плохо. Самым интересным было то, что он никогда не врал, и спокойно мог сказать, что не знает материала, но даже это сходило ему с рук. Его тянул ректорат, поскольку Саня был не просто хороший, а отличный баскетболист, КМС, и прирожденный КВНщик.
Родом он был из золотоносного северного городка, где отец его занимался похоронным бизнесом. В Иркутске отец купил Саньке квартиру, регулярно присылал хорошие деньги на житье-бытье, оплачивал учебу сына. Веселый и жизнелюбивый по натуре, Санька часто превращал свою квартиру, по его словам, в маленький бордельерчик, меняя, как перчатки, подружек, благо выбор в университете был просто сказочный. Он раз пять цеплял то гонорею, то трихомоноз, не стесняясь, даже с какой-то бравадой рассказывал об этом сокурсникам, и похоже не унывал. Любимой киношкой у Сани была «Белое солнце пустыни», героем, разумеется, товарищ Сухов, а присказками — «это вряд ли» и «даже не думай об этом».
Несмотря на их непростые отношения, Женька очень обрадовался Санькиному приезду. Они не виделись с самого окончания университета, диплом которого Саня все же умудрился получить, правда, ходили упорные слухи за хорошую взятку. Женька уже лежа в кровати, рассказал Артему о скором приезде своего однокурсника, их редких совместных похождениях и его необычайной популярности в стенах университета. Артем слушал внимательно, хохотал над забавными эпизодами из Санькиной жизни, о которых поведал ему Женька, а потом неожиданно предложил:
— А давай его пригласим к нам на праздник?
У Женьки у самого уже засела эта мысль, но все же он спросил:
— А удобно?
— Т-с-с! — глухо хлопнул себя под одеялом по ляжке Артем. — Конечно, удобно! Девки наши кипятком будут писать от такого ухажера!
Женька согласился, и, позевывая, замолчал. Это был уже третий вечер, как Маринка не ночевала в школе. На следующий день Санька позвонил в районе обеда.
— Ты где? — радостно закричал в трубку Женька. — Где ты остановился?
— В «Мариоте», знаешь такой?
— Знаю!
— Хватай такси и ко мне!
— Слушай, Саня…
— Даже не думай об этом, приезжай сейчас же и только попробуй без меня пообедать.
— Я хочу сказать, что я не один.
— Девушка? Кто она? Конечно, приезжай.
— Да нет, приятель, вместе учимся.
— Без базара.
Санька расположился по-барски: двухместный, восьмисотюаневый номер, с видом на телебашню, с баром-холодильником, забитым европейскими напитками и сладостями. Он уже принял душ, надел белый, как снег махровый халат и краснорожий, влажно причесанный, с густосинью бритья, большой, жизнерадостный встретил их у входной двери. Рука у Сани большая, жесткая, сильная, поросшая на тыльной стороне и по фалангам жестким черным блестящим волосом. Горловой рокоток насмешливый и одновременно располагающий. Обнялись. С Женькой они были ровесники, но из-за пробивающейся бритой синевы, роста и сложения, Санька выглядел старше своих лет.
— Ни хрена ты забрался!
— Двадцатый этаж, — чуть ли ни с гордостью пробаритонил Санька, и с доброй усмешкой, на которую ну никак нельзя было обидеться, уточнил, — Вот этот, мелкий и есть твой друг?
— Саня, ты не исправим.
— А что я такого сказал? Он что, крупный? Мелковат, мелковат. Саня, — протянул он Артему руку и, обращаясь в Женьке, продолжил:
— Тебе мать там передала какие-то банки и стряпню. Наверное, остопи..дела местная хавка?
— Во как! — вместо Женьки полосонул себя ладонью по горлу Артем. Он сверху вниз смотрел на циганистого гиганта, который, похоже, произвел на него сильное впечатление.
— Как там родоки? — спросил Женька.
— Бати дома не было, пацанов видел. Митяй у тебя крутой растет. Слушайте, я сейчас переоденусь, и мы пойдем куда-нибудь пожрем и хорошенько надеремся. А то у меня бабки ляжку жгут.
