Жил-был газетчик, и жил-был читатель. Газетчик был обманщик — всё обманывал, а читатель был легковерный — всему верил. Так уж исстари повелось на свете: обманщики обманывают, а легковерные верят. Suum cuique1. Сидит газетчик в своей берлоге и знай себе обманывает да обманывает. «Берегитесь! — говорит,— дифтерит обывателей косит!» «Дождей,— говорит,— с самого начала весны нет — того гляди, без хлеба останемся!» «Пожары деревни и города истребляют!» «Добро казённое и общественное врозь тащат!» А читатель читает и думает, что газетчик ему глаза открывает. «Такая, говорит, уж у нас свобода книгопечатания: куда ни взгляни — везде либо дифтерит, либо пожар, либо неурожай»… Дальше — больше. Смекнул газетчик, что его обманы по сердцу читателю пришлись,— начал ещё пуще поддавать. «Никакой, говорит, у нас обеспеченности нет! не выходи, говорит, читатель, на улицу: как раз в кутузку попадёшь!» А легковерный читатель идёт гоголем по улице и приговаривает: «Ах, как верно газетчик про нашу необеспеченность выразился!» Мало того: другого легковерного читателя встретит и того спросит: «А читали вы, как прекрасно сегодня насчёт нашей необеспеченности газетчик продёрнул?» — «Как не читать! — отметит другой легковерный читатель,— бесподобно! Нельзя, именно нельзя у нас по улицам ходить — сейчас в кутузку попадёшь!» И все свободой книгопечатания не нахвалятся. «Не знали мы, что у нас везде дифтерит,— хором поют легковерные читатели,— ан оно вон что!» И так им от этой уверенности на душе легко стало, что скажи теперь этот самый газетчик, что дифтерит был, да весь вышел, пожалуй, и газетину его перестали бы читать. А газетчик этому рад, потому для него обман — прямая выгода. Истина-то не всякому достаётся — поди, добивайся! — пожалуй, за неё и десятью копеечками со строчки не отбояришься! То ли дело обман! Знай пиши да обманывай. Пять копеек со строчки — целые вороха обманов со всех сторон тебе нанесут! И такая у газетчика с читателем дружба завелась, что и водой их не разольёшь. Что больше обманывает газетчик, то больше богатеет (а обманщику чего же другого и нужно!); а читатель, что больше его обманывают, то больше пятаков газетчику несёт. И распивочно, и навынос2 — всяко газетчик копейку зашибает! «Штанов не было! — говорят про него завистники,— а теперь, смотрите, как козыряет! Льстеца себе нанял! рассказчика из народного быта завёл! Блаженствует!» Пробовали было другие газетчики истиной его подкузьмить — авось, дескать, и на нашу приваду подписчик побежит,— так куда тебе! Не хочет ничего знать читатель, только одно и твердит: Тьмы низких истин мне дороже3 Долго ли, коротко ли так дело шло, но только нашлись добрые люди, которые пожалели легковерного читателя. Призвали обманщика-газетчика и говорят ему: «Будет с тебя, бесстыжий и неверный человек! До сих пор ты торговал обманом, а отныне — торгуй истиной!» Да, кстати, и читатели начали понемножку отрезвляться, стали цидулки газетчику посылать. Гулял, дескать, я сегодня с дочерью по Невскому, думал на Съезжей ночевать (дочка даже бутербродами, на случай, запаслась,— говорила: «Ах, как будет весело!»), а вместо того благополучно оба воротились домой… Так как же, мол, такой утешительный факт с вашими передовицами об нашей необеспеченности согласовать? Натурально, газетчик, с своей стороны, только того и ждал. Признаться сказать, ему и самому надоело обманывать. Сердце-то у него давно уж к истине склонялось, да что же поделаешь, коли читатель только на обман клюёт! Плачешь, да обманываешь. Теперь же, когда к нему со всех сторон с ножом к горлу пристают, чтоб он истину говорил,— что ж, он готов! Истина, так истина, чёрт побери! Обманом два каменных дома нажил, а остальные два каменные дома приходится истиной наживать! И начал он каждый день читателя истиной донимать! Нет дифтерита, да и шабаш! И кутузок нет, и пожаров нет; если же и выгорел Конотоп, так после пожара он ещё лучше выстроился. А урожай, благодаря наступившим тёплым дождям, оказался такой, что и сами ели-ели, да наконец и немцам стали под стол бросать: подавись! Но что всего замечательнее — печатает газетчик только истину, а за строку всё пять копеек платит. И истина в цене упала с тех пор, как стали ею распивочно торговать. Выходит, что истина, что обман — всё равно, цена грош. А газетные столбцы не только не сделались оттого скучнее, но ещё больше оживились. Потому что ведь ежели благорастворение воздухов вплотную разделывать начать — это такая картина выйдет, что отдай всё, да и мало! Наконец читатель окончательно отрезвился и прозрел. И прежде ему недурно жилось, когда он обман за истину принимал, а теперь уж и совсем от сердца отлегло. В булочную зайдёт — там ему говорят: «Надо быть, со временем хлеб дешёв будет!», в курятную лавку заглянет — там ему говорят: «Надо быть, со временем рябчики нипочём будут!» — Ну, а покудова как? — Покудова рубль двадцать копеечек за пару! Вот какой, с божьею помощью, поворот! И вот, однажды, вышел легковерный читатель франтом на улицу. Идёт, «в надежде славы и добра»4, и тросточкой помахивает: знайте, мол, что отныне я вполне обеспечен! Но на этот раз, как на грех, произошло следующее: Не успел он несколько шагов сделать, как случилась юридическая ошибка, и его посадили в кутузку. Там он целый день просидел не евши. Потому что хоть его и потчевали, но он посмотрел-посмотрел, да только молвил: «Вот они, урожаи-то наши, каковы!» Там же он схватил дифтерит. Разумеется, на другой день юридическая ошибка объяснилась, и его выпустили на поруки (не ровен случай, и опять понадобится). Он возвратился домой и умер. А газетчик-обманщик и сейчас жив. Четвёртый каменный дом под крышу подводит и с утра до вечера об одном думает: чем ему напредки легковерного читателя ловчее обманывать: обманом или истиною? 1884 1. Suum cuique — Каждому свое (лат.) — из трактата Цицерона «Об обязанностях» и его книги «Тускуланские беседы». |