Испанский гид

Не исключено, что пожилого смотрителя из Музея инквизиции города Толедо вовсе не существовало. Единственное упоминание об этом человеке содержится в электронном письме, отправленном художником Николаем Малинкиным своей невесте Татьяне. В нем, помимо личной информации, молодой человек лишь вскользь сообщает, что находится на экскурсии, где только что познакомился с местным гидом. Николай описывает его как «странного, прикольного старичка». Эту смс-ку Татьяна продемонстрировала в полиции Мадрида после того, как по истечении двух суток Николай не вернулся в отель. По словам девушки, она множество раз пыталась дозвониться, но адресат постоянно находился «вне зоны доступа». Данные биллинга, представленные оператором связи, озадачили: телефон Малинкина не покидал помещения. Предположили, что художник его забыл или потерял. Несмотря на усиленные поиски, гаджет так и не нашли. Тем временем шли дни, а пропавший не давал о себе знать. Испанская полиция возбудила производство по факту исчезновения и приступила к розыску.

Личность «загадочного гида» заинтересовала следствие позже, когда случайно выяснилось, что упоминаемого Николаем старика в музее никто и никогда не видел. Хотя самого Малинкина работники хорошо запомнили как «кудрявого молодого человека с альбомом в руках». Чуть позже данный альбом с зарисовками улиц и достопримечательностей Толедо также был приобщен к делу. Одна из уборщиц нашла его на полу, в закутке глубокой стенной ниши. Восстановленный по рисункам маршрут не оставлял сомнений — последним местом, где побывал молодой человек, являлся Музей инквизиции. Обнаруженный в альбоме портрет пожилого доминиканского монаха предъявили на опознание в местные монастыри. Но служители культа дружно заявили, что изображенный им незнаком. Также не принесли результата показы рисунка по местному телевидению. Никто из двух с лишним миллионов жителей автономной области Кастилья-Ла-Манча не опознал этого человека. Поразмыслив, сыщики сочли рисунок молодого художника фантазией.

Полицию больше привлек тот факт, что в письме Малинкин почему-то извиняется перед своей девушкой. Он настойчиво приглашает Татьяну приехать из Мадрида в Толедо, обещая в знак примирения устроить романтический вечер. Последняя, впрочем, не отрицала, что накануне между ними произошел пустячный конфликт. Так возникла первоначальная версия. С убитой горем Татьяны взяли подписку о невыезде и все нужные показания. Вскоре, однако, выяснилось, что алиби девушки подтверждается десятками свидетелей и к окончанию срока турпутевки подписку аннулировали. Бедная девушка вернулась на родину одна. А в полицейских кабинетах Мадрида и Толедо вновь допоздна задымились сигареты, и заработали без устали кофеварки.

Чтобы не вводить в заблуждение любителей детективного жанра, следует пояснить, что в этом рассказе не будет коварных преступников и мудрых сыщиков, хотя расследование все еще продолжается; в нем не будет наказания, так как судить окажется некого. По истечению определенного срока, по законам Испании, дело о пропаже молодого человека — Николая Малинкина — останется нераскрытым и ляжет в архив. За это автор ручается. Потому как уверен, что Николая никогда не найдут.
К сожалению, многое так и останется загадкой. Это повествование лишь изложение странных событий, так и не ответивших на вопрос: почему последствия случайностей большинством воспринимаются закономерными, но лишь единицы способны угадать в них предвестия.
Читатель, возможно, разочаруется, если узнает сразу главный секрет — пропавший жив.

* * *

1. Испания в сине-багровых тонах

На свалившуюся возможность отправиться в предсвадебное путешествие, влюбленные, не сговариваясь, выбрали Испанию. Светящаяся от счастья Татьяна прикупила новые наряды, а Николай — недавний выпускник академии художеств — пару альбомов с дорогой бумагой и акварельные карандаши. Молодые мечтали, как будут в обнимку слоняться по живописным средневековым улочкам, заходить в магазинчики и кафе. Коля даже в виде сюрприза втайне подкопил «энную сумму».
Едва поселились в мадридской «Регине», как не заладилось. Выяснилось, что интересы не совпадают. Для Малинкина эта поездка являлась возможностью повысить свой профессиональный уровень. Своего рода — дорогу к углубленному познанию мира, что в пространственной взаимосвязи поможет его становлению художником. Остальное воспринималось лишь бонусом. Николай тяготел к музеям и галереям, где часами мог торчать перед какой-нибудь малопримечательной картиной или статуэткой. Местные развлечения предпочитал созерцать со стороны. Татьяну же больше интересовало то, что происходит вокруг, она горела желанием во всем участвовать! Здесь и сейчас! Молодой жених ненавидел любимый невестиному сердцу шопинг, где откровенно маялся. Девушка, в свою очередь, — не исключено, что в отместку! — с неприкрытой скукой пялилась на скульптуры и полотна великих мастеров. Вечерним романтическим прогулкам она и вовсе предпочла анимационные вечера с коктейлями. Николай не узнавал свою обычно милую и застенчивую подругу. В Татьяну словно чертик вселился! Казалось, она только ждала любого повода, чтобы поспорить и потопать ножками, при этом упрекая его в черствости и безразличии к себе. Задерганный ее капризами молодой человек нервничал.

Размолвка из-за поездки в Театр фламенко скорее явилась следствием, чем причиной.
Как начинающего художника, вынужденного подрабатывать портретами и шаржами на местном «арбате», но мечтающего о себе заявить, Николая зажигательный танец очень даже привлекал. Еще дома он задумал альбом с романтическим названием «Испания в сине-багровых тонах», где фламенко отводилась особая роль. Сам танец молодой художник намеревался изобразить в контрасте ярких цветов, проложенных быстрыми, хаотичными мазками, чтобы передать эмоции и энергетику. На титульном листе в его воображении вращалась черноволосая танцовщица в красном, с оборками и воланами, платье. И рядом застывший, подобно сжатой пружине, партнер — весь в черном, перепоясанный широкой алой полосой.
Словом, посещение знаменитого танца даже не обсуждалось. Возмутила вероломность, с которой Татьяна поставила перед фактом, что завтра они едут со всей группой на шоу-фламенко.
— А как же Эль-Греко и Алькасар?.. — обиделся Малинкин.
Его протесты, что ранее планировали этот день посвятить музеям Толедо, да и вообще она могла бы посоветоваться, не возымели. Девушка нервно продемонстрировала купленные билеты. На предложение их сдать Татьяна закатила глаза. Она дала понять, что «он превращается в зануду, и что ей интереснее болтаться с толпой». Что тоже подлило масла.
Впрочем, Малинкин, несмотря на свою субтильность и умение придавать взгляду загадочную отрешенность, на деле являлся человеком практичным и старался из любой ситуации вынести пользу. Вспомнив загадочную фразу мамы, подарившей им эту двухнедельную путевку в Испанию, что «будущую жену нужно воспитывать с пеленок», Коля рассудил, что это как раз тот самый случай. Фламенко можно повторить, подумалось ему, Татьяна и во второй раз не откажется, зато галереи, о которых столько мечтал, он рассмотрит неторопливо и вдумчиво. Решил не откладывать. Состроив оскорбленную мину, молодой человек решительно заявил, что «в отличие от кое-кого» он не привык менять планы. Если она не хочет, он отправится в Толедо один. Этот демарш и должен был, по замыслу Коли Малинкина, «расставить все тапочки по местам».

В ночь перед его исчезновением они поссорились из-за какой-то мелочи и спали, развернувшись спинами. Сном такое не назовешь, оба ворочались, кряхтели. Каждый ждал «белого флага». Утром старались не встречаться взглядами. Затем Николай с непроницаемым видом проводил Татьяну до автобуса. Лишь ухмыльнулся, когда она демонстративно разорвала его экскурсионный билет. Сопровождаемый недоуменными взглядами своей группы, Малинкин гордо удалился, имея в активе долгожданную свободу и подпорченное настроение любимой. Он с ухмылкой вспоминал ее надутые губки и брошенное в сердцах — псих несчастный! — все это придавало сладостного и возбуждающего адреналина. В тот момент Коля даже забыл о Толедо. Следовало провести этот день насыщенно и, как минимум, не скучнее чем его избранница.

Незадачливый жених вернулся в номер, прихватил альбом, карандаши и отправился навстречу приключениям. Впрочем, «куда податься» разрешилось у первого же киоска, где ему на глаза попался буклет: «Музеи Толедо». Тут же, как по заказу, обнаружился красивый двухэтажный автобус, отправляющийся через час в нужном направлении. Да и водитель оказался эмигрантом-соотечественником. От него Коля Малинкин узнал, что последний рейс возвращается в Мадрид в 23.30. Все складывалось удачно и лишь утверждало его в своей правоте. Ощущался при этом в душе какой-то неприятный осадок, но его удалось заглушить.
Чтобы скоротать время, молодой человек заказал в ближайшем баре бокал пива. Томясь от безделья, разрисовал салфетку миниатюрными шаржами официанток, чем парализовал заведение на полчаса. О чем, впрочем, не догадывался, так как спешил к автобусу. «Посмотрим, кто кого…» — мстительно ухмыльнулся Малинкин, устраиваясь в удобном кресле у окна. В дороге молодой человек даже разработал «план отмщения», по которому на ехидный вопрос Татьяны как он провел этот день, как бы случайно проговорится, что познакомился с девушкой. Это должно выглядеть как оплошность, не более. С языка сорвалось! Неплохо бы еще сфотаться с какой-нибудь миловидной туристкой. Татьяна, он даже не сомневался, обязательно заглянет в телефон. И наткнется. Пусть помучается!

В старом Толедо, восхищенный архитектурой и видом со скалистого плато на извилистую речку Тахо, с разбросанными по берегам оливковыми рощицами, молодой художник сделал несколько удачных этюдов. Затем, руководствуясь путеводителем, бросился на штурм достопримечательностей.
Уже под вечер, выйдя из музея Эль-Греко с почти заполненным альбомом, он направился к центру старого города, где осмотрел церковь Святого Фомы. Затем с интересом прогулялся по узким старинным кварталам, стараясь заглядывать в дворики. Совершенно случайно вышел на улицу короля Альфонса-XII Умиротворителя, где спрятался от все еще жгучего солнца под зонтиком небольшого кафе. Только тут вспомнил о Татьяне и расстроился. Художник цедил через трубочку холодный апельсиновый сок и с завистью глазел на беззаботных туристов.
К этому времени Николай поостыл и опять засомневался. В глубине души он ощущал себя злым ребенком, чья гадостная проделка осталась безнаказанной, но прекрасно осознающим отвратительность своего поступка. Подобно тому, как в детстве разбил новую вазу и все свалил на кошку. Он то и дело кусал губы и еле сдерживался, чтобы не позвонить. Но вслед за этим налетали какие-то колючие ветры, и Малинкин вновь ощущал энергичное биение. Подобные метания раздражали и привносили в блестяще задуманный план червоточинку.

2. Музей инквизиции
Внимание Николая привлекло старинное трехэтажное здание на противоположной стороне. Над его широко распахнутой двойной дверью висела крупная надпись: «Antiguos instrumentos de tortura». Он сверился с путеводителем: «древние орудия пыток». Перед ним находился музей инквизиции.
Заплатив за билет, испытывая смешанные чувства, он вошел в помещение, где его встретила желанная прохлада. Держа в руках брошюрку, Николай неторопливо расхаживал по просторному, с колоннами, залу и рассеяно разглядывал экспозицию. Его внутреннее состояние диалектически соответствовало.
Он неторопливо осмотрел «зал допроса» и перешел в «зал пыток». Адреналина прибавилось.
«Вилка еретика», — прочел Малинкин, созерцая очередное изобретение в виде двойной вилки с кожаным ошейником. «Крепилась на шее, одновременно упиралась остриями в подбородок и грудную клетку. Жертва в течение долгого времени находилась с неестественно задранной головой, отчего боль пронизывала шейный позвонок, мышцы шеи охватывала судорога». Малинкин задрал голову и подпер подбородок карандашом. С минуту изучал потолок, укололся и убрал.
Остановился у стены с уродливыми железными масками, повторяющими морды животных: «…маски позора — применялись для психологического давления и унижения жертвы…». Николай делал наброски в альбоме и мрачно развлекался, воображая в них своих знакомых. Вот эта, «свиная», прекрасно подойдет красномордому соседу по лестничной клетке, скандалисту и пьянице. «Ослиная» — вылитый участковый, кому он каждый вечер отстегивает за право сидеть с мольбертом. А вот «заячья» — вполне забавная маска — для Татьяны. Чтобы не задавалась! Николай задумался: в какой видит себя? В собачьей, пожалуй. Хотя нет, скорее в этой, непонятной, с длинным носом, как у Буратино.
«Щипцы для вырывания ногтей…», — прочел Николай, разглядывая инструменты, напоминающие узкие плоскогубцы. «Да здравствует маникюр…», — желчно усмехнулся молодой человек.
Пресловутый «испанский сапог» больше походил на странный ортопедический аппарат с той разницей, чтобы кости ломать. Рядом имелась табуретка. Надпись поясняла, что желающие «могут примерить». Малинкина так и подмывало втолкать ногу, но не отважился.