— Отец подкинул? — разглядывая в окно телебашню, обернулся Женька.
— Отец? Это вряд ли. Я теперь сам бизнесмен. Я ж сюда не зря прикатил.
Санька втискивал в джинсы свои мощные смугло-волосатые ягодицы.
«Раздобрел», — глядя на него, подумал Женька и вслух спросил:
— А куда пойдем, куда бы ты хотел?
— Кто-то мне перед отьездом про какую-то то ли курицу, то ли утку трындел. Это вкусно?
— Бейцзин каоя — пекинская утка, — блеснул своими познаниями Артем. — Тебе понравится. А водки ты случайно с собой не привез?
— Взял с пяток пузырей на всякий случай.
— Ну, крупный, ты предусмотрительный. Здесь на это дело случай всегда особый , — уже по-свойски брякнул Артем.
Санька насмешливо стрельнул по Артему взглядом, пророкотал:
— Споемся. Может сейчас по рюмахе?
— Даже не думай об этом, — торопливо перебил Женька, видя, что и Артем не прочь уже сейчас начать приключенческий день. То, что приключения обязательно будут, Женька нисколько не сомневался, хорошо зная Саньку. И чтобы сразу обезопасить себя от чрезмерной выпивки, предупредил:
— Меня прошу не принуждать. Мне весь вечер сегодня переводить, а если я выпиваю лишка, я тупею.
Может он бессознательно и Артема взял с собой, чтобы тот выполнял роль компенсатора, поддерживая в выпивке неудержную Санькину гуленую натуру. Они сели за крутящийся столик, рядом с тем, за которым сидели несколько недель назад Фэй Хуа и Женька. Так же горел стесненный закопченными кирпичами оранжевый огонь, запашисто тянуло дымком, сложным составом специй, так же жмурился высокий мосластый повар, показывая большие белые зубы, прикрываясь рукой от жара. Все это так живо будоражило воображение, что на какое-то мгновенье Женьке показалось, что Фэй Хуа здесь, просто она вышла на минутку и скоро вернется, улыбнется, поправит машинально свою черносливовую прядь, аккуратно присядет на краешек стула и, сложив у подбородка ладони, станет смотреть на огонь.
У столика уже услужливо стоял официант, отражаясь в остекленной картине-эстампе, висевшей напротив, на обойной стене. Заказали сразу две утки, каких-то салатов, пива, пельменей, словом, едва Женька переводил меню, Санька тут же махал своим крупным смуглым пальцем и кивал:
— Заказывай!
Когда все было улажено, и официант мухой улетел в свой кухонный удел, Женька покачал головой:
— Куда ты так размахнулся, набрал, как на Маланьину свадьбу. Кто это все есть будет?
— Хыа! — подражая Сухову, хохотнул Санька. — Нашел о чем переживать. Даже не думай об этом. Мелкий вон доест.
— Это вряд ли, — быстро осваивался Артем.
— И где только таких шустряков делают? — зубоскалил Санька. — Ладно, со свиданьицем, видит Бог, не пьем, а лечимся.
В его большой ладони стопка выглядела игрушечной. Он долго не мог приловчиться есть палочками, они у него постоянно перекрещивались и куски мяса падали обратно в тарелку. Но он упорно гнул свое и скоро, худо-бедно, у него стало получаться, хотя Артем уже давно услужливо пододвинул ему нож и вилку.
— Ну, рассказывай, — нетерпеливо потребовал Женька.
— А что говорить? Бизнесом вот теперь занимаюсь. Приехал сюда заключить договора на строительные материалы.
— Фирму, что ли открыл?
