Часть вторая Я медленно погружался в пекальную тьму, очень похожую на вязкую, отдающую илом и страхом, уже начавшую сворачиваться и густеть от продирающего до сердца холода водяную колыбель. Глаза мои были плотно закрыты, но я ощущал вокруг себя множество людских тел, которые кружились вместе со мной в одном ритме, иногда касаясь окоченелыми членами моих рук, ног, лица. И чем больше моя душа наполнялась промозглым ужасом, кислым на вкус, заставляя паниковать и открыть пошире в ужасном крике рот, тем больше становилось сломанных взрывами, изувеченных пулями, а то и просто застывших от мороза и безысходности человеческих силуэтов.
Казалось, что каждая новая минута добавляет в соленую от страдания воду новые и новые шеренги жертв: и нет им конца, и нет дна у этого водоема. Не зная, что делать в подобной ситуации, я, оттолкнувшись от чего длинного металлического ногами, рванул по направлению к поверхности, шустро перебирая руками атмосферу, по плотности своей не уступавшую овсяному киселю, коим меня однажды угощал на пасеке отцовский слуга. Последних сил хватило лишь на то, чтобы держать рот закрытым, пробивая головой шевелящуюся от инородного присутствия, прихватывающую неуловимыми водоворотами бурлящую среду. И я оказался сидящим за длинным, отполированным локтями нескончаемых смен присутствующих, пустым дубовым столом. Подо мной чувствовалось резное с подлокотниками кресло. Полотно стола уходило во тьму и пропадало в ней, растворяясь и превращаясь в зыбкий и легкий туман. Но стоило лишь мне попробовать встать, как в тоже мгновение стол съежился как от укола острой иглы, и я увидел своего визави напротив высокую седую старуху.
***
— Пан майор, в стороне, куда ушел последний посыльный, разведчики слышали стрельбу и крики погони. Если ясновельможный пан мне разрешит, я поставлю свечу за упокой души невинно убиенного Богдана и помолюсь, чтобы он не сбился с дороги, ведущей на небеса, и не попал на путь, что ведет прямиком в ад.
Я чувствовал, что мальчика по какой-то жертвенной причине не отдали в руки неприятеля. Его укрыл от погони и, как мне кажется, будет испытывать на прочность веры непроходимый лес. Сможет ли ребенок не поддаться иллюзиям и чарам и завершить уже начатое? Времени до рассвета остается совсем немного.
***
Бонапарт, изнуренный дневной скачкой, сидел у небольшого, укрытого со всех сторон тонкими стенами походной палатки, костра. Вода в котелке начинала закипать, со дна наверх начали подниматься пузыри, создавая впечатление, что кипяток густеет. Адъютант щедро бросил в котелок молотого, немного затхлого кофе и вода потемнела. Перед взором великого Императора открылась страшная картина: тысяча военных, а также гражданских вместе с лошадьми и телегами, тяжелым скарбом и другим имуществом, медленно погружались в воды ледяной неприятельской реки, сзади напирали новые волны голодных людей, а река все никак не могла утолить свой людоедский голод. До рассвета оставалось несколько часов, а известий от Доминика Радзивилла о месте тайной переправы еще не поступало. Наполеон запахнулся поплотнее в изодранный от времени тяжелый медвежий тулуп и стал делать то, что всегда мастерски умел — ждать.
***
Женщина с надменно поднятой изящным движением головой, не моргая, смотрела на меня, и было в ее взгляде столько боли и скорби, что мое сердце, вздрогнув, пропустило один толчок. Где-то в голове прошелестели подобные начинающейся метели ровные без эмоций слова:
— Ты пришел ко мне незваным гостем, маленький солдат. Твое время еще не наступило, возвращайся назад на свой берег и радуйся солнечному дню. Почему ты так стремишься умереть?
Накатившая на меня неуверенность превратила поток живых мыслей в нечленораздельный
детский лепет:
— Но если я не выполню то, что должен — погибнет великое множество людей. Разве они заслужили такую смерть вдали от родных стен?
