Рассказы, истории, сказки

   
  1 • 6 / 6  

Мари Шансон

А НЕ ПОШЛИ БЫ ВЫ ВСЕ НА ...

ЭПИГРАФ: «Чтобы стать умным, достаточно прочитать всего 10 книг, но чтобы найти их, нужно прочитать тысячи.»
(Автор неизвестен)

Я держу в руках книгу Райнгольда Шульца «Слёзы и грёзы». Это документально-художественная повесть о судьбе российской немки Лидии Ивановны Даневольф (дев. Попп), рож. 31.03.1926 года в городе Бальцер. Перед тем, как прочесть книгу, мне стало интересно, войдёт ли эта книга в те десять, которые нужно прочесть, чтобы стать умным. Дочитав до пятидесятой страницы (а всего 216 страниц с иллюстрациями Светланы Видергольд, фотографиями из семейного архива, с географической картой сельской местности Поволжья, с родословным древом семьи Даневольф и Попп, аннотациями к книгам Райнгольда Шульца (уже 12 книг) и с объявлением от автора «Разыскивается!»), – я вспомнила ДРУГУЮ книгу: Джон Паркин «F_u_c_k It.», что в переводе означает: «Послать всё на…»
Из книги Джона: «Только начните говорить «а пошло всё на…», и эти слова, как современная магическая мантра, изменят всю вашу жизнь. Посылать всё на… очень приятно. А перестать мучиться и наконец начать делать то, что хочется, наплевать на все, что говорят окружающие, и пойти своим собственным путем,— просто волшебное переживание». А также мистер Паркин говорит: «Мы посылаем всё на... отказываясь делать то, что не хочется... Мы посылаем всё на… когда наконец-то делаем то, чего раньше себе не позволяли... Мы посылаем всё на... потому что жизнь слишком перегружена смыслом, а смысл – это боль... »
У Лидии Ивановны Даневольф очень тяжёлая судьба, а книга – исповедь человека, испытавшего всё: и голод, и холод, и издевательства нашего советского государства. Тяжёлый до изнеможения физический труд, ликвидация нажитого добра, невыносимые человеческие условия в трудармии, отлучение детей от матери, унижение и уничтожение человеческого достоинтства, невероятно зверское отношение, (как то «господин-раб»), Родины-мачехи к своим трудолюбивым и покорным детям, смерть родных и близких людей – вот причина, по которой главная героиня книги взяла в руки «писательское перо» и обратилась к литературным талантам Папы Шульца.
Райнгольд Шульц пишет: «Современная Россия — самое антисоветское государство в мире. Зачуханный стал народ, опустился, осатанел. Внутренний духовный мир человека через деньгии сатана разрушил до основания... Беда России не в дорогах и не в дураках, а в дураках, указывающих дорогу». Отчаянье и боль Лидии звучат почти в каждой строчке и я приведу один из примеров: «Екатерина Вторая от имени государства Российского обещала немецким колонистам право выезда из России в любое время и со всем нажитым капиталом. А вот наше государство слово своё не сдержало... В России все всегда хотели «снять с немцев сливки», но никто перед нашим народом за его страдания не извенился, ни Москва, ни Кремль, ни правительство, ни президент, ни начальство... » В книге приводится очень много фактов, рассказов очевидцев, описание судеб других семей департированных немцев. Да, в России за каждую копейку приходилось расплачиваться потом и кровью. И то – за трудодни ставили всего лишь палочки... В Германии же, не работая ни дня, пожилая чета Лидия с Андреем Даневольф получала такую пенсию, на которую можно было спокойно жить и не нуждаться ни в чём.
Сложные жизненные ситуации, лишения и несчастья не сломили главную героиню. При отъезде в Германию было потрачено много и слёз, и нервов. Выстоялись куча очередей, давались взятки, страх и ужас вселялись в сердца желающих поскорее покинуть этот хаос и беспредел. Лидия заметила, что почти все немцы были очень недовольны ситуацией. Народная обида была видна повсюду. Оскорблённые и униженные хотели как можно скорее расстаться со своими мучителями и вымогателями. Это надо же: столько лет гноили и обзывали «фашистами», а как ехать на этническую родину в Германию – сплошные палки в колёса. Немцев грабили не только в собственных домах, но и на вокзалах, и в поездах. Лидии было очень обидно и нестерпимо больно за всех невинно пострадавших.
Главная героиня не перестаёт удивляться несправедливости и возмущается не благодарностью. Ведь такой сильный и мудрый народ – немцы. Столько сделали для своей Родины немецкие учёные, музыканты, исследователи, писатели, офицеры, перечислять – пальцев не хватит, а страна их не оценила, и, мало того, жестоко обидела и «надругалась».
После депортации память о немцах стёрли со всех географических карт страны. Бaльцер, где жила Лидия Ивановна, переименовали в Красноармейск. В конце 80-х годов советские немцы начали движение за возрождение Республики немцев Поволжья, за свою реабилитацию, за возвращение на Родину, на Волгу. Всегда пьяный Ельцин взамен предложил военный полигон на Капустином Яру: «Пусть снаряды выкапывают. И Германия пусть поможет... » Райнгольд Шульц пишет, что сейчас на том месте, где был городок Бальцер всё находится в ужасном состоянии, сплошная нищета, на месте, где была фабрика – сделали базар, заводы не работают, речка превращена в помойку, улицы не подметаются, всё разломали, разворовали, растащили, из десяти улиц остались только две, люди мрут, как мухи, спиваются не дожив и до пятидесяти лет, старое кладбище забито до предела.
Последние же главы повести: «Германия», «Немцы», «Русские немцы», «Гиссен», «Бюрократия», «Язык», «Братья по крови», «Местные», «Юбилей», «Шок» и «Медицина» – о жизни уже в Германии. В 2010 году Лидия Ивановна потеряла мужа, с которым воспитывала шестерых детей. Он умер от рака. Она – мать-героиня, он – победитель социалистического соревнования 1975-го года, ветеран труда 1984-го года. В книге даны копии документов.
К успокоению своей совести можно добавить, что в наше время уже много написано о депортации советских немцев (но, к сожалению, не снят ни один фильм!), эту тему глубоко осветили такие известные писатели, как Виктор Дизендорф, Герхард Вольтер, Герольд Бельгер, Гуго Вормсбехер, доктора исторических наук Ирина Черказьянова, Николай Бугай, доктор филологических наук Елена Зейферт; поэты Вольдемар Гердт, Нелли Ваккер, Генрих Шнайдер, Эдуард Альбранд, Лео Майер, Агнесса Гизбрехт. Память – вечна. А боль – не утихает и не утихнет никогда. Может быть, не всегда будет так тревожно на сердце, как пишет Евгений Евтушенко:
И все тревожней год от году
кричат, проламывая мрак,
душа — душе, народ – народу:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»

В 2011 году Лидия Ивановна справила своё 85-ти летие. В Германии живут и трудятся пятеро её детей. У неё есть10 внуков и 13 правнуков. Прочитав книгу Райнгольда Шульца, я поняла, что главное – верить. Лидия Ивановна всегда верила в Бога и знала, что он ей поможет. Но как можно верить Богу, если так несправедливо наказан целый народ. За что? За какие грехи? К сожалению, фрау Даневольф считает иначе.
Лидия Ивановна всегда мечтала написать книгу и однажды она даже передала рукопись в Москву: там было много фактов, дат, имён, фамилий. Не дождавшись никакого ответа, Лидия Ивановна решила, что рукопись потерялась или её «потеряли» специально. Но, как говорит её Бог, «стучитесь и вам откроется». И дверь открылась: книга вышла, и, благодоря внутреннему голосу сильной и мужественной женщине: «А не пошли бы вы все на... »,— мечта российской немки из Гиссена осуществилась, а её воспоминания о тяжёлой судьбе российских немцев, надеюсь, найдут своего читателя. Лично моё мнение (возможно и субъективное), книга Райнгольда Шульца «Слёзы и грёзы» — чисто для домашнего чтения.

28. 12. 2011, Мари Шансон, Мюнстер

29 декабря 2011 года  00:24:23
Шансон |

Пятница, триннадцатое

* * *
Рассказ

Пятница, тринадцатое

Была несносная жара. Уставшие от работы и жизни, владельцы личного транспорта стояли в пробке и раздражённо вспоминали все имеющиеся в их заветной сленговой копилке выражения. В этой цепочке невезунчиков находился и наш герой Василий Шарашкин. Сегодня была пятница, тринадцатое число и Василий со страхом, где- то глубоко в подсознании, ждал от судьбы какой — то подлянки. Именно сегодня, в этот торжественный, по поводу исполнения трёх лет со дня бракосочетания с его любимой, ненаглядной супругой Любашкой день, это было крайне нежелательно.

Но вот цепочка машин стала медленно продвигаться к очередному светофору. Чтобы как то отвлечься от тревожных мыслей, Василий стал лениво созерцать надписи на громадных рекламных щитах. Ближайший из них предлагал положить все имеющиеся сбережения в банк. Следующие два — одновременно рекламировали пиво и крутые сигареты и рассказывали о губительных последствиях при их употреблении. На одном из рекламных щитов крупным планом был изображён мужчина в белом халате с саркастической улыбкой. Текст гласил следующее:
— Лечим геморрой без боли и операций.
Наконец трудный путь был окончен, машина в гараже, а сам Василий Шарашкин присел на диван в родных стенах.
— Что же это я сижу! Скоро с работы моя Любашка придёт, а я не приготовился к её встрече!
Подскочил, как ужаленный Василий и принялся за приготовление нехитрого праздничного ужина и уборку небольшой квартиры. Через минуту всё шипело, жарилось и варилось на плите. Сделалось очень жарко и Василий раздевшись до семейских трусов, стал мыть полы.....

— Пустите!. Я иду к Василию Шарашкину!.. Ну вы с ума все тут посходили!
Как это нельзя?! Мой муж в тяжёлом состоянии, а вы меня не пускаете!....

Возмущённо прорывалась Любашка в палату. Наконец, не выдержав такого натиска, дежурная медсестра воскликнула:
— Ну, какая же вы настырная! Ваш муж скоро поправится, состояние его сейчас стабильное. Ладно, идите, а то вы всю больницу на уши поставите!

Когда Любашка ворвалась в палату, перед ней предстала такая картина: на белоснежных простынях с перебинтованной головой, и загипсованной рукой, бледный, как смерть, лежал её супруг Василий Шарашкин. Из рассказа больного выяснилось следующее:
Василий, встав в одну интересную позу и продвигаясь таким образом к окну, с большим энтузиазмом мыл полы. Ему хотелось поскорее закончить уборку и перейти к накрытию праздничного стола...

