Проклятье

Однажды Леонид Андреев затосковал. Сначала его забавляли неизвестные молодые люди, приезжавшие к нему по два и по три раза в день,— а потом надоели.

Каждый из них, явившись к Андрееву, уводил писателя в угол и, судорожно вцепившись в пуговицу его бархатной тужурки, подавленным шёпотом спрашивал:

— Что вы скажете о мессинском землетрясении?

И он смотрел на Андреева такими испытующими глазами, что тому делалось ясно: неизвестный молодой человек подозревает его в организации и устройстве этого бедствия.

— А что? — тоже подавленным шёпотом спрашивал испуганный Андреев.— Я в то время был у себя на даче… и, клянусь вам…

— Нет, я хочу знать, как вы находите это землетрясение?

— Оно… ужасно… неприятно,— неуверенно отвечал Андреев.

— Да? Очень вам признателен. Я так и напишу: Леонид Андреев в дружеской беседе высказал свой ужас и возмущение перед загадочными силами природы, которые… Очень вам благодарен! Бегу.

И он убегал, уступая место другому молодому человеку, такому же симпатичному и юркому.

Второй молодой человек тоже цеплялся за Андреева, как утопающий за соломинку, и с истерическим любопытством спрашивал:

— Какое ваше мнение о Толстом?

— О Толстом? Великий старик, сделавший…

— Благодарю вас. Очень рад был с вами побеседовать! Я так и напишу: недавно Андреев в тесном семейном кругу высказал не лишенное оригинальности мнение о Толстом. Толстой,— сказал писатель,— хотя и велик, но его старость и сопутствующие этой поре жизни немощи лишают его возможности дать вещи, подобные незабвенным прежним: «Анне Карамазовой» и «Братьям Карениным». Мерси. Лечу.

Третий молодой человек, стоявший в затылок за вторым, ловким движением ноги отбрасывал второго, уже насытившегося, в сторону и спрашивал Андреева в упор:

— О Метерлинке! Что скажете?

— Метерл…

— Благодарю вас! Я так и сообщу нашим читателям! Я очень рад, что ваше мнение совпадает с моим. Лечу. Привет супруге.

Постепенно всё это приелось Андрееву.

— Ах, как бы я хотел развеселиться! — говорил он.

— Господи! — удивлялась жена.— Что же может быть легче! В передней есть ещё три молодых человека. Позвать? Может, они тебя развеселят…

* * *

Однажды Андрееву пришла в голову лукавая мысль: потихоньку, инкогнито, уехать в Москву и там повеселиться вовсю.

Он остриг волосы, надел чёрные очки и, взявши чемоданчик, поехал в Москву.

Умылся в номере гостиницы, радостно ухмыльнулся и, довольный собой, зашагал на Тверскую.

Навстречу ему шли две московских барышни.

— Вот Андреев,— сказала одна.

— Леонид,— добавила вторая.

Они остановились и повернули за писателем, смотря на него с изумлением и страхом.

— Идёт по улице…— прошептала одна с остолбенелым лицом.

Другая всплеснула руками:

— Смотри, смотри! В калошах… Андреев в калошах!

— Что вам угодно, барышни? — со вздохом спросил Андреев.

— Ай-ай-ай! — взвизгнули обе.— Разговаривает!

И, обезумевши от ужаса, бросились врассыпную.

На Тверскую Андреев не пошёл. Накупил газет и, печальный, побрёл в свой номер.

В первой газете, которую он развернул, было написано:

«Передают из достоверных источников, что Леонид Андреев находится в настоящее время в Антверпене. Писателю город очень понравился. Целыми днями его видят гуляющим по набережной и в гавани».

— А надо будет, в самом деле, когда-нибудь,— подумал Андреев,— проехаться в Антверпен. Вероятно, любопытный город.

Отложил первую газету и взял другую.

«На днях в дружеской беседе Леонид Андреев,— сообщалось во второй газете,— восхищался немецким поэтом Бирбаумом. Он считает его одним из лучших представителей немецкой поэзии».

— Бирбаум…— прошептал Андреев,— странная фамилия. Надо будет почитать что-нибудь Бирбаума…

Встал и, потянувшись, взглянул на часы.

— Ужасно однообразные газеты нынче… Восемь часов… Пойду-ка я куда-нибудь в театр повеселиться.

Вышел, сел на извозчика и сказал:

— Вези меня, братец, в какой-нибудь театр. Смерть, хочется повеселиться. Хе-хе…

— В Художественный? — спросил извозчик.

— Можно и в Художественный. Впрочем, нет, брат. Там идёт моя «Анатема». Вези куда-нибудь в другое место. К Коршу, что ли.

Приехав в Коршевский театр, Андреев купил билет и на цыпочках вошёл в зрительный зал.

На сцене стоял актёр в студенческом мундире, страстно взывая к актрисе:

— Оль-Оль! Я люблю тебя! Посмотри на эти Воробьёвы горы…

— «Дни нашей жизни»,— разочарованно прошептал Андреев.— Экая незадача!

Неприятная горечь накоплялась в груди и комком подкатывала к горлу.

Он встал, вышел на улицу и сел на другого извозчика.

— Вези меня, голубчик, в какой-нибудь театр, кроме Художественного и Солодовниковского.

— Пожалуйте!

Подойдя к кассе третьего театра, Андреев взял билет и спросил кассиршу:

— А что сегодня идёт?

— «Анфиса», Леонида Андреева. Очень хорошая вещь.

Андреев скомкал билет и со стоном выбежал на улицу.

— Есть ещё один театр,— сказал он сам себе,— но у меня и пьеса ещё одна есть: «Жизнь человека». Я уверен, что наткнусь именно на неё. И ещё один есть театр. Но туда не стоит и показываться: там, я знаю,— «Чёрные маски».

Во взоре его светилось отчаянье.

Громадный равнодушный город катил перед ним тысячные людские волны, громадный город заключал в себе массу развлечений, но — все они были не для него.

— Для всех, кроме него! Ха-ха!

Чем дальше, тем всё больше и больше ему хотелось повеселиться… Взгляд его упал на гигантскую огненную вывеску «Синематограф «Moderne».

— Пойду я хоть в синематограф,— подумал несчастный и уныло побрёл в иллюминованный подъезд.

Через минуту публика в ужасе шарахнулась от какого-то невысокого чёрного человека, который со страдальческим воем, расталкивая всех, бросился к выходу.

В синематографе демонстрировали сенсационную картину: «Леонид Андреев у себя на даче. Только самое короткое время! Леонид Андреев на моторной лодке. Редкое зрелище! Леонид Андреев и Оскар Норвежский за чаем! Леонид Андреев говорит в граммофон. Невозможное стало возможным! Спешите смотреть!»

На лице Андреева застыла мертвенная скука; в глазах виднелось страдание. Он махнул рукой и пошёл на вокзал написать жене письмо,— что завтра выезжает обратно.

— Открыточку? — спросила его продавщица в вокзальном киоске.— Вот, пожалуйста… Не желаете ли: Леонид Андреев, последний выпуск.

Андреев, шатаясь, отошёл от киоска, опустился на колени и, воздев руки кверху, заплакал:

— Господи! За что ты меня проклял?!

1910