Протекция

По Невскому шёл маленький, сморщенный старичок с орденом на шее. За ним вприпрыжку следовал маленький молодой человек с кокардой и лиловым носиком. Старичок был нахмурен и сосредоточен, молодой человек озабоченно мигал глазками и, казалось, собирался плакать. Оба шли к Евлампию Степановичу.

— Я не виноват, дяденька! — говорил молодой человек, едва поспевая за старичком.— Меня понапрасну уволили. Дряньковский больше меня пьёт, однако же его не уволили! Он каждый день являлся в присутствие пьяным, а я не каждый день. Это такая несправедливость от его превосходительства, дяденька, что и выразить вам не могу!

— Молчи… Свинья!

— Гм… Ну, пущай я буду свинья, хоть у меня и самолюбие есть. Меня не за пьянство уволили, а за портрет. Подносили ему наши альбом с карточками. Все снимались, и я снимался, но моя карточка не сгодилась, дяденька. Глаза выпученные вышли и руки растопырены. Носа у меня никогда такого длинного не было, как на карточке вышло. Я и постыдился свою карточку в альбом вставлять. Ведь у его превосходительства дамы бывают, портреты рассматривают, а я не желаю себя перед дамами компрометировать. Моя наружность не красивая, но привлекательная, а на карточке какой-то шут вышел. Евлампий Степаныч и обиделись, что моей карточки нет. Подумали, что я из гордости или вольномыслия… А какое у меня вольномыслие? Я и в церковь хожу, и постное ем, и носа не задираю, как Дряньковский. Заступитесь, дяденька! Век буду бога молить! Лучше в гробу лежать, чем без места шляться.

Старичок и его спутник повернули за угол, прошли ещё три переулка и наконец дёрнули за звонок у двери Евлампия Степановича.

— Ты здесь посиди,— сказал старичок, войдя с молодым человеком в приёмную,— а я к нему пойду. Из-за тебя беспокойства одни только. Болван… Стань и стой тут… Дрянь…

Старичок высморкался, поправил на шее орден и пошёл в кабинет. Молодой человек остался в приёмной. Сердце его застучало.

«О чём они там говорят? — подумал он, холодея и переминаясь от тоски с ноги на ногу, когда из кабинета донеслось к нему бормотанье двух старческих голосов.— Слушает ли он дяденьку?»

Не вынося неизвестности, он подошёл к двери и приложил к ней своё большое ухо.

— Не могу-с! — услышал он голос Евлампия Степановича.— Верьте богу, не могу-с! Я вас уважаю, друг я вам, Прохор Михайлыч, на всё для вас готов, но… не могу-с! И не просите!

— Я согласен с вами, ваше превосходительство, это испорченный мальчишка. Не стану этого отрицать и скажу даже вам как другу и благодетелю, что мало того, что он пьяница. Это бы ещё ничего-с. Он негодяй! И уворует, ежели что плохо лежит, и подчистить мастер, и наябедничать готов… Такой паршивец, что и выразить вам не могу! Вы ему сегодня одолжение делаете, а завтра он донос на вас пишет. Сволочь человек… Мне его нисколько не жалко. Коли бы моя воля, я бы его давно к чертям на кулички… Но мне, ваше —ство, мать его жалко! Для матери только и прошу. Обокрал, подлец, мать, пропил всё…

Молодой человек отошёл от двери и прошёлся по приёмной. Через пять минут он опять подошёл к двери и приложил ухо.

— Для старушечки сделайте, ваше —ство,— говорил дядя.— Она с тоски умирает, что её подлец без дела ходит.

— Ну, ладно, так и быть. Только с условием: чуть что малейшее, сейчас же вон!

— Сейчас и выгоняйте, ежели что, подлеца этакого.

Молодой человек отошёл от двери и зашагал по приёмной.

— Молодец дядька! — прошептал он, в восторге потирая руки.— Трогательно расписывает! Необразованный человек, а как всё это умно у него выходит…

Из кабинета показался дядя.

— Тебя приняли,— сказал он угрюмо.— Дрянь… Пойдём.

— Благодарю вас, дяденька! — вздохнул молодой человек, мигая глазами, полными благодарности, и целуя руку.— Без вашей протекции я давно бы пропал…

Оба вышли на улицу и зашагали к себе домой. Старичок был нахмурен и сосредоточен, молодой человек сиял и был весел.

1883