План у меня был такой: зайти в близлежащий ресторан, наскоро позавтракать, после завтрака прогуляться с полчаса по улице, потом поехать домой и до обеда засесть за работу. Кроме того, за час до обеда принять ванну, вздремнуть немного, а вечером поехать к другу, который в этот день праздновал какой-то свой юбилей. От друга — постараться вернуться пораньше, чтобы выспаться как следует и на другое утро со свежими силами засесть за работу. Так я и начал: забежал в маленький ресторан и, не снимая пальто, подошёл к буфетной стойке. Сзади меня послышался голос: — Освежиться? На скорую руку? Оглянувшись, я увидел моего юбилейного друга, сидевшего в углу за столиком в компании с театральным рецензентом Буйносовым. Все мы обрадовались чрезвычайно. — Я тоже зашёл на минутку,— сообщил юбилейный друг.— И вот столкнулся с этим буйносным человеком. Садись с нами. Сейчас хорошо по рюмке хватить. — Можно не снимая пальто?.. — Пожалуйста! Юбиляр налил три рюмки водки, но Буйносов схватил его за руку и решительно заявил: — Мне не наливай. Мне ещё рецензию на завтра писать нужно. — Да выпей! Какая там ещё рецензия… — Нет, братцы, не могу. Мне вообще пить запретили. С почками неладно. — Глупости,— сказал я, закусывая первую рюмку икрой.— Какие там ещё почки? — Молодец, Серёжа! — похвалил меня юбилейный друг.— За что я тебя люблю: за то, что никогда ты от рюмки не откажешься. Именно я и хотел отказаться от второй рюмки. Но друг с таким категорическим видом налил нам по второй, что я безропотно чокнулся и влил в себя вторую рюмку. И сейчас же мне чрезвычайно захотелось, чтобы и Буйносов тоже выпил. — Да выпей! — умоляюще протянул я.— Ну, что тебе стоит? Ведь это свинство: мы пьём, а ты не пьёшь! — Почему же свинство? У меня почки… — А у нас нет почек? А у юбиляра нет почек? У всякого человека есть почки. Это уж, брат, свыше… — Ну, я только одну… — Не извиняйся! Можешь и две выпить. Буйносов выпил первую, а мы по третьей. Я обернулся направо и увидел своё лицо в зеркале. Внимательно всмотрелся и радостно подумал: «Какой я красивый!» Волна большой радости залила моё сердце. Я почувствовал себя молодым, сильным, любимым друзьями и женщинами — и безудержная удаль и нежность к людям проснулась в душе моей. Я ласково взглянул на юбиляра и сказал: — Я хочу выпить за тебя. Чтобы ты дождался ещё одного юбилея и чтобы мы были и тогда молоды так же, как теперь. — Браво! Спасибо, милый. Выпьем. Спасибо. Буйнос! Пей — не хами. — Я не хам… хамлю,— осторожно произнёс странное слово Буйносов.— А только мне нельзя. Рецензию нужно писать со свежей головой. — Вздор! После напишешь. — Когда же после… Ведь её в четверть часа не напишешь. — Ты?! — с радостным изумлением воскликнул юбилейный друг.— Да ты в десять минут отхватаешь такую рецензию, что все охнут! — Где там…— просиял сконфуженный Буйносов и, чтобы отплатить другу любезностью за любезность, выпил вторую рюмку. — Ай да мы! Вот ты смотри: скромненький, скромненький, а ведь он потихонечку нас за пояс заткнёт… — А вы что же думали,— засмеялся Буйносов.— И заткну. Эх, пивали мы в прежнее время! Чертям тошно было! Э-э!.. Серёжа, Серёжа! А ты почему же свою не выпил? — Я… сейчас,— смутился я, будто бы меня поймали на краже носового платка.— Дай ветчину прожевать. — Не хами, Серёжа,— сказал юбилейный друг.— Не задерживай чарки. Я вспомнил о своей работе. — Мне бы домой нужно… Дельце одно. К моему удивлению, возмутился Буйносов: — Какое там ещё дельце? Вздор — дельце! А у меня дела нет?! А юбиляру на вечере хлопот мало? Посидим минутку. Чёрт с ним, с дельцем. «А действительно,— подумал я, любуясь в зеркало на свои блестящие глаза.