Юс, сторож дровяных складов у сельца Кипа, лежащего на берегу реки Милет, закусив так плотно, что стало давить под ложечкой, в хорошем расположении духа сидел у синей воды, курил и думал, что, тратя каждый день на еду тридцать копеек, сможет носить каждую субботу в сберегательную кассу ровно три рубля, которые, если относиться к этому делу внимательно и любовно, дадут через десять лет сумму в тысячу пятьсот рублей. Юс отведёт душу, вознаградив жадное тело за лишения прошлого роскошным пиршеством с женщинами, вином, сигарами, песнями и цветами, а на остальные купит трактир и женится. Вот он, победитель жизни, богатый трактирщик Юс, идёт в праздник с женой по улице… Все снимают шапки… Бьют барабаны… Юс, размечтавшись, встал; ему не сиделось более; он хотел ещё раз взглянуть на главную улицу Кипы, где будет стоять трактир. На улице, где куры полоскались в пыли и в предвечернем солнце рдели оконные стекла, ни души не было, только слепой Дей Канет сидел, как всегда, на лавочке у цветочного палисада дяди Эноха. Дей был человеком лет сорока с красивым, бледным, неживым лицом (благодаря слепоте). Нищий, но опрятный костюм Дея не производил жалкого впечатления,— в спокойной позе и закрытых глазах слепого было нечто решительное. Дей Канет жил в Кипе около месяца. Никто не знал, откуда он пришёл, и сам он никому не сказал об этом. И ничего никому не сказал о себе,— совсем. Услышав шаги, слепой повернул голову. Юс любил подразнить Дея,— слепой был ненавистен ему. Как-то раз у дяди Эноха сторож в присутствии Дея распространился о «разных проходимцах, желающих сесть на шею людям трудящимся и почтенным»; Энох покраснел, а Дей спокойно заметил: «Я рад, что совсем не вижу более злых людей». — Как же,— сказал Юс умильным тоном, присаживаясь на скамейку Дея,— вы вышли полюбоваться прекрасной погодой? — Да,— помолчав, мягко сказал Дей. — Погода удивительная. Как горы ясно видны! Кажется, рукой достанешь. — Да,— согласился Дей,— да. Юс помолчал. Глаза его весело блестели; он оживился, он чувствовал даже некоторую благодарность к Дею за бесплатное развлечение. — Как неприятно всё-таки, я думаю, ослепнуть,— продолжал он, стараясь не рассмеяться и говоря деланно-соболезнующим тоном.— Большое, большое, я думаю, страданье: ничего не видеть. Я вот, например, газету могу читать в трёх шагах от себя. Честное слово. Ах, какая кошечка хорошенькая пробежала! Как вы думаете, Канет, отчего на этих горах всегда лежит снег? — Там холодно,— сказал Дей. — Так, так… А почему он кажется синим? Дей не ответил. Ему начинала надоедать эта игра в «кошку и мышку». «Ладно, молчи,— подумал Юс,— я вот сейчас проколю тебя». — Вы видите что-нибудь? — спросил он. — Не думаю,— сказал, улыбнувшись, Дей,— да, едва ли я вижу что-нибудь теперь. — Ах, какая жалость! — вздохнул Юс.— Жаль, что через несколько лет вы не увидите моего прекрасного трактира. Да, да! Впрочем, едва ли вы видели вообще что-нибудь, даже пока не ослепли. От собственного своего раздражения, не получившего отпора, Юс впал в угрюмость и замолчал. Набив трубку и задымив, он покосился на Дея, сидевшего с лицом, подставленным солнцу. Прошла минута, другая,— вдруг Дей сказал: — Однажды я играл в столичном королевском театре. От неожиданности Юс уронил трубку,— Дей никогда не говорил о себе. — Как-с? Что-с? — растерянно спросил он. Дей, мягко улыбаясь, продолжал ровным, весёлым голосом: — …Играл в театре. Я был знаменитым трагиком, часто бывал во дворце и очень любил своё искусство. Так вот, Юс, я выступал в пьесе, действие которой приблизительно отвечало событиям того времени. Дело в том, что висело на волоске быть или не быть некоему важному, государственного значения, мероприятию, от чего зависело благо народа. Король и министры колебались. Я должен был провести свою роль так, чтобы растрогать этих высокопоставленных лиц,— склонить, наконец, решиться на то, что было необходимо. А это трудно,— трудная задача предстояла мне, Юс. Весь двор присутствовал на спектакле. Когда после третьего действия упал занавес, а затем снова шумно взвился, чтобы показать меня, вызываемого такими аплодисментами, какие подобны буре,— я вышел и увидел, что весь театр плачет, и увидел слёзы на глазах самого короля и понял, что я сделал своё дело хорошо. Действительно, Юс, я играл в тот вечер так, как если бы от этого зависела моя жизнь. Дей помолчал. В неподвижной руке Юса потухла трубка. — Решение было принято. Чувство победило осторожность. Затем, Юс, выйдя уже последний раз на сцену, чтобы проститься со зрителями, я увидел столько цветов, сколько было бы, если бы собрать все цветы Милетской долины и принести сюда. Цветы эти предназначались мне. Дей смолк и задумался. Он совершенно забыл о Юсе. Сторож, угрюмо встав, направился к своему шалашу, и хотя летний день, потеряв ослепительность зенита, ещё горел над горами блеском дальних снегов, казалось Юсу, что вокруг глухого сельца Кипы, и в самом сельце, и над рекой, и везде стало совсем темно. 1916 |