Провинциальные губернаторы предписали местной полиции следить за внешкольным поведением учащихся. Когда околоточный входил в комнату, шашка его зацепилась за ручку двери. Отцепить старались: он сам, Мишка, Мишкин отец и горничная. Все были смущены, и околоточный больше всех. Он конфузливо потёр красные большие руки, для чего-то надул щёки и с деланой развязностью сказал: — Ну, как сынок ваш? — Ничего, здоров, благодарю вас. Мишка! Оставь нос — по рукам получишь. Постояли все, помолчали. — Погодка-то нынче, а? — Да. Околоточный подошёл к стене и с нескрываемым интересом стал рассматривать картину, изображавшую «Бабушкины сказки». — Вы бы присели! — Благодарю вас. Прекрасная картина! — Да. Околоточный сел и опять потёр руки. — Ну, как дела, молодой человек? Царапая ногтём спинку кресла, Мишка застенчиво ответил: — Благодарю вас. Ничего. Околоточный подёргал головой, вскочил с кресла и опять подошёл к картине. — Масляными красками? — Нет, премия к «Ниве». — Ага. Так-так. Хороший журнальчик. — Да. — Престранная вещь у нас вчера в участке случилась: привели какого-то пьяного, а он по-русски ни слова! — Подожди ж ты! Иностранец, значит,— догадалась мать.— Мишка! По рукам получишь! — Вы, молодой человек, тово… маменьку слушайтесь. Они вас кормят. Мишка в паническом ужасе посмотрел на околоточного и прошелестел: — Я… Слушаюсь. — Эти картины вообще вещь превосходная. Заплатил семь рублей в год — и Салтыкова тебе какого-нибудь дадут двенадцать книжек, и украшение для гостиной. — Да. — В этом году какое приложение дают? — Не знаю. Мы теперь перестали выписывать. Околоточный встал и потрогал рукой картину. — Совершеннейшие масляные краски. Даже удивительно. Он вытер холодный пот со лба и застегнул верхнюю пуговицу мундира. Сел и снова её отстегнул. — Вы, может быть, посмотрели бы, как мальчик занимается? Околоточный даже икнул от радости. — Да, да! Это очень интересно. — Пойдёмте в его комнату. Все встали и пошли через тёмный коридор. Идя впереди, околоточный попал в самый конец коридора и когда открыл преграждавшую ему дальнейший путь дверь, то сейчас же отшатнулся и быстро её захлопнул. — Не сюда! Здесь нехорошо,— предупредил отец, а Мишка сзади тихонько хихикнул. Вошли в небольшую комнату Мишки и сели. Мать села на кровать с таким расчётом, чтобы можно было ногой незаметно пододвинуть вглубь какую-то вещь, которая, поместившись на виду, могла своим видом шокировать благовоспитанный глаз. Околоточный обвёл глазами комнату и с тайным ужасом заметил, что стены были без картин, совершенно голые. Он обратил своё внимание на стол, закапанный чернилами. Взял истерзанный атлас и стал его внимательно перелистывать. — Америка… А ну, молодой человек, покажите, где здесь город… Трансвааль, что ли? Мишка придвинулся к столу и уверенно сказал: — Трансвааль на три страницы дальше: в Африке. Околоточный насильственно улыбнулся и неумело подмигнул. — Ишь ты! Вас не поймаешь… Я-то знал, а вот хотел вас подвести. И соврал. Решил, на всякий случай, запомнить. — А историю вы знаете? — Древнюю или новую? — Ну да, поновее что-нибудь… Как звали, например, того царя, у которого из живота дерево выросло? — Это не у него, а у его мамы. Снилось ей. Его звали Кир. — Вот, вот. А то, представьте,— обратился он к отцу,— был ещё такой чудак: взял и высек плетьми море. Как вам это нравится? — Да, вообще… Комичные эти греки были. Околоточный передвинул чернильницу и спросил Мишку с неожиданною строгостью: — А Берлин где? — В Германии. — Молодец! Ловко угадал. Ну, ты учись тут, слушайся родителей, а я пойду. Все сразу повеселели. Отец пожал уходившему руку, а мать приветливо спросила: — Чаю хотите? — Нет-с, не пью, то есть уже пил. Всего лучшего.
Стоя на улице, околоточный долго вытирал платком лоб и щёки и злобно озирался. Потом, увидя проходившего мороженщика, набросился на него. — Моррроженое продаёшь, рракалия?! Кричишь, мерзавец?! За нарушение тишины, знаешь… И, закусив белыми зубами губу, он ударил мороженщика в ухо. 1910 |