Разглядывая жутковатые экспонаты, Николай, будучи человеком меланхолического склада, никак не мог избавиться от болезненного внутреннего противоречия, вызванного с одной стороны радостью, что все это с ним никогда и ни при каких условиях не произойдет, и невольным погружением в самоощущения несчастных жертв. «Кому то не повезло оказаться не в то время и не в том месте», — размышлял художник.
Молодой человек миновал какой-то маловыразительный стенд и уперся в колоколообразный деревянный саркофаг, увенчанный ухмыляющейся женской головой, судя по малахитовым разводам, выкованной из меди. Ни дать ни взять — огромная, стянутая металлическими обручами матрешка от душевнобольного мастера. Николай заглянул в полуоткрытую дверцу и обнаружил, что изнутри «матрешка» утыкана длиннющими гвоздями.
«Iron maiden — Железная дева» — разглядел он на табличке и раскрыл брошюру: «…гвозди «железной девы» располагались таким образом, чтобы жертва не умирала в течение допроса, а лишь испытывала боль, ужас и клаустрофобию…».
Коля представил в ней Татьяну. Сердце его болезненно сжалось. Затем вообразил себя. По коже пробежал морозец. «Извращенцы, блин…» — выдохнул Николай. Что-то зачесалось в спине, кольнуло в боках. Раскрыв альбом, он тщательно зарисовал агрегат. Убедившись, что рядом никого нет, состроил идиотскую рожу и сделал селфи.
Еще издали заметил громоздкое деревянное кресло, будто обитое шкурой циклопического ежа. Подобные стулья художник видел множество раз на картинках и в кино. Как-то даже использовал в оформлении брошюры для одного эротического клуба, усадив на него полуобнаженную красотку, посылающую воздушный поцелуй.
«Стул ведьмы», — прочел Малинкин. Зайдя за спинку, заметил затертый четырехгранный штырь. Видимо когда-то на нем закреплялась ручка, с помощью которой можно было «добавить ощущений». Разглядывая зажимы и механизмы, Николай качал головой, потрясенный извращенным умом изобретателя. Он мысленно перенесся в сумрачный подвал инквизиции — брр!.. Романтический абрис средневековья с рыцарскими турнирами и красавицами, срывающими платки с копий победителей, несколько потускнел. Во всяком случае, делай подобную брошюру теперь, он бы поостерегся сажать девицу на такой стул. «Жесть!..» — поморщился Малинкин. Бормоча себе под нос про «садюг, которые, знали что делают…», с задумчивым видом поплелся дальше.

«Зал казни» встретил Малинкина виселицами, гарротами, агрегатами для колесования и торчащим из плахи огромным топором. Да и сам интерьер подстать изменился. Преобладали угрюмые тона, на колоннах и стенах торчали на кованых креплениях бутафорские факелы, напоминающие уродливые дубинки. Приданные для большей наглядности окровавленные манекены с выпученными глазами и высунувшимися языками, отрубленные головы, свисающие кости навевали невеселые размышления о человеческом самомнении. Николаю на миг захотелось стать маленьким и подобно насекомому забиться в какую-нибудь глубокую щель. Расположенный в центре каменный столб, увенчанный затертой временем фигуркой — пророка Илии, как предполагала табличка, напоминал «назидающий перст». Этот потрескавшийся и темный артефакт когда-то являлся частью лобного места. Казалось, он все еще хранит в своих порах и трещинах смешанный с копотью страх. От него веяло безнадегой. Молодой человек окрестил его про себя «чертовым пальцем».
Художник в задумчивости грыз карандаш. Он пытался влезть в шкуру попавшего в темницу средневекового бедолаги. На кой лез на рожон? Если попал за дело, тогда отвечай по полной. Отстаивал убеждения? Какие к черту убеждения, если все в этом мире субъективно!.. То, что вчера считалось преступлением, сегодня почитается доблестью. И наоборот. Как повернется завтра, одному Богу известно. Или чёрту. Коли влип случайно, по глупости, раньше надо было думать. Нечего лезть туда, куда не просят. Самореализация — вот смысл существования! Приложи мозги — без труда найдешь безопасную и комфортную нишу. Тем, кто решает вопросы жизни и смерти всегда нужны способные люди. Упорствует только дурак.
«Точно, либо упертый, либо дурак…» — подвел молодой художник.
В неотвратимость судьбы он не верил. Об этом он задумался еще в начальной школе, смотря по телевизору фильм про войну. Под взрывами падали солдаты. Тем, кому повезло, продолжали нестись с безумными лицами навстречу смерти. Потрясенный Коля долго крутился в своей кровати. У него не укладывалось в голове: почему они ничего не сделали, чтобы избежать этого страшного места? Под утро мальчик увидел сон, как спрятался от взрыва в какой-то воронке и притворился мертвым. Затем, странным образом, очутился в темном лесу, в котором долго плутал, пока не разбудили.

Малинкин невольно потянулся к единственному светлому пятну. По иронии «светлым пятном» оказалась большая гравюра с изображением публичного сожжения еретика. Она висела в глубокой стенной нише и открывалась полностью лишь из центра помещения. «El grabado en metal «Auto de fe en Toledo». Castilla del siglo XV. El autor desconocido», — уведомляла надпись на-испанском. С английских субтитров Николай понял, что перед ним работа неизвестного автора. Действо происходит в Кастилии, в городе Толедо, в 15 веке. Классическая гравюра по металлу. Уже присутствуют передовые для того времени упорядоченная штриховка, вместо хаоса линий, и мягкие перепады тонов. Выступы и углубления создают прекрасное ощущение объема. Учась в академии, Николай изучал граверное мастерство и даже копировал по заказу некоторые работы Хейдена и Доре. Получалось очень убедительно.
Николай рассеянно разглядывал гравюру. Неожиданно перед ним возникла иллюзия, подобная той, как если расфокусированным взглядом смотреть на сетку Рабица: картинка приблизилась, обрела трехмерность. Только в отличие от обычной при этом размытости заднего плана отчетливо просматривалась пространственная глубина, отчего появлялось удивительное ощущение «вида из окна». Молодой человек встряхнул головой, протер глаза. Видение исчезло. У Николая участился пульс: померещится же!.. Он чувствовал, как работа неизвестного цепляет его все больше. Художник напряженно вспоминал, не попадался ли ему данный сюжет ранее, в каких-нибудь альбомах по средневековому искусству. Но в голове крутилось лишь смутное дежавю.

3. Пылающая гравюра

El grabado «Auto de fe en Toledo» представляла панораму запруженной народом средневековой городской площади. Николай сразу угадал неровные контуры Пласа-де-Сокодовер, расположенную на ней мавританскую Арку Крови и некоторые другие постройки. Еще несколько часов назад он болтался по Сокодовер и сделал несколько зарисовок.
В центре, чуть более крупным планом, неизвестный художник изобразил столб, обложенный штабелями дров. Прикованный к столбу мужчина, со сбившемся на сторону высоком колпаке, задрав голову, в последней надежде возвел глаза к небу. К его ногам подбирались языки пламени. Несчастный напрягся, изогнулся, словно пытался в последнем усилии порвать путы. Крест, привязанный к его запястьям, безвольно склонился к земле, и казалось, вот-вот упадет. На искаженном от ужаса и боли лице читалось недоумение, похоже, он не понимал, как здесь оказался. Его искривленный широко раскрытый рот в предсмертном крике взывал то ли к состраданию, то ли был обращен на небеса к главному и самому справедливому Судье. Несомненно, автор запечатлел жертву в момент хрупкого и страшного равновесия, когда упование на чудо еще остается, а боль неумолимо подступает.
Приглядевшись, Малинкин понял, что заблуждается. Приговоренный уже прошел тот ужасный рубеж. Человек готовился умирать. Неслучайно в районе груди бедолаги мастер поместил непонятную конфигурацию из несколько точек. Николай готов был поклясться, что они обозначали душу, готовящуюся покинуть уже ненадежное пристанище. Молодой человек вдруг вспомнил, как в детстве случайно опалил волосы, и отвратительный запах паленой шерсти ударил в нос.

Напротив судилища вторым, но не менее важным объектом, художник изобразил большой деревянный помост, примыкающий к какому-то официальному зданию, обвешенному гербами и флагами. На нем, точно на зрительской трибуне, за покрытым скатертью длинным столом расположилась духовная и светская знать. В центре, держа на вытянутых руках распятие и целясь, словно через прицел, на толпу, сидел важный священник в широком плаще, расшитом крестами, и с выбритой на голове тонзурой. Длиннолицый, с орлиным носом, он словно нависал над площадью. Казалось ничто, даже мысли в головах паствы не укроются от его всепроникающего взгляда. По обе стороны вальяжно восседали разодетые в пестрые одежды сеньоры — в кружевных воротниках и в больших шляпах с перьями. Чуть выше, за ними, обмахиваясь веерами из павлиньих хвостов, точно в театре, удобно устроились увешанные драгоценностями женщины в причудливых головных уборах. Перед строением, задрав трубы, выстроились в линию музыканты. Автор сознательно нарушил пропорцию, изобразив трубачей несколько уменьшенными. Возможно для того, чтобы не отвлекать внимание зрителя от пространства между помостом сеньоров и лобным местом. С обеих сторон важных персон охраняли солдаты с алебардами и аркебузами. Особняком, обращенный лицом к черни, стоял их командир, это угадывалось по дорогой амуниции. Он зорко следил за ситуацией.
Окружающий фон представлял собой ликующую толпу — горящие глаза, раззявленные рты, злорадные ухмылки, безумные лица. Контрастом — беззаботно играющие дети, деловито снующие лоточники и разносчики воды. В этой обстановке несчастный напоминал великана, плененного бездушными злобными лилипутами. Особенно поразили Николая две простолюдинки в чепчиках, изображенные мастером слева внизу чуть крупнее и четче. Товарки склонились друг к дружке и явно скабрезно сплетничали, не обращая внимания на происходящее. Об этом свидетельствовали их напряженные позы, потаенные улыбки. За подол одной из них держался ребенок. Николай разглядел в нем мальчика. Выделенному из общей толпы нижнему левому фрагменту автор явно умышленно придал особую важность и концентрацию. Лица женщин говорили об обыденности в лицезрении чужой смерти. А их разговоры явно были глупы и мелки на фоне разворачивающейся трагедии.

Малинкин задумался. Странное впечатление производила гравюра. Она несла какое-то скрытое, почти мистическое противоречие. От нее веяло смертью и жизнеутверждением. Средневековый мастер, вероятнее всего, работал над гравюрой по заказу инквизиции. Но вместе с тем допустил знаковую инверсию, отчего в целом гравюра вызывала не согласие и одобрение, а, скорее, протест, укор, обвинение. Как человек тонкокожий Николай принимал это бессознательно. Он попытался понять чувства, мотивацию художника. Прежде чем приступить к работе, автор обязательно продумывает, что хочет сказать своим произведением. Если не может выразить открыто, передает «эзоповым языком», через детали. Об этом как раз и намекал скрытый символизм бытовых сцен. Но противоречие присутствовало еще и в том, что художник того времени не мог, не имел права вкладывать подобные скрытые знаки. Безымянный творец гравюры явно рисковал. Он словно нашептывал из глубины веков что-то важное в надежде, что его не услышат те, кого опасается. Тогда что им двигало? Случайно так вышло? Несомненно, гравюра по-разному действовала на людей. Нюансы, скорее, были рассчитаны не на обывателя, а на умеющих «читать между строк». Малинкину показалось, что он почти угадал. Вместе с тем его не отпускало ощущение, что гравюра что-то таит. Его охватило необъяснимое беспокойство. Молодой человек вдруг представил, как мастер режет штихелем металл, стараясь каждым сколом, каждой черточкой, подобно буквами, донести свою мысль. Работа кропотливая, вероятно, иногда приходилось трудиться по ночам, при свечах. И как только они работали без электрического освещения? И вообще влияет ли вид освещения на творческое мировосприятие?

Художник с жадностью поедал глазами произведение своего средневекового коллеги, стараясь не упустить каждый штрих, срез, полутон. Он подходил почти вплотную, отходил, менял ракурсы, прикрывал ладонью глаза и смотрел сквозь пальцы. Даже потрогал украдкой. Офорт выглядел безукоризненно. Ни единой лишней линии. Грамотно выписаны дальние планы, где в правой верхней части виднеются виселицы. Чуть левее — телега с бочкой и виночерпий, разливающий в кувшины. Несомненно, мастеру удалось соблюсти золотое сечение: разные по сюжету фрагменты в целом создавали единую картину.