.Вдруг жуткая боль, в самом уязвимом у мужчин месте, заставила его сделать непроизвольное резкое телодвижение, и он с силой врезался головой в рядом висящую, железную батарею....

Кто — то мягкими лапками, виновато трогал Василия по лицу, это был котёнок Мурзик. Мужчина пришёл в себя и обнаружил, что лежит в луже крови... голова кружилась...
— Как это могло случиться? Неужели это Мурзик?! Вот скотина, так больно царапнул меня !
Думал лихорадочно Шарашкин. Немного погодя, он позвонил в скорую. Через пол — часа приехали два молодые медбрата с носилками, сгрузили покалеченного Василия и понесли его по многочисленным лестничным пролётам в машину скорой помощи .
— Всё понятно, бедный ты мой! Ну а рука, то почему в гипсе?!
Сочувственно простонала супруга.
Шарашкин продолжал свой печальный рассказ:
— Санитары очень сильно удивились, когда поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру. Никого в доме нет, откуда такая странная травма? Они меня понесли и я стал объяснять, что всему виной котёнок, который предательски подкрался сзади и хотел поиграть.... Санитары начали смеяться, вначале прилично, тихо, а затем весь подъезд огласил громоподобный хохот здоровых молодых ребят.... Они так хохотали, что выронили носилки. Я упал на лестничную площадку третьего этажа и сломал себе руку... Вот и вся история.

После возвращения из больницы Василий и Любашка всё же справили свой юбилей.... Но Мурзик с тех пор жил в деревни у бабушки, а Василий Шарашкин больше никогда не мыл полы.