— Они, так или иначе, погибнут. Война — кровожадное существо, не остановится на начатом, однажды вкусив кровавого подношения. Неужели твой военачальник, пославший тебя с таким важным поручением, не знал этого? Богдан, ты глупая пешка на доске войны, а партия никогда не закончится, пока льется жертвенная кровь. Посмотри, что будет в скором будущем.
***
Поверхность стола под взмахом ее руки превратилась в стекло, с помощью которого можно было увидеть внизу темную и узкую ленту переправы через воды хмурой и неприветливой реки. По ней, подобные трудолюбивым муравьям, спешили, падали, опрокидывались, тонули среди льдин тысячи тысяч французских солдат. Сзади напирали новые волны людей, пытающиеся скрыться от огня русской артиллерии, острых казачьих сабель и от лютого губительного холода. И не было конца и края раненым и обмороженным солдатам некогда непобедимого войска его величества Бонапарта. А река, на самом деле не шире улицы Рояль в Париже, продолжала ненасытно пожирать крохотных муравьев, хороня в леденящих глубинах вод тело к телу, душа к душе, льдина к льдине.
***
— Я предлагаю тебе сделку, мальчик. Ты отдаешь мне свое донесение и я дарую тебе ласковую от возраста и пресыщения интригами и балами смерть. Если ты откажешь мне, твои муки будут вечными, и никто никогда не вспомнит твоего имени, тем более твоего поручения. Хуже смерти запомни, Богдан, есть лишь безызвестность. Ты исчезнешь из истории, как исчезает ненужный и глупый факт произошедшего, как будто бы и не было его вообще. Выбирай, юный поручник, я не нарушу твое право последнего выбора.
***
Перед моими, мокрыми от горячих слез несправедливости, глазами пронеслись за короткое мгновение все самые замечательные и яркие события такой короткой жизни: веселый бал в замке Радзивилла, неописуемый восторг посвящения в родовую тайну, гулкий топот кареты, летящей по артерии глубокого подземелья, спокойная уверенность, исходящая от золотых фигур апостолов, стоящих полукругом в нише древнего, построенного под землей костела, и первый поцелуй, невинно чистый, подаренный мне юной дочерью польской королевы. И превозмогая животный страх перед беспощадной и суровой старухой, срываясь на горький от несправедливого предложения плач, я произнес, сделав тем самым свой выбор:
— Я доставлю поручения, чтобы не говорили обо мне или вообще не говорили никогда, туда, где оно должно быть. И мне не страшны вечные муки, пани Смерть, ибо все тайное рано или поздно станет явным. Аминь!
***
Усатый казак с уродливым шрамом от удара польской сабли на правой щеке осматривал сумку убитого мальчика-улана. Кровь под хрупким тельцем такого юного поручника уже покрылась хрустящим бурым ледком. Открывая сумку, ветеран тихо пробурчал себе под нос:
— И куда тебя, постреленок, под наши пули понесло. Война — удел опытных солдат. Сидел бы дома рядом с мамкой, живой и красивый.
Его одервенелые пальцы нащупали плотный бумажный пакет с красной сургучной печатью и замысловатым гербом, черным коронованным орлом на золотом фоне и витиеватую надпись «Лично Бонапарту» на польском. Стряхивая с короткого полушубка непослушные снежинки, казак крикнул:
— Секретное донесение французов. Немедленно в ставку генерала Чичагова.
***
Все же, как и было задумано Домиником Радзивиллом, русские приняли правила игры, ухватившись за жертвенную переправу. Император Франции тем временем переправился около Студенок, а вместе с ним около 60 000 человек — остатки Великой Армии. Подвиг Богдана так и оставался неизвестным истории почти двести с небольшим лет, пока его душа не вернулась после отбытия сурового наказания за непочтительный ответ Седой Старухе в родовое поместье, чтобы и дальше охранять тайны пана Доминика Радзивилла. Сергей Качанов-Брандт, 06.08.2016 |