В какой-то момент Николая осенило, что перед ним не абстрактная сцена, а натурное изображение казни. Художник, запечатлевший сюжет, и гравер, изготовивший печатную форму — явно один и тот же человек и он присутствовал на площади. Иначе невозможно с такой выразительной точностью передать множество деталей. Интересно как он реагировал на крики жертвы. Сострадал или торжествовал? Не испытывал ли отвращения от запаха горящей живой плоти? Николай попытался представить своего средневекового коллегу: стоящий у мольберта старый, толстый монах, с обрюзгшим лицом и нахмуренными бровями. Но сколько ни всматривался в картинку, намеков на скрытый автопортрет не обнаружил.
«Почему автор не изобразил себя? — размышлял Малинкин». Ну, хотя бы из тщеславия или баловства. Так поступали многие творцы. Тем более в гравюре как раз имелось достаточно места между сплетницами и высоким важным солдатом в шлеме с перьями и длинной шпагой. Николая не покидало смутное ощущение, что этот промежуток задумывался как дополнение к левому нижнему третьему плану. Непонятно только отчего он остался пустым. Если бы этот офорт делал он сам, подумал художник, втиснул бы себя обязательно.
Неожиданно из его рук выпал и укатился карандаш. Наклонившись, молодому человеку показалось, что если рассматривать гравюру под очень острым углом, штрихи складываются в слово. Как на открытке с варио-избражением. Малинкин почти прилип щекой к стене и вдруг явно различил: NICO. Иногда слово ускользало, но быстро приспособившись к ракурсу, он всякий раз читал — NICO. В этот раз точно не померещилось! Подумав, что ключ к разгадке сокрыт в сюжете, художник отошел на несколько шагов и уже с новым интересом въелся в офорт. «Нико… Нико… Нико…» — механически повторял он про себя, поджав губы и теребя подбородок.

4. Явление гида

В это время за спиной послышались шаркающие шаги. Погруженный, Малинкин не придал значения. Шарканье приближалось, вскоре он уловил перемежающееся одышкой прерывистое дыхание.
— Занимательная гравюра, не находите?.. — произнес кто-то надтреснутым старческим голосом.
Николай обернулся и застыл в изумлении. Перед ним, чуть сгорбившись, стоял высокий худой старик, облаченный в черный, с пелериной, плащ, под которым виднелась белая туника, подпоясанная грубой веревкой. На изборожденном морщинами и складками костлявом лице, с воспаленными, чуть выпуклыми глазами, застыла восковая улыбка. Старик крутил в тонких трясущихся пальцах длинные красные четки. Вот так типаж!.. У художника застучало в висках.
— Доска знатная, — сдержанно согласился он после некоторой паузы. — Жаль, что имя автора утеряно.
Старик подошел ближе.
— Заблуждаетесь. Мастера звали Нико, — негромко сказал он, не прекращая теребить бусинки.
— Вы тоже заметили?! — вырвалось у Малинкина.
Пожилой незнакомец не спешил. Он неторопливо убрал четки за пояс, вынул из складок одежды носовой платок и промокнул уголком покрасневшие веки. Высморкался и лишь за тем взглянул на Малинкина.
— Автор давно мне известен, он жил в этом городе в конце 15 века. Его полное имя — Нико Толедский, — проскрипел он негромко, добавив, что сюжетом для гравюры послужило знаменитое аутодафе 1491 года.
— Чем же оно знаменито? — поинтересовался молодой человек.
— На нем присутствовал сам Великий Магистр Томазо де Торквемада, — ответил старик.
Торквемада!?.. Малинкин сразу вспомнил сидящего за столом важного священника с распятием. На вопрос: отчего данный факт, если он в действительности имел место, не отражен в названии произведения, пожилой собеседник пожал плечами: «Думаю, таковой была воля Великого Инквизитора. Как известно, скромность и аскетизм он почитал своей добродетелью…».
— Хотя… — поморщился старик, — по мне так эту гравюру надо держать в хранилище, а то вовсе выкинуть на помойку.
— Выкинуть на помойку шедевр?! — не поверил своим ушам Малинкин.
— Именно. Туда. И никакой это не шедевр, ремесленная поделка, — нахмурив брови, недовольно прошамкал старик.
— Это почему вы так решили? — еще сильнее удивился Малинкин.
— В ней нет того, для чего эта работа задумывалась — раскаяния. Стало быть, она лжива по сути. К тому же казнь негодяя не должна вызывать сострадание! — заявил незнакомец, придав последней фразе больше металла.
— Но гравюра имеет бесспорную культурную ценность, — спокойно возразил молодой художник, заподозривший собеседника в банальной дремучести.
— Ценностью является лишь то, что несет прямую мораль. Без возможностей двоякого толкования, — настаивал незнакомец. — Остальное от лукавого.
Что касается гравюры, тонкая двусмысленность в ней действительно присутствовала, это Николай сразу уловил. Оказалось, старик не менее проницателен. На вопрос: «почему на табличке написано — неизвестный автор», незнакомец отмахнулся:
— Таблички для того и созданы, чтобы сбивать с толку.
«Бред какой-то», — подумал Малинкин разочаровано. Он-то вообразил, что невольно прикоснулся к тайне. Но все равно что-то не вязалось. Если имя автора известно, то какой смысл администрации его скрывать? Старый либо дурачится, либо явно что-то не договаривает. Тот будто прочитал мысли. Хитро покосившись, отчего в его мутных глазах промелькнул блеск, заговорщически поднес палец к губам.
— Т-сс!.. Дирекция музея об этом не догадывается!.. — и его тонкие губы изобразили подобие улыбки.

Больше всего удивляло, что в далекой Испании, в каком-то малоизвестном музее с ним говорят на родном языке. Пусть с необычным акцентом, но речь старика лилась свободно, правда, несколько механически. Возможно от того, что тот разговаривал тихим, дрожащим голосом. Удивляло безукоризненное построение фраз, редко встречающееся у иностранцев. Эмигрант?.. Коля не выдержал, поинтересовался насчет языка. Получил очередной туманный ответ: «юноша, поживите с мое…». Тут в голове Малинкина «сработал флажок». Как-то слишком быстро они встали на короткую ногу. Озадачила манера старика своими ответами провоцировать новые вопросы. Еще эти странные намеки на эксклюзивную информацию, неведомую администрации музея. Да и вообще, чего он прицепился? Рука непроизвольно нащупала в заднем кармане портмоне.
Исподволь молодой художник рассматривал незнакомца. По одежде и речам смахивает на священника. Правда, все местные церковники выглядели с иголочки и больше напоминали киношных персонажей. Этот же какой-то обветшалый. Даже заплатки на плаще. Но чего монаху делать в музее? У них любой монастырь как музей. Спрятался от жары?.. Тут Колю осенило: «ряженый», по-видимому, местный пенсионер, подрабатывающий троллингом. Типа зазывалы. Еще как вариант: доморощенный краевед, болтающийся по музеям в поисках «свободных ушей». А может вовсе актер или бомж?.. Впрочем, дедок показался ему забавным.
В свою очередь тот также косился на Малинкина и молчал. Больше из вежливости, Николай заговорил первым.
— Милое местечко. Вы сюда часто заходите? — спросил он, улыбнувшись собеседнику.
— В какой-то мере, — скупо улыбнулся старик. — Я здесь работаю. Я — гид.
Вот и все выяснилось. Разоделся, ясное дело, для колорита. Потешный экспонат. Пока молодой собеседник переваривал, пожилой визави вдруг проскрипел:
— Рад, что посетили наш музей. Интересуетесь историей инквизиции, стало быть?..
— Как минимум… — рассеянно согласился Николай.
— И каковы впечатления? — несколько напрягся смотритель музея.
— С огоньком люди работали, — с усмешкой произнес Коля, посчитав, что под налетом цинизма легче всего скрыть неважное настроение.
Собеседник на шутку отреагировал по-своему. На его бледных губах заиграла довольная улыбка.
— Похвально, похвально, молодой человек. Тема эта глубока и важна для будущих поколений, — закивал он.
Едва Малинкин задумался над странными словами гида, как тот вдруг закатил глаза к потолку, простер руки и торжественно произнес:
— Тимэйтэ дэум э датэ иле хонорэм куиа веньет ора юды чеиюс!
Малинкин проследил его взгляд, но ничего кроме изъеденных потолочных балок, динамиков и противопожарных датчиков не заметил. Слов он не понял, но догадался что на латыни. Пафосная сцена Малинкина развеселила, он с трудом сдержал смешок. Во всем этом сквозило театрально-любительское, чувствовалась домашняя заготовка. Молодой человек с интересом наблюдал за стариком, гадая, что он еще вытворит. Но тот лишь слегка покачивался и бормотал что-то себе под нос. «Чудной какой-то гид, — подумал Малинкин, — может у них так принято туристов развлекать?»
Сцена несколько затянулась, актер явно переигрывал. Николай вознаградил короткими аплодисментами. Старик медленно перевел на него мутноватый взгляд. Чувствовалось, что он еще в образе. Молодой человек поинтересовался, о чем тот только-то чревовещал.
— Я сказал: бойтесь Бога и воздайте хвалу Ему, ибо приближается час суда Его! Это девиз, коему следовал каждый инквизитор, — с серьезным видом пояснил пожилой смотритель музея.
— А мне показалось, что вы беседуете с призраками прошлого, — подыграл ему в тон Малинкин.
Старик ухмыльнулся, неодобрительно покачал головой.
— Призраков прошлого не бывает. Призраки имеют свойство появляться, когда им вздумается… — негромко ответил он. Затем покосился на молодого собеседника:
— Судя по внешности, вы христианин. Надеюсь, практикующий?..
— Я верю в Бога, но не в религии, — многозначительно ответил Николай.

Малинкин наткнулся на эту фразу на каком-то религиозном форуме. С ее помощью легко объясниться с человеком любого вероисповедания. Особенно с навязчивыми неофитами. Кроме того, Николай действительно верил в Бога. Ведь кто-то же создал этот мир, упорядочил, придал гармонию. Но верил по-своему. Больше с уклоном в кибер-версию, где Бог — этакий Вселенский Разум, управляющий всей энергией и информацией. Хотя допускал, что может ошибаться. Да и не важно. Главное, стараться жить по совести. Единственное, что смущало: а кто создал тех, из кого, собственно, выткался Вселенский Разум? Тут рациональная кибер-версия буксовала. Но Малинкин предпочитал не углубляться.
— Вы говорите ересь! — неожиданно завелся собеседник. — Причем глупую, взятую из глупых же источников. Вот оно семя фарисеево! Именно из таких умников как вы дьявол черпает своих рекрутов!
Не ожидавший подобной реакции молодой человек возмущенно заявил, что имеет право на собственное мнение, а в мистику принципиально не верит.
— Как знать, как знать… — примирительно снизил тон старик, вновь натягивая улыбку и уставившись на собеседника холодными немигающими глазами. Заговорил вкрадчиво: — Увы, юноша, но основное коварство дьявола в умении убеждать, что его не существует. Вот и вы сомневаетесь. Скажу только, что он — ложь и отец лжи. При этом никто лучше его не умеет красиво рассуждать о Боге — это его излюбленная тема!..
— Вы отстали, уважаемый, — спокойно возразил Малинкин, — мы живем в информационном мире. Если бы ваш дьявол существовал, его фото давно бы выложили какие-нибудь блогеры.
Пожилой работник музея покачал головой, желчно усмехнулся.
— Неужели вы не понимаете, что этот ваш информационный мир и есть изобретение сатаны?! — монотонно заскрипел он, глядя с укором на собеседника. — Ведь гораздо проще скрыть правду, если бросить ее под ноги. Правдоискатели сами и затопчут. Поди, разберись, что там валяется в пыли…