— Да не я, батя все. Его мертвяцкий бизнес в гору так и прет, — цинично рокотал Санька, аппетитно поглощая утиное мясо. — Народец мрет, как мухи — от водки паленой, наркомании, мордобоя, от блатных разборок. Только успевай бабки собирать. Особенно летом: нанял пару бичей, они на тебя все лето мантулят, могилы роют за хавку, да випивон. Но это не мой бизнес, меня от него воротит. Однажды в отцовой фирме увидел бабку всю в черном, и сама почернела: щеки ввалились, глаза дикие, губы бледные, собраны в такой комок, что щипцами не раздерешь. Молчала, молчала, пока документы оформляла, а потом, как завоет могильным голосом «Ой ты, мой, внучичек», у меня аж сердце в пятки ушло. Оказывается, у нее внук от паленой водки крякнул. Чурки там везут какую-то гадость — очиститель что ли, что-то с ним делают и водку бадяжут. Менты знают и хоть бы хны. Сколько народу от этой дряни загнулось. Так вот бабка внука похоронила, а потом, говорят, сама в петлю. Так потом она мне даже приснилась пару раз.
— Петля, что ли? — подьязвил Артем.
— Мелкий, тебе первое китайское предупреждение. Короче, я бате рассказал, он в смех. Говорит: слабоват ты, Сантер, в коленках. Иди бичам милостыню подавай. Рассентиментальничался. Деньга-то прет! Вот что главное. Ладно, говорит, повезло тебе, решил я вложиться в строительство: пару гектаров земли в муниципалитете прикупил и фирму строительную открываю. Туда пойдешь. Вот это по мне. Я даже от себя не ожидал, что получится. Сейчас — заместитель генерального по материальному обеспечению. Офис в Иркутске открыли и я вроде как там за главного.
Санька стал облизывать жирные пальцы, потом вытирать влажной салфеткой блестящий от топленого сала, отливающий синевой подбородок. Женька с каким-то обреченным удивлением слушал, как спокойно и буднично рассуждал Санька, как мрет народец, точно речь шла не о людях, а о чугунных болванках, которые надо перевести с одного склада в другой. Еще выпили, Артем только успевал подливать. Морда у Саньки стала как кормовая свекла, а бритые щеки приобрели почти фиолетовый оттенок. Он аппетитно двигал бесформенными полными губами, показывая редкие, мелкие, для его фигуры, чуть прокуренные зубы. В такт его челюстям двигались кончики аккуратных, как маленькие пельмени, прижатых ушей. Стараясь побыстрее миновать похоронные подробности разговора, Женька делано рассмеялся:
— Саня, ну как ты держишь палочки: клади вот так — одну на средний, другую на указательный и старайся держать их по середине. А то держишь их в самом конце — шибко щедрый, что ли?
— Не то чтоб, но не жмот. А у тебя что, финансовые проблемы?
— Нет проблем.
— А то я могу проспонсировать. Мне иногда даже хочется избавиться от этих бабок. Грязные они. Как вспомню ту старуху… И батю они сделали каким-то чурбаном нечувствительным. Мать бросил, уже с третьей живет, моей ровесницей. Все у него мудаки, да дебилы. Или как он говорит дЭбилы. А раз звонит мне, приезжай, мы в бане с компаньонами. Я приезжаю, а там полная баня баб. Узнали, что я его сын, переглядываются, посмеиваются, а мне почему-то неприятно. Собрался и ушел. Батя, потом, обижался.
— А в Китае-то, что собрался покупать? — вторично попытался перевести Женька почему-то неприятный для него разговор в другое русло.
— Отделочные: плитку, фурнитуру разную, электрику. Это же дешевле. А то у нас тоже есть бизнесмены-делегаты: впаривают на рынках китайскую плитку, а кричат итальянская, французская. Сами дэбилы и других хотят такими же сделать.
— Как тебе Китай?
— Еще толком не рассмотрел, но по сравнению с нами небо и земля. Дороги, здания, небоскребы, отделка — нам и не снилось. Наверное, здесь не воруют, как у нас.