29 декабря 2011 года  12:07:18
Ирина | horglet@yandex.ru | Томск | Россия

Диссидент Миллер и норманны

* * *

К. филос. н. Вячеслав Демидов

ДИССИДЕНТ МИЛЛЕР И НОРМАННЫ

Юбилей – 25-летие Петербургской академии наук – назначен был празднованием на 6 сентября 1749 года. Ученые речи на торжественном собрании готовились произнести два академика – профессор истории Герхард Фридрих Мюллер (на русской службе ставший Федором Ивановичем, да почему-то еще и Миллером) и профессор химии Михайло Васильевич Ломоносов.
Миллер, год назад принятый в русское подданство и назначенный на весьма почетную должность историографа, задумал прочитать свою диссертацию "О происхождении народа и имени руссов", – но по столице вдруг пополз слух, что про русских в ней много оскорбительного. Сплетню распустил 65-летний новгородский дворянин Петр Крекшин, горячий патриот, неутомимый и дельный разыскатель древних рукописей, но, к сожалению, ябедник. В том, что он ябедник, новости ни для кого не было. Новостью был предмет – историческое сочинение академика, так что пропустить сплетню мимо ушей академическая Канцелярия никак не могла. Ибо не прост был Крекшин: из-под его пера вышедшую "Историю России и славных дел императора Петра Великого от рождения его по день погребения, с приложением родословия великих князей и царей московских" милостиво принять соизволила сама императрица Елизавета Петровна!
Шестерым академикам, в том числе Тредиаковскому и Ломоносову, предписала Канцелярия изучить диссертацию с пристрастием, – "не сыщется ли в ней что-нибудь предосудительное для России?"
Тредиаковский выразился спокойно: "Не вижу, чтоб во всем авторовом доказательстве было какое предосуждение России”. Ломоносов же, который историографические претензии другого немца, Шлецера, оценил фразой: “Из сего заключить можно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина”, – так вот, Ломоносов камня на камне не оставил от Миллеровой диссертации: она-де "поставлена на зыблющихся основаниях”, рассуждения “никакой силы не имеют и темной ночи подобны", про Нестора-летописца “дозволил себе отозваться весьма продерзостно и хулительно так: Ошибся Нестор", миллеровы слова о победах скандинавов над россиянами "досадительны", а главное – историограф упустил “лучший случай к похвале славянского народа и не сделал скифов славянами”.
Результат воспоследовал: Миллера из академиков перевели в адъюнкты, целый год “ставили вопросы”, ощутимо урезали жалованье. Однако историографа такого калибра, такой работоспособности и обширности знаний терять Канцелярия не хотела: быстро простила, звание и жалованье вернула. Правда, под условием унизительным: пусть письменно просит прощения. Попросил. Рад был, что отделался.
А унтер-библиотекарю Тауберту пришло 25 января 1751 года предписание: "Поскольку сочиненная профессором Миллером диссертация о начале Русского народа для России предосудительна, письменных и печатных 975 экземпляров хранить в секретной каморе". То есть в спецхране, уже добрых два десятка лет существовавшем... Тауберт всю кучу спрятал в особый сундук, запер на замок. Потом все исчезло бесследно. То ли сожгли, то ли назад перемололи в бумагу, – сегодня никто утвердительно не скажет...
И стало тихо. И велели Миллеру не умничать, а заняться "Сибирской Историей". Чтобы вышло “достоверное описание положения всей Сибири географического, веры, языков всех тамошних народов и древностей сибирских”. Наивный, хоть и в летах уже, немец понял слово “достоверное” буквально. И про Ермака Тимофеевича написал, что знаменитый атаман был в некотором роде разбойник. Тут же получил от Ломоносова нагоняй: "о сем деле должно писать осторожнее и помянутому Ермаку в рассуждении завоевания Сибири разбойничества не приписывать". Миллер в дискуссию влезать не стал, лично у него сомнений не было, – просто выкинул неосторожное из печатного текста. Но в рукописи да в документах правда осталась.
Он вообще был правдолюбец, этот Миллер, настоящий диссидент. Для таких спасение – выдержка, анонимность и маскировка. Он ждал 18 лет. И переправил тайно в геттингенский ученый сборник статью под удивительным заголовком, который любую полицейскую ищейку вконец бы запутал: "Отрывок из одного письма из Санкт-Петербурга". Мол, некий анонимный обитатель северной столицы извещает своего анонимного же немецкого приятеля, что сыскал неопубликованную Миллерову диссертацию, которую надобно опубликовать. Для чего? А для того, чтобы "убедить мир, что во времена Екатерины II в Петербурге, так же как в Берлине, Геттингене и Лондоне, господствует свобода думать и писать", – так безукоризненно прикрыл письмо маскхалат...
Пробный шар показал надежность метода. Миллер выждал еще шесть лет, и санкт-петербургская Академическая типография напечатала переведенную с немецкого книжку "О народах, издревле в России обитавших”. Анонимную, как легко догадаться. Переводчик же, некто Иван Долинский, в специальном предисловии настойчиво подчеркивал, что имени автора не знает и даже никаких догадок не делает (появилось имя автора только на втором издании – после смерти Миллера).
Потому что в главе "Варяги", завершавшую книгу, была изложена его “норманнская теория”.
Спор на два с половиной века
“Повесть временных лет” киевского монаха Нестора (хотя его это перо или нет, – спорят) называют самой древней российской летописью. Однако впечатлениям автора-очевидца в “Повести” сопутствуют своды – пересказы написанного другими авторами. Перечней использованной литературы тогда не делали, и о делах двухсотлетней давности – года от сотворения мира 6370-го, то есть от Рождества Христова 862-го, – пишет Нестор так, будто в них участвовал: “Изъгнаша Варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста родъ на родъ, и почаша воевати сами на ся. И реша сами в собе: поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву. И идоша за морк к варягам, к Руси; сице бо тии звахуся Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свие, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си. Реша Руси Чудь, и Словени, и Кривичи вси: земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидите княжить и володети нами. И изъбрашася 3 братья со роды своими, и пояша по собе всю Русь, и приидоша к Словеном первое, и срубиша городъ Ладогу, и седе в Ладозе старей Рюрик, а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Избрьсте, Труворъ. И от техъ варягъ прозвася Руская земля... " (орфография летописи.– В.Д.)
То есть: “Прогнали Варягов за море, и перестали платить им дань, стали сами собой управлять, но закона больше не было, и пошел род на род, и начали воевать друг с другом. И порешили между собой: "Поищем себе князя, чтобы управлял нами и судил по закону". И пошли за море к варягам, к Руси, ибо Русь назывались эти Варяги, – как другие зовутся Шведы, другие же Урмане, Англяне, другие Готы, – так и эти. Сказали Руси все – Чудь, и Словени, и Кривичи: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, – так придите княжить и управлять нами". И выбрали трех братьев с их родами, и взяли те с собой всю Русь, и пришли к Словенам, и поставили город Ладогу, и сел в Ладоге старший, Рюрик, а другой, Синеус, на Белоозере, а третий, Трувор, в Изборске. И от тех варягов названа Руская земля... ”
Да, именно руская, с одним “с”, потому что второе появилось много-много позже. Подтверждение слов Нестора находят “в свидетельствах греческих, арабских, скандинавских и западно-европейских и в фактах лингвистических”, – сообщает Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Очень важно, что приглашенным варягам-норманнам, то есть, по-видимому, воинам-дружинникам, ни финны – “чудь белоглазая”, ни славяне, ни кривичи не отдавались ни в какую собственность, ни в какое владение (как порой понимают “володеть”), а только в управление, ибо “волостью” в древности называлась правительственная власть.
Бесхитростные слова Нестора-летописца, приведенные Миллером в своей диссертации, оказались подобны землетрясению: мир русских историков, а за ними и многих прочих, раскололся на норманнистов и антинорманнистов. Ибо – кто же они такие, варяги-русь?
Норманнисты считали, что приглашенные братья были из германского племени. То есть русское государство основано германцами, подчинившими себе славян. В подтверждение этого цитировали Лиутпранда, епископа города Кремона: он, сообщая о случившемся в 865 году походе на Константинополь разбойничей шайки Аскольда и Дира, осевших в Киеве дружинников Рюрика, назвал их руссами, "которых мы другим именем называем норманнами", а в другом месте написал о народе, "которого греки по наружности его называют Русью (Rusii, русыми), а мы, по положению его родины – норманнами... Царем этого народа был Ингер”, – то есть Игорь. Приводили и другие в свою пользу доказательства, в основном лингвистического свойства.
Антинорманнисты, начиная с Ломоносова, считали крайне обидной мысль, будто основателями славянской и, следовательно, российской государственности могли быть германцы. В “Древней российской истории”, изданной через несколько лет после ссоры с Миллером, Ломоносов утверждал, что русь – это старшие родственники прибалтийского племени пруссов, оба племени суть славяне, а “... язык их славенский же”. Потому что, “когда Рурик с братьями, со всем родом и с варягами-россами преселился к славянам новогородским, тогда оставшиеся жители после них на прежних своих местах поруссами, или оставшимися по руссах, проименованы”. Антинорманнизм в русской историографии с огромной силой поднялся в 1859 году, в преддверии празднования тысячелетия России. А в советское время не было таких ругательных слов, которыми не награждались бы “лживая тенденциозная квази-научная норманская теория” и “неонорманистские измышления буржуазных историков”. (Впрочем, даже в 1990 году писалось в газете “За Россию”: “... армия России, переодеваемая в американо-гитлеровскую форму; чиновники из МВД, установившие вопреки Конституции государственный номер на русских автомобилях с презрительной кличкой "RUS"; журналисты, вещающие на англо-уголовном наречии; дети, мечтающие о сказочной жизни в Америке... Что это? Откуда такая нелюбовь к родной стране? Ответ прост. Это – очередной виток реализации норманнской теории... ”)
Всегда, конечно, от антинорманнистов доставалось Миллеру – недоучившемуся студенту, как его любили обозвать противники.
258 портфелей
Действительно, 20-летний Миллер поехал в Россию прямо со студенческой скамьи Лейпцигского университета, диссертацию защитить не успев. Время торопило: год 1725-й. В конце его намечалось открытие Санкт-Петербургской “Академии наук и курьезных художеств” – “Де сьянс Академии”, как она еще называлась, и со всей Европы приглашались известные ученые. Миллер, конечно, на этом фоне не блистал, но профессор Мельке, рекомендовавший своего талантливого студента российскому посланнику, не считал отсутствие диссертации большим недостатком. Ведь при Академии задуман был “университет” – гимназия, чтобы каждый петербургский академик-профессор готовил в ней себе одного или двух себе преемников. Миллера и взяли в эту гимназию на должность адъюнкта – помощника профессора “исторического и географического класса”.
Новоназначенный адъюнкт не посрамил своего лейпцигского учителя. Брался за любую работу и выполнял ее отменно. Первые два года преподавал латинский язык, историю и географию. Потом был повышен в звании: стал вице-секретарем Академии, вел протоколы заседаний. Издавал "Академические комментарии" и "Краткое описание комментариев", "Санкт–Петербургские ведомости" и "Примечания" к ним. Выпустил русско-латинский словарь – перевод немецко-латинского, а к нему написал "Начальные правила русского языка". Шесть лет промелькнули, как один день, и Миллер стал профессором истории. Но... поссорился с личностью весьма злопамятной и деспотичной – Иоанном-Даниилом Шумахером, который был не только “непременным секретарем" Академии, но и ее библиотекарем, директором Кунсткамеры и всесильным начальником академической Канцелярии.
Столкнувшись с Шумахером, другие академики предпочитали ехать восвояси, на запад. Миллер двинулся в противоположную сторону – на восток. В том направлении зимою 1733 года шла Вторая Камчатская экспедиция знаменитого Витуса (Ивана Ивановича) Беринга, которого девять лет назад Петр Великий отправил в первую экспедицию, собственноручно написав программу: узнать, есть ли пролив между Америкой и Азией. Проливом Беринг прошел, теперь хотел доплыть до Америки.
Морские дела были в заведывании Адмиралтейц-коллегии, сухопутные подлежали Правительствующему Сенату, который предписал экспедиции попутно заняться Сибирью. Разыскание исторических и географических сведений поручил Миллеру, описание тамошних растений – Иоганну-Георгу Гмелину (этот 24-летний академик, судя по всему, тоже бежал от Шумахера: через десять лет, едва возвратившись в Петербург, сразу уехал на родину, в Тюбинген, где стал профессором ботаники и издал в восьми томах дневники путешествия и описание сибирской флоры). Путь обоих ученых пролег через Ярославль, Казань, Тобольск, Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Томск, Енисейск, Иркутск, Якутск, Верхотурье, Великий Устюг, Вологду – прошли за десять лет почти 34.000 километров. Миллер в каждом городе приводил в порядок архивы, в Тобольске обнаружил составленную боярским сыном Семеном Ремезовым первую сибирскую летопись. Повсюду с самых интересных документов снимал копии – их набралось 50 томов, мимо этой коллекции по сию пору не пройдет ни один серьезный исследователь Сибири.
После ссоры с Ломоносовым Миллер долго осторожничал, пока не стал в 1755 году редактировать журнал "Ежемесячные Сочинения, к пользе и увеселению служащие" – первый в России научно-популярный и литературный журнал на русском языке. В нем, как пишет словарь Брокгауза и Ефрона, “участвовали все современные писатели, пользовавшиеся известностью”. Миллер опубликовал там статью "О летописце Несторе" и много своих работ о Сибири, а также исследования о запорожских казаках и прошлом Новгорода. Но начатый было печататься "Опыт новой истории о России" сразу вызвал критику Михаила Васильевича: ему не понравилось, что речь непременно пойдет “о смутных временах Годунова и Расстриги – самой мрачной части российской истории", – и Миллер почел за лучшее прекратить работу.
Тем не менее, авторитет его был непоколебим. Когда Вольтер пожелал составить для Екатерины II “Историю Петра Великого”, именно Миллеру поручила она подбор материалов для отправки за границу и критический просмотр полученной рукописи. А девять томов “Материалов по русской истории”, изданные Миллером в 1732-65 годах на немецком языке, открыли перед европейцами неведомые им документы о прошлом Русского государства.
Получив должность начальника московского архива иностранной коллегии (звание академического историографа Екатерина Великая оставила тоже за ним), Миллер переехал в старую столицу. Здесь он, наконец, смог заниматься делом, в котором ему не было равных. Одна за другой выходят публикации, каждая из которых сделала бы громкое имя любому исследователю: "История Российская с самых древнейших времен неусыпными трудами через 30 лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором В. Н. Татищевым"; авторства Ивана Грозного“Судебник”, имеющий в подлиннике название весьма витиеватое: "Лета 7006 месяца септемврия уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детми своими и бояры о суде, како судити бояром и околничим"; многие другие, столь же важные документы. И хотя внезапно Миллера разбил паралич, он с помощью своих учеников продолжал работать еще одиннадцать лет – до самой смерти.
Его коллекция документов и рукописей занимает в архиве Академии наук 258 портфелей, – отдел так и зовется: “Портфели Миллера”. А диссиденство его оказалось весьма заразительным.
Стоит ли стыдиться родства с варягами?
“В начале 60-х годов в Московском университете студент-первокурсник истфака, сын известного археолога, написал курсовую работу о роли варягов на Руси. Он бесхитростно суммировал факты, честно и непредвзято, не желая придерживаться догм антинорманизма. Работа была оценена всерьёз: студента немедленно исключили из университета, и с этого начались его диссидентские мытарства – лагерь, психушка, изгнание из страны и смерть на чужбине. Это был Амальрик”. Так пишет об авторе эссе "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" и многих других книг археолог Л. С. Клейн, в те годы работавший в Ленинградском университете и... тоже увлекшийся норманнами!
В отличие от Амальрика, Клейн вел себя куда тише. Книгу “Спор о варягах” написал, но нести рукопись в издательство не спешил. В школьные годы он был руководителем подпольной организации “Прометей”, попавшей под бдительное око “органов”, и прекрасно сознавал, на что замахивается. Но бес так и толкал его под руку: “На основе своей рукописи я стал читать спецкурс и организовал семинар, в котором этой тематикой занялось много способных студентов”.
К тому времени уже всем стало ясно, что в споре антинорманнистов с норманнистами главное – не археология или история, а идеология. Понадобилось большевикам в 30-е годы заклеймить немецкие корни русского царизма – норманнскую теорию объявили верной. Пришла война с Гитлером – стали презирать Миллера с его норманнами и возвеличивать Ломоносова. И хотя вспузырившаяся после войны “борьба с низкопоклонством перед Западом” лопнула, коммунистическая пропаганда не сменила курса: норманнисты суть антисоветчики, антинорманнисты – “за нас”. Юмор ситуации был в том, что просоветски настроенные заграничные ученые отстаивали как раз норманнскую теорию, а антисоветские – наоборот, были против нее...
Археолог и этнограф С. А. Кириллин в статье “Северная основа русского народа” на одном из сайтов Интернета (дальнейшее является ее изложением) сообщает, что славян античные авторы делили на “склавенов” и“венедов”. Склавены обитали в южных областях Европы, возле Карпат, постепенно расселяясь по Балканам и Северному Причерноморью. А венеды, по имени которых римляне называли Балтийское море “Sinus Venedicus”, стали предками поморско-полабских славян (пруссов), поляков и русских. Жили венеды поначалу на нынешнем севере Польши, потом двинулись на запад, захватывая у германцев берега Балтики, и в VII в. н.э. дошли до Лабы (Эльбы). Они были отажные мореходы, и на Балтике VIII-X века, утверждает С. А. Кириллин, их можно смело называть викингами, как скандинавов. Через Неву и Ладожское озеро эти викинги – славяне и германцы – пришли на восток, на север Русской равнины, основали там свою столицу – город Ладогу. Множество обстоятельств позволяет нынешним археологам говорить, что с не берегов Днепра, не с юга, не от скифов, а именно северным путем сформировалось русское государство в Новгородской земле. Действительно, здесь находят укрепления, архитектура которых не была известна на юге, но широко распространена у прибалтийских славян. Избы севера отнюдь не похожи на южные обмазанные глиной хаты. Языки, сблизившиеся через столетия, формировались по-разному: северорусский, будущий великорусский, – от славян ильменских и кривичей; южнорусский, будущий украинский, – от полян, северян, древлян и других приднепровских племен. Полностью различаются и этнографические типы: новгородские люди – высокие, длинноголовые и узколицые, коренные жители Киева – более низкорослы, круглолицы и короткоголовы.
Ну а само слово “русский”? Его корень рус выводят из древнескандинавского drots – “дружина”, еще более древнего dreu – твердый, крепкий, а также из roths – грести. То есть слово русь первоначально означало дружину викингов, участником морского похода, но вовсе не народ. Правда, Нестор в отстоящем на сотни верст от Новгорода Киеве написал двусмысленно: “И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и придоша” – то ли с дружиной пришел, то ли с народом. Но более знакомый с реалиями автор северной Новгородской летописи был точен: “И пояша с собою дружину... ”.
Когда дружины основательно закрепились там, куда пришли, “русью” стали называть и этих воинов, и прочих, а потом термин перенесся на племя, нацию, государство. Ведь русином у южных славян еще долго назывался “гридин, любо коупчина, любо ябетник, любо мечник”, – дружинник, купец, чиновник, но вовсе не представитель какой-то национальности. И послы киевского князя Олега сообщали византийскому императору: “Мы от рода руского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид... ”
Выходит, зря конфликтовали Миллер и Ломоносов? Споров о роли норманнов больше не будет?
Л. С. Клейн считает, что “... питательная почва для этого остается, пока на Востоке Европы сохранятся противоречия между реальной ситуацией и национальными амбициями. Эти противоречия порождают уязвленное национальное самолюбие, комплекс неполноценности и страсть к переделке истории. Чтобы история была не такой, какой она была, а такой, какой она должна была быть. Чтобы она питала новый национальный миф”.