Далее старик пустился в рассуждения, из которых выходило, что: «лишь вера поможет держаться истинного пути» и что «леность ума и фарисейство — главные грехи человечества».
— Вот с этими пороками как раз и боролась испанская инквизиция! — закончил он с жаром.
— Почему именно — испанская? — взбрыкнул Малинкин, задетый менторским тоном собеседника. — По всей Европе творилось то же самое.
Старик скривился, словно съел кислое. Затем с презрительным видом заявил, что «хитрые франки лишь сводили счеты, а в Алемании орудовали откровенные женоненавистники».
— Истинная линия фронта между Господом и дьяволом проходила здесь, в Испании! — воскликнул он, ткнув указательным пальцем себе под ноги, откуда из-под края плаща виднелись его обутые в сандалии голые ступни с желтыми потрескавшимися ногтями.
Разговоры и поведение пожилого гида говорили о том, что представление набирает обороты. Действо начинало забавлять. Роль активного зрителя Николая вполне устраивала, он решил поучаствовать в сценарии.
— В таком случае, по-вашему, Торквемада не маньяк, а просто ангел во плоти, — с удовольствием подлил масла Николай.
Старик выпрямился, мутные его глаза неожиданно заблестели. Заговорил торжественно:
— Великий Инквизитор Кастилии и Арагона Томазо де Торквемада не был маньяком, это грязные инсинуации, созданные как раз теми, с кем он боролся! Как и многие, вы судите весьма поверхностно от незнания сути дела.
— Он же кучу народу угробил! — озорничал Малинкин. — Будете отрицать?
— Еретиков, заметьте, молодой человек! Еретики на службе дьявола и действуют по его наущению! — с горячностью несвойственной его возрасту возражал старик. — Неужели вы не понимаете, что аутодафе являлось естественным средством по очищению общества?! Единственным верным средством!
— Все равно сжигать живых людей это зверство! — напирал молодой художник. Указал в сторону гравюры: — За какие дела казнили хотя бы вот этого несчастного?..
Старик мельком глянул в сторону ниши с офортом.
— С чего вы взяли, что он несчастный?! — возмутился работник музея. — Этот грязный марран пытался устроить в Толедо религиозное побоище. Его вовремя остановили.
— Что такое марран? — спросил Малинкин.
— Марраны — это те, кто, на словах возлюбив Христа, на деле служили сатане! Эти исчадия ада вели наш народ к лживым целям!
— Но где доказательство, что этот человек осужден справедливо? Может его оговорили? — не унимался Николай.
Старик бросил колючий взгляд.
— Священный трибунал руководствовался лишь установленными фактами. И вел следствие невзирая на приятие или неприятие лица и его должности, — настаивал он.
— Ага, наслышались мы про эти гуманные суды инквизиции, — с ехидцей вставил Николай.
Смотритель музея неожиданно задумался. Затем грустно взглянул на молодого оппонента.
— Увы, молодой человек, увы… Но мир устроен так, что лишь победитель получает преференцию навешивать ярлыки. А ярлыки, как и таблички, как я уже говорил, созданы для обмана. Инквизиция, к сожалению, проиграла и вот уже несколько веков несет на себе жупел кровожадности и мракобесия, — с досадой в голосе закончил он.
— Проиграла? В чем и кому? — удивился художник. Николаю как-то и в голову такое не приходило. В его картине мира сложилось, что инквизиция исчезла сама собой, так как темные века сменились временем просвещения.
— Инквизиция допустила ошибку, — продолжал старик, — позволив нашей церкви почить на лаврах. Инквизиция перестала карать врагов и вознаграждать друзей. Но главное, не смогла склонить на свою сторону людей талантливых, предпочтя лизоблюдов и приспособленцев, — назидательно закончил старик, подняв указательный палец. Малинкин, почему-то, покосился на торчащий неподалеку столб. Затем окинул взглядом развешанный по стенам «металлолом». Он не мог понять куда клонит собеседник. Выходило, что тот искренне сочувствует инквизиции, хотя сам работает в музее, как раз демонстрирующем ее бесчеловечные методы. Но страстная речь гида зародила в нем легкие сомнения относительно «бесчеловечности».
— Тогда почему сама церковь впоследствии осудила инквизицию? — принципиально не сдавался Малинкин. — Ваш Папа официально повинился!
Гид нахмурился.
— Знаете ли, множество негодяев погрело руки у святых костров. В том числе хватало их и в папской курии, — с горечью ответил он.
— Что бы вы ни говорили, но для меня инквизиция — это зло! — решительно отрезал Малинкин.
— Поверьте, жизнь так устроена, что никто не избежит своей инквизиции! — раздраженно, несколько зловещим голосом проскрипел старик, тряся дряблыми щеками.

Пока Малинкин собирался с мыслями, работник музея неожиданно предложил индивидуальную экскурсию. Добавил, что «для иностранного гостя — бесплатно».
— Не исключено, что вы измените мнение, — неожиданно тепло улыбнулся старик. — Никто лучше испанца не расскажет вам о том славном времени, когда притесняемый врагами народ вдруг обрел достоинство и победил!
Молодой человек замялся. Он уже пресытился впечатлениями, проголодался, да и ноги гудели. На данный момент его больше всего волновало молчание Татьяны, что уже порождало нездоровые фантазии. Парень намеревался еще побродить по музею, затем присесть в какой-нибудь кафешке и поразмыслить о жизни. Встреча с гидом на время отвлекла, но он опять ощущал внутри тоскливую пустоту.
Наблюдавший за ним старик вдруг участливо поинтересовался:
— Однако вы не в настроении. Замешана любовь?..
— С девушкой поссорился, — выдохнул Николай, вновь поразившись проницательности старика. Ему казалось, что ничем себя не выдает.
— Плохо, когда в женских головках заводится гниль, — сочувственно покачал головой смотритель музея.
— Да какая гниль… — грустно отмахнулся Николай. — Выделывается…
Гид неожиданно сделался серьезным. Поинтересовался, не замечал ли Николай за девушкой странного, и нет ли у нее родинок на бедрах или под левой грудью.
— Кажись, она одержима бесами, — обеспокоился старик, нахмурив брови.
Удивленный его речами Николай призадумался. Он вспомнил, что у Татьяны действительно имелись родинки. Как у любого человека.
Гид выразительно посмотрел ему в глаза.
— Вы приведите ее.
От этих слов Николай невольно поежился и не нашел что ответить.

Старик, похоже, оседлал любимую тему. Поманив за собой, прихрамывая, он направился к стене, где висела грушевидная доска с тремя отверстиями, напоминающая виолончель. «Сколько же ему лет?» — гадал Малинкин, идя за ним и рассматривая его сутулую, слегка поведенную вбок спину.
Гид, тем временем, снял «инструмент» с крюков, бережно обтер рукавами. Взглянул на молодого собеседника слезящимися глазами.
— Скрипка сплетниц, вот то, что вам нужно. Достаточно одной ночи и всю дурь как рукой, — сказал он.
— Вы о чем? — не понял Николай.
Последовала странная сцена. Старик неожиданно воодушевился и принялся подробно инструктировать, как пользоваться инструментом, чтобы не повредить нежной женской кожи. Даже посоветовал предварительно помазать внутренние края отверстий топленым жиром. Для наглядности пожелал продемонстрировать на собеседнике. Николай вежливо отказался, сославшись на «богатое воображение».
— Воображение и реальность, зачастую разные вещи, — беззлобно проворчал старик, бережно возвращая «инструмент» на место. Затем предложил изумленному слушателю в подарок «один завалявшийся на складе старинный экземпляр», посетовав, что «такая полезная вещица лежит без дела». Молодой человек решительно предложил сменить тему. Его начинало раздражать, что тот бесцеремонно влез в их, с Татьяной, отношения. Смотритель музея разочарованно развел руками.

Почему-то именно тогда Малинкину впервые пришло в голову, что у старика «не все дома». Впрочем, сама «вещица» показалась забавной, и Николай раскрыл альбом.
— Ловко у вас получается! Я сразу приметил, что вы художник, — растянулся в улыбке собеседник, с интересом наблюдая с какой быстротой на бумаге появляется почти фотографическое изображение.
— Ну, типа того, — заскромничал Малинкин. Ему, почему-то, стало приятно.
— Надеюсь, вы понимаете, что искусство должно служить справедливости?! — неожиданно строго сказал гид.
— Вообще-то искусство никому ничего не должно. Искусство развивает чувство прекрасного, и этого достаточно, — спокойно возразил Николай, не отрываясь от дела.
— Одно другому не противоречит, — напирал пожилой собеседник. — Но я имею ввиду высшую справедливость! — кашлянув, добавил он.
Малинкин оторвал взгляд от листа.
— Что, по-вашему, высшая справедливость?
— Высшая справедливость есть — Бог! Неприятие данной аксиомы не что иное как потакание дьяволу! — воскликнул старик. Затем склонил голову вбок, посмотрел изучающе: — Вы, вообще-то, на чьей стороне?
— Я сам по себе, — уклонился Николай, закрывая альбом.
— Вам так кажется. На самом деле все не так. Любой человек всегда только на одной из сторон. Даже если он этого не понимает. Третьей — нет! — холодно закончил работник музея.
Насчет «третьей стороны» молодой художник мог бы поспорить. Но предпочел оставить мнение при себе.

Неторопливо, чуть подволакивая ногу, старый гид повел своего посетителя вдоль стендов. Старик знал свое дело. Его комментарии были короткими, точными, несли эксклюзивную информацию, что порой вызывало у Николая недоверие. Тот легко оперировал датами, называл имена, припоминал погоду. Делая вид, что слушает и зарисовывает экспонаты, художник запечатлел своего провожатого в полный рост, оставив мелкие детали на потом. За детали он не беспокоился, он смог бы нарисовать его даже с закрытыми глазами.
Остановились у стоящего на четырех ногах стесанного клином к верху короткого бревна, напоминающего гимнастического коня.
«Испанский осел» — прочел Николай и принялся разглядывать рисунок, поясняющий применение. На рисунке была изображена полулежащая на «осле» женщина с распущенными волосами и с подвешенными к ногам гирями. Руки ее были скручены за спиной веревками. В профиль лицо несчастной сильно напоминало Татьянино, отчего у Малинкина пробежал холодок. Служитель любовно погладил бревно по бокам.
— Старый, добрый помощник. Истинный… — прошамкал он себе под нос.
Монотонным, скрипучим голосом гид подробно описал, как именно на этом бревне просидела три ночи злобная местная ведьма, обвиненная в сглазе скота, пока не умерла.
— Красивая была чертовка! Визжала как поросенок! — неожиданно повеселел старик. Далее послышался перхающий старческий смех, перешедший в длительный сухой кашель.
«Похоже, старый пень реально кайфует…», — раздраженно подумал Малинкин, опасливо покосившись на гида и впервые испытав к нему неприязнь. У него зародилось подозрение, что тот является женоненавистником. Старик поймал взгляд, но ничего не ответил. Отдышавшись, вытащил из складок плаща большой носовой платок, высморкался и вытер пену с краев губ.

Картинка с замученной женщиной так похожей на Татьяну расстроила Малинкина. Он не понимал молчания своей девушки. Так надолго они еще не ссорились, да и причины-то особой не было. Кроме того, Татьяна, как правило, сдавалась первой. Николаю вдруг захотелось услышать ее голос. Он то и дело поглядывал в телефон, но проклятый гаджет явно устроил заговор. Старый гид деликатно молчал. Молодой человек не выдержал. Извинившись, что надо сделать важный звонок, отошел в сторону и достал смартфон. Собеседник с понимающим видом удалился на расстояние приличия. Отрешенно, глядя куда-то поверх голов немногочисленных посетителей, он перебирал четки и беззвучно шевелил губами.
Зная, что Татьяна во время экскурсий отключает аппарат, Малинкин надиктовал покаянное сообщение, закончив его признанием в любви и приглашением в любой, какой она выберет, ресторан. Для большей мотивации закинул про ночную дискотеку.