Наконец, разговорная тропа свернула с неприятной тянущей за душу трясины и вырулила на пыльный шлях обыденности. Болтали о всякой всячине. Выпили взятые с собой две поллитровки, долго ели, заказали еще одну утку, которую уже не смогли одолеть. Шлифанули пивом и все же не хватило. Санька предложил заказать китайской водки, но Артем наотрез отказался. Решили вернуться в гостиницу, где еще осталась три бутылки «Столичной» и продолжить встречины. Когда приехали в гостиницу, Женька забежал в ресторан, располагавшийся на первом этаже, и заказал в номер какие-то закуски. Он хоть и выпивал через одну под ревнивым Санькиным оком, но все равно захмелел и Санькины сальные штучки уже не казались ему перегруженными цинизмом. Артем выглядел осовелым, но веселым. Он уже полностью освоился и смотрел на Саньку восхищенно-преданным взглядом. Для Саньки же, все ранее выпитое, оказалось слону дробиной. Он только еще больше раскраснелся, шел большой, красивый, чуть переваливая свои мощные, немного покатые плечи, с наглецой, бесцеремонно оглядываясь на хорошеньких женщин. Глаза его под густыми блестящими бровями были масляно-карие.
Поднялись в номер и, не дожидаясь закусок, открыли еще одну бутылку, разлили в пластиковые стаканы, стали зажевывать найденным в холодильнике каким-то бледным соевым шоколадом местного производства.
— Сань, а Сань, — пьяно посмеиваясь, чокаясь без звука пластиком, заговорил Артем. — Мы с Дэном хотим тебя пригласить завтра к нам в школу встречать новый год. Мы уже перетрещали с нашим руководителем Ольгой Александровной.
— И что, таможня дала добро?
— Верно. Ха-ха-ха. Таможня. Ха-ха-ха. Слышь…
— Стоп, стоп, стоп.- Санька тяжело и нетерпеливо зашлепал ладонями по коленкам. — Анекдот вспомнил. Короче Саида зарыли басмачи в песок, одна башка торчит. Хоп — Сухов идет, головой качает, спрашивает: «Пить, поди, хочешь, а, Саид?» «Курить, говорит хочу». «Даже не думай об этом, я ж тебе не далее как вчера пачку английских оставил». — Санька выдержал паузу и невозмутимым голосом Спартака Мишулина эффектно закончил — «Стреляли». Ха-ха-ха. Так что там у вас?
— Ха-ха-ха, — заливисто вторил ему Артем. — У нас там Саня, настоящее п…дохранилище. Там Саня, двадцать телок ждут не дождутся такого жеребца, как ты. Ха-ха-ха. Помнишь, Саня, анекдот: сейчас, говорит, мы медленно спустимся в долину и перетрахаем все стадо. Ха-ха-ха.
Было видно, что Артему очень хотелось угодить Саньке, точно он чувствовал в нем родственную душу.
— Так, Мелкому больше не наливать, — балагурил Санька, — а то он начал выпрягаться. Сейчас еще попросит завернуть косячок.
— А что, есть? — Артем точно протрезвел.
— Даже не думай об этом. Есть да дома. А здесь, слышал, за это сразу лоб намажут зеленкой и в расход. Один мой кент рассказывал, как одна русская девчушка попыталась провезти в Манчжурию несколько героиновых чеков. Поймали ее на таможне, через несколько дней — суд, потом неделю возили на машине с дощечкой на груди, где было написано решение суда, чтобы все видели. А потом увезли в сопки, и бикса стала папиной клиенткой.
— И правильно! — вырвалось у Женьки. И тут же, досадуя, он испуганно метнул взгляд на Артема.
— Верно, верно, но не все так просто, — что-то пьяно попытался обьяснить тот, не услышав или сделав вид, что не услышал Женькиной реплики.
Чувствуя, что язычок Артема может завести не в ту заводь, из которой потом не просто выплыть, а этого Женьке совсем не хотелось, он довольно жестко потрепал ладонью артемовский чубчик и, вложив побольше железа в голос, поддержал Саньку:
— Точно Саня, этому товарищу больше ни капли.
— Тогда сам пей.
— Ладно. Так как ты насчет завтрашнего?
— Если все так, как рассказал мелкий, то кто ж отказывается от такого предложения.