3 января 2012 года  05:59:56
Вячеслав Демидов | slavademidov@t-online.de | Берлин | Германия

* * *

Вячеслав Демидов,
к.филос.н.

НЕИЗБЕЖНЫЙ ПАЛЛАС (1741-1811)

Мы называем его неизбежным, потому что
нет отрасли естественных наук, в которой он
не оставил бы гениального образца
для последовавших за ним...
Н. А. Северцов, выдающийся русский зоолог XIX века.

Влияют ли планеты на жизнь людей – вопрос спорный, но в случае Петера-Пьера Симона Палласа (Петра Семеновича, как его звали в России) сомнений нет: всему причиной была Венера. Она в 1769 году должна была пройти по диску Солнца. Явление редкое, и петербургские астрономы готовились ехать для наблюдений в несколько городов империи. А императрица Екатерина Великая, женщина масштабная и любознательности необыкновенной (за первые пять лет правления четыре путешествия по Европейской России совершившая!), – велела экспедициям смотреть и на землю: какие есть в Империи народности, какова география, звери и рыбы, минералы и растения? И денег дала на пять экспедиционных отрядов.
По растениям назначили ехать адъюнкта Петербургской Академии наук, ботаника Лепехина Ивана Ивановича, выпускника Страсбургского университета, да директора ботанического сада Академии, шведа Иоганна-Петера Фалька, ученика великого Линнея – “отца систематизации животного мира”. Минералы смотреть вменили петербургскому профессору Академии Иоганну-Готлибу Георги, выходцу из Померании. А прибалтийскому немцу Иоанну-Антону Гюльденштедту, окончившему Рижский университет и получившему степень доктора медицины в Берлине, поручили “... анатомию зверей делати и наблюдения метеорологическия чинити, уставы веры тамошних людей, обычай, платье, языки, древности и письмена примечати и записывати”.
Но вот организатора, способного окинуть умственным взором собранное участниками экспедиций, всё систематизировать да изложить доходчиво и ясно, – не сыскивалось. Новоназначенный директор Академии граф Владимир Григорьевич Орлов, младший брат тех самых гвардейцев Орловых, которые возвели “матушку” на престол, старался изо всех сил, слал запросы по университетам. Подсказка пришла из Лейпцига, от професора Людвига: приглашайте Палласа – лучшего не найдете.

450 корреспондентов
Оно было тогда на слуху у всей ученой Европы – имя 23-летнего Палласа, самого молодого члена Королевского общества (даже Ньютон лишь в 33 года стал членом “Английского ученого собрания”, как звалось оно в России). Докторская диссертация De infestis viventibus intra viventia (“О живых паразитах, живущих в животных”), им защищенная в 19-летнем возрасте, превосходила всё до того написанное: предлагала новую классификацию, лучшую, чем у Линнея, и показывала, что линнеевский “класс червей” некорректно широк по охвату. Уменье скромно и почтительно поправить патриарха дано не каждому. Стиль полемики был отмечен как благородный.
А профессора и доценты Геттингена сообщали друзьям (почта, кстати, в ту эпоху заменяла Интернет, и иные письма были похожи на научные статьи), в какой идеальный порядок он привел знаменитую университетскую библиотеку. Им вторили голландцы: Паллас ликвидировал хаос в естественно-исторических коллекциях Лейденского университета.
Но он не был кабинетным затворником, как раз наоборот! Приехав в Англию пообщаться с оксфордскими исследователями, не только беседовал у камина – сразу бросился изучать морских животных и растения на побережье от Сассекса до Гарвича. Просил Королевское общество об экспедиции в Южную Америку, но, как всегда, с деньгами на науку было скудно: Паллас ждал уже третий год...
Поэтому стать участником большой экспедиции по России согласился без раздумий, и летом 1767 года вместе с женой прибыл в Петербург. “Выход в поле” намечался через год. И академик натуральной истории Паллас отдался любимому занятию: стал приводить в порядок и пополнять коллекции всего, “что до животного царства принадлежит”, в Кунсткамере – созданном Петром Великим собрании редкостей. “... Всякая вещь имеет свой номер и записана в росписи, и название на французском языке показано на каждой карточке”, – восхищался Георги аккуратностью своего коллеги, не способного даже помыслить иного стиля...
Паллас был ученым, как говорится, с малых ногтей. Тринадцатилетним мальчиком слушал лекции в Медико-хирургической коллегии Берлина, изучал ботанику, а в зоологии столь преуспел, что в пятнадцать лет предпринял серьезное исследование жизни и ощущений гусениц. Да между делом предложил новую систему классификации птиц по форме клюва.
Помимо латыни, общепринятого языка тогдашней науки, Паллас прекрасно владел французским: мать его происходила из французской колонии Берлина, а отец, профессор Берлинской Медико-хирургической академии, военный хирург, получил медицинское образование в Париже. Что же касается английского, то Паллас и на нем изъяснялся безупречно, – это в известной мере было редкостью. Его ученым трудам были присущи ясность мысли, точность фразеологии и чистота стиля – редкость и в наши дни. Писал он на всех языках начисто, с необыкновенной скоростью и охотой. Когда подсчитали, со сколькими учеными он был в переписке, то ахнули: число превышало 450!
Письмо, приглашавшее в Россию, Паллас получил за полтора года до появления в северной столице, и эти восемнадцать месяцев зря не протратил. Читал все, что было написано о России путешественниками и послами. И замыслил небывалое периодическое издание: вестник знаний об этой стране – “Штральзундский журнал”, в котором русским авторам отвел каждую четвертую страницу.
Паллас вступил на землю Петербурга, и сразу вышел в свет первый том. Вторым детищем стали “Новые Северные Известия”, с русскими авторами из самых разных городов: Астрахани, Барнаула, Иркутска, неведомой никому Енатаевки... Присылали сообщения русские путешественники, побывавшие на северных берегах Тихого океана, на Алтае, в Крыму, сотрудники русских дипломатических миссий в Пекине и Константинополе. Публиковались европейские ученые – голландцы Виттенбах и Кампер, англичанин Пеннант, немецкий исследователь Аравии и Персии Карстен... На всё хватало у Палласа времени и сил...

Первооткрыватель
Российские расстояния ошеломляют любого человека, выросшего в миниатюрности стран Европы, и Паллас не составлял исключения. Он покинул Петербург летом 1768 года, отпраздновав свое 27-летие. Он вернулся через шесть лет совершенно седым...
Конечно, Паллас прочитал путевые журналы Мессершмидта – все десять томов отчета о семилетнем путешествии по Сибири, полвека пролежавшие неизданными в архиве Академии. Но одно дело читать, а другое – ощутить на себе. Он, конечно, не мог представить сколько-нибудь ясно, что это такое: дорога длиною в добрую треть земного экватора и пространства Сибири, на которых его родная Пруссия уложилась бы раз сто, – но где людей было лишь вдвое против Берлина, и не существовало ни одной школы... И в самых смелых мечтах не мог подумать, что станет первооткрывателем каждого третьего вида из обитающих на этом пространстве животных и растений (а описал он в общей сложности 150 видов российских млекопитающих, 425 – птиц, 240 – рыб, 52 – пресмыкающихся и амфибий, почти 600 – растений). Что он, зоолог, обретет профессии ботаника и палеонтолога, топографа и географа, этнолога, археолога, филолога, займется статистикой и научится понимать горнозаводское дело, окажется рачительным сельским хозяином в Крыму и – что уж совсем фантастично – впервые в истории Русского государства изготовит настоящее шампанское и станет основателем первого в империи училища виноградарства и виноделия...
...Уже первые версты не предвещали легкого пути: “Я поехал по дороге к Новгороду, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадей и починить очень ветхие экипажи. Уже при подъезде к Тосне (а это всего полсотни верст! – В.Д.) у одной из кибиток сломалась ось. Вскоре то же самое повторилось на полпути от Любани, не говоря уже об иных мелких поломках, которые вынуждали нас делать довольно много остановок. Из-за жары все экипажи так рассохлись, что в них уже не осталось ничего прочного, а оси горели всякий раз, как только мы прибавляли немного ходу”. Но ничто не могло остановить Палласа, его жену (стойкость и любовь этой женщины, о которой мы по сути ничего не знаем, была удивительной!) и сотрудников экспедиции. Простите за длинный перечень, иначе невозможно передать грандиозность их шестилетнего маршрута: Петербург–Москва–Воронеж–Симбирск–Самара–Уральск–Уфа–Челябинск–Екатеринбург–Тюмень–Омск–Усть-Каменогорск–Томск–Красноярск–Иркутск–Селенгинск–Чита–Нерчинск–Чита–Селенгинск–Кяхта–Иркутск–Красноярск–Томск–Омск–Екатеринбург–Ижевск–Астрахань–Царицын–Тамбов–Москва–Петербург. А между Астраханью и Царицыным могло бы все и кончиться: уже полыхала Пугачевщина. Но разминулись. Хранило Палласа провидение и не постигла его судьба академика Ловица из экспедиции Эйлера, описанная Пушкиным: “Пугачев спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам”...
Что же дало России и мировой науке путешествие Палласа, названное впоследствии “одной из самых результативных научных экспедиций 18-го столетия”? Ну хотя бы богатейшие коллекции по ботанике, зоологии, этнографии, минералогии, ставшие фундаментами музеев: одних минералов полторы тысячи образцов было привезено... Регулярно велись метеонаблюдения, подробно описывались месторождения полезных ископаемых, наносились на карты неизвестные горные хребты и уточнялись географические координаты городов и селений, изучались курганы и пещеры, озера и реки. И фантастически быстро – уже с 1773 года! – выходило на немецком языке “Путешествие по разным провинциям Российской империи”: первый том Паллас прислал в печать из Уфы, второй – из Селенгинска, а третий, написанный в Царицыне, пошел в типографию сразу после возвращения в Санкт-Петербург и издан был в 1788 году. Французское издание в Париже было уже в пяти томах и с атласом. Когда, наконец, “Путешествие” появилось на русском языке, Потемкин разослал его по губернаторствам, чтобы знали, какова есть Россия.
Всё в этих книгах было пронизано стремлением к практике. Любое растение Паллас рассматривал как возможное сырье для лекарств и красок, с точки зрения полезности описывал минералы и рыб. Огорчался отношением русских к своим лесам: “... Весь город по российскому обыкновению построен из бревен... и всякому иностранному человеку может показаться еще чуднее, что мощены улицы бревнами и досками... Глаз не может без огорчения смотреть на то, как здесь бездарно опустошают лес... ” Неудивительно, что, приведя в порядок привезенные коллекции, Паллас пишет Екатерине Великой меморандум: “О главном предмете лесного хозяйства, особенно об экономической пользе лесов, о бережном их использовании и расширении, а также о дополнительных способах сохранения строевого леса”.
Но вернемся к путешествию. "Прибыл я в назначенное для зимнего пребывания место Челябинск... – пишет Паллас в 1770 году. – Город укреплен по образцу здешних крепостей деревянным строением и разделен на правильные улицы... Большая часть домов построена на деревенский вкус, также и упражнение большой части жителей состоит в хлебопашестве. Местные жители жалуются, что осетр в реке Миасс совсем не ловится, да и стерляди стало совсем мало. Причиной оному навоз и сор, коий на дворах зимою скопляется, а весною в реку свободно утекает”.
Летом 1771 года “... не давал я себе ни дня отдыха и спешил изо всех сил, чтобы закончить осмотр достопримечательностей”. Каких? Например, Янгантау – уже 12 лет горевшая гора: “Из открытых трещин подымается такой жар, что вблизи них едва ли простоишь несколько секунд. Однако там не замечаешь никакого асфальтового или сернистого дыма, не чувствуешь запаха, виден лишь дымок, какой обычно курится над затопленными печами”. Оказывается, молния зажгла большую сосну, и когда огонь дошел до корней – загорелась гора (сегодня в санатории “Янгантау” лечат вытекающей из этой горы горячей целебной водой.– В.Д.).
Весной 1772 года Паллас на Байкале, откуда рукой подать (всего пара сотен верст, он привык...) до городка Селенгинска, от него к границе китайской и городу Маймашину, где на русской стороне – Кяхта, первый русский пункт на пути чая в Россию. За Яблоновым хребтом Ачинск, от него прошли вдоль китайской граници к реке Онон, откуда явился на Русь Чингиз-хан... Сведения Палласа о китайцах Маймачина, даурских тунгусах, загайских татарах, койбалах (первый словарь языка которых составил Паллас), бельтирах и других народах саянских гор, вотяках, черемисах, качинских и кундурских татарах, монголах-буддистах – драгоценные свидетельства внимательного и точного наблюдателя. Неизменным принципом было: только правда, ничего не прибавляя и не отнимая.
Он первым описал сибирского каменного барана и самую большую северную птицу – стерха, белого журавля, священного для хантов и других местных народов: снежно-белый, крылья с черной каймой, ярко-красные ноги и клюв (сегодня его почти не осталось)... А еще в “Путешествии” упомянута безымянная голубоглазая кошка с короткой шерстью, черной мордочкой и черными кончиками ушей, хвоста и лап. Сто лет спустя двух таких красавиц привез из Сиама (Таиланда) английский консул Оуэн Гуд, – они и стали сиамскими...
Когда в Петербурге Паллас подвел итог, получилось, что экспедиция стоила меньше тысячи рублей в год, “включая расходы на художника и чучельника”. Бескорыстие неправдоподобное в стране “безгрешных доходов”...