Груз неожиданно спал, Николай повеселел и ощутил прилив сил. В то, что Татьяна приедет он не сомневался. Оттает, такое в их отношениях случалось. Музей уже не казался мрачным. А потешный работник, подумалось ему, вполне сгодится, чтобы скоротать время. Влюбленный даже не догадывался, что Татьяна тут же перезвонила, но его телефон не ответил. Как впрочем, не ответит и на следующие звонки. Девушка готова была приехать, ее остановило лишь странное молчание жениха.
Ну а пока Малинкин убрал аппарат в нагрудный карман и впервые искренне улыбнулся гиду. Последний тотчас приблизился, внимательно посмотрел ему в глаза и произнес:
— Ну что ж, пришло время поговорить, собственно, о самой инквизиции.
— А до этого мы, о чем говорили? — искренне удивился Малинкин.
— Лишь о гуманных методах, призванных облегчить путь к раскаянию, — произнес старик.
— Это вы называете гуманными методами?! Ну, вы даете, папаша! — прыснул Николай, демонстративно пробежав глазами по притихшим экспонатам. Он вдруг почувствовал себя как никогда расковано. Радость, что скоро их, с Татьяной, отношения наладятся, вызывала в нем какой-то особый, присущий лишь влюбленным сладостный мандраж. К тому же, был не прочь повалять дурака.
— Вы неправы. Все эти изобретения лишь помогали заблудшим быстрее признать их ошибки, — мягко возразил гид.
— На костре любой все что хочешь признает, — усмехнулся Николай.
— Свет этих костров по сей день ведет людей по праведной дороге к Господу нашему! — пафосно возразил старик, сверкнув глазами. И молодой человек вновь заподозрил в нем актера. Уж очень убедительно тот перевоплощался. Похоже, антракта пока не предвиделось.
— Послушайте, есть идея: пусть Бог уничтожит дьявола. Он же сильнее? — откровенно забавлялся молодой художник. — И все сразу станут белыми и пушистыми!
Старик покачал головой, ухмыльнулся сам себе.
— Дьявол — есть увлекательный сон Бога. Без дьявола человек добро примет за зло, — вкрадчиво возразил он.
— Значит, если не будет зла и Бог не нужен? А если вдруг исчезнет Бог, вместе с ним исчезнет зло?! Тогда зачем он вообще нужен? — провоцировал молодой человек.
— Бог всегда нужен, потому что зло вечно! На шахматной доске должны быть белые и черные фигуры. Это краеугольный камень мироздания! Человек состоит из плоти, а плоть по определению греховна! Вот гляньте-ка… — Произнося эти слова, старик отвернул ворот верхней одежды и продемонстрировал грубо сплетённую рубашку из темной шерсти, заявив, что уже много лет носит власяницу.
— Умерщвление тела очищает душу от скверны. И вам, кстати, советую… — прошамкал он, расправляя одежду.
Малинкин промолчал. Лишь пощупал незаметно ткань своей модной майки. Умерщвлять свое тело он не собирался. Гид понимающе осклабился.
— Вы такой молодой, наверняка у вас есть мечта? — неожиданно спросил он.
— Стать знаменитым художником, — не задумываясь, ответил Малинкин.
— Настоящим или богатым?.. — прищурился старик.
Молодой пожал плечами.
— В чем здесь противоречие?
Гид с недоверием покосился на собеседника.
— Вы не догадываетесь? Нельзя одновременно служить Богу и мамоне! Настоящий мастер творит деяния богоугодные. Алчный же тешит свою гордыню и думает о деньгах, а тщеславие — есть первый грех, — со значением произнес он.
— Зарабатывать честным трудом всегда почетно. И гордыня здесь не причем. Она лишь придает мотивацию, — убежденно заявил Малинкин.
— Но ведь гордыня не что иное, как поклонение самому себе. От этого мысли славолюбцев далеки от Бога… — тихим, но твердым голосом возразил старик.
Николай поднял брови.
— По-вашему, художник обязан прозябать в нищете? Ну, уж нет! На этот счет у меня другие планы.
Глянув на собеседника слегка укоряюще, словно на малого ребенка, старик вздохнул.
— Сердце человека обдумывает свой путь, но лишь Господь управляет шествием его… — сказал он и неожиданно замолк, выпятив нижнюю губу и окидывая Малинкина оценивающим взглядом, будто видит в первый раз. — …Думаю, вы как раз тот, кто мне нужен, — продолжил он после некоторой паузы. — Вы настоящий, хотя и заблуждаетесь. Для настоящего у меня как раз имеется местечко. Скоро в Испании грядут важные события, нам понадобится множество талантов… — пробормотал он себе под нос.

Но Малинкин последнюю фразу не расслышал. Он размышлял о вещах более важных. В частности как замечательно будет смотреться портрет старика в «испанском альбоме». Кроме того можно сделать увеличенную копию и использовать как рекламу. Клиентов отбоя не будет! А пока он прокручивал возможные варианты названий: «Портрет неизвестного монаха…», «Гид из Толедо…», «Испанский гид…»… Последнее, по его мнению, подходило больше. Только ему подумалось, что неплохо бы узнать настоящее имя музейного работника, как тот опять предвосхитил.
— Удивительно, что мы до сих пор незнакомы, — проскрипел он, вытирая глаза платочком, — позвольте представиться: Фома. Так звучит мое имя на вашем языке. По-здешнему я зовусь Томазо. Называйте, как вам удобно. — И старик слегка склонил голову в приветствии.
— Николай, — с достоинством представился молодой человек.
— Николай… — с улыбкой повторил сеньор Томазо, — по-нашему, по-испански — Нико.
Художник хотел было протянуть руку, но в последний момент передумал.

5. Погружение

Тем временем гид Томазо, шаркая подошвами, направился к очередному «гуманному изобретению» — торчащему на шесте огромному колесу, упирающемуся в потолок. Молодой человек привычно двинулся вслед. Внутренний голос не протестовал. Более того, вовсе отсутствовал. Малинкин испытывал необыкновенную лень, когда даже желание думать вызывало дискомфорт. Вероятно, на вялость и безразличие влияли усталость и голод, так как с утра молодой человек почти ничего не ел.
Неожиданно на полпути старик свернул к настенным стеллажам и подозрительно притих. Воспользовавшись паузой, Малинкин лениво достал телефон. Едва он с разочарованием удостоверился, что его сообщение осталось без ответа, как вздрогнул от резкого шума. На глазах пораженного Николая, гид судорожными движениями принялся сбрасывать с полок какие-то крючки, ножи, веревки. Все это добро при падении возмущенно звенело. У Малинкина отвисла челюсть. Он с испугом огляделся по сторонам. К счастью, в помещении никого не было.
— Фальш! фальш! фальш! — шипел сквозь зубы старик, конвульсивно работая руками, будто карабкаясь по склону. Разгромив полки, он решительно направился к массивной колоде, с воткнутым в нее большим топором. С неожиданной для своего возраста силой вырвал его из бревна и сбросил на пол. Грохот прокатился по пустому залу.
— Что вы делаете?! — наконец пришел в себя художник.
— Проклятые гностики, катары, альбигойцы, схизматики!.. Враги Господа нашего не унимаются! — брызжа слюной, с ненавистью выкрикивал музейный работник.
— Да что с вами, уважаемый?! — всерьез забеспокоился Малинкин. Он все больше проникался мыслью, что старик сумасшедший.

Гид тяжело дышал, руки тряслись и нервно ерзали по одежде. Его покрасневшее от негодования лицо дергалось в нервном тике.
— Этот топор — подмена! Его не могла касаться рука палача! Данное орудие привезли сюда из скотобойни семьдесят лет назад и теперь выдают за настоящее!.. — скрежетал он, глядя округленными глазами на собеседника. Затем резво захромал к следующему стенду и склонился над какими-то позеленевшими трубками и колбами. Ожидая повторения припадка Малинкин напрягся, но к его удивлению настроение старика сменилось, на лице появилось умиротворение.
— А вот воронки для водяных пыток как раз настоящие… — с облегчением выдохнул старик, обращая к Николаю просветлевший взор. — Гляньте, на трубках, если присмотреться, остались следы от зубов!.. Как они тонки и изящны для того времени, — шептал он, бережно крутя железяки в своих тонких трясущихся пальцах.
Реально — чокнутый! Художник решил, что с него довольно. Сколько можно воспринимать бред?!
— Послушайте, сеньор Томазо! Да что у вас в голове?! Очнитесь! Ваша инквизиция — анахронизм! Ее уже нет и не будет никогда! — воскликнул он уже не силах сдерживаться. — Будущее человечества в прогрессе и свободе!
Старик резко развернулся, глаза его вспыхнули и тут же превратились в щелочки.
— Ошибаетесь, Николай! Сильно ошибаетесь! — заскрипел он на высоких регистрах. — Будущее человечества — в покаянии! Люди истосковались по нравственности и порядку! Устали ото лжи и обмана! Так что инквизиция вновь востребована! И так будет до скончания времен. Аминь! — воскликнул гид, воздев руки.

В ответ из потолочных динамиков раздался приятный женский голос, возвещающий о закрытии музея через полчаса. Молодой художник мстительно узрел в этом некий знак. Что подумал старик, понять было невозможно. Он в очередной раз промокал глаза и края губ платочком и что-то бурчал себе под нос.
Спорщики на время умолкли. «Зал казни» практически опустел, хотя в комнатах по соседству еще слышались голоса и шаги. Коля огорченно глянул на часы — 20.00, а Татьяна так и не позвонила. Появилась безумная идея напиться и заночевать в Толедо. Неудачно начавшийся день заканчивался еще более нелепо. К тому же, одетый лишь в майку и бермуды, он порядочно замерз. Расстроенный Малинкин уже подбирал слова, чтобы поблагодарить гида Томазо за необычную экскурсию, как тот придержал:
— Не торопитесь, Николай, я ухожу последним.
Загадочно улыбнувшись, старик пообещал напоследок показать «самое интересное». Гадая, что тот еще задумал, художник, потирая озябшие предплечья, обреченно кивнул головой. Он не испытывал дурных предчувствий. Сеньор Томазо, конечно, странный, но физически явно слабее, если что. Да и торопиться теперь было некуда.

«Самое интересное» началось с того, что гид стянул с ближайшего манекена рубашку из грубой ткани, похожую на узкий мешок с рукавами, и кинул Малинкину, попросив «придержать на время». Ничего не понимая, молодой человек отложил в сторону альбом и лениво накинул «рубашку» на замершие плечи. Он уже ничему не удивлялся.
Дальнейшее, все же превзошло. Сеньор Томазо уверенно раздвинул стойки ограждения и бесцеремонно потащил громоздкую старинную стремянку на колесах.
— Ну, помогите же! — пропыхтел он укоризненно.
— Это же экспонат! — не выдержал молодой человек, с недоумением наблюдающий за его действиями.
— С чего вы взяли? — искренне удивился старик. — Это действующий и очень полезный прибор.
С помощью Николая он подкатил стремянку к ближайшей колонне, кряхтя, влез на нее и, чиркая спичками, принялся зажигать декоративные факелы. Они тотчас занялись как настоящие. В помещении запахло смолистым дымом.
Николай всерьез заволновался: если сработает противопожарная сигнализация, чокнутый старик может запросто свалить на него. Да и вообще, зачем нужны факелы, если зал прекрасно освещается электричеством?
— Сеньор Томазо, надеюсь, вы не собираетесь поиграть в Герострата? — озабоченно спросил он, пытаясь перевести в шутку.
Гид улыбнулся, показывая, что шутку оценил, но тут же сделался серьезным.
— Понимаете ли, молодой человек, каждой эпохе свое освещение. Мне ли объяснять это вам, художнику, — покачал головой старик, эквилибрируя на стремянке. Затем хитро прищурился. — Признайтесь, а хотелось ли вам погрузиться в то славное время? Ну, так, хоть одним глазком?.. Лучше увидеть, чем услышать, не так ли?..
— Беспредметный разговор, время не вернуть, — нервно отозвался Малинкин. Он испытывал тревогу, каждую секунду ожидая звука пожарных сирен.
— Ах, юноша, ну что вы можете знать о времени? — с укором и даже легкой грустью вымолвил старик, передвигая лестницу к следующей колонне.
— Я знаю главное: реально лишь настоящее! Остальное — домыслы фантастов! — запальчиво воскликнул художник.
— Вы уверены в этом? — странно ухмыльнулся сеньор Томазо, глядя на него с высоты и поджигая очередной факел. — Как вам такое утверждение: прошедшее реально, настоящее туманно, а будущее неочевидно?
— Никак! Уж тут вы меня не переспорите, даже не старайтесь! — вспылил Малинкин. Он демонстративно расправил плечи, выпятил грудь, затолкал руки в карманы брюк и всем своим видом демонстрировал непоколебимость. Со стариком решил не цацкаться и подвергать обструкции любые его утверждения. Даже если тот заявит, что Земля круглая.
Сеньор Томазо медленно спустился с лестницы, глянул на него бесцветными глазами.
— Чтоб вы знали, Николай: будущее и прошедшее — есть два противоположных течения. Завихрение, вызываемое этими потоками, и есть время настоящее, — желчно вымолвил он, прибавив, зачем-то, что «вращение имеет как центробежную, так и притягивающую силу…»
Только Малинкин собрался «культурно нахамить», как неожиданно погасло электричество. Под тусклым светом чадящих под сводами факелов, зала погрузилась в пугающий, почти мистический полумрак. Где-то вдалеке отчетливо хлопнула дверь, заскрипел ключ. Послышались звуки отъезжающих автомобилей.
— Ну вот, мы еще и заперты! — с показной небрежностью воскликнул молодой художник, чувствуя, как по ногам вдруг повеяло сыростью. Что-то хорошо дунуло поверху, отчего заколыхались огни факелов.

Сеньор Томазо молчал. Освещенное мерцающими огнями лицо старика изменилось до неузнаваемости. Он словно еще одряхлел. Обострились черты, около рта пролегли глубокие складки, лоб и впалые щеки избороздили морщины, крючковатый нос и вовсе превратился в орлиный клюв. Особенно поразили глаза! Ранее бесцветные и воспаленные, они вдруг странно заблестели, но каким-то безжизненным, стеклянным сиянием, как бы подсвеченным изнутри. Несмотря на испуг, как портретист, Малинкин не мог не залюбоваться. Перед ним стоял злой магрибский колдун из любимого маминого фильма про лампу Алладина. Не хватало лишь чалмы.
Особенно жутко смотрелись в новом освещении орудия пыток. Все эти проржавевшие пластины с зажимами; коленодробилки и железные башмаки; воронки и груши; торчащие из стен металлические кольца; дыба с петлями, канатами и специальным механизмом; круги для колесования и молоты для дробления суставов; клети с жаровнями; кошмарные щипцы, прессы, пилы и пилки; массивные плахи и огромные топоры для отрубания всего, что посчитается нужным отрубить. Все словно обрело причудливые мультяшные формы. Казалось, сейчас железяки оживут и начнут действовать по своему разумению.
С тревогой косясь по сторонам, Малинкин, к своему изумлению, не нашел гравюры. Он даже сделал несколько шагов в сторону ниши. Театр абсурда сменил декорации. Все это напоминало нелепый розыгрыш.
— Поздравляю, сеньор Томазо! — с издевкой обратился он к старику. — Пока вы развлекались, кто-то спер вашу гравюру!
— Гравюру? — Старик развернулся, с недоумением глянул на пустую стену. Затем исподлобья уставился на собеседника: — Ну что вы, Николай, невозможно украсть того, чего не существует. Она еще только ждет своего мастера, — добавил он со странной интонацией, переведя взгляд куда-то перед собой.
Художнику показалось, что старик издевается. Но тот вдруг отвернулся и подал кому-то знак рукой.

