Иван Васильевич Сицилистов приподнялся на одном локте и прислушался… — Это к нам,— сказал он задремавшей уже жене.— Наконец-то! — Пойди, открой им. Намокши на дожде, тоже не очень приятно стоять на лестнице. Сицилистов вскочил и, полуодетый, быстро зашагал в переднюю. Открыв дверь, он выглянул на лестницу. Лицо его расплылось в широкую, радостную улыбку. — Ба, ба!! А я-то — позавчера ждал, вчера… Рад. Очень рад! Милости прошу к нашему шалашу. Вошедший впереди всех жандармский офицер зажмурился от света. Лицо его выражало самое искреннее недоумение. — Пардон!.. Но вы, вероятно… не поняли. Мы к вам с обыском! Хозяин залился смехом так, что закашлялся. — Оригинал… открыл Америку! Ведь не буду же я думать, что вы пришли со мной в преферанс перекинуться. Он весело захлопотал около пришедших. — Позвольте пальтецо… Вам трудно снять. Ишь, как оно намокло! Теперь я вам посвечу… Осторожнее: тут порог. Жандармский офицер и пристав недоумевающе переглянулись, и первый, потоптавшись, сказал нерешительно: — Разрешите приступить. Вот предписание. — Ни-ни-ни! И думать не могите! Из-под дождя, с измокшими ногами прямо за дело — этак нетрудно и насморк схватить… А вот мы сейчас застрахуемся! А предписание ваше можете бабушке подарить: неужели порядочный человек не может верить порядочному человеку без предписания? Присядьте, господа! Виноват, ваше имя, отчество? Офицер пожал плечами, отнеся этот жест к улыбавшемуся уже в усы приставу, и сказал, стараясь придать своим словам леденящий тон: — Будучи официально уполномочен для производства обыска… Хозяин замахал на него руками: — Знаю, знаю!! Ах ты, господи… Ну неужели обыск от вас уйдёт? Разве же я не понимаю! Сам помогу! Но почему нам чуждаться хороших человеческих отношений?.. не правда ли, Никодим Иванович, кажется?! да? хе-хе! Узнал-с, узнал-с!! И никогда не догадаетесь — откуда?! На донышке фуражки вашей в передней прочёл!! Ха-ха-ха!! Так вот… Лизочка! (Это моя жена… Превосходнейшая женщина!.. Я вас познакомлю.) Лизочка, дай нам чего-нибудь,— господам офицерам с дождя погреться!.. Ни-ни! Откажетесь — безумно меня обидите!! Из соседней комнаты вышла прехорошенькая молодая женщина. Приводя мимоходом в порядок пышные волосы, она улыбнулась и сказала, щуря заспанные ещё глазки: — Отказать мужчине вы ещё могли, но даме — фи! Это будет не по-джентльменски! Муж представил: — Моя жена Елизавета Григорьевна — Никодим Иваныч! Господин пристав… виноват, не имею чести… Пристав так растерялся при виде вошедшей красавицы, что вскочил и, щёлкнув каблуками, преувеличенно громко отрекомендовался: — Крутилов, Валериан Петрович! — Да что вы?! Очень рада. У меня сына одного Валей зовут. Лукерья! Явившейся кухарке она приказала: — Проведи понятых и городовых пока на кухню! Разогрей пирог, достань колбасы, огурцов… Водки там, кажется, есть с полчетверти… Одним словом, займись ими… А я похлопочу насчёт их благородий! Улыбнувшись смотревшему на неё во все глаза приставу, она выпорхнула. Жандармский офицер, ошеломленный, открыл рот и начал: — Извините, но… За дверью послышался шум, возня, детские голоса, и в комнату ворвались два ликующих сорванца лет пяти-шести. — Обыск, обыск! У нас обыск! — подпевали они в такт прыжкам таким тоном, будто радовались принесённому пирожному. Один, топая босыми ножонками, подбежал к офицеру и ухватил его за палец: — Здравствуй! Покатай меня на ноге, так: гоп, гоп! Отец сокрушённо покачал головой: — Ах вы, экспроприаторы этакие! Вы уж извините их… Это их в Одессе у меня разбаловали. Обыски у меня бывали чуть не два раза в неделю… ну, для них и не было лучшего удовольствия. Подружились со всеми… Верите — шоколад стали им носить, игрушки… Видя, что мальчик тянется губками к его рыжим длинным усам, жандармский офицер нагнулся и поцеловал его. Другой сидел верхом на колене пристава и, рассматривая погоны, деловым тоном спрашивал: — Сколько у тебя звёздочек? А сабля — вынимается? Я в Одессе сам вынимал — ей-богу! Вошедшая с подносом, на котором стояли разноцветные бутылки и закуски, мать искусственно-строго заметила: — Сколько раз я тебе говорила, что божиться — дурная привычка! Он надоедает вам — спустите его на пол. — Ничего-с… Помилуйте! Тебя как зовут, крыса, а? — Митей. А тебя? Пристав рассмеялся: — Валей. Будем знакомы. Мать, улыбаясь гостям, наливала в рюмки коньяк и, подвигая офицеру икру, говорила: — Милости прошу. Согрейтесь! Нам так совестно, что из-за нас вы обеспокоили себя в эту дурную погоду. — Валя! Дай мне икры,— потребовал Митя, царапая пальцем пуговицу на сюртуке пристава.
Через час жандармский офицер, подперев кулаком щеку, курил предложенную ему хозяином сигару и слушал. — Разногласие с меньшевиками,— объяснял хозяин,— происходит у нас, главным образом, из-за тактических вопросов… Затем, наше отношение к террору… Покачивая на руках уснувшего ребёнка и стараясь не шуметь, пристав пытался сесть так, чтоб спящего не раздражал свет лампы.
Городовой Харлампов муслил толстый палец и потом, хлопая картой по столу, говорил: — А вот мы вашего короля прихлопнем! Теперича дворник — принц, а вы, Лукерья Абрамовна,— королевой будете. Вроде как бы английская Виктория. Хе-хе! Лукерья застенчиво улыбалась, наливая пиво в пустые стаканы. — Тоже ведь придумает эдакое… Уж сказано про вас — бюрократический режим. 1910 |