— Чёрт с ним, с дельцем!..» Вслух сказал: — Так я пальто сниму, что ли. А то жарко. — Вот! Молодец! Хорошо, что не хамишь. Снимай пальто! — …И пива я бы кружку выпил… — Вот! Так. Освежиться нужно. Мы выпили по кружке пива и разнеженно посмотрели друг на друга. — Серёжа… милый…— сказал Буйносов.— Я так вас двух люблю, что чёрт с ней, с рецензией. Серёжа! Стой! Я хочу выпить с тобой на «ты». — Да ведь мы и так на «ты»! — засмеялся я. — Э, чёрт. Действительно. Ну, давай на «вы» выпьем. Затея показалась такой забавной, что мы решили привести её в исполнение. — Графинчик водки! — крикнул Буйносов. — Водку? — удивился я.— После пива? — Это освежает. Освежимся! — Неужели водка освежить может? — удивился я. — Ещё как! Об этом даже где-то писали… Сгорание углерода и желтков… Не помню. — Обедать будете? — спросил слуга. — Как? Разве уже… обед?.. — Да-с. Семь часов. Я вспомнил, что потерял уже свою работу, небольшой сон и ванну. Сердце моё сжалось, но сейчас же я успокоился, вспомнив, что и Буйносов пропустил срочную рецензию. Никогда я не чувствовал так остро справедливости пословицы: «На миру и смерть красна». — Семь часов?! — всплеснул руками юбиляр.— Чёрт возьми! А мой юбилей? Буйносов сказал: — Ну куда тебе спешить? Времени ещё вагон. Посидим! Чёрт с ней, с рецензией. — Да, брат…— поддержал и я.— Ты посиди с нами. На юбилей ещё успеешь. — Мне распорядиться нужно… — Распорядись! Скажи, чтобы дали нам сейчас обед и белого винца. Юбиляр подмигнул: — Вот! Идея… Освежает! Лицо его неожиданно засияло ласковой улыбкой. — Люблю молодцов. Люблю, когда не хамят. Когда нам подали кофе и ликёр, я бросил косой взгляд на Буйносова и сказал юбиляру: — Слушай! Плюнь ты на сегодняшний юбилей. Ведь это пошлятина: соберутся идиоты, будут говорить тривиальности. Не надо! Посиди с нами. Жена твоя и одна управится. — Да как же: юбилей, а юбиляра нет. Буйносов задёргался, заёрзал на своём месте, засуетился: — Это хорошо! Это-то и оригинально! Жизнь однообразна! Юбилеи однообразны! А это свежо, это молодо: юбилей идёт своим чередом, а юбиляра нет. Где юбиляр? Да он променял общество тупиц на двух друзей… которые его искренне любят. — Поцелуемся! — вскричал воодушевлённо юбиляр.— Верно! Вот. Будем освежаться бенедиктином. — Вот это яркий человек! Вот это порыв,— воодушевился Буйносов.— В тебе есть что-то такое… большое, оригинальное. Правда, Серёжа? — Да… У него так мило выходит, когда он говорит: «Не хами!» — Не хамите! — с готовностью сказал юбиляр.— Сейчас бы кюрассо был к месту. — Почему? — Освежает. Я уже понимал всю беспочвенность и иллюзорность этого слова, но в нём было столько уюта, столько оправдания каждой новой рюмке, каждой перемене напитка, что кюрассо был признан единственным могущим освежить нас напитком…
— Извините, господа, сейчас гасим свет… Ресторан закрывается. — Вздор! — сказал бывший юбиляр.