6. Еecclesia non sitit sanguinem! — Церковь не желает крови!

Только тут Николай заметил застывшие по периметру темные фигуры в длинных балахонах, с опущенными на лица капюшонами и крестами в руках. Создалось впечатление, что они соткались из темноты. А может, вышли из стен. Гид что-то выкрикнул, и фигуры медленно двинулись в их сторону. Все это выглядело гротескно и одновременно жутко. Малинкин почувствовал, как у него похолодело в области солнечного сплетения. Похоже, сеньор Томазо подготовил эффектную концовку. Но вот насчет новых актеров они не договаривались!
Вся эта сюрреалистическая возня лишь утвердила Николая в мысли, что он невольно стал объектом реалити-шоу. Этакий субботний розыгрыш местного телевидения. А что если в прямом эфире?! Может уже весь Толедо потешается над его глупым видом?! Осталось дождаться, когда из укрытий выскочат люди с цветами и камерами. Тщеславный и одновременно ранимый, как многие талантливые люди, Малинкин панически боялся оказаться объектом насмешек. Лишь этот довод заставлял его держаться подчеркнуто невозмутимо. Предположив, что где-то установлены скрытые камеры, молодой человек внимательно осматривал стены и потолок, надеясь обнаружить блики объективов. Зря они решили над ним посмеяться. Такого удовольствия он им не предоставит.
— Послушайте, уважаемый, я, пожалуй, пойду. Хватит с меня вашего замечательного музея, — демонстративно резко обратился он к старику. — Откройте-ка двери!
— Вы думаете, мы в музее? — искренне удивился сеньор Томазо.
— Огласите вашу версию, — сардонически улыбнулся Малинкин, едва сдерживаясь.
Старик выпрямился, отчего в росте стал заметно выше, и голос его перестал дрожать.
— Заблуждаетесь, юноша. Мы с вами в пыточной темнице Святого отдела по расследованию еретической греховности, — холодно ответил он.
— Шутите?! Тогда я выйду сам! — теряя самообладание, крикнул Малинкин, с беспокойством осознавая, что теряет связь с реальностью.

Экспонаты уже не походили на древние. Художнику скорее казалось, что он сам каким-то образом провалился в те жуткие века, о которых так образно рассказывал испанский гид Томазо. Николаю стало плевать на скрытые камеры. Он задыхался. Единственное, чего желал — покинуть этот кошмарный, человеконенавистнический музей. Выскользнуть, выпрыгнуть, выломать стены, выскочить тушкой или чучелом, но как можно быстрее! Прочь с этого места!..

Малинкин решительно вышагивал по периметру залы в поисках выхода, но, к своему изумлению, натыкался лишь на каменные стены. Он не узнавал помещение. Отсутствовали двери, куда-то подевались заграждения, полки и стенды. В жаровне тлели настоящие угли. Кто-то попрятал манекены. Все это время художник мучительно размышлял как себя вести. В принципе, вариантов поведения было два: терпеливо дождаться окончания представления, либо устроить скандал. А может и вовсе отжечь и что-нибудь разгромить. Для убедительности. Железа для этого дела хватает. Тогда выпустят точно. Правда, сгоряча можно переусердствовать.
Его будто не замечали. Пьеса шла своим чередом. Сеньор Томазо с видом главного режиссера стоял посреди залы, крутил четки и изредка, негромким голосом и ленивыми движениями, давал указания. Фигуры молча повиновались. Откуда-то из темноты подвели к дыбе одетого в рваное тряпье бородатого мужчину, еле держащегося на ногах. Закрутили ему руки за спину и принялись обматывать кисти веревками. С перекладины спустили канат с крюком. Мужчина не сопротивлялся. Он стоял понурый, и лишь иногда умоляюще косился на Николая. Странный субъект в капюшоне крутанул колесо, напоминающее штурвал. Руки бородатого потянуло вверх, послышался легкий хруст. Он замычал и изогнулся, стараясь уменьшить нагрузку на суставы. Штурвал заработал вновь и ноги мужчины оторвались от земли. Вновь послышался хруст, на этот раз глухой. Тот задергался, что-то закричал, и его тотчас опустили и развязали руки. Прижимая их к груди и морщась от боли, он испуганно смотрел на своих мучителей. Стоящий рядом старик, судя по интонации, задавал ему вопросы. Бородатый в ответ что-то бессвязно бормотал. Одна из фигур все это тщательно записывала в толстую тетрадь, объемом с гроссбух. Затем мужчине помогли разогнуть руку, подсунули на подпись. Он с трудом чиркнул пером и с облегчением завалился на пол. Через пару минут его увели. Николай пытался незаметно проследить взглядом уходящих, но они утонули во мраке, едва выйдя за пределы тускло освещенного круга.

Малинкин не мог понять одного: за какие заслуги перед ним разыгрывают всю эту комедию. Предъявят счет?! Или все же розыгрыш? Ни того ни другого он не заказывал. Их ждет большое разочарование. Художник всем видом демонстрировал отстраненность. Пусть делают что хотят, ему плевать. Тайком он пощипывал себя. По ощущениям выходило, что, все-таки, не спит. Хотя в действительности начали закрадываться сомнения. Молодого человека привел в чувство знакомый голос. Перед ним стоял гид Томазо. За ним еще двое со скрытыми лицами, виднелись только носы и небритые подбородки. Один — уже со знакомым гроссбухом, другой держал зажжённый факел. Оба молчали.
— На ваших глазах отправляется правосудие, — обратился старик деловитым голосом. — Давеча вы сомневались в справедливости процессов инквизиции. Человек, которого вы только что видели, признался в своих грехах. Вот здесь все доказательства, — сеньор Томазо покосился в сторону того, что держал гроссбух. Капюшон тотчас приблизился и протянул его Малинкину.
— Предлагаю ознакомиться с материалами и вынести свой вердикт, — продолжал музейный работник. — Мы учтем ваш голос. Возможно, он станет решающим.
— Я художник, а не юрист! Разбирайтесь тут сами! — в сердцах воскликнул Николай. Он отпихнул гроссбух и, сжав кулаки, шагнул к старику. Между ними тотчас выросли «капюшоны».
— Но вы же только недавно взывали к справедливости и требовали доказательств, — язвительно проскрипел сеньор Томазо. — Вот они, перед вами! Заявите свою позицию!
— Плевать мне на вас, на вашу инквизицию и на все, какие у вас есть доказательства! — заорал Малинкин. — Не впутывайте меня в свои делишки! Не на того нарвались!
— А как же этот несчастный еретик? — спокойно, с улыбкой отреагировал сеньор Томазо.
— По барабану! Выпустите меня или я заявлю о похищении!
Гид задумался. Затем странно глянул на молодого человека.
— Я в вас не ошибся, — хрипло произнес он, смотря холодными бесцветными глазами. — Вы пожелали уйти, извольте. Никто не думал вас похищать.
Сеньор Томазо молча посторонился, и из-за его спины открылась ниша, где раньше висела гравюра. Только теперь на этом месте находилась мощная кованая дверь. Слегка приоткрытая. Тут Николаю показалось, что все пространство перед ним вытянулось в полупрозрачный туннель с размазанными на стенах бурыми пятнами. Малинкин молча кинулся к выходу и со всего маху вывалился в темноту.

7. Auto de fe en Toledo

Или почти в темноту.
Сквозь тучи выглядывала луна. В нос ударили смешанные с духотой тяжелые запахи — остро пахло скотом, кислятиной, и еще какой-то гадостью. Его чуть не вырвало. Мимо вереницей шли люди — мужчины, женщины, дети. Некоторые держали в руках факелы и стеклянные фонари. Почти все мужчины были навеселе, их глаза лихорадочно горели. Ведущие детей за руки женщины лыбились, приструнивали шумных чад. Идущие разговаривали громко, кривлялись, жестикулировали. Все это выглядело одновременно дико и комично.
«К чему весь этот флэшмоб? — удивился Николай».
Осмотревшись, молодой человек понял, что находится на мощеной булыжником извилистой улице. Строения поразили — сплошная стена прилипших друг к другу каменных домишек, с зарешеченными отверстиями вместо окон. Все это походило на бесконечно тянущийся каменный забор разделенный калитками. Повсюду лаяли собаки, что-то кудахтало, мычало, блеяло. Под ногами и по краям дороги валялись кучи мусора и отбросов. Запнувшись, молодой человек упал на четвереньки. Какой-то мужчина наткнулся на него и громко выругался. Самое удивительное, все говорили на каком-то странном языке, отдаленно напоминающем испанский, но он все понимал!

Уяснив из разговоров, что возбужденная толпа направляется к центру города, художник двинулся вместе со всеми. Раньше, где-то неподалеку от музея он натыкался на вывеску: «Cuerpo Nacional de Policía». Теперь крутил головой, опасаясь пройти полицейский участок. Конечно же, он напишет заявление! Хотели международный скандал — получите! Такого издевательства он не потерпит!
Вскоре Николай с недоумением разглядел двух мужчин присевших «облегчиться» у близлежащего дома. Они выглядели безмятежными, переговаривались, и словно не замечали проходящих мимо людей. Те, в свою очередь, отпускали в их сторону шуточки и подсмеивались. Никто ничему не удивлялся. «Жесть! Вот тебе и Европа!» — брезгливо поморщился художник.
К уже привычной вони стали примешиваться новые запахи — дыма и чего-то горелого, как от забытой на огне сковородки. Впереди слышались странные звуки — людской гул, грохот барабанов, визг труб. Какой-то смешной человечек в монашеском одеянии, пошатываясь, двигался им навстречу и пьяно выкрикивал: «Торопитесь! Акт веры уже начинается! Инквизиция разоблачила иудейского заговорщика! Преступник ответит за свои злодеяния! Все на площадь! Не забудьте прихватить с собой огни! Огни!»

С любопытством и настороженностью косясь по сторонам, молодой человек анализировал недавние события. Как ни крути, выходило, что гид Томазо либо псих, либо предводитель тайной секты. Инфернальный старикашка намеренно пытался его впутать в свои темные делишки. Но что ему надо было от него, от бедного художника? К чему весь этот спектакль? Малинкину никак не удавалось выстроить в голове логическую цепочку. Все натыкалось на отсутствие смысла и выгоды. Еще ему пришло в голову, что ненормальный гид каким-то образом применил к нему психотропные вещества. Не исключено, что он лежит где-нибудь в тайной опиумной курильне, как показывали в фильмах, и все это ему чудится. А может старик владеет гипнозом?.. Иначе объяснить происходящее было невозможно. Молодой человек щипал себя за щеки, пучил глаза, крутил головой и шевелил руками. Тело отзывалось, прекрасно работало зрение и обоняние. Ну да ладно, главное, выбрался живым и здоровым. На данный момент самой вероятной ему представлялась версия хорошо подготовленного розыгрыша. Может еще и в телеке себя увидит. Но розыгрыш заканчивается довольными рожами съемочной группы и цветами — жалкой подачкой сконфуженной жертве. Или все еще впереди?! Все же в глубине души назревали опасения, что все неспроста.
К удивлению Николая электрический свет на улице отсутствовал. Как и столбы с фонарями. Куда-то подевались многочисленные магазинчики и кафе. Как-то странно одеты люди. Женщины все с покрытыми головами, словно в мусульманской стране. Мужчины почти все бородатые. И откуда взялась вся эта вонь в чистом, вылизанном туристическом городе? Очередной раз, споткнувшись на мостовой, Николай обнаружил, что рубашка, которую зачем-то ему подкинул гид, все еще на плечах. Хотел было выбросить. Затем размыслил, что предъявит ее в полиции как доказательство своего пребывания в музее.
С каждой минутой вера в злую шутку местного телевидения ослабевала. Малинкин даже пугался этой мысли. Слишком дорого стоит такое реалистичное шоу для розыгрыша незадачливого туриста. Но тогда откуда здесь столько ряженых идиотов? Оставалось строить догадки. Наконец до Николая дошло, что все это забавное действо с разодетыми фриками — карнавал, что-то наподобие венецианского. Тогда понятно, отчего старый гид в музее так расфуфырился. Малинкин даже устыдился собственной панике, и лишь недоумевал, почему в буклетах и путеводителях отсутствовала информация о карнавале. Единственное, что не давало расслабиться, это мысль о забытом в музее альбоме. Впрочем, он намеревался вернуться за ним в ближайшее время. И не один.

