Трудно понять китайцев и женщин. Я знал китайцев, которые два-три года терпеливо просиживали над кусочком слоновой кости величиной с орех. Из этого бесформенного куска китаец с помощью целой армии крохотных ножичков и пилочек вырезывал корабль — чудо хитроумия и терпения: корабль имел все снасти, паруса, нёс на себе соответствующее количество команды, причём каждый из матросов был величиной с маковое зерно, а канаты были так тонки, что даже не отбрасывали тени — и всё это было ни к чему… Не говоря уже о том, что на таком судне нельзя было сделать самой незначительной поездки — сам корабль был настолько хрупок и непрочен, что одно лёгкое нажатие ладони уничтожало сатанинский труд глупого китайца. Женская ложь часто напоминает мне китайский корабль величиной с орех — масса терпения, хитрости — и всё это совершенно бесцельно, безрезультатно, всё гибнет от простого прикосновения. * * *Чтение пьесы было назначено в 12 часов ночи. Я приехал немного раньше и, куря сигару, убивал ленивое время в болтовне с хозяином дома адвокатом Лязговым. Вскоре после меня в кабинет, где мы сидели, влетела розовая, оживлённая жена Лязгова, которую час тому назад я мельком видел в театре сидящей рядом с нашей общей знакомой Таней Черножуковой. — Что же это,— весело вскричала жена Лязгова.— Около двенадцати, а публики ещё нет?! — Подойдут,— сказал Лязгов.— Откуда ты, Симочка? — Я… была на катке, что на Бассейной, с сестрой Тарского. Медленно, осторожно повернулся я в кресле и посмотрел в лицо Серафимы Петровны. Зачем она солгала? Что это значит? Я задумался. Зачем она солгала? Трудно предположить, что здесь был замешан любовник… В театре она всё время сидела с Таней Черножуковой и из театра, судя по времени, прямо поехала домой. Значит, она хотела скрыть или своё пребывание в театре, или — встречу с Таней Черножуковой. Тут же я вспомнил, что Лязгов раза два-три при мне просил жену реже встречаться с Черножуковой, которая, по его словам, была глупой, напыщенной дурой и имела на жену дурное влияние… И тут же я подивился: какая пустяковая, ничтожная причина может иногда заставить женщину солгать… * * *Приехал студент Конякин. Поздоровавшись с нами, он обернулся к жене Лязгова и спросил: — Ну, как сегодняшняя пьеса в театре… Интересна? Серафима Петровна удивлённо вскинула плечами. — С чего вы взяли, что я знаю об этом? Я же не была в театре. — Как же не были? А я заезжал к Черножуковым — мне сказали, что вы с Татьяной Викторовной уехали в театр. Серафима Петровна опустила голову и, разглаживая юбку на коленях, усмехнулась: — В таком случае я не виновата, что Таня такая глупая; когда она уезжала из дому, то могла солгать как-нибудь иначе. Лязгов, заинтересованный, взглянул на жену. — Почему она должна была солгать? — Неужели ты не догадываешься? Наверное, поехала к своему поэту! Студент Конякин живо обернулся к Серафиме Петровне. — К поэту? К Гагарову? Но этого не может быть! Гагаров на днях уехал в Москву, и я сам его провожал. Серафима Петровна упрямо качнула головой и, с видом человека, прыгающего в пропасть, сказала: — А он всё-таки здесь! — Не понимаю…— пожал плечами студент Конякин.— Мы с Гагаровым друзья, и он, если бы вернулся, первым долгом известил бы меня. — Он, кажется, скрывается,— постукивая носком ботинка о ковёр, сообщила Серафима Петровна.— За ним следят. Последняя фраза, очевидно, была сказана просто так, чтобы прекратить скользкий разговор о Гагарове. Но студент Конякин забеспокоился. — Следят??! Кто следит? — Эти, вот… Сыщики. — Позвольте, Серафима Петровна… Вы говорите что-то странное: с какой стати сыщикам следить за Гагаровым, когда он не революционер и политикой никогда не занимался?! Серафима Петровна окинула студента враждебным взглядом и, проведя языком по запёкшимся губам, раздельно ответила: — Не занимался, а теперь занимается. Впрочем, что мы всё: Гагаров да Гагаров. Хотите, господа, чаю? * * *Пришёл ещё один гость — газетный рецензент Блюхин. — Мороз,— заявил он,— а хорошо! Холодно до гадости. Я сейчас часа два на коньках катался. Прекрасный на Бассейной каток. — А жена тоже сейчас только оттуда,— прихлёбывая чай из стакана, сообщил Лязгов.— Встретились? — Что вы говорите?! — изумился Блюхин.