“Светская жизнь и суета мне наскучили”
В январе 1793 года Палласу приказали покинуть столицу.
Гром грянул с ясного неба. Государыня была к нему неизмено ласкова, он учил естественной истории ее внуков Александра и Константина, она купила его коллекцию по естественной истории, милостиво улыбнулась: “Но вы ее оставьте у себя и пользуйтесь”. Он выступал с “речами” о биологии, географии, истории, когда высокие особы посещали Петербургскую академию. Был в комиссии по картографии России... И был донос: состоит в переписке с якобинцами. Для наивного Палласа эти французы были просто авторами статей в его журналах... “Светская жизнь столицы и суета этого громадного города мне наскучили”, – пришлось написать в двухтомнике “Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Русского государства в 1793–1794 годах”. И наблюдать пришлось за свой счет.
Добрался вместе со второй женой (первая умерла в 1786 году) и дочерью до Нижней Волги, потом на Кавказ и на глу### окраину – в Крым, девять лет назад присоединенный к империи. По дороге описал Пензенскую губернию, на Волге – немецкую колонию Сарепта. Здесь дочь заболела, а пока выздоравливала – он написал этнографическую монографию о калмыках. Дочь оправилась – пустились дальше: изучать рыболовство в Астрахани, слушать историю громадного бриллианта “Шах Надир”, описывать торговлю и быт в Черкасске. Пить воду из источника "Нарт-санна" (“Нарзан”!) в Кабарде: "... Сравнима с лучшим шампанским вином: она щиплет язык, ударяет в нос... и ее можно без отвращения и вреда пить столько, сколько хочешь... ". Дальше Таганрог, Керчь, Симферополь, Севастополь... Паллас изучал геологию южного побережья и гор Крыма, расспрашивал о землетрясениях, писал о жизни крымских татар, которые “... сады свои возделывали с замечательным искусством”, но, напуганные слухами о принудительном крещении бросили всё и бежали в Турцию. А в городах старый быт еще теплился: Паллас застал в Карасубазаре “много ремесленников и много сафьянных и других кожевенных заводов, мыловаренных и свечных, мастерские кирпичников, черепичников... ”
Опала оказалась не жестока: императрица подарила ему дом, который стоит по сию пору, пережив все случавшиеся там военные действия, и большой виноградник. Паллас назвал имение на татарский лад – Кальмукара. Здесь, возле города Судака, он в 1799 году впервые изготовил российское шампанское, а пять лет спустя возглавил училище виноградарства и виноделия – первое в истории России. И с 1812 года производство крымского шампанского исчислялось десятками тысяч бутылок.
Когда вторая жена Палласа скончалась, он остался с единственной дочерью и внуком. И вдруг затосковал по Берлину. Там он умер от простуды 8 сентября 1811 года на руках своей дочери. “Друзья обещали ему, что приведут в порядок рукописи и издадут возможно скорее. Он просил не ставить памятника, а положить простую надгробную плиту”, – заканчивает рассказ о Палласе его биограф Фолькварт Венланд.

Паллас неизбежен и бессмертен. Растет “сосна Палласа” в горном Крыму, на Курильских островах – вулкан “Паллас”, возле Новой Гвинеи – риф “Паллас”, и вот совсем недавно безымянная гора высотой 1337 метров в Свердловской области получила имя: “Паллас”.
А геологи и этнографы утверждают, что в их науках любой исторический анализ следует начинать словами: “Еще Паллас... ”

3 января 2012 года  06:02:37
Вячеслав Демидов | slavademidov@t-online.de | Берлин | Германия

* * *

К. филос. н. Вячеслав Демидов

Формулы Вселенной
В 1914 году Альберт Эйнштейн был избран членом берлинской Прусской академии наук