Странный гул приближался. Улица незаметно выпрямилась, расширилась, выглядела вполне ухоженно. Вместо скромных хижин крытых досками и соломой появились солидные, выбеленные дома с черепичными крышами и застекленными окнами. Впереди, над крышами отчетливо виднелось смешанное с дымом красноватое зарево. Вместе с загадочной процессией Малинкин обогнул церковь и вышел на освещенную светом костров и факелов площадь. Там уже толпились зрители. С других улиц и переулков также стекались людские ручейки. В воздухе сильно пахло древесным дымом и горящей смолой. Несколько актеров, облаченных в помятые кирасы и с короткими алебардами в руках, распределяли вновь прибывших по секторам, где еще имелось пространство. Для острастки гремели оружием.
«Точно, карнавал!» — уже не сомневался Николай, с любопытством разглядывая их чумазые бородатые лица и амуницию.
— Поторопись! — крикнули они Николаю и нервно забарабанили древками по щитам. — Сам Томазо де Торквемада присутствует на аутодафе! На площади почти не осталось места! Акт веры уже начался!

Найдя себе место художник принялся с любопытством осматриваться и вдруг обалдел: перед ним находилась средневековая пласа Де Сокодовер. Точно такая, как на гравюре! Сходилось как под копирку: море людей, помост с важным священником и сеньорами. В центре площади — аккуратно обложенный дровами и хворостом столб и привязанный к нему человек в остроконечном колпаке и крестом в руках. От потрясения у Малинкина перехватило дыхание. Кому пришло в голову с такой скрупулёзностью воссоздать грандиозные декорации!?

Спектакль продолжался. Приговоренный глядел в небо и громко молился. Поодаль, у большой жаровни с горящими дровами, стоял человек с длинной палкой, обмотанной на конце тряпками. С нее стекала черная жидкость. Он поминутно оглядывался в сторону помоста. Малинкин смекнул, что тот играет роль палача. Двое — монах и светски одетый, приблизились к столбу.
Монах обратился к жертве:
— Продолжаешь ли ты, Иехуда Беркин упорствовать в том, что крестился и принял христианское имя Григорио лишь для того, чтобы скрыть свои преступные намерения!
— Я принял веру всем сердцем! — хрипло выкрикнул человек и поднял глаза к небу: — Бог тому свидетель!
Монах монотонно продолжал:
— Желаешь ли ты пред лицом смерти сознаться в том, что, будучи христианином, тайно проводил иудейские обряды?
— Нет!
— Не желаешь сознаться? — впервые поднял голову монах. На его лице появилась заинтересованность.
— Не проводил! — отчаянно выкрикнул человек. — Не проводил обряды!
— Признаешь ли ты, что на ваш праздник Пурим ты собирался со своими единомышленниками устроить в городе резню и установить иудейскую власть?
— Никогда я не собирался этого делать! Даже в мыслях!
— Признаешь ли ты, что в обществе соплеменников ты потешаешься над верой христианской и оскорбляешь Иисуса Христа?
— Нет! Нет! — несчастный замотал головой, отчего колпак его сбился на бок, а крест, привязанный к рукам, склонился к земле. Выглядело все это забавно.
Церковный обвинитель выдержал небольшую паузу.
— Иехуда Беркин! Перед лицом Господа покайся: признаешь ли обвинения по всему вышеперечисленному?!
— Все обвинения отвергаю! — хрипло выкрикнул Иехуда.
Монах обернулся в сторону знати, ища взгляда важного священника. Тот кивнул головой и открытой ладонью благословил крестным знамением. Монах, в свою очередь, развернулся к осужденному, очертил в воздухе крест и заговорил громко, почти с надрывом:
— Слушай вердикт церкви, Иехуда Беркин! Изучив свидетельства твоих преступлений, учитывая злостное упорство в отрицании вины, волею Священного трибунала ты отлучаешься от церкви и от господа нашего Иисуса Христа! Ты отверг протягиваемую тебе милостивую руку Бога! Посему церковь передает тебя в руки земной власти и ходатайствует перед ней подвергнуть тебя наказанию без пролития крови! — Монах еще три раза окрестил его и важно удалился на несколько метров, сложив руки на животе.
Его мирской спутник в приталенном расшитом камзоле, пышных коротких штанах, обвязанных выше колен бантами, выступил вперед, разворачивая на ходу свиток.
— Властью государя Фердинанда и государыни Изабеллы, на основании расследования священного трибунала, обличившего тебя в преступлении против Господа и законов Испании, решением Кортеса города Толедо с перевесом в один голос при шести «за», пяти «против» и одном воздержавшемся ты приговариваешься к смерти, путем сожжения на костре!
Приговоренный издал рык:
— Это навет! Господь покарает вас за это судилище!
Палач с факелом приблизился, но в это время с помоста скатился по лестнице горбун в шутовском колпаке. Подбежав к столбу, принялся мочиться на хворост, при этом фиглярничая и пытаясь достать струей ног приговоренного. Толпа одобрительно отреагировала, послышались смешки, хохот, выкрики. Карлик закончил свое дело и прокукарекал противным голосом:
— Я спасаю тебя, перевертыш! Ты сдохнешь от моей вони раньше, чем до тебя доберется огонь! Иуда! — шут плюнул в сторону осужденного и под общий хохот толпы, поддерживая спадающие штаны, укатился к вельможному ряду.
Синьоры на помосте заулыбались, развернулись к своим дамам, одобрительно закачали головами. Те в свою очередь скрывали улыбки за веерами. Важный священник выглядывал из-за распятия и хранил молчание, словно все это действо его не касалось. Над толпой покатился гул, сначала недружный, но вот уже все слилось в унисон.
— И-у-да! И-у-да!
Малинкину это напомнило беснование фанатов. «Однако как слаженно работает массовка», — подивился он.

Тем временем толпа заводилась. По рукам пошли кувшины. Один из таких попал к Николаю. Он отхлебнул. Оказалось, что это крепкое вино. Тут же кувшин перехватили другие руки.
— В костер его! В костер! — агрессивно скандировала толпа. Сидевшие на плечах родителей дети также размахивали ручками и что-то пищали.
Палач поджег хворост со всех сторон, и языки пламени принялись лизать поленья, на которых стоял осужденный. Тому уже становилось трудно дышать, он закрутил головой и закашлял. Огонь быстро поднимался, и несчастный запрыгал, засучил ногами.

Николай все ждал, когда же объявятся пожарники. Ему хотелось верить, что каскадер в специальной одежде. Но привязанный к столбу человек не походил на каскадера. Он явно страдал от боли, надрывно кашлял, мотал головой, старался выпутаться из веревок. Затем его вырвало. Малинкин занервничал. Он никак не мог понять: действительно ли человек находится в безопасности. Но вдруг заметил, как занялась одежда несчастного, колпак свалился и тут же вспыхнул. Привязанный к столбу человек задергался и взревел так страшно, что у молодого человека внутри похолодело.
— Как судите, так судимы будете! Чума на ваши дома! — страшным голосом прорычал он. Затем поднял голову к небу и с надрывом выкрикнул: — Господи, прими мою душу! Образумь заблудших! Ибо не ведают, что творят!
Далее в течение пары минут площадь оглашал ужасный вопль, отчего толпа возбудилась и пришла в движение. Мужчина какое-то время еще шевелился, затем обмяк и повис, напоминая объятую пламенем гигантскую гусеницу. Вскоре все утонуло в клубах черного жирного дыма. Однако запах сделался невыносимым, молодой человек зажал нос. Николай опять забеспокоился — успел ли каскадер покинуть свое место или его уже подменили на манекен?
Николаю показалось, что все это переместилось с гравюры и обрело реальные очертания. Либо он сам каким-то образом в ней очутился. Он мучительно выискивал объяснения. Затем вдруг подумал, что безумное действо не карнавал, скорее съемки исторического фильма, иначе с чего бы воссоздавать декорации средневековой площади Сокодовер? Может какой-нибудь «дискавери» снимает очередную историческую программу? На какое то время ему удалось в это поверить и все встало на свои места. Малинкин энергично крутил головой, вставал на цыпочки, даже подпрыгивал, в надежде обнаружить съемочную группу.
Тем временем из толпы доносилось разноголосое:
— Проклятые конверсос! Гнать в шею всех этих перевертышей!
— Чужаки, вон из Кастилии!
— Смерть муслимам! Смерть иудеям!
— Да здравствует реконкиста!
— Сжечь мечети! Разрушить синагоги!

Сжечь! Убить! Разрушить! Экзальтированная масса людей с безумными глазами и пеной у рта напугала Николая. Он давно заметил, что многие с удивлением его разглядывают, указывают пальцами, перешептываются. Видимо на карнавале следовало соблюдать средневековый дресс-код. Художнику стало неуютно. Чтобы не выделяться, он влез в рубашку, что получил от гида, юркнул в толпу и остановился возле двух женщин. К его удивлению они с интересом беседовали. Одна рассказывала соседке о своих любовных похождениях. Другая хихикала в кулак и то и дело от переполнявших ее эмоций довольно грубо тискала подругу. Затем обе, опустив головы, приглушенно смеялись. Голый мальчик лет пяти хныкал и дергал мать за подол платья. За что время от времени получал ощутимые подзатыльники, но не унимался. Эта мирная сцена несколько успокоила Малинкина.
Он пытался уже в который раз позвонить Татьяне, но связь отсутствовала. Видимо, ее специально отключили на время проведения карнавала. Николай даже грешил на телефон, несколько раз вынимал и вставлял батарейку, но гаджет будто умер, хотя с утра показывал стопроцентную зарядку. Решив, что с него довольно, Николай вышел из толпы, изобразил добродушное смущение, и, подняв вверх ладони, закричал по-английски:
— Я — турист! Я заблудился! Пожалуйста, подскажите, где находится ближайшая стоянка такси!
Он повторил эту просьбу несколько раз, но в ответ лишь ловил на себе настороженные взгляды.
— Вы оглохли, люди!? Такси! Где ближайшее такси! — взывал раздраженно молодой человек.
Неожиданно очередной актер — высокий короткобородый солдат в роскошных блестящих латах и шлеме решительно направился к нему. Приблизившись, пребольно ткнул железным кулаком в грудь и прорычал:
— Не приближаться! Вернись в толпу!
— Ты, урод, ты чего вытворяешь!? — возмутился Николай, потирая ушибленное место. — Я буду жаловаться!
Глаза военного зловеще сверкнули. Он нехорошо ухмыльнулся и жестом подозвал внимательно наблюдавших за его действиями стражников. Указал пальцем на Николая:
— Взять!
Тотчас цепкие руки вцепились в юношу и потащили из толпы. Это уже перешло все нормы! Николай начал активно сопротивляться, но получив несколько ощутимых ударов в бока и живот, отчего перехватило дыхание, невольно затих. Все, как-то, выглядело серьезно.
— Подождите, сеньор Мануэль! Что вы делаете? Этот юноша — Нико, мой ученик! — неожиданно раздалось за спиной.

Сквозь толпу к ним продирался толстый пожилой монах с деревянным треножником за плечами. Солдаты и их командир в замешательстве остановились. Толстяк подскочил, схватил Малинкина за руку и решительно потянул назад.
— Сын шлюхи! Где ты бродил все это время!? — закричал он и принялся осыпать Малинкина тумаками. Потрясенный, ничего не понимающий Николай лишь втягивал голову.
Офицер окинул монаха ледяным взглядом. Солдаты в замешательстве остановились, косясь на командира. Пока тот медлил, нежданный спаситель уже выставил перед Николаем треножник, сунул ему в руки обернутый в материю кусочек угля и прошипел в ухо:
— Рисуй же, Нико! Иначе пропал!
— Ты кто? — холодно процедил офицер.
— Я отец Клаудио Рамирез, художник нового монастыря Сан-Хуан-де-лос-Рейес. Того самого, который Его сиятельство Генеральный инквизитор посетили второго дня. И вы, сеньор Мануэль, там присутствовали, я вас хорошо запомнил! Мне и моему ученику приказано запечатлеть аутодафе. Это заказ городского рехидора дона Эстебана!
Командир стражников глянул на бегающий в руках Николая грифель, на проявляющиеся узнаваемые контуры Пласа Де Сокодовер. После секундного раздумья он дал отмашку и воинство, бренча железом, убралось на прежние позиции.

