— Вы кашляете? — учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц. — Да,— вздохнул бледный поэт.— И кроме того, у меня насморк. — Где же это вы его схватили? — На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит. — Так, так,— кивнул головой третий из компании — угрюмый Дерягин.— Рыбу ловили, с ума сошли или просто так? — Просто так. Думал. — Просто так? Думал? О чём же вы думали? Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши. — О чём я думал? Я думал о них… о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребрённой луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчёсывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли… Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне… Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звёзды… Жутко и сладостно увидеть их в эту пору. — Это кто ж такие будут? — спросил Дерягин.— Русалки, что ли? — Да… Русалки. — И вы их надеетесь увидеть? — О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом… — Рассчитываете дождаться? — Полжизни я готов просидеть, чтобы… Дерягин в бешенстве вскочил с кресла. — Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг — нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник. — Вы не понимаете прекрасного! — сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов. — Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует. Поэт улыбнулся: — Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют. — Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошёл! Каких таких он русалок ищет? Художник Кранц улыбнулся, но промолчал. — Нет! С вами тут с ума сойдёшь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц? — Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поёт. Заставлю её петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о! — Сибарит! А вы, Пеликанов? Пеликанов грустно усмехнулся: — Вы, конечно, будете ругаться… Но я… пойду сейчас к реке, побродить… прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь меж тёмными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах… о руках, смутно белеющих на чёрном фоне спящей реки… — Кранц! — завопил Дерягин, завертевшись как ужаленный.— Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!.. Кранц подумал немного и потом пожал плечами: — Как же я ему скажу это, когда русалки существуют. — Если ты так говоришь, значит, ты дурак. — Может быть,— усмехнулся Кранц.— Но я был знаком с одной русалкой. — Боже! — всплеснул руками Дерягин.— Сейчас начнётся скучища — розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зелёные русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории? — Подите вы,— нахмурился Кранц.— Это была настоящая, подлинная речная русалка. Встретился я с ней случайно и расстался тоже как-то странно. Пеликанов жадными руками вцепился в плечи Кранца. — Вы правду говорите?! Да? Вы действительно видели настоящую русалку? — Что же тут удивительного? Ведь вы же сами утверждаете, что они должны быть… — И вы её ясно видели? Вот так, как меня? Да? — Не волнуйтесь, юноша… Если это и кажется немного чудесным, то… мало ли что на свете бывает! Я уже человек немолодой и за свою шумную, бурную, богатую приключениями жизнь видел много такого, о чём вам и не снилось. — Кранц! Вы… видели русалку?! — Видел. Если это вас так интересует — могу рассказать. Только потребуйте вина побольше. — Эй! Вина! — Только побольше. — Побольше! Кранц! О русалке! — Слушайте… — Однажды летом я охотился… Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьём. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрёл я в один тёплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки. Не знаю, утонули ли эти рыбаки во время одной из своих экспедиций или просто, повыловив в этой реке всю рыбу, перебрались на другое место,— только этот домик был совершенно пуст. Я пришёл в восторг от такого прекрасного безмолвия, запустения и одиночества; съездил в город, привёз припасов, походную кровать и поселился в домике. Днём охотился, ловил рыбу, купался, а вечером валялся в кровати и при свете керосиновой лампочки читал Шиллера, Пушкина и Достоевского. Об этом времени я вспоминаю с умилением… Ну, вот. Как-то в душную, грозовую ночь мне не спалось. Жара, тяжесть какая-то — сил нет дышать. Вышел я на берег — мутная луна светит, ивы склонили печальные головы, осока замерла в духоте. Вода тяжёлая, чёрная, как густые чернила. «Искупаюсь,— решил я.— Всё-таки прохладнее». Но и вода не давала прохлады: свинцовая, тёплая — она расступилась передо мной и опять сомкнулась, даже не волнуясь около моего тела. Я стал болтать руками, плескаться и петь песни, потому что кругом были жуть и тишина неимоверная. Нервы у меня вообще как канаты, но тут воздушное электричество, что ли, так их взвинтило, что я готов был расплакаться, точно барышня. И вот когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснёт! Я думал — рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю… Сердце так и заныло… На ощупь — человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться… показалась голова… прекрасная женская голова с печальными молящими глазами… Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой… И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг её стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны. Я успокоил её несколькими ласковыми словами, погладил её мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенёс в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас. При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у неё был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы. Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления. Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я благословлял Провидение, что оно послало такое утешение одинокому бродяге и забулдыге. Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх. — Не бойся! — ласково сказал я.— Старина Кранц не сделает тебе зла. И я прильнул губами к её полуоткрытым розовым губкам. Гм… Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своём веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы — он отдаёт морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасём. — Я думаю,— спросил я, нерешительно обнимая её за талию,— вы питаетесь главным образом рыбой? — Рыбы…— пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза.— Дай мне рыбы. — Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу тебе… Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной рыбы и подал ей. — Ай,— закричала она плаксиво.— Это не рыба. Рыбы-ы… Дай рыбы. — Милая! — ужаснулся.— Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость… Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы… Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина — косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на её зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями… Такой уж, видно, у них обычай. — Воды,— прошептала она своими коралловыми губками.— Воды… «Беднягу томит жажда»,— подумал я. Принёс ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту. Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия. — Милая,— сухо сказал я.— Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу? — Воды! — капризно крикнула она. — Обойдёшься и так! Вон вода ручьями течёт с постели. Как не стыдно, право. Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели. — Воды!! — А чтоб тебя,— прошептал я.— На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка… Я рядом с тобой не лягу… Мне вовсе не интересно схватить насморк. Второй ковш воды успокоил её. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зелёных волосах своими прекрасными круглыми руками. — Что вы ищете? — спросил я. Но она уже нашла — гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями в виде зубьев гребня, причём на этих зубьях кое-где рыбье мясо ещё не было объедено. — Неужели ты будешь причёсываться этой дрянью? — поморщился я. Она промолчала и стала причёсываться, напевая тихую, жалобную песенку. Я долго сидел у её хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал: — Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи. Лёжа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а её губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию. Я лёг в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она всё пела. — Замолчи же, милая,— ласково сказал я.— Довольно. Мне спать хочется. Попела — и будет. Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным. — Замолчишь ли ты, чёрт возьми?! — вскипел я.— Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!! Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками: — Куда тащишь, чёрт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал! Я ахнул. — Это что такое? Откуда это?! Её коралловые губки продолжали без всякого смысла: — Лаврушка, чёрт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пёс окаянный… Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков. Долго она ещё выкрикивала разные упрёки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами. Забылся я сном лишь перед рассветом. Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зелёные, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зелёные глаза и прохрипела огрубевшим голосом: — Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти! Поморщившись, я пошёл на реку за водой, принёс ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжёл и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал всё… Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от неё несло рыбой, как от рыночной селёдочницы. — Знаете что…— нерешительно сказал я, подходя к ней.— Не лучше ли вам на реку обратно… а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее. — Тащи невод, Лаврушка! — крикнула она.— Если верёвка лопнет — ухи оборву! — Ну и словечки,— укоризненно сказал я.— Будто пьяный мужик. Ну… довольно-с! Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял её на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелёными волосами и скрылась. Больше я её не видел. * * *История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин. — А вы куда? — спросил он поэта Пеликанова.— На реку? — Пожалуй, я пойду домой,— нерешительно сказал поэт.— Нынче что-то сыровато… 1912 |