— А у тебя случайно нет…- Женька покраснел и замялся.
— Чего? — Санька все понял и, похохатывая, смотрел на Женьку, ждал, как тот выкрутится.
— Ну там, то ли два пера, то ли три..?
Санька громко заржал, багровея. На мощной шее его обозначилась толстая артерия. Он почесал ладонью затылок, откровенно сознался:
— Давно не цеплял, с самого университета. Живу постоянно с одной девчушкой, немочкой. Как в анекдоте: худенькая, и на шейке у нее бьется маленькая тоненькая жилка, трахаю я ее, и плачу от жалости. Ха-ха-ха. Бывает, конечно, заносит, но делаю все как надо. Здесь все чисто.
Еще выпили. Наконец, забрало и Саньку. Женька нутром почувствовал, что настала предприключенческая пора. Артем в кресле кивал носом. Санька вновь погладил ладонью затылок, исподлобья пьяно глянул на Женьку.
— А дальше?
-Что дальше?
— Продолжение банкета будет?
— Какого банкета? — кинулся в непонятки Женька.
— Ты дуру не гони. Ты точно тупеешь, когда пьешь.
— Сань, ты даже когда не пьешь.
— Выпросишь у меня, — весело подмигнул Санька.
— Один грозил, грозил, да яйца отморозил.
— Ладно, хватит, — сдался Санька. — Пора по бабам.
— Саня, давай все на завтра. Ты устал с дороги, да и в школе нас ждут, мы ж только до вечера отпросились, — попытался выкрутиться Женька. Странно, но у него почему-то весь вечер не шла из головы Маринка. Прожорливый червячок точил уязвленное сознание, вгрызаясь в серое вещество колючим буравчиком.
— Нет, давай баб пригласим. Есть здесь такая услуга? Или китаянки этим делом не занимаются?
— Не знаю, — раздраженно ответил Женька. — Не пользовался.
— Ладно, черт с тобой. Пусть будет по-твоему. Но не одному же мне ночевать. Закажи мне девушку и катитесь в свою долбанную школу. Ради друга мог бы и остаться.
Женька, боясь, что Санька передумает и опять закуражится, быстро нашел в столике телефонный справочник отеля и позвонил администратору. Та переадресовала его на какой-то другой телефон, номер которого он тут же записал, лежащей на столе ручкой. Опять позвонил. Долго говорил, потом обратился к Саньке:
— Тебе кого: кореянку, китаянку или русскую?
— Даже вот так! — удивленно-пьяно задумался Санька. — Давай русскую, о чем я с кореянкой буду толмачить? Вдруг она не знает английского?
— А ты знаешь? — подьелдыкнул Женька.
— Ну ты уж совсем-то меня в дураки не записывай. Хоть что-то в бестолковке все равно осталось. С голода, небось, не пропаду, доведись куда попасть.
— Так кого?
— Я же сказал — русскую! — весело крикнул Санька, обдав Женьку хорошим парфюмом, свежими возлияниями и подкопченым куревом дыханьем.
Потом он сходил к входной двери, отщелкнул и поставил на предохранитель замок и снова разлил водку. Артем уже откровенно подремывал, сидя в кресле.
— Жиган, я очень рад тебя видеть, — почти торжественно поднял Санька пластиковый стаканчик и даже привстал в кресле. — И хочу выпить за нас, за нашу встречу, здесь, на китайской земле.
Выпив, он поднялся, обхватил Женькину голову своими лапищами и в дружеском порыве больно и жестко прижался к ней своим невысоким покатым лбом. Женьке показалось, что от таких обьятий у него с темечка слез скальп.
Когда в дверь постучали, они в пьяно-ностальгическом порыве вспоминали недавние студенческие годы, знакомых, преподавателей, и, подумал Женька, можно было бы вполне обойтись без сильных ощущений. Но Санька, видать, был другого мнения.
— Открыто, — громко крикнул Санька и, подмигнув Женьке, приподнялся в кресле.
В дверь вошли три девушки: китаянка и две русские. Одна из них была Маринка |
