IВ буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня. У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, господи»! Здоровеннейший мужчина приговаривал: — Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль! И бокал, и соусник, и провансаль — как две капли воды походили друг на друга: это были обыкновенные пощёчины, и различные названия их служили просто какими-то символами. После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков». Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха», и «тёплое пиво», и «непослушание маменьке». Толстый купец, пивший в углу тёплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару. — Что это такое? — спросил я радостного купца. — Это, государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный. — Да ведь он его как скотину бьёт?! — Зачем как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему всё так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за тёплое пиво». Парень, стало быть, и знает — за что. — И вы думаете, это помогает? — брезгливо спросил я. — Батюшка! А то как же? Да парень после этого ноги его будет мыть да воду пить! Я пожал плечами. — Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая… — Чего-с? — Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым. — Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите — и на слово ответим, и дело исделаем. Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала: — Ну и будет. Ишь ты, упарился… — Мать ихняя,— кивнул на неё купец.— Строгая семья, правильная. Младший член этой семьи наконец избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета. — Правильно,— сказал мне купец.— Удовольствие исделай, а работы не забывай. IIПароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый по дорожному, жена его и сын. — Ну вот, Капитоша, вот тебе такое моё слово: штобы от матери никакой жалобы, штобы пассажир был без ропоту и штобы — без бою стекла. Парень ты уже большой, многократно учёный — знаешь, как и что. Ключи тебе даны, доверие отцовское оказано — засим прощайте. Должен ты понимать свою самостоятельность. — Поблагодари папеньку,— крикнула мать.— Эх, народ теперь. Да я бы за это отцу… ноги бы мыть да воду пить! Эта странная формула исчерпывала, очевидно, все взаимоотношения младших к старшим. Выпитая вода являлась тем цементом, который неразрывно связывал членов семьи. Парень Капитоша опустил мутные серые глаза, конфузливо вздохнул и повалился отцу в ноги. — Благодарствуйте, тятя. — Ничего, что там. Лишь бы всё, как следовает. Вокруг них столпились пассажиры, с интересом следившие за этой сценой. Буфетчик расцеловался с женой и поклонился пассажирам. — Уезжаю я по делишкам, милостивые господа. Если что — не взыщите с парнишки,— молод он, робок. Не забудьте, поучите его. Лысый купец отозвался за всех: — Поучим. Зевнул и отправился спать… Ставились сходни… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Когда пароход отчаливал от пристани того города, где буфетчик собирался устраивать дела, мать и сын стояли у перил и махали платками отцу, пришедшему последний раз проститься с ними. Ветер трепал белыми платками, и полоса воды между пароходом и пристанью всё ширилась и ширилась. Когда пароход отошёл шагов на сто, Капитоша перестал салютовать, всмотрелся в платок и показал отцу кулак. Отец что-то закричал с берега, но не было слышно. Капитоша облокотился спиной о перила, сложил на груди руки и строго сказал, глядя на мать серыми, мутными глазами: — Ну, мамаша… Идите спать! — Чего ж я пойду, дурашка. Солнышко-то ещё не спряталось. — Идите спать! — бешено взвизгнул сын.— Говорят вам — идите! Кто тут хозяин? Вы или я? — Ох ты ж господи,— пролепетала струсившая мать.— Поди-ты, какой крикливый. Ну-ну… Иду-иду. Ты ж тут смотри, чтобы всё… — Пошла, пошла! Оставшись один, Капитоша плюнул на ладони и попытался пригладить взъерошенные волосы. Потом сделал попытку выгнуть впалую грудь колесом. Ни то, ни другое не удалось ему. Он вздохнул и поплёлся в буфет. Я с улыбкой последовал за ним — его поведение заинтересовало меня. Зайдя за стойку, Капитоша вынул бутылку французского шампанского, откупорил её, открыл широко громадный жёлтый рот, в котором жадно извивался тонкий, сухой язык, и в две минуты перелил в себя всю бутылку. — Однако! — сказал я, удивившись. — Видал? — захихикал он. — Видал. — Здорово? — Да уж… Ваш отец будет вами доволен. Грудь его вогнулась ещё больше, и волосы сделались мягкими. — Товарищ! — сказал он.