В энциклопедии даты: 14 марта 1879 г., Ульм (королевство Вюртемберг, Германия) – 18 апреля 1955 г., Принстон (США).
А в Интернете – 4 530 000 сайтов с именем Эйнштейна. Больше только у Шекспира, 4 890 000. Все прочие далеко позади: Гитлер – 1 760 000, ансамбль “Битлз” – 1 530 000, Сталин – 630 000, Иисус Христос – 79 100... Конечно, любая статистика ущербна. Но неоспорим факт: имя известно даже тем, кто не знают об Эйнштейне ничего, кроме анекдотов про “относительность”. А его биограф Чарлз Перси Сноу, писавший о множестве мировых знаменитостей, сказал: “Если бы не было Эйнштейна, физика XX века была бы иной”.
Это значит, иным был бы мир, который окружает нас, людей XXI века.
Нет, дело не в Бомбе, к реальности которой Эйнштейн не имел отношения, хотя предупредил президента США, что гитлеровцы готовят нечто подобное. Пророчество Андрея Белого “Мир рвался в опытах Кюри / Аттмной лопнувшею бомбой... ” (произносили так) было написано за много лет до появления формулы E = mc2. И автор формул был от секретных проектов отставлен генералами в бесконечную даль за дружбу с левыми и за сочувствие людям голодавшей большевистской России. Так что на его совести нет ни Хиросимы, ни Нагасаки.
Дело в другом: он не тратил времени на частные проблемы, а сразу решал фундаментальные. После формул Эйнштейна не только люди науки, но в конечном счете все люди Земли начинали, рано или поздно, по-иному думать.
Взять хотя бы молекулы, то есть соединения атомов. Сейчас трудно поверить, но даже после того, как Пьер Кюри, его жена Мария Склодовска и их коллега Анри Беккерель открыли радиоактивный распад атомов и получили Нобелевскую премию 1903 года, ученый мир продолжал относиться к молекулам несколько настороженно: для теории удобно, а где реальность?
Но Эйнштейн придумал, как вычислять размеры и массу молекул, наблюдая в микроскоп за результатами их атак – за “броуновским движением” пылинок, – и молекулы перестали быть абстракциями, перешли из научных журналов в уроки школьников, а автор в 1905 году за эту работу, в которой почти не было математики, стал доктором наук.
Или другой, по последствиям более фундаментальный пример: теплота. С глубокой древности ученые мужи уподобляли ее спокойному потоку воды, изливающемуся из родника. Но в конце XIX века понадобилось знать: сколько нужно энергии, чтобы излучаемый куском железа свет стал из темно-красного ослепительно белым? Множество ученых предлагали разные формулы, но все до единой оказывались неверными, неработающими. Тогда в 1900 году Макс Планк ради точности расчета предположил, что существуют порции энергии – кванты, что поток состоит из капелек. И хотя формула после этого заработала прекрасно, его не отпускала мысль о чудовищной “подгонке под ответ”.
Но Эйнштейн объяснил, что кванты света (он назвал их фотонами) бывают разные, а энергия фотона и частота колебаний его световой волны соединены коэффициентом – “постоянной Планка”. Критики недоумевали: выходит, в фотоне спрятана и частица, и волна? Нет, – ответил Эйнштейн, фотон не коробочка, они не спрятаны в нем. Просто фотоны двойственны, дуальны по своей природе, а потому ведут себя то как частицы (когда, скажем, засвечивают фотопленку или возбуждают фоторецепторы глаза), то как волны (когда проходят через объектив фотоаппарата или зрачок).
Такова была формула революции, после которой физика уже не могла остаться прежней.
Результат эксперимента зависит от условий, от вещей, с которыми фотоны взаимодействуют! Экспериментатор обязан учитывать эффекты, которые его прибор вносит в изучаемое пространство, в исследуемое явление! Ученые старого закала только разводили руками.
Даже Планк, рекомендуя Эйнштейна, которого считал гением, в члены Прусской академии наук, написал, что не надо ставить ему в упрек гипотезу световых квантов. Это было в 1912 году. Однако очень скоро критика умолкла. Дуальность света подтвердил точными экспериментами американец Милликен, дуальность электрона – англичанин Комптон. А за ними француз Луи де-Бройль поставил точку: любые электромагнитные волны, от тепловых до космических лучей, суть кванты, а любые кванты – это волны. Так родилась квантовая механика, построенная в 1923 году на фундаментальном открытии Эйнштейна, который за эти самые фотоны стал лауреатом Нобелевской премии. Но сначала премию дали Планку за его кванты.
Здесь читатель восклицает: “Как? Премия была не за теорию относительности?! ” Нет, не за нее. Хотя статья о теории появилась в “Анналах физики” в том же 1905 году, когда журнал опубликовал одну за другой пять статей Эйнштейна, в том числе работы о молекулах и фотонах. Такого букета за такой короткий срок вырастить в физике не удалось никому и никогда. Ученый брал в плен читателя такой неопровержимой логикой, после которой математика казалась излишней, да ее там почти и не было. Математикой занимались другие, – скажем, учитель Эйнштейна, университетский профессор Минковский, давший теории своего ученика безупречные формулы и предложивший рассматривать пространство и время как неразрывную систему.
Исходными постулатами теории относительности Эйнштейн сделал два утверждения о постоянстве. Первое – постоянство законов физики: они одинаковы всюду, независимо от того, движется пространство или стоит на месте. Второе – постоянство скорости света: он движется с одной и той же, неизменной скоростью всюду, независимо от того, перемещаются пространство и наблюдатель или покоятся. Всего две фразы. Но они приводили к великому множеству выводов, поистине поразительных.
Из них самый знаменитый и понятный – эффект замедления времени: в ракете, стартовавшей с Земли, время обязано течь медленнее, чем время на Земле. Это казалось фантазией, но Эйнштейн не фантазировал. Он знал. Сегодня мы тоже знаем результат эксперимента: когда один атомный эталон времени покоился в комнате на аэродроме, а другой летел на истребителе вокруг Земли, то этот вернувшийся из кругосветки путешественник отстал за время полета на 0,0000002 секунды (округленно). Еще более знаменитой оказалась формула Эйнштейна E = mc2 (энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости света) – основа ядерных взрывов и ядерной энергетики, потому что масса способна превращаться в энергию, а сумма массы и энергии – величина постоянная.
Не будем останавливаться на других следствиях, а посмотрим, чем отличается гений от таланта, даже необычайно крупного.
Формулы, описывающие замедление времени, были выведены не Эйнштейном. Их написал голландец Лоренц, тогдашний ведущий физик-теоретик мира (электричество, магнетизм, оптика, кинетика газов, термодинамика, механика, статистическая физика, гидродинамика – во всем этом он сделал фундаментальнейшие открытия!). Но он старался сохранить в неизменности основы классической физики Галилея–Ньютона, а потому не уловил великого смысла своих выкладок. Он считал свои формулы не более чем формальным объяснением некоторых странных эффектов.
Тогда как Эйнштейн смело заявил, что “странные эффекты” – результат столь же странного, но абсолютно реального строения мира. Мира, неощутимого на малых скоростях движения (поэтому его и не могла описать классическая физика), но ощутимого на скоростях, близких к скорости света. Мира, описанного теорией относительности, которую Лоренц одним из первых понял и горячо поддержал. “Я научился выискивать то, что может повести в глубину, и отбрасывать всё остальное, всё то, что перегружает ум и отвлекает от существенного”, – написал Эйнштейн.
Но почему же относительность? Потому, что движение или покой может определить только наблюдатель. Если он сидит в летящей ракете, он неподвижен относительно нее, но движется относительно наблюдателя на космодроме. И так как время у этих наблюдателей у каждого своё, абсолютная “одновременность” исчезает и сменяется относительностью: события, которые один наблюдатель видит одновременными, другой наблюдатель может увидеть разделенными во времени.
Этой теории относительности Эйнштейн дал название “частная” (special, но на русский язык перевели буквально: “специальная”). Он хотел подчеркнуть, что она – лишь часть общей теории, которую десять лет спустя и опубликовал. С ее появлением мир предстал перед учеными, воспитанными классической физикой, совсем уж непривычным: ньютоновское всемирное тяготение оказалось замененным криволинейностью пространства! Известный немецкий физик Зоммерфельд усомнился в корректности такой замены, и Эйнштейн послал ему открытку: “Как только вы изучите общую теорию относительности, вы убедитесь в ее правильности. Поэтому я ни слова не скажу в ее защиту”. Сдержанные англичане были в восторге: “Это величайшее открытие в науке со времен Ньютона”.
Согласно Ньютону, силы тяготения распространяются мгновенно, то есть с бесконечно большой скоростью. А по теории относительности бесконечной скорости быть не может: предел – скорость света. Эйнштейн был в этом абсолютно уверен, и заявил что “сила тяготения” есть иллюзия. Просто любая масса прогибает, искривляет вокруг себя пространство, подобно камню, лежащему на натянутой резиновой пленке. Маленькая масса – маленькое искривление, большая масса – искривление большое. Можно ли его увидеть, искривление пространства? Конечно! Надо во время солнечного затмения посмотреть на звезду, зрительно оказавшуюся близко к Солнцу. В пространстве, изогнутом вокруг него, изгибается всё, в том числе световые лучи. Поэтому наблюдатель увидит, что звезда как будто подошла чуть-чуть ближе к светилу: “Пространство говорит материи, как ей двигаться, а материя говорит пространству, как ему искривляться”, – сформулировал американский физик Уилер.
Эйнштейн высчитал числовое значение этого “чуть-чуть” – и именно так, абсолютно точно, увидели звезду британские астрономы во время затмения 29 мая 1919 года! Газеты наперебой сообщали об удивительной теории. Ее триумф стал триумфом Эйнштейна. К нему пришла всемирная слава. К нему, который в шестнадцатилетнем возрасте не смог выдержать вступительных экзаменов в институт...