— Я всё время катался и вас, Серафима Петровна, не видел. Серафима Петровна улыбнулась. — Однако я там была. С Марьей Александровной Шемшуриной. — Удивительно… Ни вас, ни её я не видел. Это тем более странно, что каток ведь крошечный — всё как на ладони. — Мы больше сидели всё… около музыки,— сказала Серафима Петровна.— У меня винт на коньке расшатался. — Ах, так! Хотите, я вам сейчас исправлю? Я мастер на эти дела. Где он у вас? Нога нервно застучала по ковру. — Я уже отдала его слесарю. — Как же это ты ухитрилась отдать слесарю, когда теперь ночь? — спросил Лязгов. Серафима Петровна рассердилась. — Так и отдала! Что ты пристал? Слесарная, по случаю срочной работы, была открыта. Я и отдала. Слесаря Матвеем зовут. * * *Наконец явился давно ожидаемый драматург Селиванский с пьесой, свёрнутой в трубку и перевязанной ленточкой. — Извиняюсь, что опоздал,— раскланялся он.— Задержал прекрасный пол. — На драматурга большой спрос,— улыбнулся Лязгов.— Кто же это тебя задержал? — Шемшурина, Марья Александровна. Читал ей пьесу. Лязгов захлопал в ладоши. — Соврал, соврал драматург! Драматург скрывает свои любовные похождения! Никакой Шемшуриной ты не мог читать пьесу! — Как не читал? — обводя компанию недоумённым, подозрительным взглядом, вскричал Селиванский.— Читал! Именно ей читал. — Ха-ха! — засмеялся Лязгов.— Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь Шемшурина была с тобой на катке. — Да, она со мной была,— кивнула головой Серафима Петровна, осматривая всех нас холодным взглядом. — Когда?! Я с половины девятого до двенадцати сидел у неё и читал свою «Комету». — Вы что-нибудь спутали,— пожала плечами Серафима Петровна. — Что? Что я мог спутать? Часы я мог спутать, Шемшурину мог спутать с кем-нибудь или свою пьесу с отрывным календарём?! Как так — спутать? — Хотите чаю? — предложила Серафима Петровна. — Да нет, разберёмся: когда Шемшурина была с вами на катке? — Часов в десять, одиннадцать. Драматург всплеснул руками. — Так поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу. Серафима Петровна подняла язвительно одну бровь: — Да? Может быть, на свете существуют две Шемшуриных? Или я незнакомую даму приняла за Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера… Ха-ха!.. — Ничего не понимаю! — изумился Селиванский. — То-то и оно,— засмеялась Серафима Петровна.— То-то и оно! Ах, Селиванский, Селиванский… Селиванский пожал плечами и стал разворачивать рукопись. Когда мы переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак Серафиме Петровне, остался с ней наедине. — Вы сегодня были на катке? — спросил я равнодушно. — Да. С Шемшуриной. — А я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой. Она вспыхнула. — Не может быть. Что же, я лгу, что ли? — Конечно, лжёте. Я вас прекрасно видел. — Вы приняли за меня кого-нибудь другого… — Нет. Вы лжёте неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну ложь на другую… Для чего вы солгали мужу о катке? Её нога застучала по ковру. — Он не любит, когда я встречаюсь с Таней. — А я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре. Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами. — Вы этого не сделаете?! — Отчего же не сделать?.. Сделаю! — Ну, милый, ну, хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете? — Скажу. Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала: — А теперь не скажете? Нет? * * *После чтения драмы — ужинали. Серафима Петровна всё время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа. Среди разговора она спросила его: — А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трёх часов. Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоём в кабинете, откровенно рассказал мне, что этот день он провёл довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у неё в «Гранд-отеле», а вечером завёз её в «Буфф», где и оставил. — Где ты был сегодня? Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил: — Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой француженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по усачёвскому делу, и мы разъезжали в её автомобиле — она очень богатая — по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в «Гранд-отеле» у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться с знакомым. Вот и всё. Я улыбнулся про себя и подумал: «Да. Вот это ложь!» 1910 |