— Не хами! — Извините-с. Я сейчас счёт подам. — Ну, дай нам бутылку вина. — Не могу-с. Буфет закрыт. Буйносов поднял голову и воскликнул: — Ах, чёрт! А мне ведь сегодня вечером нужно было в театр на премьеру… — Завтра пойдёшь. Ну, господа… Куда же мы? Теперь бы нужно освежиться. В мою затуманенную голову давно уже просачивалась мысль, что лучше всего — поехать домой и хоть отчасти выспаться. Мы уже стояли на улице, осыпаемые липким снегом, и вопросительно поглядывали друг на друга. Есть во всякой подвыпившей компании такой психологический момент, когда все смертельно надоедают друг другу и каждый жаждет уйти, убежать от пьяных друзей, приехать домой, принять ванну, очиститься от ресторанной пьяной грязи, от табачной копоти, переодеться и лечь в чистую, свежую постель, под толстое уютное одеяло… Но обыкновенно такой момент всеми упускается. Каждый думает, что его уход смертельно оскорбит, обездолит других, и поэтому все топчутся на месте, не зная, что ещё устроить, какой ещё предпринять шаг в глухую тёмную полночь. Мы выжидательно обернули друг к другу усталые, истомлённые попойкой лица. — Пойдём ко мне,— неожиданно для себя предложил я.— У меня ещё есть дома ликер и вино. Слугу можно заставить сварить кофе. — Освежиться? — спросил юбиляр. «Как попугай заладил,— с отвращением подумал я.— Хоть бы вы все сейчас провалились — ни капельки бы не огорчился. Все вы виноваты… Не встреть я вас — всё было бы хорошо, и я сейчас бы уже спал». Единственное, что меня утешало, это — что Буйносов не написал рецензии, не попал на премьеру в театр, а юбиляр пропьянствовал свой юбилей. — Ну, освежаться так освежаться,— со вздохом сказал юбиляр (ему, кажется, очень не хотелось идти ко мне),— к тебе так к тебе. Мы повернули назад и побрели. Буйносов молча, безропотно шёл за нами и тяжело сопел. Идти предстояло далеко, а извозчиков не было. Юбиляр шатался от усталости, но тем не менее в одном подходящем случае показал весёлость своего нрава; именно: разбудил дремавшего ночного сторожа, погрозил ему пальцем, сказал знаменитое «Не хами!» — и с хохотом побежал за нами… — Вот дурак,— шепнул я Буйносову.— Как так можно свой юбилей пропустить? — Да уж… Не дал господь умишка человеку. «А тебе,— подумал я,— влетит завтра от редактора… Покажет он, как рецензии не писать. Будет тебе здорово за то, что я пропустил сегодняшнюю работу и испортил завтрашнее утречко…» Я долго возился в передней, пока зажёг электричество и разбудил слугу. Буйносов опрокинул и разбил какую-то вазу, а юбиляр предупредил слугу, чтобы он вообще не хамил. Было смертельно скучно и как-то особенно сонно… противно. Заварили кофе, но оно пахло мылом, а я, кроме того, залил пиджак ликёром. Руки сделались липкими, но идти умыться было лень. Юбиляр сейчас же заснул на новом плюшевом диване. Я надеялся, что Буйносов последует его примеру (это развязало бы, по крайней мере, мне руки), но Буйносов сидел запрокинув голову и молчаливо рассматривал потолок. — Может, спать хочешь? — спросил я. — Хочу, но удерживаюсь. — Почему? — Что же я за дурак: пил-пил, а теперь вдруг засну — хмель-то весь и выйдет. Лучше уж я посижу. И он остался сидеть, неподвижный, как китайский идол, как сосуд, хранящий в себе драгоценную влагу, ни одна капля которой не должна быть потеряна. — Ну, а я пойду спать,— сухо проворчал я. Проснулись поздно. Все смотрели друг на друга с еле скрываемым презрением, ненавистью, отвращением. — Здорово вчера дрызнули,— сказал Буйносов, из которого уже, вероятно, улетучилась вся драгоценная влага. — Сейчас бы хорошо освежиться! Я сделал мину любезного хозяина, послал за закуской и вином. Уселись трое с помятыми лицами… Ели лениво, неохотно, устало. «Как они не понимают, что нужно сейчас же встать, уйти и не встречаться! Не встречаться по крайней мере дня три!!!» По их лицам я видел, что они думают то же самое, но ничего нельзя было поделать: вино спаяло всех троих самым непостижимым, самым отвратительным образом… 1912 |