* * *
Его сегодня называют немецко-швейцарско-американским физиком, а он сказал: “Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы – что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы – евреем”. Однако для “патриотов”, в том числе из Прусской академии наук, не имело значения, верна или не верна теория. Они сразу объявили ее “еврейской физикой”, а гейдельбергский профессор Ленард создал «Рабочее объединение немецких естествоиспытателей для сохранения чистой науки», в августе 1920 года устроил в Берлине нечто вроде съезда ненавистников теории относительности. За несколько месяцев до этого студенты-антисемиты Берлинского университета вели себя на лекции Эйнштейна так, что он ушел из аудитории.
«Пока я жил в Швейцарии, я никогда не сознавал своего еврейства, и в этой стране не было ничего, что влияло бы на мои еврейские чувства и оживляло бы их, – вспоминал он. – Но все изменилось, как только я переехал в Берлин. Там я увидел бедствия многих молодых евреев. Я видел, как их антисемитское окружение делало невозможным для них добиться систематического образования... Тогда я понял, что лишь совместное дело, которое будет дорого всем евреям в мире, может привести к возрождению народа». Этим делом стало создание Еврейского университета в Иерусалиме. Деньги для него Эйнштейн начал собирать в Америке, куда поехал вместе с химиком Вейцманом, главой сионистского движения, продолжил во Франции, Китае, Японии, – всюду, куда его приглашали читать лекции по теории относительности.
А в феврале 1923 года посетил Палестину, управляемую англичанами по мандату Лиги Наций. Пароход прибыл в египетский Порт-Саид, дальше ехать надо было на поезде. Что ученого и его жену встретят в Иерусалиме высшие деятели сионистского движения, было ясно, но к поезду прибыл сам верховный комиссар Палестины сэр Герберт Самюэл. Он предоставил гостям свою резиденцию и оказал королевские почести: эскорт гвардейцев-кавалеристов, пушечный салют при каждом выезде из дворца. “Палестина принимала многих великих людей, но на этой неделе у нас происходит самое важное событие – в Иерусалиме находится величайший ученый современности... ” – писала “Пэлестайн уикли”.
Эйнштейн побывал в гостях у профессора Бергмана, первого ректора Еврейского университета, выступил с лекциями. Он сказал: “Я считаю сегодняшний день величайшим днем в своей жизни. До сих пор я всегда находил в еврейской душе нечто, достойное сожаления: забвение своего собственного народа, чуть ли не забвение того, что этот народ все-таки существует. Сегодня вы доставили мне огромную радость тем, что учитесь познавать самих себя и заставляете других признать вашу силу. Наступает великая эпоха – эпоха освобождения еврейского духа”. Он вел дневник, и записал о Тель-Авиве: “То, что евреям удалось сделать всего за несколько лет, выглядит удивительно. Современный еврейский город, наполненный хозяйственной и духовной жизнью, создан буквально на пустом месте”. А после нескольких дней путешествия по селениям и кибуцам, появились на одной из последних страниц слова: “Жители здесь очень приятны в общении, полны энтузиазма, большинство – выходцы из России. С упорством и огромным желанием они работают над осуществлением своих идей, борясь с малярией, голодом и долгами. Энтузиазм евреев поражает”. Через тридцать лет в Америке израильский посол Эвен предложил Эйнштейну стать президентом Израиля. Тот ответил, что это слишком ответственный пост. И завещал всю свою библиотеку и все архивы, включая личную переписку, Еврейскому университету в Иерусалиме.
* * *
Его предки с незапамятных времен жили на юго-западе Германии, и он, как пишет биограф, “до конца жизни сохранил мягкое южногерманское произношение, даже когда говорил по-английски”. Родители, Герман Эйнштейн и Паулина, урожденная Кох, не были бедны и считали себя свободомыслящими. Но коммерсантом Герман был неважным. Когда плохо пошли дела в Ульме, он переехал к брату Якобу в Мюнхен. Якоб любил племянника Альберта и занимался с ним геометрией, задавал математические задачи. “Я испытывал подлинное счастье, когда справлялся с ними”, – вспоминал Эйнштейн полвека спустя.
“Электротехническая фабрика Я. Эйнштейн и Ко" выпускала дуговые лампы, измерительные приборы и генераторы постоянного тока, однако давление крупных заводов стало невыносимым. Братья с семьями перебрались в Милан, но и там их преследовали неудачи. Герман Эйнштейн не мог содержать в Мюнхене сына, оставшегося продолжать учебу в гимназии. Альберт приехал к отцу без аттестата.
После казарменноcти кайзеровской Германии итальянская атмосфера свободы была как распахнутое окно. Он упивался ею и математикой целый год, пока отец не сказал, что фирма надеется увидеть в нем помощника, инженера-электрика. Шестнадцатилетний Альберт в октябре 1895 года двинулся пешком в Цюрих. Там принимали в Федеральную высшую техническую школу без свидетельств о среднем образовании. “Экзамен показал мне прискорбную недостаточность моей подготовки, хотя экзаменаторы были снисходительны и полны сочувствия”, – написал Эйнштейн в автобиографии.
Один из сочувствующих был ректор, профессор Альбин Герцог. Он помог неудачливому юноше поступить в выпускной класс ближайшей школы, где как-то на уроке физики Эйнштейн спросил себя: что я увижу, если полечу над световой волной со скоростью света? Тогда он не увидел этой картины, но запомнил вопрос. Несколько лет спустя картина все-таки предстала перед его глазами и превратилась в частную теорию относительности, а он написал убежденно: “Открытие не является делом логического мышления”.
С аттестатом в руках Альберт стал студентом, но не у Герцога, а в другом учебном заведении – Политехникуме, готовящем учителей. Там он встретился с Милевой Марич, девушкой “милой, застенчивой, доброжелательной, непритязательной и скромной”, – по словам одних, кто ее знал, и “маленькой, черненькой, хромой”, – по словам других. Она стала его первой женой и самой верной помощницей. При разводе он обещал ей, что поделится Нобелевской премией, когда получит, – и слово сдержал. Поэтому один из самых непонятных вопросов: какова роль Милевы в создании теории относительности? Ведь Эйнштейн писал ей: «Как счастлив и горд я буду, когда мы доведем работу над относительным движением до победного конца». Она была на четыре года старше, более сведуща в математике. Без сомнения, она поддерживала его в трудные годы безработицы и обсуждала с ним его идеи, в том числе по относительности. Но всего этого мало, чтобы считать подругу и жену соавтором. Может быть, она делала для него какие-то важные, даже основополагающие математические расчеты? Советский физик Иоффе написал в воспоминаниях, что видел в 1905 году подготовленные для “Анналов физики” статьи, под которыми были две подписи – Эйнштейн и Марич, однако в журнальном тексте одна фамилия по непонятным причинам исчезла. Рассказывают также, что в Цюрихе под чертежами некоего прибора были три фамилии: Марич, Эйнштейн, Хабихт, – а в патенте на этот прибор ее фамилия опять не фигурировала. Если все это правда, то?..
Не исключено, что намеки на разгадку содержались в письмах Эйнштейна Милеве Марич. Их хранил его старший сын Ганс Альберт. Душеприказчики Эйнштейна имели право контролировать все публикации о нем. Они обратились в суд и помешали Гансу Альберту опубликовать эти бесценные свидетельства. В чем причина такой жесткости, мы не знаем. Но стоит подумать, почему Ганс Альберт, признанный во всем мире инженер и ученый, никогда не рассказывал об отце, о семье и о частной жизни матери. Он говорил только на профессиональные темы. Или о музыке, в которой ценил лишь классику.
Трагедию своей жизни Эйнштейн приоткрыл в 1955 году, соболезнуя сестре и сыну скончавшегося друга, Мишеля Бессо: “Я больше всего восхищаюсь им за то, что он прожил долгие годы не просто в мире и согласии, но в полной гармонии с женщиной. Он справился с тем, в чем меня дважды постигла позорная неудача”. Что скрывалось за этими словами? Внешне он был очень счастлив со второй женой, своей кузиной Эльзой (она была причиной развода с Милевой), которая ничего не понимала в его работах, старалась оберегать его покой, радовалась суете вокруг всемирно знаменитого супруга и закрывала глаза на его немногие мимолетные увлечения... Эйнштейн ведь был наделен “тем типом мужской красоты, который особенно ценился в конце прошлого (XIX. – В.Д.) века: правильные черты лица, густая грива черных как смоль волос, чуть фатовские усы и теплый взгляд карих глаз... ”

* * *
Когда Гитлер захватил власть, Эйнштейн был в Америке. Он знал: в Германию путь закрыт. Он вернулся в Европу и ненадолго поселился в маленьком фламандском городке Ден-Хаан или Кок-сюр-Мер, жители которого называли улицы только именами великих людей: Шекспира, Данте, Рембрандта... Но и здесь было небезопасно. Спокойствие ждало только за океаном.
Там, в Принстонском университете, он работал до конца дней, пытаясь создать единую теорию поля – связать волны тяготения с волнами света при помощи квантов, но без теории вероятностей. Начиная с 1927 года, он спорил с замечательным физиком Бором, который провозгласил, что на уровне ниже атомного исчезает ясная связь между причиной и следствием – и остаются только формулы теории вероятностей. Эйнштейн был глубоко убежден, что вероятность является не более чем средством: мир обязан быть абсолютно определенным, потому что “Бог не играет в кости” со Вселенной, не выбрасывает “чет или нечет”, которым, согласно Бору, подчиняются субатомные явления.
До последнего мгновенья Эйнштейн пытался увидеть своим воображением единую теорию поля так же ясно, как предстала перед этим воображением частная теория относительности, – но времени на окончание столь титанической работы ему отпущено не было. В тетради на столике у кровати остались написанные вечером формулы, над которыми он хотел поработать утром...
Он завещал друзьям развеять его прах над местом, которое навсегда останется неизвестным. Они выполнили его волю.

3 января 2012 года  10:02:01
Вячеслав Демидов | slavademidov@t-online.de | Берлин | Германия

* * *

К. филос. н. Вячеслав Демидов

СИМВОЛ ЗАПАДНОГО БЕРЛИНА
От ленинского комиссара до антисталинца

Маршал Соколовский, командующий советскими оккупационными войсками, получил 18 июня 1948 г. от командующих войсками американской, английской и французских зон Германии уведомление: в этих зонах состоится денежная реформа.
Ответ не замедлил последовать. Американцам сообщили, что через 24 часа “по техническим причинам” доступ в Западный Берлин всех людей и грузов будет только по пропускам. И точно: все наземные пути из западных зон в Берлин оказались перекрыты. Американский командующий генерал Лайон Клей хотел прорвать блокаду силой, но президент Трумэн не разрешил. Он не хотел начинать войну по причине, которую, скорее всего, удастся урегулировать...
Блокада началась, а денежная реформа была лишь поводом. Сталин хотел с помощью Берлина заставить США, Великобританию и Францию прекратить создание западногерманского государства. И вообще, Москва надеялась, что Берлин упадет ей в руки, словно яблоко с дерева. Вильгельм Пик, руководитель восточногерманской правящей партии СЕПГ, как-то сказал Сталину: было бы хорошо выгнать западников из Берлина. Сталин ответил: "Давайте, попробуем вместе, может быть, выгоним". Он решил задушить Западный Берлин, но просчитался.
Он просто не представлял, какими колоссальными техническими возможностями и финансовыми ресурсами обладает Запад. Жизненно важные грузы пошли в город по воздуху. Зимой – по 4500 тонн ежедневно, а весной и летом – по 8000 тонн. Столько перевозили в Берлин автотрейлеры и поезда до блокады. В итоге Берлин получил около 3 миллионов тонн топлива, продовольствия, разных товаров и медикаментов. Транспортные самолеты американских ВВС садились на Темпельгофский аэродром каждые три-пять минут.
Сталин не мешал функционированию воздушного моста, надеясь, что Америка надорвется. Однако постепенно понял, что ситуация проигрышная. На его счастье, в середине февраля 1949 г. американцы (чтобы Сталин мог “сохранить лицо”) предложили тайные мирные переговоры. И с 12 мая, после 328 дней авиамоста, СССР снял наземную блокаду. Однако мост длиной в 279.114 рейсов работал до октября: непросто оказалось починить разорванные связи...
В том, что Западный Берлин не сдался, громадна заслуга его обер-бургомистра Эрнста Ройтера. Человека, который, по словам его биографа Дэвида Бэркли, “всю жизнь испытывал на себе самом разнообразные проекты будущности двадцатого столетия”. Человека, о котором бундесканцлер Вилли Брандт сказал, что “он своей выдержкой и внушающим доверие стилем управления вселял в жителей Берлина уверенность”.
Его путь к посту обер-бургомистра Берлина начался в неокантиантстве, продолжился в марксистской социал-демократии, кайзеровской солдатчине и русском лагере военнопленных, – потом был ленинский большевизм (из которого его изгнали) и опять германская социал-демократия, затем гитлеровский концлагерь, из которого чудом спасся, чтобы стать консультантом турецкого правительства, профессором университета в Анкаре...