Монах сгреб художника за грудки.
— Нико, ты чего раскудахтался, словно мавр на рынке!.. — злобно прошипел он, обдавая чесночным запахом и перегаром. — Нельзя спорить со стражниками Священного Трибунала! Враз окажешься в подвале!..
Напуганный Николай даже не среагировал на мощный подзатыльник своего защитника. Он не мог понять, почему его все колотят. Ну и нравы у этих испанцев! На карнавалах так принято?! Ну, ничего. Рано или поздно это безумие закончится. Включат электричество. Разбредутся по домам разодетые клоуны. И тогда для организаторов наступит момент истины: почему не обеспечили надлежащей охраны туристов? Что за нравы на ваших карнавалах? Извольте ответить! Малинкин даже подумал об адвокате. И о том, что удастся, пожалуй, выбить компенсацию за все эти издевательства… Он представил, как в присутствии адвоката и переводчика подает заявление в центральное полицейское управление. Хотя, зачем переводчик?!.. Он и сам теперь понимает язык. А пока он старательно водил грифелем по мелованной коже, удивляясь, что она лучше принимает, чем привычная бумага.

Неожиданно возникла суета. К помосту сеньоров подъехал крытый экипаж. Забеспокоились солдаты, выстроились в линейку лицом к черни. Оказалось, важный священник покидает судилище. Николай увидел, как тот, прихрамывая, с помощью двух слуг спускается с помоста, садится в карету и в сопровождении вооруженных арбалетами конных грумов и пешей стражи покидает площадь. Проезжая мимо кавалькада вдруг остановилась. Художник заметил, как занавесь в карете раздвинулась, и в свете факелов показалось бледное старческое лицо. То ли факелы по-особому отразились в его глазах, но показалось Малинкину, что сверкнули они как раскаленные угольки. Похолодевший Николай узнал это лицо. Еще несколько часов назад он видел его в музее. Малинкина неожиданно охватила дрожь, застучали зубы. Затем полыхнул огонь, тут же сменившийся еще более обжигающим холодом. В груди что-то болезненно сжалось от ощущения непоправимой беды.
Толпа долго еще гуляла и бесновалась. Одна часть, видимо, самая мирная, удовлетворилась тем, таскала за веревки обгорелый труп. Другая, поэнергичней, потекла в жилые кварталы. Некоторые несли кресты, которыми активно размахивали, словно наносили удары. Тут и там послышались крики, вопли, плачь. Видимо на узких улицах Толедо происходило расправа над теми, кого здесь так сильно не любили. Боясь попасть под дурную руку, Николай забился в какую-то щель и сидел там до рассвета, удивляясь, почему полиция не реагирует на насилие.

С первыми лучами раздались звуки рожков и по заваленной мусором площади, по городским улицам, пастухи погнали стада блеющих и мычащих животных. Город просыпался. Отряд сонных раздраженных солдат привел грязных арестантов в тряпье и те приступили к уборке улиц. К реке потянулись женщины, волоча в деревянных корытах тряпье. Где-то неподалеку заскрипел колодец и послышался смех молодых девушек. Застучали молотки башмачников. На пласа Сокодевер пришли плотники. Громко переговариваясь, принялись разбирать большой помост, где еще недавно заседали сеньоры. Скрежетали выдираемые гвозди, скрипели пилы. Показались первые повозки сельских торговцев овощами и фруктами. Мясники на телегах подвозили свиные и говяжьи туши, тут же резали овец и коз, развешивали на жердях еще трепещущихся кур и гусей. Вскоре площадь опять наполнилась народом, но в этот раз мирным. Хотя на лицах многих читались признаки бессонной ночи.

Коля Малинкин покинул свое укрытие. Он болтался по городу, все еще пытаясь выйти из лабиринта декораций. Но после того как его чуть не загрызла чья-то собака, затем с соломенной крыши на голову прыгнул петух, а в одном из переулков он сам лично наблюдал как кузнец, под хохот зевак, прилюдно рвал зубы ржавыми уродливыми клещами, художник понял, что город — вовсе не декорация. Это просто старый, очень старый Толедо.
Николай нашел дом похожий на тот, где находился Музей инквизиции, долго пялился на вывеску: «Inquisitio Haereticae Pravitatis Sanctum Officium», после чего полностью погрузился в себя. Он бродил несколько часов как чумной, даже не заметив, как у него стащили портмоне. Вконец обессилев, завалился под дерево.
Ему приснилась, что над ним работают медики. Он даже разобрал отдельные фразы: «…бедняга потерял память… надо ему помочь…». Он все пытался докричаться, что ничего подобного! Он все помнит! Умолял, чтобы кто-нибудь срочно позвонил Татьяне. В ответ, его, почему-то, больно пихали в живот. Он открыл глаза, вокруг толпились какие-то вооруженные люди, похожие на разбойников.

Добровольная городская стража — Святая эрмандада, — препроводила его в префектуру. Там его бесцеремонно столкнули в яму, задвинули железной решеткой. Эквилибрируя, чтобы не попасть ногами в многочисленные кучи дерьма, Николай Малинкин провел несколько, возможно, самых мучительных в своей жизни часов. На первый же вопрос — кто он и откуда, молодой человек без запинки ответил, что его зовут Нико, он ученик отца Рамиреза, художника нового монастыря. Вскоре явился и сам маэстро. Только в этот раз вместе треножника принес с собой палку. Которой и погнал Малинкина в родные пенаты. Впервые художник не возмущался, а даже испытывал благодарность. Потому как узнал о себе — кто он, где живет и чем занимается. Падающий с ног от усталости и голода Николай, сопровождаемый ворчанием и тумаками старого художника, вошел в большие ворота монашьей обители. Молодого человека отчитали за вчерашнее исчезновение, для острастки отхлестали прутьями. Затем, видя, что он не стоит на ногах, провели в узкую и пыльную келью. Где художник рухнул на грубую деревянную тахту, покрытую соломенным тюфяком, и уснул мертвецким сном. На следующее утро Малинкин уже прилежно работал в мастерских. В граверной он доводил резцом и шлифовал бронзовые распятия, перейдя после обедни в скрипторий, быстро осваивал готический почерк.
На его удачу монастырский художник брат Клаудио Рамирез оказался не дурак залить за воротник и Малинкину часто приходилось доделывать за него работу. Вскоре выяснилось, учителю самому есть чему поучиться у ученика.

8. NICO

Благодарение Богу, что перед исчезновением, истинный Нико, ученик отца Рамиреза, принял католичество. По крайней мере, Николаю не пришлось врать самому себе. Правда, долгое время он боялся, что Нико объявится и обман вскроется. Но тот так и не объявился. А затем Малинкин поверил, что это и есть он сам. На первых порах странное поведение Николая, особенно его ежедневные умывания, привлекло пристальное внимание инквизиции. Это было расценено буквально как «смывание неких тайных грехов». И он даже был подвергнут допросу. По совету монаха-наставника Коля откровенно «включил дурака» и от него отстали. А вскоре он уже ничем не отличался от окружающих. Стал очень набожным, иногда проводя в молениях часы, и искренне ненавидел еретиков. Во всяком случае, вел себя убедительно. Все свои силы он отдал постижению ремесла. Гид сдержал обещания. К 33 годам молодой человек в действительности превратился в настоящего мастера, лучшего в Толедо. К сожалению, «загадочный» Нико являлся сыном сбежавшего в Гранаду выкреста-мавра и «сертификата чистоты крови» ему не полагалось. Это проклятье по наследству перешло к Малинкину и лишало права на получение именного мастерского знака.

* * *

Через несколько лет Татьяна приехала в Толедо и в тот же день отправилась в Музей инквизиции. Бродя по музею, она постоянно озиралась в надежде увидеть старого смотрителя. Ее не отпускала мысль, что именно с ним связано исчезновение жениха.
Ее привлекла группа туристов-соотечественников, окруживших полукольцом большую гравюру и внимающих женщине-экскурсоводу.
— Автор этой монументальной работы, наверное, самый загадочный живописец позднего испанского средневековья, — стоя вполуоборот к гравюре, ровным голосом вещала лекторша. — Сведений о нем сохранилось мало, но известно, что его звали — Николас Толедский, или как по-испански — Николас де Толедо. Предположительно, он вышел из семьи крещеных евреев, преследуемых инквизицией, за что так и не смог получить права подписывать работы. Разносторонне одаренный, Николас одинаково владел как кистью, так и резцом. Во многих музеях мира, в разделах — испанский ренессанс 15-16 век, с подписью «неизвестный художник»», исследователями были найдены картины и гравюры, с большой долей вероятности принадлежащие кисти и резцу этого замечательного автора. Также известен факт, что именно ему великий Луис Далмау, умерший в 1460 году завещал реставрировать свои работы, в частности фрески в часовне городского совета Барселоны и свою знаменитую картину — Алтарный образ Богоматери. Если окажетесь в Мадриде, я бы посоветовала обязательно посетить музей Ласаро Гальдиано, там вы сможете увидеть великолепную картину «Лазарь с сёстрами Марфой и Марией», также подписанную как «неизвестный испанский художник». Так вот, ее принадлежность кисти Николаса Толедского, экспертами по поздней испанской готике почти не оспаривается. Но вернемся к этому великолепному произведению!.. — экскурсовод развернулась к гравюре. — На ней отражено первое в карьере Томаса де Торквемады аутодафе, после того, как он возглавил Священную испанскую инквизицию. И то, что именно Николасу поручили запечатлеть столь важное в жизни могущественного инквизитора событие, говорит о его репутации мастера. И действительно, как вы можете наблюдать, перед нами настоящее произведение искусства!..
Лекторша выдержала паузу, внимательно оглядывая слушателей. В толпе одобрительно зашептались, закивали, принялись фотографировать. Какая-то сила потянула Татьяну к гравюре. Ей удалось понемногу протиснуться в первый ряд.
Женщина-гид продолжила:
— Вы удивитесь, но это произведение великого мастера, перед которым мы находимся, пережило драматическую судьбу, и чудом сохранилась до наших дней. Говорят, Генеральный Инквизитор пришел в ярость от этой работы и повелел уничтожить. Но, нашлись добрые люди, благодаря которым мы можем ее лицезреть. Против Николаса Толедского был открыт процесс, и он, по свидетельствам современников, в знак протеста отрубил себе два пальца правой руки. Лишь ходатайство кардинала Родриго Борджиа, будущего скандального Папы Александра VI, являющегося поклонником таланта Николаса, вырвало мастера из лап инквизиции. Саму же гравюру обнаружили несколько лет назад в запасниках этого музея. Говорят, ее выкопали из земли во время замены потрескавшихся каменных плит. В среде исследователей и биографов бытует мнение, что эта монументальная работа имела ранее неофициальное название «Испанский гид», — заученно вещала экскурсоводша, — ведь слово «гид», в некоторых европейских языках, это не только человек проводящий экскурсию, а еще — пособие, руководство…
Тут женщина пожала плечами, вновь пробежала глазами по столпившимся вокруг туристам. — …А вот в толковании начинаются разногласия. До сих пор гадают, что хотел донести до нас художник: то ли это добросовестное свидетельство великого прошлого; то ли безжалостное описание нравов общества того времени. А может и вовсе назидание потомкам. Есть множество мнений. Делайте выводы сами.
— А как он выглядел, этот Николас де Толедо? — поинтересовалась с интересом внимающая молодая девушка, держащая в руке диктофон.
— К сожалению, официального изображения художника не обнаружено, возможно, его портреты уничтожались по приказу инквизиции. Но!.. — тут в голосе лекторши появились тожественные нотки. — Но я обнаружила автопортрет мастера!
Зрители заволновались:
— И где же он? Очень интересно!
— Он перед вами! — С самодовольной улыбкой экскурсовод приблизилась к левой части гравюры. Указала авторучкой почти в самый низ. — Гляньте сюда. Как вы видите, в промежутке между двумя сплетницами и важным офицером, изображен стоящий перед мольбертом тучный пожилой монах, рядом с ним, — лекторша передвинула авторучку, — как вы видите, топчется какой-то юноша, скорее всего ученик или подмастерье. Так вот, — широко улыбнулась женщина-гид, победоносно обведя глазами притихших слушателей, — так вот я не сомневаюсь, что этот пожилой монастырский художник — и есть сам Николас Толедский! Ведь известно, что он начинал свою карьеру послушником!..
Слушатели оживились, зашептались, вытянули шеи. Вдоволь насладившись эффектом и дождавшись, когда все насмотрятся, экскурсоводша негромко хлопнула в ладоши:
— Ну что ж, я приглашаю продолжить осмотр «зала казней». Пройдемте вот к тому странному орудию — большому колесу на толстом шесте. Именно на нем бедных еретиков подвергали колесованию…

Толпа ушла, а Татьяна долго не могла оторвать взгляд от стоящего рядом со старым толстым монахом долговязого юноши-подмастерья, с удивленным, даже испуганным лицом.

Автор

Марат Галиев

журналист, во Франции с 2001 года мой ютюб канал: https://www.youtube.com/channel/UCo-q4CpBCcfYSob5WHGVWlA?view_as=subscriber

Испанский гид: 2 комментария

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *