День 1 мая клонился к вечеру. Шёпот сокольницких сосен и пение птиц заглушены шумом экипажей, говором и музыкой. Гулянье в разгаре. За одним из чайных столов Старого Гулянья сидит парочка: мужчина в лоснящемся цилиндре и дама в голубой шляпке. Пред ними на столе кипящий самовар, пустая водочная бутылка, чашки, рюмки, порезанная колбаса, апельсинные корки и проч. Мужчина пьян жестоко… Он сосредоточенно глядит на апельсинную корку и бессмысленно улыбается. — Натрескался, идол! — бормочет дама сердито, конфузливо озираясь.— Ты бы, прежде чем пить, рассудил бы, бесстыжие твои глаза. Мало того, что людям противно на тебя глядеть, ты и себе самому всякое удовольствие испортил. Пьёшь, например, чай, а какой у тебя теперь вкус? Для тебя теперь что мармелад, что колбаса — всё равно… А я-то старалась, брала чего бы получше… Бессмысленная улыбка на лице мужчины сменяется выражением крайней скорби. — М-маша, куда это людей ведут? — Никуда их не ведут, а они сами гуляют. — А зачем городовой идёт? — Городовой? Для порядка, а может быть, и гуляет… Эка, до чего допился, уж ничего и не смыслит! — Я… я ничего… Я художник… жанрист… — Молчи! Натрескался, ну и молчи… Ты, чем бормотать, рассуди лучше… Кругом деревья зелёные, травка, птички на разные голоса… А ты без внимания, словно тебя и нет тут… Глядишь и как в тумане… Художники норовят теперь природу подмечать, а ты — как зюзя… — Природа…— говорит мужчина и крутит головой.— Пр-рирода… Птички поют… крокодилы ползают… львы… тигры… — Мели, мели… Все люди как люди… под ручку гуляют, музыку слушают, один ты в безобразии. И когда это ты успел? Как это я недоглядела? — М-маша,— бормочет цилиндр, бледнея.— Скорей… — Чего тебе? — Домой желаю… Скорей… — Погоди… Потемнеет, тогда и пойдём, а теперь совестно идти: качаться будешь… Люди смеяться станут… Сиди и жди… — Н-не могу! Я… я домой… Мужчина быстро поднимается и, качаясь, выходит из-за стола. Публика, сидящая на других столах, начинает посмеиваться… Дама конфузится… — Убей меня бог, ежели ещё хоть раз с тобой пойду,— бормочет она, поддерживая мужчину.— Один срам только… Добро бы законный был, а то так… с ветру… — М-маша, где мы? — Молчи! Постыдился бы, все люди пальцами показывают. Тебе-то, как с гуся вода, а мне-то каково? Добро бы законный был, а то… так… Даст рубль и месяц попрекает: «Я тебя кормлю! Я тебя содержу!» Очень мне нужно! Да плевать я хотела на твои деньги! Возьму и уйду к Павлу Иванычу… — М-маша… домой… Извозчика найми… — Ну, иди… Ступай по аллее прямо, а я пойду в сторонке… Мне с тобой совестно идти… Иди прямо! Дама ставит своего «незаконного» лицом к выходу и даёт ему лёгкий толчок в спину. Мужчина подаётся вперёд и, покачиваясь, толкаясь о проходящих и скамьи, спешит вперёд… Дама идёт позади и следит за его движениями. Она сконфужена и встревожена. — Палочек, сударь, не желаете ли? — обращается к шагающему мужчине человек с вязанкой палок и тростей.— Самые лучшие… перцовые… бамбук-с… Мужчина глупо глядит на продавца палок, потом поворачивает назад и мчится в противоположную сторону. На лице у него выражение ужаса. — Куда это тебя нелёгкая несёт? — останавливает его дама, хватая за рукав.— Ну, куда? — Где Маша?.. М-маша ушла… — А я-то кто? Дама берёт под руку мужчину и ведёт его к выходу. Ей совестно. — Убей меня бог, ежели хоть ещё раз с тобой пойду…— бормочет она, вся красная от стыда.— Последний раз терплю такой срам… Накажи меня бог… Завтра же уйду к Павлу Иванычу! Дама робко поднимает глаза на публику, в ожидании увидеть на лицах насмешливые улыбки. Но видит она одни только пьяные лица. Все качаются и клюют носами. И ей становится легче. 1885 |