* * *

Сын преподавателя штурманской школы, Эрнст родился 29 июля 1889 в Шлезвиг-Гольдштейне, в крошечном городке Апенраде, – теперь он датский и называется Аабенраа. В Марбургском и Мюнхенском университетах изучал философию и социальные науки. Окончив, зарабатывал на жизнь частными уроками. Бедность – прямой путь к идеям более правильного устройства мира, и Ройтер вступил в 1912 году в Социал-демократическую партию Германии (СДПГ). Ораторские способности были несомненны: год спустя мы видим его уже в Центральном Комитете партии, в Берлине. А когда Германия вступила в Первую мировую войну, он стал распространять антивоенные листовки.
В ответ на него надели шинель и послали на западный фронт, в Егерский полк, который в 1916 году переместился на восток. В одной из боевых схваток Эрнсту в двух местах перебил ногу пулемет.
Полк отступил, раненого подобрали русские санитары, потом лечили госпитальные врачи лагерей для военнопленных в Одессе, Москве, Нижнем Новгороде, но от хромоты не избавили, – опирался на палочку и не оставлял своих привычек революционера: без устали проповедовал солдатам социализм да ругал кайзера Вильгельма.
В своей книге «Посмотрите на этот город» писатель Дэвид Беркли сообщает, что в августе 17-го года Эрнст очутился на станции Оболенск Тульской губернии, в угольной шахте. Рабочий день был… нет, не рабским, – всего шесть часов, и не бесплатных, а за деньги. С военнопленными тогда именно так обращались! И барак вовсе не напоминал развалюху. И позволяли без всякой охраны ходить в деревню: Эрнст там учил немецкому языку детей местного помещика, а те шлифовали его русский, в котором Ройтер, начав осваивать в Нижнем Новгороде, чрезвычайно преуспел.
Февральская революция 1917 года привела к тому, что шахту захватили «сознательные рабочие», как их именовал Ленин, да вот управлять ею не смогли. И для этой цели выбрали Ройтера, русскоговорящего пленного, неожиданно для всех проявившего незаурядный талант организатора и коммерсанта: революция – революцией, а чтобы платить людям, уголь надо продавать…
Когда же случился Октябрьский переворот, местные большевики отправили Ройтера сначала в Тулу, а оттуда в Москву – прямиком к Ленину. Тот переправил его товарищу Радеку, знатоку Германии: Эрнст превратился в члена «революционного комитета военнопленных». Там познакомился с венгром Бела Куном, героем венгерского коммунистического восстания 1919 года (Сталин его расстрелял в 1938 году в подвалах московской Лубянки), и другим венгром – Имре Надем, душой будапештского антикоммунистического восстания 1956-го года (гэбисты Андропова его расстреляли все на той же Лубянке), а еще с хорватом Иосипом Брозом, которого не расстреляли (хотя и неоднократно покушались, – и умер он в своей постели как герой югославского народа Броз-Тито). Покамест, впрочем, ничего зловещего не просматривалось…
Так что в конце апреля 1918 года Ленин самолично отправил члена Германской секции Российской коммунистической партии (большевиков) “товарища Эрнста Васильевича Рейтера” (именно так его тогда называли) в Саратов – создать “Комиссариат по делам поволжских немцев”.
Немцев в Саратовской и Самарской губерниях было примерно полмиллиона: дисциплинированная мощная сила! Их надо было «повернуть в русло социализма» – такую задачу поставили Эрнсту в Москве. А в помощь (или, скорее, для контроля) послали вместе с ним Карла Петтина, – то ли немца, то ли латыша, сейчас не узнаешь. В отличие от идеолога-пропагандиста Ройтера, этот был чекистом, а чем занималась «на местах» эти затянутые с ног до головы в черную кожу, и рассказывать нечего. В двадцатые годы немецкие газеты писали, что Ройтер вел себя «по-коммунистически», отбирал у крестьян посевное зерно и скотину, а Геббельс назвал его «палачом поволжских фольксдойче».
Но Дэвиду Беркли, поработав в открывшихся ненадолго советских архивах, заявил: Ройтер себя палачеством не запятнал, хотя и был большевиком в то время твердокаменным.
Наставляли Ройтера перед отъездом самые важные руководители: Чичерин, Бухарин, Зиновьев и, конечно же, сам Ленин. Предшествовала прибытию телеграмма: «…Мы не сомневаемся, что ваш комитет приложит все усилия к тому, чтобы заодно с командированными к вам испытанными товарищами Рейтером и Петиным обеспечить в районе вашей деятельности окончательное торжество социализма. – Народный комиссар национальностей И. Сталин»
Сын своего времени, Эрнст Ройтер, едва прибыв на Волгу, стал просить позволения создать немецкую красноармейскую часть – и появился «Первый интернациональный стрелковый полк», а в октябре – и Автономная республика немцев Поволжья.
Он сообщал в Москву: «Население русского языка не знает. По-русски здесь говорят только буржуи, учителя и учительницы, для крестьян этот язык аристократический. Русская литература, наши газеты, брошюры и листки для них совершенно недоступны». Вместе с тем, стоял за права немецкого языка и говорил на одном из собраний большевиков, что «…отсутствие местного управления на немецком языке привело к тому, что население должно было усмотреть в нем (русском языке. – ВД) таинственное искусство, доступное лишь немногим избранникам – писарям, чиновникам, образованным и т. д. В большинстве колоний выборные представители народных масс находятся в совершенной зависимости от произвола и благоволения тех, которые владеют письменно и устно русским языком». Между тем, «введение немецкого языка в немецком управлении ведет народные массы к окончательному закреплению идей Октябрьской революции и в немецких колониях».
Увидеть Эрнсту, что его идея немецкой культурно-языковой автономии нашла поддержку Москвы, не пришлось. В декабре Ленин послал в Берлин делать «мировую революцию» двух нелегалов – Ройтера с Радеком.
В жизни Ройтера поляк Карл Бернгардович Собельсон (“Радек”) сыграл важную роль, и поэтому стоит немного остановиться на фигуре этого ленинца. Первое его публичное выступление состоялось в 1901 году, когда ему было 16 лет: на крестьянском митинге он призвал создать независимую социалистическую Польшу. Пять лет спустя русские жандармы арестовали его в Варшаве и вместе с уроженкой русской Польши, германской радикальной социал-демократкой Розой Люксембург (девическая фамилия Лихтенштейн) выслали в Швейцарию. Оттуда они перебрались в Германию, там Радек вступил в партию, возглавляемую Розой. В результате был выслан и из Германии – все в ту же Швейцарию, где стал общаться с Лениным.
Стремились же Радек и Ройтер в Берлин вот почему: там социал-демократ революционной ориентации Карл Либкнехт вместе с Розой Люксембург (жестоко ругавшей Ленина за разгон Учредительного собрания) и другими готовились преобразовать свой «Союз Спартака» в Коммунистическую партию Германии (КПГ).
Требовалось ради мировой революции прибрать новоявленную партию к рукам. И на ее учредительном съезде 1 января Радек обещал, что скоро в Берлине станет заседать Международный Совет рабочих депутатов, что «русские рабочие будут сражаться совместно с немецкими на Рейне, а немецкие с русскими на Урале».
Ну а привезенный из коммунистической России Ройтер? На съезде он присутствовал под кличкой “Фрисланд”, ему велели наладить революцию на юго-востоке Германии, в Верхней Силезии. Там начинающего нелегала немедля взяла полиция, и он аж целых три месяца (нравы были поистине сверхлиберальными) провел за решеткой.
Важные месяцы! Едва превратившись в партию, спартаковцы десять дней спустя попробовали взять власть. Для начала захватили редакцию “Форвертс” – газеты, принадлежащую правящей партии социал-демократа Шейдемана, отнюдь не любителя пролетарских революций. Он ввел чрезвычайное положение, подавил восстание верными войсками, а конвойные офицеры застрелили в своей казарме арестованного Карла, а Розу – на пути к тюрьме Моабит, после чего их имена стали символами революции и названиями советских эскадренных миноносцев, речных пароходов и бог весть чего еще...
За то, что ленинская Россия поддерживала спартаковцев, Германия разорвала с ней дипломатические отношения и выслала советского посла Иоффе.
Ройтер же оказался в стороне от кровавых событий, и в 1921-1922 гг. стал даже генеральным секретарем всей КПГ. А в январе 1922 года этого знакомца Ленина изгнали из компартии. Оказался неудобен. Почему? Потому, что непреклонно критиковал курс “путчизма” и “большевизации” – зависимости от Москвы. Он-то знал не понаслышке, что это такое – большевики-ленинцы и их «карательные органы»…
Ройтер вернулся в свою старую СДПГ. «Социал-демократия и коммунизм – это не просто рассорившиеся братья. Это абсолютно чуждые друг другу движения», – написал он впоследствии.
Стал журналистом, членом редакции центрального партийного органа – газеты “Форвертс”. Сразу же был избран в берлинский магистрат, в 1926-1931 возглавлял отдел городского транспорта и проявил на этом посту себя блестяще. Объединил ради эффективной деятельности независимые транспортные организации – подземку, городскую железную дорогу, трамвай и автобусы – в Берлинскую акционерную компанию общественного транспорта (BVG), тогда самое крупное в мире предприятие такого рода. Оно, как мы знаем, существует по сей день.
Человек он был веселый и даже экстарвагантный. Так, в 1927 году устроил свое свадебное торжество в ресторане на Функтурм, открытой в 1921 году башне-радиоантенне, – и для многих берлинцев стало престижным отмечать бракосочетание именно там, откуда весь миллионный город как на ладони.
В 1931 г. Ройтера избрали обер-бургомистром Магдебурга, депутатом рейхстага от СДПГ. Когда к власти в 1933 г. пришли нацисты, его немедленно арестовали и отправили в концлагерь. Бурные протесты зарубежной общественности заставили гитлеровцев выпустить Ройтера. Но работы для него в Германии, естественно, не было, и он отправился летом 1935 года в Анкару.
Турки потребовали от видного специалиста-транспортника одного: не заниматься политической деятельностью. Так Ройтер стал консультантом по городскому транспорту и тарифам, через три года – профессором градостроительства и планирования Административной академии Анкары. Сейчас в этом городе гимназия его имени.

* * *

Вернулся в магистрат Берлина Эрнст Ройтер в ноябре 1946 года и, как прежде, стал руководителем отдела транспорта. Через полгода был избран обер-бургомистром, что вызвало резкое неудовольствие советской стороны, прекрасно знакомой с его биографией. А потом развернулись события берлинского кризиса. –
Все месяцы блокады Ройтер не покидал свой город. Он хорошо помнил, что такое большевизм, и говорил берлинцам: “За словами маршала Соколовского мы видим старых знакомых: тюрьмы и концентрационные лагеря”. "Мы знаем, что жестокий, бесцеремонный, агрессивный, империалистический режим хочет поставить нас на колени, и я повторяю: мы сказали “нет!” и мы будем говорить “нет!” снова и снова. Борьба за Берлин – это борьба за Германию, это борьба за мир во всем мире".
В самые трудные дни сентября, когда воздушный мост еще не заработал в полную силу, а надвигались холода, Ройтер выступил у здания рейхстага перед 300.000 берлинцев с призывом к народам мира, к американскому, английскому, французскому, итальянскому народам: “Взгляните на наш город и поймите, что вы не имеете права, не можете бросить его и его людей на произвол судьбы!”
„Премьер-министром и министром иностранных дел крошечной страны, окруженной врагами", был он, по словам “Нью-Йорк Таймс".
Берлинцы избрали Ройтера обер-бургомистром вторично, но бурные события 1953-го года – июньское восстание в Восточном Берлине и всей ГДР – стали для него роковыми.
29 сентября 1953 он умер от инфаркта в своей квартире на Бюловштрассе.

3 января 2012 года  10:04:53
Вячеслав Демидов | slavademidov@t-online.de | Берлин | Германия

  1 • 6 / 6  
© 1997-2012 Ostrovok - ostrovok.de - ссылки - гостевая - контакт - impressum powered by Алексей Нагель
Рейтинг@Mail.ru TOP.germany.ru