— Господин! Долбанём ещё одну, а? — Спасибо, я днём не пью. И вам не советую. Зайдут сейчас сюда пассажиры, а вы выпивши. Действительно, какой-то маленький чиновник зашёл и, потирая руки, сказал: — Пива. — Нельзя! — взревел Капитоша. — Почему? — Буфет закрыт. — Кто его закрыл? — Кто? Я, Капитон Ильич,— очень приятно познакомиться. Со мной, если желаете, выпьем. Шампанского, бордосского… Милый! Если бы ты видел, сколько здесь бутылок — сам чёрт не пересчитает. Пузатенькие, долгие — всякие. Чесстн… слово. Маленький чиновник потоптался на месте, облизал губы и неожиданно сказал: — Ну что ж, выпьем. Капитоша суетливо вытер руку о полу пиджака и протянул её ребром, неумело: — Капитон Ильич, главный буфетчик этого парохода.— Садитесь! Ах ты ж господи! Вот приятное знакомство. Скажите, саратовские хористки ещё не слезли? — Нет, едут. А что? Вы их… сюда? Это ловко. Капитоша захохотал и молодцевато побежал наверх. — Зачем вы хотите пить с ним? — спросил я.— Нехорошо. — Да что он, ребёнок, что ли,— возразил чиновник.— Пусть себе молодой человек повеселится. Через минуту вошёл Капитоша, во главе четырёх жизнерадостных смеющихся девиц. — Садитесь, барышни. Винцо сейчас будет, апельсины. Очень приятно. Я Капитон Ильич, здешний главный заведующий буфетным отделением пароходной компании судоходства. Алле! Следом за девицами вошёл продавец кораллов и старый актёр, потёртый и давно небритый. — Ты кто? Коралловый торговец? Очень украшает и наводит кавалеров на приятные мысли. Капитоша суетился, бегал к стойке, выбирал кораллы, платил деньги, потом увидел на продавце кораллов оранжевый галстук и пристал, чтобы тот уступил ему этот галстук. — Расчудесный галстук! Продай, чего там. Повязался купленным галстуком, надел на руки кольца с кораллами и стал открывать бутылки с вином. Старый актёр стоял в углу, молча за ним наблюдая. Потом приблизился и сказал: — Давай мне пятьдесят рублей. Капитоша обернул к нему жёлтое, потное лицо и прищурился. — За что? — Да так. Давай. Ты теперь хозяин. Чего там! Надо быть самостоятельным. — Пятьдесят рублей,— задумчиво переспросил Капитоша.— Ну, на! — Вот так. А теперь налей мне шампанского. Одна из девиц обняла просиявшего Капитошу за шею и сказала: — Ты дай нам на счастье, а мы тебя прославим. — Как… прославите? — Будем петь про тебя. Завсегда так. Гостей в кабинетах славим. — Здорово! — сказал Капитоша и ревниво добавил: — Только меня чтоб одного. — Да, конечно. Ты ж хозяин. Как тебя звать? — Капитон Ильич, главный управляющий пароходною частью… — Ладно! Девицы: Капитоша! И хор девиц нестройно запел: Капитоша, Капитоша, Капитоша, Капитоша сидел на стуле, истомлённый славой, почётом и всеобщим уважением. — Ещё раз! — попросил он, закрыв глаза. — Капитоша, Капитоша, Капито-оша-а!.. Он подпер щеку рукой и заплакал. Это были слёзы гордости, радости и сознания потерянных прежних лет, так глупо прожитых. «Вот оно, настоящее-то»,— вероятно, думал бедный Капитоша, и сердце его радостно билось. — Господа,— крикнул актёр.— За-ме-ча-тель-но-му и раз-про-един-ствен-ному Капи-тону Ильичу — мно-га-я ле-е-е-та!! Девицы пели… Оборотистый продавец кораллов плясал, без пиджака, погромыхивая своим ящиком. Сумерки заглядывали в окно… — Дай мне полтораста рублей,— попросил актёр,— для устройства театрального здания в Петербурге.— Дашь? — Дам,— сказал Капитоша, встал, выпрямился и в невыразимом экстазе крикнул: — Господа! Похож я на офицера? Все нашли, что похож. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дверь скрипнула и лысый купец, шаркая мягкими сапогами, вошёл в буфетную. — А-а… Честная компания… Это что же такое?! Он стоял с полминуты, оглядывая всех. Потом его взгляд остановился на Капитоше, украшенном оранжевым галстуком, бархатным пиджаком, купленным у того же торговца кораллами, и массой разноцветных колец на пальцах. — А-а…— протянул лысый купец. Он неторопливо завернул правый рукав, подошёл к Капитоше, размахнулся и стал бешено колотить по Капитошиной голове, которая, как арбуз на стебле, беспомощно металась из стороны в сторону. И опять всякая пощёчина звучала символически: — Это тебе кораллы! Это девки! Это за отца! Это за мать! Все потихоньку вышли из буфетной. Утомившись, лысый купец присел за столик и приказал: — Пива, подлюга! Если будет тёплое — голову оторву. Капитоша втянул грудь, прыгнул за стойку и, стуча коралловыми кольцами о бутылки, стал откупоривать пиво. 1913 |
класс